Владимир Бойкo
Часовая башня
Глава XVII. Бунт.
– Добрый вечер господа, – не по уставу поздоровался Алекс, входя в кают-компанию.
– Как ваша матушка? – первым пожал руку мичман Андреейченко. Совсем ещё молодой, не стреляный офицер, переведённый к ним ещё в 15-ом с линейного корабля «Гангут», после подавленного на нём бунта.
– Матушка в порядке, ждёт отца. Застрял, где-то в Москве. Где коперанг? – быстро обведя взглядом помещение поинтересовался Алекс.
– У себя в каюте, – ответил лейтенант Карпов аккуратно погасив свою сигарету в хрустальной пепельнице.
– Пойду доложу о своём прибытие. Смотрю обстановка у вас так себе, мягко говоря.
Не получив ответа, отправился в сторону капитанской каюты.
По дороге встретилось двое матросов, о чём-то беседовавших в узком коридоре, завидя его прижавшихся к стенкам, но не отдавшими чести.
По мере его приближения, один из них, зыркнув в глаза своему товарищу, всё же не выдержав приложил руку к бескозырке вместе с дымящимся «бычком». Второй только было начал поднимать, но, тут же опустил, нахально глядя прямо в глаза штаб-офицеру.
– Фамилия!? – обратился к нему, встретившись взглядом.
Стояли молча, не моргая; матрос 1-ой статьи смотрел с ненавистью, кавторанг с презрением.
– Филин, – развязно, не добавляя своего звания, ответил низший чин.
Спиной чувствовал, как подпирает сзади второй, тот, что был потрусливее. Страх ледяной волной накатил на него. Но, знал; как и в бою не упадёт лицом в грязь. Медленно поворачиваясь назад, придав холода, переводил свой взгляд на второго, выговаривал каждое слово:
– Ваше поведение заслуживает наказания. Кое последует в ближайшее время.
С чувством страха, словно побитая собака матрос опустил глаза. Рука поползла к бескозырке.
Дождавшись, пока она всё же коснётся краешка головного убора матроса, продолжая смотреть в понуренный лоб, уже не видя перед собой человека, ответив лёгким касанием фуражки, опустил руку. Затем резко развернувшись в тесноте коридора, продолжил своё движение.
Заметил, левая рука его была сжата в кулак. Пот проступил на лбу.
Постучал в дверь каюты.
– Войдите. Открыто, – послышался быстрый ответ.
Удивившись открытой двери, взялся за ручку. Легко поддалась.
– Господин каперанг. По вашему приказанию прибыл из увольнения, – обратил внимание, в руках капитана револьвер.
– А, ба-а-арон! Прибыли! Как дорога? – усталой, явно деланной улыбкой сдерживал радость от его прибытия Вильков.
– Слава Богу. Без проблем.
– Присаживайтесь, – положил оружие на стол.
Присел рядом с каперангом.
– Ситуация тяжёлая. Надо спасать флот. Матросы заподозрили офицеров в предательстве. Считают, мы желаем остаться в Гельсингфорсе. Рвутся обратно в Кронштадт, – налил себе коньяку, вопросительно, будучи немногословен, посмотрел на Алекса. Тот ответил:
– Благодарю.
Налил ему.
– Нус, за мирное решение вопроса.
Выпили
– Спиридон Иванович, я не понимаю почему мы должны прислушиваться к их мнению.
– Потому милый мой друг, что наша с вами жизнь держится на волоске. Пережив февраль 17-го, вряд ли сможем остаться в живых после повторения подобного. Как же вы сами этого не видите!? И у нас нет выхода, – с этими словами налил ещё коньяку.
– Но, ведь, насколько я знаю, у вас нет никакого приказа покидать Гельсингфорс? Безусловно, понимаю; скоро последует. Из газет в курсе, что после вывода нашей эскадры из Ревеля, немец продолжил наступление. Их флот прибыл на Аландские острова, с целью использовать, как свою военно-морскую базу, для дальнейшей интервенции Финляндии. Третьего апреля на полуострове Ханко высадилась немецкая Балтийская дивизия, насчитывающая 12 тысяч бойцов, а седьмого в районе Ловиисы отряд полковника Бранденштейна, что составил около 3000 штыков и 12 орудий.
– Да. Это так. Пятого апреля делегация, направленная Щастным, подписала в Ханко с германским контр-адмиралом Мойрером соглашение о невмешательстве русского флота в боевые действия в Финляндии, – словно поставив точку, выпил.
За ним, так же молча выпил и Алекс.
– Не собираюсь ничего обсуждать с командой, – констатировал каперанг.
В этот момент грубо постучали в дверь.
– Открыто, – схватился за пистолет.
Вошло трое матросов. Один из них 2-ой статьи. Снаружи оставалось ещё несколько. Теперь в каюте стало нестерпимо тесно. И, несмотря на отворённый иллюминатор, душно пахнуло мужскими телами. Каперанг демонстративно приоткрыл шире, до предела, как только позволяли петли.
– Революционный комитет корабля постановил, сдать командование и покинуть Гельсингфорс немедленно, без промедления. Крейсер необходим революции, – без вступления, прямо заявил матрос. Явно один из самых главных зачинщиков бунта, иначе это никак невозможно было назвать.
– Кто таков? Доложите о прибытие, – приказал кавторанг.
– Председатель революционного комитета крейсера, матрос 2-ой статьи Галанов, – выдавил из себя то, что был рад сообщить, при этом не отдав чести, и не спросив разрешения на дальнейший доклад.
– У меня на руках нет приказа от временного правительства. Без коего не двинусь с места, – решительно заявил коперанг.
– Что ж, в таком случае требую сдачи оружия, – по всему было видно, настрой матросни не шуточный.
– Оружие я вам не отдам. Буду отстреливаться до последнего патрона, – решительно направил револьвер прямо в наглые глаза матроса.
Не поверив каперангу, Галанов сделал маленький, как позволяла того теснота каюты шаг.
Моментально последовал выстрел, поваливший решительного революционера на пол, заставивши его корчится в ногах у штаб-офицеров. Двое сопровождавших своего главаря, не менее наглых матросов тут же покинули каюту.
– Признаться не ожидал от вас такой решительности, – нагнувшись к корчащемуся в луже крови Галанову, сказал Алекс.
– Я предупреждал, у нас нет выхода.
– Пуля попала под сердце. Он ещё жив. Надо бы отдать его матросам. Пусть перевяжут,
– Поступайте, как считаете нужным, – налил коньяка Каперанг.
Теперь, когда представитель восставших был ликвидирован, проще было справиться с бунтом. Но, оставались сторонники. Далеко не весь личный состав был на стороне революционного комитета. Среди матросов имелись и те, что не видели ничего плохого для себя в отживающем век политическом строе, как правило люди верующие.
Потеряв всего лишь двух офицеров, и то с лёгкими ранениями, справились в феврале 17-го с попыткой бунта, вовремя приведя команду в чувства, списав с корабля самых опасных, буквально вышвырнув со всем скарбом на причал. Их крейсеру в числе немногих повезло больше остальных кораблей, лишившихся безвозвратно многих членов офицерского состава. Слишком сплочённая была его команда.
Происходило нечто немыслимое, непостижимое для Алекса. Он не мог понять, как основная масса народа в стране легко готова была сменить все свои устои, образ мыслей, уровень жизни, поддавшись всеобщему безумию, ещё пару лет назад гордясь страной, императором, и самодержавием в целом.
То, на чём строилось его представление о мире, разрушалось стремительно, на глазах. И, если ещё совсем недавно думал, нужен России, сражаясь за её интересы, рискуя своей жизнью ради отечества, теперь ощущал себя не только забытым, выброшенный на обочину истории, но и вредным нынешнему, круто переменившемуся мировоззрению, стремительно формирующегося нового человека.
– Забирайте своего главаря. Кажется, он ещё дышит! – в приоткрытую дверь прокричал Алекс.
В коридоре затопали чьи-то ноги, произошла возня, и через мгновение дверь осторожно приоткрылась.
– Ну, же, смелее! Буду стрелять в случае угрозы жизни, – вытащил свой пистолет из кобуры. Новенький, никогда ещё не стрелял из него. Купил в Гельсингфорсе по случаю, в оружейной лавке. Показался не особо дорогим. Никогда не испытывал некоего благоговения от того, что держал в руках оружие. Но, кобура не могла быть пустой. Старенький наган был отдан им зятю, прежде чем тот вместе с Лизаветой отправился в Кексгольм.
Фёдор Алексеевич не будучи военным, однако обрадовался такому подарку, так, как ощущал некую тревогу от происходящего вокруг. Теперь же был больше уверен в себе, понимая, в случае опасности сможет защитить жену с ребёнком.
Матросы вытащили за ноги своего главаря. Тело оставляло за собой кровавый след, начинавшийся с коврика каперанга, где виднелась небольшая лужа. Дальше несли на руках, не в силах осуществить этого в тесноте каюты.
– Что за чертовщина! Никто не отвечает, – выругался каперанг в трубку комутатора, которым была оснащена только его каюта.
– В кают-компании?
– Да. Как повымерли все.
Опять послышался топот ног. Но, на этот раз, более уверенный, не испуганные, убеждённые в своей правоте люди.
– Бегут к нам, – догадался Алекс. Сейчас больше всего ему хотелось оказаться далеко от берега, в лодке, раскачивающейся на волнах, словно тогда в детстве. Как безмятежно было то время. И, даже понимая – самостоятельно не доберутся до берега, всё равно были рады тому, что оставались свободны. Сейчас же не принадлежал себе. Надо было спасать корабль, большая часть команды которого не находилась в подчинении офицеров.
Резко открылась дверь, в проёме показался испуганный мичман Андрейченко.
– Живы! – крикнул он тем, что ещё находились в коридоре.
– Господин каперанг, мы услышали выстрел. Не могли понять, откуда раздался. Решили проверить. Всё в порядке?
Почему матросы тащат от вас раненного? – скорее уточнил, чем спросил лейтенант Карпов.
– Это их главарь. Вынужден был застрелить его.
– Чего они хотели?
– Отстранения командованием крейсером, господин лейтенант.
– Да это же бунт!
– А вы, как думали!?
– Надо срочно принимать меры.
– Какие? Покинуть крейсер, единственное из всех возможных, что могли бы предпринять, – глядя в глаза старшему лейтенанту, убрал револьвер в кобуру каперанг.
– Но, это невозможно!
– Что ж, в таком случае нам остаётся лишь уповать на помощь Бога. Так, как в ближайшие минуты будем все арестованы, и пущены в расход. Хотя, впрочем, можно ещё попробовать предпринять что-то, – встав, поправил мундир, застегнув последнюю пуговицу, сказал:
– Строить команду на палубе.
– Есть, господин кавторанг, – отдал честь перед тем, как в соответствии со штатным расписанием приступить к построению всего личного состава крейсера Алекс.
Через пять минут слышащихся боцманских, переливистых свистков, топота ног, лениво переступая с ноги на ногу, застёгивая только что надетые бушлаты, поправляя и без того неизвестно как державшиеся на затылках бескозырки, команда собралась на палубе, выстроившись не по прямой, а изогнутой, словно морская волна линии.
Судя по полным злобы лицам, легко можно было понять; скорее по привычке вышли на палубу. Не для того, чтоб исполнить приказ, озвучить своё недовольство сложившейся ситуацией, а, может и повторить попытку переворота.
Унтер-офицеры, с не выражающими особого рвения лицами, стояли в строю. В отличие от матросов не являя такого недовольства, что легко наблюдалось на лицах низших чинов.
Обер-офицеры, стоя в сторонке были тревожны и многозначительно напряжены, словно перед началом боя.
Штаб-офицеры, во главе с каперангом Вильковым, находились напротив самого центра построения. Их лица были спокойны, как у тех, кто уже не имеет возможности вернуться в прошлое.
– Пять минут назад, я был вынужден застрелить у себя в каюте предателя. В противном случае начался бы бунт, который не имел права допустить.
Для тех же, кто не изменил своему желанию, в надежде на то, что командование крейсером будет мною оставлено добровольно, заявляю – только в случае моей смерти.
Что же касается второго вопроса – возвращения в Кронштадт, – заложив руки за спину, медленно передвигался перед строем, – … могу сообщить следующее…
Вечернюю тишину порта нарушил сухой треск выстрела, раздавшегося откуда-то из черноты волнообразной шеренги.
С каперанга сорвало фуражку, капелька крови скатилась по его лбу. Качнувшись, схватился за голову рукой. Но, не упал. Какое-то время, словно пытался осмыслить, ранен ли, или пуля прошла вскользь.
– …возвращение в Кронштадт возможно только после приказа, нового, назначенного пятого апреля начальником Морских сил Балтийского моря каперанга Щастного.
Словно проснувшись от глубокого сна, в котором находились до этого момента, два унтер-офицера, боролись с матросом, заломив ему руки за спину, выкручивая из смертельной хватки ещё дымящийся наган.
Раздался ещё один выстрел.
– Сука! – скорее простонал, чем крикнул боцман, со всей силы ударив немалых размеров кулаком по лицу случайно выстрелившего в попытке отъёма у него пистолета матроса.
Тот сразу обмяк, и повис на руках всё ещё державшего его кондуктора.
– В ногу угодил мерзавец, отпустил руку потерявшего сознание и тут же рухнувшего на палубу матроса 2-ой статьи боцман.
Бунт был подавлен. Теперь дело оставалось за малым; дать команду унтерам начать расследование. А, они, были так же, как и остальные офицеры заинтересованы в пресечении беспорядка. Хотя бы только с точки зрения мести, не говоря уже о простой дисциплине.
Глава XVIII. Плюшевая игрушка.
Гордилась своим братом, веря; больших перспектив сулило его будущее. Чувствовала его душой и сердцем на расстоянии. На девять лет младше, тянулась к нему, даже, если не брали в свои игры девочек.
В тот день, когда случайно узнала от Вовкиной сестры, поспорили и угнали лодку, испугалась за них больше чем Варвара. Она, впрочем, и всегда была спокойна, что бы не происходило вокруг неё, не теряла душевного равновесия.
– Это же твой брат!
– Ну, и что с того?
– Если утонут?
– Не утонут. Лодку не дураки дырявую брать. Да и рыбачить не раз ходили, грести умеют.
– Но, ведь они ж поспорили. Не просто так поплыли.
– Глупая ты Лиза. Не понимаешь ничего в жизни. Разве ж этот их спор как-то увеличивает риск смерти?
– Но, ведь они же, я знаю, как пить дать далеко от берега отплывут.
– Не отплывут. А если и отплывут, то вернуться.
– А вдруг шторм?
– Вот тогда и посмотрим.
Но, уже перед обедом волнение её настолько возросло, что решилась сказать своей гувернантке, учившей французскому.
– Clara kondratievna, je vous demande de laid! (Клара Кондратьевна, я прошу вас о помощи (французский)), – как всегда нервно начала она.
– Ah Lisaveta, ne me faites pas peur! (Ах Лизавета, не пугайте меня (французский)).
– Они… они… – нахлынули слёзы. Дальше уже душили её не давая досказать фразу.
– Ах! Боже мой! – передавшееся волнение так же заставило перейти на русский гувернантку.
– Они уплыли в море.
– Кто?
– Alex et Vladimir, – теряясь в языках, вернулась к французскому Лизавета.
– Quand? (Когда?)
– Après le petit déjeuner! (Ещё после завтрака).
– Quel cauchemar! Il faut immédiatement informer la mère. (Какой кошмар! Надо немедленно сообщить матери), – уже бежала в сторону веранды, где обычно в предобеденный час отдыхала Торбьорг Константиновна.
– Ah Madame. Quelle horreur, Alex est emporté dans un bateau en haute mer. (Ах Мадам. Какой ужас, Алекс унесён в лодке в открытое море).
Любила эту дачу больше чем имение под Киевом. Но, осенью бывали там каждый год. Лето же проводили у Ладоги. Местная природа напоминала о Швеции, куда ездила однажды в детстве, но, помнила о ней, как о некоем месте на земле, где всегда царит лето. Бескрайние луга, равнины, местами ощетинившиеся скалами, озёра и реки. Сколько раз уговаривала Якова Карловича съездить в эту волшебную страну. Но, всегда у того находились отговорки. Оставалось лишь мечтать.
Вот и сейчас, когда её слегка разморило в тени веранды, куда не проникал даже лёгкий ветерок жаркого дня, мысленно находилась там.
Надо было покупать дачу под Санкт – Петербургом. Но, хотела уединения, спокойствия, свободы. В итоге было выбрано ею прекрасное место. Река Узерва, или по-фински Вуокса, впадающая здесь в Ладожское озеро.
Долго не соглашался, даже угрожая, из-за работы будет редко приезжать к ней летом. Но, знала своего супруга, не сможет долго без неё. Пусть и раз в неделю, но, обязательно окажется рядом. Большего и не нужно. Ведь всегда была спокойна за него.
Сопротивление пало. Дом был куплен.
Только один раз, в июле, не приехал на выходные. Ездила в коляске в город, звонить мужу. Но, успокоил, сказав, что опоздал на поезд, да и много дел накопилось в городе личного порядка. Предстояло нанести пару важных визитов на званые обеды; к своему непосредственному руководителю и так же приглашён был её родителями, Кларой Александровной и Константином Сигурдовичем, собирающимися в Италию на пару месяцев, до осени. И, ведь действительно ничего не мог отменить.
Открытое море. Как это прекрасно. Пару раз ходила на яхте. Но, о Боже, как давно всё это было. Целая вечность.
Но, почему же в лодке? Постепенно приходило к ней понимание происходящего.
Унесён! Эта фраза окончательно разбудила, вернув к жизни.
– Quest-il arrivé à Clara? Ne faites pas peur de me branler. (Что случилось Клара? Не пугайте меня попусту), – сладко потянулась в плетёном кресле.
– Мама, Алекс уплыл в лодке со своим другом, сыном начальника телеграфа, – видя, что Клара Кондратьевна эмоциональней её, решила попробовать опередив гувернантку, разъяснить происходящее самостоятельно.
– Как уплыл!? А как же обед? – не почувствовав в данном сообщении чего-либо страшного, забеспокоилась Торбьорг Константиновна.
– Maintenant est-ce avant le déjeuner !? (Ах мадам! Теперь ли до обеда!?)
Сознание постепенно возвращалось в голову. Какая-то недосказанность в услышанном начинала тревожить её душу, нарастая невидимой волной отчаяния, по мере понимания. Сын, которого так любила, мог быть теперь потерян для неё навсегда, как Иоган, умерший в детстве. Холодная судорога пробежала по телу. Так уже было один раз, когда потеряла своего ребёнка, которому всё же довелось увидеть свет, ощутить тепло родителей. Это был первенец. Может именно поэтому так боялась рожая Александра, к которому в итоге сдерживала свои чувства, в страхе также потерять. Не показываемые внешне, в глубине сердца жили своей отдельной жизнью. К тому же тяжёлые были роды. Потом большой перерыв произошёл прежде чем решилась родить Елизавету. Но, всю жизнь не оставляла тревога за сына. С самого первого дня ощущала её, видя, дан Богом в утешение великой скорби, что, как ни странно ещё больше сблизила с мужем, который многое сделал для того, чтоб поддержать.
За Лизу переживала куда меньше. Родившись легко, росла послушной, не проблемной девочкой. То ли дело сын, постоянно ввязывался в некие приключения, доказывая кулаками свою правоту среди друзей. Не обладающий большой силой, был вспыльчив и решителен.
Что же теперь делать? Чем может помочь своему Алексу? Куда надо бежать, и с какой целью, если она не видит его сейчас, не знает, что именно с ним происходит в данную минуту.
Страшно билось сердце, но, нахлынув с молниеносной скоростью, паника оставляла её, постепенно откатывая, как волна, омывшая песчаный берег. Не верилось в то, что так потеряет своего сына.
– Распорядитесь приготовить коляску. Я поеду к причалу, – с леденящим душу спокойствием, попросила гувернантку.
Через десять минут коляска была готова.
Села. Встретилась взглядом с дочерью. Её глаза горели вопросом.
– Садись, – ответила на него.
– Не успели выехать за ворота, как впереди показались две шагающих в обнимку фигурки подростков с удочками.
– Алекс! – обрадовалась Лиза. Торбьорг Константиновна была спокойна, догадывалась; ещё не наступило то время, когда следует волноваться за своего сына.
Счастливые, но, боящиеся гнева родителей, шли они к себе домой. Дом Начальника телеграфа располагался чуть дальше. И Владимир, поздоровавшись, тут же простился, будучи рад тому, что их не ругали. Но, что ждало его дома?
Радостью для него была новая удочка, что нёс в правой руке. Пустое ведёрко для рыбы не огорчало.
– Мама, Лиза, как же я рад, что снова с вами, – признался, взобравшись на облучок Алекс. Мерно, вместе с коляской раскачивался во время движения обратно, к воротам дома.
Именно сейчас понял; не так страшна разлука с родными, если заканчивается радостной встречей. Решил для себя; станет морским офицером.
Лиза была рада видеть брата. Слишком переволновалась за него, и, теперь не желала ни на миг расставаться, держа за руку, словно плюшевую игрушку, с которой вышла погулять.
Глава XIX. Экскурсия.
Гуляли по городу не первый час. Были и в развалинах крепости, некоторые помещения которой всё же оставались недоступны, закрыты на замок, висевший на, как показалось им ещё дореволюционных, сколоченных из грубых досок дверях.
– Эта крепость построена Шведами, в середине тринадцатого века. Войска Петра I в 1710 году осаждали город, обстреливая ядрами. Тогда сильно была повреждена башня. Шведский город пал, впервые став русским.
Слушала его, понимая; очень увлекающийся человек. Было рядом интересно. Вдруг задумалась – сможет ли прожить жизнь с ним, или всё же важнее для неё другое, являться востребованной, создавая что-то новое. Но, тогда не сможет уделять много внимания человеку, что мог бы быть мужем. Вот интересно, каким должен быть он?
– Отсюда видна часовая башня и развалины старого кафедрального собора, колокольней которого была прежде. Предлагаю пройти туда. Затем в библиотеку.
– Библиотеку? – удивилась девушка, старавшаяся держаться рядом с молодым человеком с гитарой. Его звали Эдиком, а её он называл Эллой.
Какие смешные, всегда оказывались вместе. Сам Эдик был не в её вкусе, бородатый, слишком уж близок своим внешним видом к хиппи. Но пел хорошо, так же неплохо подыгрывая себе на гитаре. Отойдя в сторонку, сели на краешек гранитной стены, чтоб отдохнуть минут пять, прежде чем двигаться дальше. Присел рядом с ними вместе с Ингой и Павел.
– Да. Библиотеку. Но непростую.
– Интересно, как же это может библиотека оказаться непростой, если в ней всего лишь хранятся книги, или сами по себе они очень ценны? – положила голову на плечо Эдику Элла.
Ничего не ответил, так, как Эдик начал что-то наигрывать на гитаре.
Потянулись к ним и остальные. Шура, с густыми по самые плечи каштановыми волосами, редкими, но аккуратно подстригаемыми в виде формы «а ля песняры» усами, явно находящийся в нерешительности, кто же из этих двух девушек, что оставались свободны, всё же милее ему. И не в силах определиться старался поступать так, чтоб не обидеть обеих, уделяя внимание поровну. Тем самым совершенно заморочив им головы. Еще перед выездом, на вокзале, не исключал возможности, попробует оказаться рядом с Ингой. Но, чувствовало его сердце, не интересен ей, впрочем, и не для того выбрались все они в эти выходные из Питера, чтоб обременять себя какими-то обязательствами. Впереди была ещё целая жизнь, а пока они только в самом начале первого курса академии.
Верка. Согласилась ночевать сегодня у неё, своей подруги, только лишь для того, чтоб потом утром всей компанией сесть на электричку. Хоть и жила в Выборге, сегодня делала вид, не местная, остальные же легко подыгрывали ей, наблюдая за тем, как же именно произойдёт открытие «страшной» тайны, обещанной Паше.
Валя, сестра Верки, что взяла сегодня с собой – была на год младше. Не похожие друг на друга внешне, окончательно заморочили голову Шуре, который теперь уже не хотел ничего, кроме, как вернуться поскорее домой в Питер. Но, до электрички было ещё, ой, как далеко.
Эдик пел песню про самолётик молодой. При этом, как-то прищурено смотрел в небо, где над самой башней, размером с чайку действительно передвигался серебристый лайнер. Молод ли он был, или нет, сложно понять, но одно было ясно; точно ко времени и к месту оказался сейчас над осенним Выборгом.
Там и перекусили тем, что взяли с собой.
В библиотеку шли мимо часовой башни, рядом с которой жил Павел. Сказал:
– Подождите пару минут, я заброшу вещи домой.
– Я с тобой, – весело припустилась за ним Инга. Сам не зная почему, очень обрадовался этому импульсивному жесту с её стороны. Даже сменил бег на быстрый шаг. Поднимались по лестнице, хотя в подъезде был лифт.
– Какой старый дом! – тяжело дышала Инга.
– Да. Дореволюционный. Раньше моей прабабушке принадлежал почти целый этаж. Теперь же всего две комнаты в коммуналке.
– Я никогда не жила в старых домах. И моя тайна заключается в том…
– Вот, – перебил её, – Подожди. Я быстро, – открыл ключом замок. Вошли. Оказались в некогда просторном коридоре, теперь заваленным всяким барахлом.
– Вот наши комнаты, – открыв дверь, поставил сумку за неё, крикнув в щель:
– Свои. Я приехал. Погуляю по городу и к вечеру вернусь. Пока мам.
– Мне бы было интересно посмотреть, как там у тебя внутри.
– Уверяю, такой же, как и все, – улыбнулся ей.
– Я имела в виду, что в квартире. Знаешь, один раз оказалась в старом доме, в одной квартире. Там мне показалось очень неуютно.
– Сегодня нет времени. Думаю, мы ещё сможем осуществить твою мечту, – закрыл дверь. Инга спускалась вниз.
Догнав её, дотронулся до её пальцев. Бежали вниз по лестнице, взявшись за руки.
Рассказав про часовую башню, повёл всех в сторону библиотеки. Было интересно, как отреагируют на неё все его новые друзья. Теперь несколько напрягали его своим присутствием. Даже те неплохие песни, что иногда принимался петь Эдик, начали раздражать. Почему-то сильно хотел остаться наедине с Ингой. Проводить её до поезда в тишине пустынного города. А, затем, полный замечательных мыслей о своём будущем пошёл бы домой от вокзала. Всего двадцать минут пешком, и был бы дома. Но, как ему хотелось, чтоб всё это произошло именно сегодня. Из-за того, что представлял себе, как поцелует её у тамбура, прежде чем она войдёт в поезд.
– Ну, вот и она, – указал на выкрашенное прежде в белый цвет, обшарпанное, с обвалившейся штукатуркой, и треснутыми стёклами в витражах здание. Которое лишь в глазах немногих могло раскрыть все задумки автора, архитектора, вложившего прежде в него частичку своей души. И, это, как знал наверняка, не многим среди современных людей могло быть замечено. Функционализм, присущий здравому смыслу, так назывался архитектурный стиль, в котором была запроектирована библиотека. Любил её с детства. Иногда приходил в этот парк, просто так, посидеть на скамейке. Не понимал, каким образом сохранилось, построенное тогда, в 1936 году, когда здесь ещё была Финляндия такое здание во враждебной ему, ворвавшейся в город новой, приторной, уничтожающей всё на своём пути архитектуре, сталинского ампира.
– Её построил Алвар Аальто, когда здесь была Финляндия.
– На барак похоже, – призналась Элла.
– Брось! Нормальный сарайчик. Только слишком уж серый, и скучноватые фасады, – отозвался Эдик.
– Впрочем, если его покрасить может даже очень себе ничего, – попыталась смягчить обстановку Верка, посмотрев на сестру. Валя не в силах ничего ответить, просто отвернулась, разглядывая гранитного лося, стоявшего на холмике в сторонке.
– А мне нравится, – взяв в рамку, сделанную с помощью указательного и большого пальцев двух ладоней, посмотрел в неё, как профессиональный художник на натюрморт Шурик.
Инга тихо сказала Петру:
– А можно войти внутрь?
– Конечно! – обрадовался тому, что заинтересовалась.
Никто не пошёл с ними.
Пройдя через витражные двери оказались в вестибюле. Большой зал был справа, но не пошли, взяв за руку повёл в читальный зал, с круглыми зенитными фонарями в крыше.
– Слушай, несмотря на плачевное состояние фасадов и интерьеров, создаётся впечатление, вся современная архитектура на самом деле просто хорошо забытая, уничтоженная в стране, как, впрочем, и многое другое, в ней имеющееся раньше. И, эта библиотека, случайно оставшаяся здесь, словно потерянный родителями ребёнок, которого ищут до сих пор, но не там, где мог бы оказаться.
– Но, когда-нибудь он найдётся.
Заходили и в детскую библиотеку, читальный зал, где прежде можно было пролистать прессу.
Рассказывал:
– Когда Алвар Аальто выполняя заказ города хотел строить здесь в парке библиотеку. Возникли проблемы с местным настоятелем лютеранского кафедрального собора. Тот не желал, чтоб рядом с домом Божиим стояла библиотека, да и к тому же с современными, такими лаконичными ещё и белыми фасадами. Долго не могли найти согласия. Пока, совершенно отчаявшись Аальто не сказал пастору, что его прихожане, как и все люди были детьми. И те дети, попавшие в эту библиотеку, узнают о Боге из книг, после придут в храм Божий.
Это послужило решающим аргументом в их споре. Пастор уступил.
Но, кто бы мог подумать; именно этот храм и будет разрушен советской миной во время войны. Правда только верхушка его башни и своды кровли, но, это послужило поводом для сноса ненужного новой оккупационной власти бесполезного строения. Тем самым осталась только библиотека, чудом дожив до наших дней.
Говорят, будто были попытки перестроить её, придав фасадам помпезности, путём возведения ненужных колонн, портиков и балясин. Чему, слава Богу не пришлось свершиться.
Слушала его внимательно. Сейчас менялось представление о мире, который, как считала был так ясен ей.
День незаметно приближался к вечеру. Все очень устали. Настолько уже потерялся во времени, которое то тянулось словно резина, то пролетало мгновенно, что не заметил, как оказались на вокзале. Старом, обшарпанном, с вонючими туалетами, построенном совсем ещё недавно, менее пары десятилетий назад, в стиле сталинского псевдоампира с элементами эклектики.
Раздолбанная, скрипучая электричка ждала своих пассажиров, желая поскорее убраться обратно в Ленинград.
Все вошли в вагон. Но, Инга не спешила, стоя рядом с Пашей.
Именно сейчас и должен был найти в себе силы поцеловать её. Но, растерялся. Оказывается, был совершенно не готов.
– А ты, что не садишься в поезд?
– Это и есть моя тайна, – улыбнулась ему в ответ.
– Ты местная? – догадался Паша.
– Нет. Мы переехали сюда семьёй из Киева недавно. Моего отца перевели. Он работает в порту.
– И ты целый день молчала!?
– Да. Извини. Но, мне хотелось побольше узнать о городе, в котором живу. Ведь совсем ещё его не знаю.
Поезд тронулся, Помахав друзьям, ушли с перрона.
– Я сегодня мечтала; будешь провожать меня домой по Выборгу. И, вот сейчас, надеюсь – это сбудется, – улыбалась краешками глаз.
Не мог найти в себе сил поцеловать её. Нёс, какую-то чушь, хоть и видел – ждёт от него именно этого.
– Железнодорожный вокзал. Он не был таким прежде. Я не успел рассказать это остальным, потому, что устал. Но, для тебя мне хочется сделать большее. Откуда только силы берутся?
Здесь всё раньше было не так, как сейчас
Шли по пустынным ночным улицам города. Тусклый свет фонарей ненадолго вынимал их из темноты, затем опять погружая в неё. От этого казалось – дорога проходит сквозь холмы, то поднимаясь, то опускаясь вниз, к их подножиям, где протекала извилистая река, которой, увы, на самом деле не было.