В. А. Волков
Под стягом Москвы. Войны и рати Ивана III и Василия III

Глава 2
Новгородские походы Ивана III

В ходе инкорпорации русских земель в состав Великого княжества Московского для его государей стала очевидной необходимость полного подчинения богатой и обширной Новгородской земли. Но возможность осуществить эту миссию появилась только в правление Ивана III. Впрочем, и он сумел покорить Новгород лишь военным путем. Иного, мирного, решения на тот момент не существовало, учитывая наличие там сильной пролитовской партии. Издавна историков чрезвычайно интересовало, как и при каких обстоятельствах московский властитель смог добиться этой победы и превратить свое государство в могучую, доминирующую на востоке Европы державу. О присоединении Новгородской земли к Великому княжеству Московскому писали все крупные исследователи Русского Средневековья (В.Н. Татищев, Н.М. Карамзин, С.М. Соловьев, В.О. Ключевский и др.^[61]). Однако вплоть до публикации в 1949 году «Грамот Великого Новгорода и Пскова»^[62] специалисты изучали в основном летописные сведения. Изданный актовый материал, прежде всего новгородско-литовские докончания, позволил по-новому осветить происходившие тогда события. Это использовали в своих сочинениях В.Н. Бернацкий, его ученица И.В. Лепко, Ю.Г. Алексеев, Н.С. Борисов^[63]. Еще одним источником информации о последних новгородских походах Ивана III стали разрядные книги, публикацию которых начал в 1966 году В.И. Буганов^[64]. Однако более пристальное знакомство даже с текстами летописей позволяет обнаружить новые факты и иначе трактовать известные.

Приступая к рассмотрению хода разразившейся в 1471 году московско-новгородской войны, стоит разобраться, действительно ли длительный конфликт с градом Святой Софии оказался связан с осознанием Иваном III ограниченности внутренних ресурсов Московского княжества, недостаточных для противоборства с наследниками Золотой Орды (такое предположение было выдвинуто в свое время Н.С. Борисовым^[65]). Думается, истоки неприятия великим князем новгородской независимости лежат гораздо глубже и объясняются целым комплексом причин, среди которых, конечно, есть и указанная. Но она была далеко не главной. Новгород давно уже стал центром притяжения всех враждебных Москве сил. Там после разгрома своих полков укрывались принятые с почетом галицкий князь Дмитрий Юрьевич Шемяка и его люди, туда слал посольства польский король и великий князь литовский Казимир IV Ягеллончик, мечтавший устранить растущую опасность для него с Востока. Кроме того, Господин Великий Новгород (официальное обозначение этого государства) был богатейшей из русских земель, перекрывавшей и контролировавшей доступ к морским путям в Европу и ценнейшим товарам Севера. О немереных богатствах вечевого государства хорошо знали не только в Москве, но и в Литве, также готовой прибрать к рукам огромный край, простиравшийся от Балтийского моря до Урала и от Кольского полуострова – до Верхней Волги. В борьбе за Новгородщину Москва смогла опередить Вильну, но задача организации присоединения Новгородской земли оказалась непростой и, как уже было сказано выше, потребовала военного решения. И это при том, что огромное и богатое Новгородское государство не имело профессиональной армии как таковой. Исключением были небольшие боярские дружины и воины Владычного (архиепископского полка). В случае опасности новгородцы вооружались и соединялись в ополчение, состоявшее из 5 кончанских полков, которые являлись тактическими единицами (выставляли их Загородский, Неревский, Людин, Славенский и Плотницкий концы). Каждый делился на две сотни, сотню комплектовали несколько улиц. Возглавлявшие их воеводы и предводитель ополчения – тысяцкий избирались на вече. Свои ополченские полки выставляли и крупнейшие из новгородских «пригородов»: Ладога, Руса (соврем. Старая Русса), Торжок, Бежецкий Верх. В небольших «пригородах» – Копорье, Яме, Орешке, Кореле и других – формировались ополченские сотни. Боярские дружины и Владычный полк составляли костяк этой рати^[66].

В ходе административных преобразований, проведенных в середине XIV в., новгородское тысяцкое командование стало коллективным органом власти. Возглавлял его отныне степенной (главный) тысяцкий, выступавший от имени всего Господина Великого Новгорода, которому подчинялись кончанские тысяцкие. В XV в. была введена ежегодная ротация степенных тысяцких, что позволило обеспечивать равное представительство на этой должности бояр от разных городских концов. Однако эта система, удобная в дни мира, оказалась неэффективной во время войны, так как затрудняла командование ополченскими полками, действовавшими в бою несогласованно. Общая численность войск, которые мог выставить Господин Великий Новгород, составляла 30–40 тыс. воинов (в середине и второй половине XV в. в Новгородской земле проживало около 500 тыс. человек).

Отсутствие постоянных вооруженных сил объяснялось установившейся традицией приглашать для защиты страны понравившегося боярской господе и вечевикам князя. Он прибывал со своим двором – личным войском, дружиной. В XIV–XV вв. ситуация изменилась – Новгород стал заключать договоры с великим князем Владимирским, который обязывался в случае опасности присылать рати для защиты новгородцев. Взамен город принимал одного из сыновей великого князя или его наместника, ведавшего организацией обороны, исполнявшего некоторые судебные функции. Во время войны наместник становился главным военачальником, командовавшим в том числе и собранными боярскими дружинами, а также ополчениями, городским и пригородными. Известны случаи, когда новгородцы приглашали к себе на наместничество и литовских князей Гедиминовичей, давая им «в кормление» северные и западные территории Новгородской земли^[67]. Впрочем, московский протекторат был для Господина Великого Новгорода привычней и предпочтительней, но только до той поры, пока не затрагивал его вольностей.

Великий князь давал защиту граду Святой Софии, но в случае необходимости мог и повернуть свои рати против дерзких мятежных вечевиков, сплошь и рядом не считавшихся с интересами Москвы и даже действовавших против нее. Достаточно вспомнить разбойные рейды новгородских ушкуйников, не единожды разорявших и русские земли. В них участвовало иногда до полутора-двух тысяч воинов на многих десятках кораблей – «ушкуях». Эти рейды отличались от обычных военных походов новгородцев тем, что совершались «без новгородского слова» И, хотя последнее упоминание о деяниях ушкуйников относится к 1409 году, мрачная память о разорении ими Нижнего Новгорода и Костромы сохранялась очень долго.

Все же до поры до времени великие князья предпочитали в отношении Новгорода действовать осторожно, решая возникшие конфликты прекращением хлебной торговли, крайне важной для северо-западных земель, или своего рода карательными акциями, без цели захвата новгородских земель. Без наказания остался даже замысел убить Василия II во время его пребывания в Новгороде «миром» в 1460 году. Такая несвойственная Москве мягкость и осторожность объясняется лишь опасением взорвать ситуацию, вызвав большую войну, где против великого князя могли одновременно выступить все его враги – некоторые из русских правителей, а также Ганза, Шведское королевство, Литва и Польша, Ливонская конфедерация и даже Орда. Затруднила и отодвинула решение Новгородского вопроса и междоусобная война, вспыхнувшая в Московском княжестве во второй трети XV в.

Ивана III эти обстоятельства уже не сдерживали. Заметно усилившееся при нем Великое княжество Владимирское и Московское (в начале правления князя, в 1464 году, к Москве было присоединена Ярославская земля) оказалось в состоянии разобраться со всеми врагами, хотя и поочередно. При этом оно опиралось на союзников, число которых значительно возросло. На стороне Москвы выступали теперь Ростовское и Тверское княжества, Псков. Были московские доброхоты и в самом Новгороде. От целого ряда внешнеполитических проблем избавил Ивана Васильевича союз с перекопским (крымским) ханом Менгли-Гиреем, в дальнейшем ставший сильным сдерживающим фактором и для короля Казимира IV, и для правителя Большой Орды хана Ахмеда. Пришло время действовать. Москве нужен был лишь повод, и он появился, когда, в ответ на прошение веча и покойного архиепископа Ионы, в град Святой Софии приехал литовский князь Михаил Олелькович (Александрович). Выбор местных патриотов кажется странным и даже загадочным – новый правитель Новгородского государства был весьма дружески настроен к Москве и враждебно – к Вильне^[68]. Возможно, волховские бояре об этом просто не знали.

После кончины архиепископа Ионы и прибытия Михаила Олельковича шедшая в Новгороде постоянная борьба за лидерство обострилась. В результате верх в ней взяла боярская партия Борецких, ориентировавшаяся на сближение с Литвой. Эта противная Москве группировка решила воспользоваться кончиной новгородского владыки Ионы, умевшего договариваться с Иваном III и убедившего великого князя «тихими очами взирать» на Великий Новгород. Архиепископ, являвшийся одновременно с этим главой вечевой республики, умер осенью 1470 года (видимо, в начале ноября)^[69]. Новый владыка Феофил был избран по жребию и не мог помешать активизировавшимся сторонникам короля. За это время вдова прежнего главы пролитовской партии Исака Андреевича Борецкого Марфа, прозванная новгородцами Посадницей, и двое ее сыновей, Дмитрий и Федор, взяли верх над сторонниками Москвы. Борецким и архиепископскому ключнику Пимену, противнику Феофила, удалось подкупить «худых мужиков вечников». Именно Пимену принадлежала «смелая» и напугавшая многих идея перевести новгородскую церковь в подчинение киевскому митрополиту Григорию. На вечевом собрании сторонники Борецких взяли верх над своими оппонентами и забросали их камнями. Запуганное вече потребовало отправки посольства к королю – просить помощи против Москвы. В Литву немедленно выехали житьи люди (младшие бояре) Панфил Селивантов и Кирилл Иванов сын Макарьин, объявившие Казимиру IV: «волныи есмы люди Великыи Новъгород, бъем челом тебе, честному королю, чтобы еси, государь, нашему Великому Новугороду и нам господин был»^[70]. Казимир IV принял послов благосклонно, но открыто вмешиваться в новгородские дела не спешил.

Подготовкой текста договора Господина Великого Новгорода с Казимиром IV пришлось заниматься самим посадникам. Наконец он был составлен, но остался неутвержденным, подписанным представителями лишь одной стороны – новгородской. Грамоту, а с ней, как оказалось позже, и смертный приговор себе, скрепили подписями два посадника и пять житьих людей.

Договор предоставлял литовскому великому князю примерно такие же права в Новгородском государстве, как те, что «по старине» принадлежали раньше великим князьям владимирским. Составители признавали за Казимиром право присылать в Новгород наместника, получать доходы с новгородских волостей, а также утверждали за ним право суда. Со своей стороны, согласно договору, Казимир IV обязался защищать град Святой Софии от русского государя: «А пойдет князь велики московский на Велики Новъгород, или его сын, или его брат, или которую землю подъимет на Велики Новъгород, ино тебе, нашему господину честному королю, всести на конь за Великий Новгород и со всею своею радою литовскою против великого князя (московского – В.В.), и боронити Велики[й] Новъгород». Особо оговаривались церковные дела. Казимир не должен был пытаться ввести католичество в Новгороде. Запрещалось строить «римские церкви» (католические храмы) в Новгороде, в «пригородах», по всей земле Новгородской. Наместник великого литовского князя должен быть православным, жить на Городище и иметь при себе не более 50 человек. Договор означал полный разрыв с Москвой и переход под власть католической Литвы, хотя формально новгородцы требовали от короля Казимира IV сохранения прав православного духовенства и мирян и поставления наместником приверженца «греческого закона»^[71], но эти условия со временем, несомненно, изменились бы.

Несмотря на открывающиеся перспективы, Казимир IV не спешил воспользоваться сложившейся ситуацией, желая подстраховаться и подключить к будущему союзу и властителя Улуг-Улуса (Большой Орды). Из Вильны в ставку правившего тогда в Орде хана Ахмеда (Ахмата) был срочно отправлен татарин Кирей Кривой. В верности его сомнений не возникало. Кирей Кривой был «купленным холопом» московского государя Ивана III, предавшим господина и бежавшим от государева гнева в Литву. Казимир IV поручил ему передать Ахмеду грамоту, в которой предлагал начать войну с Москвой. Свое предложение король подкрепил богатыми подношениями хану и его мурзам. Кирей «пришед к царю (Ахмеду – В.В.)), начат многи речи лживые и обговоры от короля на великого князя (Ивана III. – В.В.) говорити…, чтоб вольной царь пожаловал, пошел на московского великого князя съ всею Ордою своею», а король Казимир IV отправился бы на Москву со своими войсками с другой стороны^[72]. Литовский посланник пробыл у хана почти год, но так и не сумел убедить его развязать войну с Иваном III. Возможно, татарский владыка рассчитывал вмешаться в события после начала конфликта между Вильной и Москвой, в самый удачный для себя момент, но просчитался. Казимир предпочел не рисковать без твердой уверенности получить помощь от Орды и предоставил Новгород своей судьбе, хоть и стремился до возвращения Кирея Кривого затруднить действия Москвы. С этим, несомненно, связана попытка запугать псковичей, заставить их воздержаться от поддержки Ивана III в распре с Новгородом^[73].

Между тем ситуация в Граде Святой Софии продолжала накаляться. Избрав владыкой Феофила, новгородцы приняли решение отправить его на поставление в сан не к московскому митрополиту Филиппу, а к киевскому митрополиту Григорию – хотя и в прошлом, но стороннику унии с Римом, кафедра которого находилась в Великом княжестве Литовском. Эти действия новгородцев были расценены как «измена православию» и прямой вызов государю.

Понимая, что выбранная ими политика, демонстративно противная Москве, ведет северное русское государство к открытой борьбе c великим князем, власти Новгорода стали готовиться к войне, причем без союзников и боеспособных ратных сил. Война, действительно, не замедлила начаться – в мае 1471 года Иван III отослал в Новгород объявляющие о разрыве отношений «грамоты разметные за их неисправленье». Поход назначили на приближающееся лето, так как весна в том году была поздней. В Москве учли, что после окончания паводка в северо-западной Руси наступал недолгий период ясных дней, дороги становились проходимыми, болота, через которые вели гати, – сухими^[74].

Времени оставалось мало, и начался лихорадочный сбор войск. Особенно важным и в дипломатическом, и в военном отношении для Ивана III было заручиться помощью псковичей. К ним 23 мая направили дьяка Якоав Шабальцева^[75] со строгим приказом великого князя своему наместнику, Федору Юрьевичу Шуйскому, немедленно «сложить целование» Новгороду и «положити розметнии грамоты… за великого князя обиду». Самому же во главе псковских полков идти разорять порубежные новгородские пределы^[76]. Вятское ополчение с Борисом Матвеевичем Слепцом Тютчевым и устюжская рать c Василием Федоровичем Образцом по слову государя двинулись на принадлежавшие тогда Новгороду земли по Северной Двине. Послы прибыли и в Тверь, «помочи прося на новгородцев», князь Михаил Борисович также решил выступить на стороне Москвы. На границе собралось тверское войско, командиры которого, воеводы князь Юрий Андреевич Дорогобужский и Иван Никитич Жито Бороздин, были готовы присоединиться к армии Ивана III в Торжке^[77].

Рать за ратью к новгородским границам шли войска. Первыми двигались выступившие 6 июня 1471 года («за неделю до Петрова заговенья») полки Данилы Дмитриевича Холмского и Федора Давыдовича Хромого. Эта конная рать насчитывала 10 тыс. воинов и шла на Руссу (Старую Руссу) и дальше, к Демону (совр. Демянску)^[78]. За ними 13 июня столицу покинули отряды Ивана Васильевича Стриги Оболенского и служилые татары касимовского «царевича» Даньяра. Им предстояло обойти Новгород с востока, отрезав от северных «пригородов»^[79]. Затем, уже 20 июня, вышли главные силы, c которыми ехал и сам Иван III. Это был стратегический резерв, готовый вступить в дело в чрезвычайном случае. Обострения обстановки во время боевых действий не произошло, и все труды и слава достались Холмскому и Хромому.

Основным театром военных действий стали волости по южному берегу озера Ильмень. Видимо, зная о разделении великокняжеского войска, новгородские воеводы также решили рассредоточить свои силы. На тот момент основной задачей для них являлась защита южных «пригородов», вспомогательной – разгром 10-тысячной псковской рати Василия Федоровича Шуйского и посадника Тимофея Власьевича, шедшей к Новгороду с юго-запада. Впоследствии приоритеты сместились – псковичи двигались слишком быстро, именно навстречу им выступило главное новгородское войско Дмитрия Борецкого и Василия Казимира. Выступило, но не дошло, перехваченное московскими воеводами у реки Шелони.

24 июня 1471 года 5-тысячный Передовой полк Холмского и Хромого захватил и сжег Русу. После воеводы двинулись дальше, по приказу великого князя торопясь навстречу приближавшейся с запада псковской рати. Однако марш был прерван боевой тревогой. Подошедшая со стороны озера Ильмень на судах большая новгородская рать высадилась на берег и 7 июля вступила в бой с москвичами у погоста Коростынь. Нападение было внезапным, и поначалу атакующим удалось потеснить воинов великого князя, но затем сказалась лучшая выучка профессиональных бойцов, и ход битвы изменился. В жестоком бою новгородцы потерпели поражение – в их «пешей рати паде много, а инии разбегошася, а иных москвичи поимаша». Но едва было покончено с первым неприятельским войском, как пришла весть, что вторая судовая рать идет к сожженной Русе. Двигалась она по реке Поле^[80], текущей к Ильменю с южной стороны. В исторической науке утвердилось мнение, что эта рать также выступила из Новгорода, но оно маловероятно, так как разделение сил ослабляло войско. Возможно, вторая судовая рать была собрана в южных волостях Новгородской земли и направлялась к Русе на соединение с другими полками. Быстрое продвижение московского войска и взятие Русы уже на 8-й день похода спутали все планы обороны города. Полк Холмского в тот же день (7 июля) атаковал и эту неприятельскую рать, которая также была разбита. По Софийской первой летописи, в бою пало до 500 новгородцев^[81].

С сообщением об одержанных победах из Русы к Ивану III был отправлен гонец Тимофей Замыцкий, который 9 июля обрадовал новостями великого князя, найдя его в ставке у озера Коломно близ Вышнего Волочка. Сами же воеводы пошли к Демону, стоявшему на реке Ловать. По пути к этому «пригороду» их нагнал гонец, доставивший новый приказ великого князя. Холмскому и Хромому следовало развернуть свою рать и идти вдоль западного берега Ильменя на северо-запад, к реке Шелонь. Там они должны были соединиться c союзным псковским войском, которое могло оказаться под ударом главной новгородской рати. Осаду Демона Иван поручил полку удельного князя Михаила Андреевича Верейского и его сына Василия^[82].

К тому времени в Новгороде, несмотря на сильнейшие внутренние распри, было собрано огромное ополченское войско – по явно преувеличенным сообщениям летописцев, оно насчитывало до 40 тыс. человек, что, учитывая наличие судовой рати, разбитой полком Данилы Холмского под Коростынем, действовавшей второй рати под Русой, а также отправку отряда Василия Гребенки Шуйского в Заволочье и уже воевавших c псковичами отрядов, нереально^[83]. Командовали войском степенные посадники Василий Казимир и Дмитрий Борецкий. Составленный в Новгороде план войны предусматривал нанесение удара главными силами по союзным Москве псковичам, активно разорявшим Шелонскую пятину. Высланное против «всей силы псковской» войско должно было гарантированно разгромить противника, закаленного частыми стычками на немецком рубеже. С большой долей вероятности можно предположить, что войско Василия Казимира и Борецкого насчитывало 15–20 тыс. воинов, в основном ополченцев. Состояло оно из мобилизованных «плотницев и гончаров», что заставляет усомниться в предположениях, что эта рать была полностью «коневой». Вряд ли мастеровому люду дали бы боевых коней, да еще в таком количестве. Конные и пешие новгородцы продвигались вдоль Ильменя навстречу псковичам, союзникам Москвы. И когда вечером 1 3 июля на противоположном (правом) берегу Шелони новгородцы увидели московские отряды, это оказалось для них большой неожиданностью. Предстояло тяжелое сражение. Причем не с ополченцами-псковичами, а с победоносными московскими войсками, только что наголову разгромившими две новгородские судовые рати. В этих условиях принципиально важным стал отказ от боевых действий командования лучшего в войске Владычного (архиепископского) полка, объяснившего свое решение тем, что они шли воевать не с москвичами, а с отступниками-псковичами^[84]. Возможно, это подействовало угнетающе на воинов остальных полков, потерявших уверенность в исходе предстоявшей битвы.

Она началась 14 июля 1471 года. За ночь воеводы сумели подготовить свое небольшое войско к битве. Рать Холмского и Хромого насчитывала на тот день около 4 тыс. человек – сказались потери в сражении на Коростыни, а также то, что часть воинов была в «загонах». Тем не менее войско готовилось к форсированию Шелони. Рано утром Данила Холмский выстроил людей и обратился к ним с полагающимся словом: «Господине и братиа наша! Лутче нам есть зде главы своя покласти… нежели с срамом возвратитися»^[85].

Воодушевленные воеводой ратники готовились к решающей битве. Когда прозвучала команда, передовой московский отряд начал переправу через Шелонь. Многие историки утверждают, что он пересек реку по разведанным ночью бродам. Но, по свидетельству московского летописца, бродов не было. Можно, конечно, предположить, что воины Холмского перебрались через реку вплавь вместе со своими конями, используя надутые кожаные бурдюки, но, зная дальнейший ход битвы, во время которой новгородцы, преследуя заманивших их в ловушку москвичей, также преодолели Шелонь, стоит признать, что какие-то броды, причем достаточно широкие, на этой реке все же имелись.

Продолжим реконструкцию хода битвы. Когда часть великокняжеского войска переправилась через Шелонь, на левом берегу их атаковали новгородцы, которые отбросили противника обратно за реку и небольшую речку Дрянь^[86]. Затем уже они, в горячке боя нарушив строй, в свою очередь перебрались через Шелонь. Видимо, в этом и состоял план Холмского, получившего возможность атаковать уже не войско, но огромное скопище вооруженных людей, сражающихся без команды и строя. В полной готовности на правом берегу Шелони новгородцев поджидали главные силы московской западной (засадной) рати. По переправившимся врагам ударил смертельный ливень стрел, выкашивающий передовых бойцов и их коней. Раненые кони «возмутишася… и начаша c себя бити (сбрасывать – В.В.) их». Эти губительные залпы дали основание новгородским летописцам заявлять о наличии в войске противников татарских лучников, что не подтверждается московскими летописцами. Служившие великому князю татары «царевича» Даньяра находились в составе другой рати – Ивана Стриги Оболенского.

Меткие стрелы остановили новгородскую атаку, погибли находившиеся в первых рядах лучшие бойцы. Затем уже по смешавшимся рядам врагов ударили основные силы Данилы Холмского, прорвавшиеся в центр неприятельского построения и пленившие главных командиров врага.

Именно тогда в рядах новгородцев началась паника. Остатки разбитого войска обратились в бегство, ища и не находя путь к спасению. «Полци же великого князя погнаша по них, колюще и секуще их, а они сами бежаще, друг друга бьюще и топчаще, кои с кого мога». Впрочем, как предположил Н.С. Борисов, это могло быть не реально произошедшее событие, а привычная для авторов средневековых хроник библейская аллюзия^[87].

Победа воевод Ивана III оказалась полной. По завышенным сведениям летописцев, на Шелони погибло около 12 тыс. новгородцев. Но потери действительно должны были быть очень велики, так как преследование бегущих продолжалось на расстоянии 12 верст. Оторваться от московской погони могли лишь конные воины. Пешие ополченцы либо погибли, либо попали в плен. Видимо, без потерь ушел Владычный полк. Из сил, участвовавших в злосчастной битве, в родной город вернулись жалкие остатки. В плен, помимо немногих уцелевших «плотницев и гончаров» (в данном случае летописные сведения о 2000 пленных близки к истине), попали все главные новгородские командиры: посадники Василий Казимир, Дмитрий Борецкий, Кузьма Григорьев, Яков Федоров, Матвей Селезнев, Павел Телятев, Кузьма Грузов, многие житьи люди. Был захвачен обоз новгородского войска, в котором победители обнаружили список договора Новгорода c Казимиром IV («И тако смотряюще обретошеся в кошевых вьюцех оу них спискы, в них же бяше писано с королем новгородское докончание»^[88]). Этот документ, немедленно отосланный Ивану III, разгневал великого князя, приказавшего «за измену и за отступление» казнить Дмитрия Исаковича Борецкого, Василия Ивановича Губу Селезнева и житьих людей Еремея Сухощока и Киприана Сергеевича Арзубьева^[89]. Их подписи были обнаружены на договоре с Казимиром IV. Изменников одного за другим подводили к месту казни, где «секирою отсекоша им главы, к колоде прикладая». Других посадников и бояр – Василия Казимира, Кузьму Григорьева, Якова Федорова, Матвея Селезнева, Кузьму Грузова и Федота Базина и еще 50 «лучших новгородцев – в оковах отправили в Коломну, в заточение^[90]. «Мелких» же людей великий князь демонстративно отпустил в Новгород – явно показывая свое отношение к действительно виновным боярам и невинным жертвам их козней и интриг.

После одержанной на Шелони победы сдался гарнизон осажденного Демона^[91], и все московские и союзные рати, уже не торопясь, левым берегом Ильменя двинулись к Новгороду. Там поначалу стали готовиться к осаде, но единства в обществе не было. По словам современника, «бысть в Новегороди молва велика, и мятежь мног, и многа лжа неприазнена». Уныния добавляли поступавшие тревожные вести: московские воеводы взяли Демон, псковские – Вышегород. Попытка получить военную помощь со стороны Вильны провалилась. После Шелонской катастрофы «послаша новгородци посла в Литву, чтоб король всел на конь за Новгород, и посол ездил кривым путем (прямой путь через Псковскую землю был перекрыт. – В.В.) в немци до князя немецкого до местера, и возвратися в Новгород глаголюще: “яко местер не даст пути чрез свою землю в Литву ехать”»)^[92].

Рассчитывать приходилось лишь на собственные силы. Но разделение общества на две противоборствующие партии, ослабление группировки, стоявшей «за короля», мешало организации обороны. Хотя кое-какие шаги в этом направлении новгородские власти сделать успели. Крепостные укрепления Новгорода включали тогда каменный Детинец (Кремль) и собственно «город», представлявшие достаточно мощную оборонительную систему. Укрепления срочно отремонтировали. Была усилена стража на крепостных стенах и башнях (она и поймала доброхотствующего Москве переветника – пушкаря Упадыша, заклепавшего 5 пушек). Были выжжены не имевшие укреплений посады, хоромы и постройки на Городище – старинной резиденции великих князей. Уничтожили даже несколько пригородных монастырей – Зверинский, Онтонов, Юрьев, Рождественский, оборонять которые было затруднительно и опасно. Вместе с тем доводить дело до начала осады новгородские власти явно опасались, так как могли потерять все – положение, имущество, свободу, жизнь. Иван III недвусмысленно продемонстрировал свои намерения, казнив недругов – бояр, схваченных после битвы на Шелони. Ряды сторонников Москвы росли с каждым днем, в основном за счет недовольных политикой правительства, доведшей до военной катастрофы.

В этих условиях господа не могла не сделать попытку договориться с Иваном III. Многие бояре были готовы откупиться, как не раз случалось прежде. Архиепископ Феофил отправился навстречу московскому государю, чтобы узнать условия, на которых тот согласился бы остановить катастрофическую для Новгорода войну. С ним ехали пять посадников и пять житьих людей от всех концов города. Владыка и кончанские представители нашли Ивана III в 20 верстах от изготовившегося к осаде города, в лагере, устроенном между погостами Коростынь и Буреги. 14 дней шли переговоры, и в воскресенье 11 августа 1571 года был заключен Коростынский договор. Условия оказались мягче ожидаемых: новгородцам предстояло присягнуть на верность Ивану III и в течение года выплатить контрибуцию – 16 тыс. серебряных новгородских рублей (поначалу великий князь потребовал выкуп в 17 тыс. рублей, но потом, уступая владыке, снизил его на 1000 руб.). Сохранялся вечевой порядок управления Новгородом. Но два новгородских «пригорода» – Волок Ламский и Вологда – окончательно переходили Москве. Послы от лица всего Господина Великого Новгорода поклялись не искать политической, военной или церковной связи с Литвой. Но захваченных в плен знатных новгородцев Иван Васильевич отпустил на свободу только через четыре месяца по прошению владыки Феофила, приехавшего на поставление в Москву и умолившего великого князя простить отправленных в Москву и Коломну Василия Казимира и других бояр и житьих людей.

Отдельным, но важным эпизодом начавшейся войны стало Двинское сражение в Заволочье (так тогда называлась Двинская земля), произошедшее 27 июля 1471 года в устье Шиленги, притока Северной Двины^[93]. Новгородским (двинским) войском руководили опытные командиры – князь Василий Васильевич Гребенка Шуйский и двинский воевода Василий Микиф орович. Они, кроме своих военных слуг, имели под рукой еще и воинов-ополченцев из новгородцев, двинян, заволочан и печерян – всего, по летописным сведениям, до 12 тыс. человек. Это войско вступило в сражение с 4-тысячным отрядом устюжан и вятчан, возглавляли которое Василий Федорович Образец и Борис Матвеевич Слепец Тютчев.

Двинское сражение – встречный бой, в котором столкнулись шедшие по реке судовые рати. Обнаружив противника, оба войска высадились на берег и вступили в сражение. О его накале свидетельствует упоминание о том, что сеча на Шиленге началась «на четвертом часу дня» и шла до вечера. В бою пали двинский воевода Игнат Кашин и три двинских знаменосца, пытавшихся отстоять свой стяг. После их гибели знамя все же захватили воины Образца. Василий Гребенка был ранен в бою стрелой и с остатком своих людей ушел в Холмогоры. Оттуда кружным путем «в мале дружине» он вернулся в уже замирившийся с Иваном III Новгород^[94].