Владимир Васильевич Гриньков
Я – телохранитель. Забыть убийство
Возрастные ограничения 16+
© Гриньков Владимир
© ИДДК
Выход клиента к машине – это всегда сложно. И нервно. Только что клиент был в помещении, где более-менее безопасно, где всё под контролем, и вдруг из этого укрытия – да под солнечный свет, на люди, где полным-полно посторонних, и любой из этих посторонних может представлять опасность, и пока клиент проделает недлинный путь в несколько шагов от порога дома до распахнутой двери авто, и пока эта дверь захлопнется, запирая клиента в бронированной капсуле – охрана изнервничается, стреляя по сторонам настороженными взглядами.
Клиента выводили втроём: Китайгородцев и ещё двое. Машина клиента у порога, буквально метрах в пяти. Китайгородцев и его напарник вышли первыми. Китайгородцев распахнул дверь авто – клиент должен был сесть на заднее сиденье. Напарник встал так, чтобы перекрыть проход к машине любого постороннего человека. Машина сопровождения урчала двигателем. Пешеходов мало. Косятся на дорогие иномарки и охрану, но во взглядах ничего, кроме настороженного любопытства.
Вышел сопровождаемый третьим телохранителем клиент, нырнул в пахнущее дорогущей кожей и изящным парфюмом нутро машины, Китайгородцев тотчас захлопнул за ним дверь, авто тут же покатилось, следом – машина сопровождения, но эта не спешила, давая возможность Китайгородцеву и его товарищам забраться в салон, уже на ходу, и только потом нагнала головную машину.
Китайгородцев сидел впереди, рядом с водителем.
Без проблем доехали до Ленинского проспекта. Тут встали в левый ряд и погнали сто пятьдесят. Воскресный день. Осень. Пробок нет. Зазевавшихся сгоняли с полосы сердитым «кряканьем».
– БМВ! Серебристый! – сказал водитель.
– Вижу, – отозвался Китайгородцев.
Серебристый БМВ шел по соседней полосе, словно приклеенный, держа дистанцию в десять метров. И номера на бампере у него не было.
– Скорость сто восемьдесят! – сказал в переговорное устройство Китайгородцев.
Водитель головной машины послушно увеличил скорость. Машина сопровождения – тоже. И БМВ ускорился. Плохой знак.
– Гонщик, – предположил один из телохранителей.
Возможно. Такое бывает. Когда-то даже за президентским кортежем кто-то безрассудно увязался, хотел убедиться, что мотор его авто не хуже тех, что у машин в президентском гараже. Закончилось печально.
– Сколько там людей? – спросил Китайгородцев.
– Не видно, – отозвались сзади. – Тонировка.
Тоже плохой знак.
БМВ вдруг прибавил скорость.
– Режь его! – скомандовал Китайгородцев.
Водитель шевельнул рулем, машина сместилась вправо, подрезая подозрительный БМВ, но водитель серебристой машины будто ждал подобного манёвра – он перестроился правее и уже поравнялся с машиной сопровождения, в которой находился Китайгородцев. Ещё несколько мгновений – и он окажется впереди. Мотор у него получше будет. Китайгородцев увидел, как скользнуло вниз тонированное стекло БМВ, открывая нутро серебристой машины.
– Ствол!!!
Вырвавшийся общий крик был сигналом водителю.
Ему уже не нужно было объяснять, как действовать дальше. Он знал. До автоматизма было отработано. Руль вправо. Хлестнула запоздалая автоматная очередь. Удар в левый бок БМВ. Несущаяся на огромной скорости серебристая машина потеряла сцепление с дорогой, её развернуло и несло на придорожные деревья, водитель БМВ ещё пытался что-то изменить, но поздно. От удара о бордюр БМВ взмыл в воздух, врезался в дерево, полетели в стороны куски железа и пластика.
Автомобиль сопровождения нагнал головную машину, пошёл следом, как прежде.
Китайгородцев связался с начальством, доложил о случившемся. Дальше уже была не его забота.
И только теперь он обнаружил, что правая штанина залита красным. Кровь. Зацепило его, а он не сразу в этой горячке обнаружил.
* * *
Из больницы Китайгородцева выписали со скрипом – рана всё ещё его тревожила. Он ходил, опираясь на палку. За воротами больницы ждала машина. Директор охранного агентства «Барбакан» Хамза обещал её прислать, и прислал, так что это было вполне ожидаемо, но вот чего Китайгородцев совсем не ожидал – это того, что Хамза приедет лично. За всё время Хамза наведывался в больницу несколько раз – при всей своей занятости. Сегодняшний визит – это уже слишком.
– Готов к труду и обороне, – буркнул Китайгородцев.
Он испытывал неловкость от собственной беспомощности и с удовольствием избавился бы от стариковской палки – если бы мог без неё обойтись.
– Бегать, как прежде, ты пока не сможешь, – сказал угадавший состояние собеседника Хамза. – Но работы столько, что и для тебя дело найдется.
Сели в машину.
– У нас намечается один объект, – рассказывал Хамза. – Я подумал, что это как раз для тебя. Никакой суеты, всё очень спокойно. Поместье за городом. Участок гектаров в пятьдесят. Считай, что санаторий.
– А охранять кого? – спросил Китайгородцев.
– Там живёт старуха. Генеральская вдова.
* * *
Знакомиться отправились на следующий день, ближе к вечеру. Хамза в том поместье ещё не бывал, поэтому он вёл машину, сверяясь с легендой – компьютерной распечаткой проложенного кем-то маршрута.
Сначала отмахали полсотни километров по шоссе, потом свернули на второстепенную дорогу. Только недавно закончился шедший с самого утра дождь. Осенние поля под свинцовым небом выглядели уныло. Редкие деревни в предвечерних сумерках казались безлюдными, только кое-где вился из труб дымок. Начался лес. Деревья ещё не успели сбросить умирающую листву, из-за чего здесь было сумрачно. Встречных машин почти не было.
От дороги, по которой ехали Хамза и Китайгородцев, ответвлялась узенькая асфальтированная дорожка – тут вряд ли беспроблемно смогли бы разминуться две машины. Въезд на дорожку преграждал запрещающий знак, но Хамза этот знак проигнорировал. Почти сразу за знаком обнаружилась заброшенная постройка, где не только стёкол, но и оконных рам уже не было, а когда-то перегораживающий дорогу шлагбаум был поднят, и почему-то казалось, что это уже навсегда.
Дорога вела в глубь леса. Деревья подступали вплотную, смыкаясь над головами шатром, и если бы Хамза погасил фары машины, могло бы показаться, что совсем близко ночь. Дорогу усеял ковер из опавших листьев, под колёса то и дело попадали обломанные ночным ветром ветки. Казалось, что дорогой этой давно никто не пользуется.
Они проехали по дороге не меньше двух километров, как вдруг деревья расступились, и Китайгородцев обмер, увидев картину, которую никак не ожидал здесь увидеть. Прямо перед ними было открытое место, обширная лужайка размерами едва ли не с футбольное поле, засеянная травой такого изумительно зелёного свежего цвета, который не поблек даже под свинцовым грязным небом. И на фоне этой празднично нарядной травы неожиданно пугающе смотрелся огромный дом, больше похожий на замок: вымокший под осенними дождями кирпич казался бурым, почти чёрным, что только подчеркивали редкие вкрапления белого – рамы стрельчатых окон, да элементы оформления фасада. Здесь были башенки, сам дом казался собранным из множества разновеликих элементов – так выглядят замки где-нибудь в Великобритании или Франции, но никак не жилые дома в русском лесу. В узких окнах не было огней, отчего всё увиденное представлялось огромной, неизвестно кем и неведомо с какими целями выстроенной декорацией.
Дорога огибала лужайку и выводила к широкому и высокому, во множество каменных ступеней, крыльцу. Хамза остановил машину напротив крыльца. С Китайгородцевым вышли из машины. Было сыро и сумрачно, дул холодный ветер. Китайгородцев передёрнул плечами.
– Я надеюсь, нас увидели, – пробормотал Хамза. – И кто-нибудь всё-таки появится.
Похоже, ему тоже было не по себе.
– В принципе, загородный санаторий, – сказал Хамза, обозревая окрестности. – Природа, свежий воздух – ты тут быстро восстановишься.
Он ещё что-то хотел добавить, но не успел. Онемел, подняв глаза. С запозданием и Китайгородцев увидел.
На высоком крыльце, так что им приходилось смотреть снизу вверх, задрав головы, они увидели неожиданно там появившуюся женщину в чёрном. То есть сам момент её появления они прозевали и теперь видели только неподвижную фигуру. Женщина была худа и стройна, платье чёрное, до пят, только воротничок ослепительно белый, такие платья уж давно не носят, лет, может быть сто, а то и больше. Лицо у женщины по-стариковски бледное, седые волосы собраны в пучок, и на этом светлом фоне – чёрные, как смоль, глаза. Ни звука, ни жеста, женщина стояла статуей, и если бы не колышимые ветром её чёрные одежды, можно было действительно принять её за статую.
– Здравствуйте, – произнес Хамза, глядя на женщину снизу вверх. – Моя фамилия Хамза, я директор охранного агентства «Барбакан».
– Здесь никого не надо охранять! – сказала женщина неожиданно громким голосом. – В этом нет необходимости! Уезжайте!
И прежде, чем опешивший Хамза успел ей что-либо ответить, она развернулась и ушла в дом, плотно закрыв за собой дверь.
* * *
Раздосадованный Хамза кому-то названивал по телефону. Ему отвечали, что надо немного подождать.
Это «немного» растянулось на целый час. Хамза и Китайгородцев сидели в машине, с тоской наблюдая за тем, как окружающие предметы один за другим поглощает ненасытная тьма, подбирающаяся всё ближе к их автомобилю. Странный дом по-прежнему выглядел необитаемым, в окнах не угадывалось света. Завывал ветер. Было неуютно.
Приблизительно через час в сплошной тьме близкого леса вдруг мелькнули яркие огни. Лучи света прорывались сквозь частокол деревьев. Вскоре из леса выкатился автомобиль, ослепив на мгновение Хамзу и Китайгородцева холодным белым светом ксеноновых фар, а за ним другой, и эта парочка, обогнув лужайку, через минуту подкатила к дому. Это был роскошный «Бентли» и сопровождающий его чёрный внедорожник «Лендровер».
Из «Лендровера» тотчас выскочили двое дюжих парней, один из них услужливо распахнул дверцу «Бентли».
– Как тебе охрана? – хмыкнул Хамза. – Ладно, пойдём знакомиться. Станислав Георгиевич Лисицын пожаловали, собственной персоной.
ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ КИТАЙГОРОДЦЕВ:
«Я, как и Хамза, могу довольно быстро определить, какого класса охранники передо мной. Иногда достаточно нескольких штрихов, мелких подробностей, на которые посторонний человек даже внимания не обратит. Вот из машины сопровождения выпрыгнули крепкие ребята. Вид у них суровый, можно догадаться, что они за хозяина готовы любого порвать. И стволы у них имеются, в этом я уверен, и подготовку они где-то проходили. Но именно что «где-то». Потому что…
Они прибыли к объекту, который расположен в глухом лесу.
В полной темноте, где ни черта не видно.
Тут стоит автомобиль, в котором кто хочешь может находиться.
И они свой «Лендровер» поставили не между нашей машиной и машиной охраняемого ими босса.
Не на линии огня, если такая беда вдруг приключится.
Не прикрыли, в общем.
И это уже о многом говорит.
Не профессионалы».
* * *
Станислав Георгиевич Лисицын оказался вальяжным господином лет сорока пяти. Роскошное бежевое пальто распахнуто, под ним дорогой, даже вызывающе дорогой на вид костюм, такие туфли, как у него, Китайгородцев видел в бутике на Кутузовском, куда недавно сопровождал клиента – три тысячи евро, эксклюзив, хорошая работа.
Кивнул Хамзе издалека. Спросил:
– Проблемы?
Хамза деликатно пожал плечами в ответ.
Лисицын был хмур, так что понятно – это не у Хамзы проблемы, а у самого Лисицына не клеится.
– Идите со мной, – сказал он и первым пошёл по ступеням наверх.
Один из охранников его обогнал и успел распахнуть перед боссом дверь.
За дверью, когда Китайгородцев и Хамза вошли в дом, обнаружился большой, потонувший в сумраке зал – он был едва освещён слабым светом, лившимся откуда-то сверху, с галереи, и при таком призрачном освещении и внутренние покои дома тоже выглядели декорациями из чужой и давно оставшейся в прошлом жизни: вот-вот появится камердинер, предваряя выход хозяина, настоящего английского лорда.
Охранник щёлкнул выключателем, массивная люстра, многопудовая гроздь хрусталя, вспыхнула и заискрилась блёстками, но света, казалось, почти не добавилось: весь зал от потолка до пола был обшит резными панелями тёмного дерева, поэтому сумрак всего лишь отступил, но не растаял. Мрачная торжественная красота этого зала подавляла вошедших. Так же чувствовали себя, наверное, простолюдины, впервые попавшие в рыцарский замок своего хозяина.
Послышались шаги на галерее.
Силуэт старухи мелькнул, и вот она уже спускалась вниз по лестнице: прямая, будто шпагу проглотила, взгляд холодный, недобрый. Она остановилась в нескольких ступенях от подножья лестницы и смотрела сверху вниз на вошедших.
– Я не хочу видеть никого, Стас, я же говорила, – произнесла она прежним громким голосом.
Лисицын пошёл к лестнице, сказал что-то вроде: «Хорошо, мы сейчас обсудим», поднялся по ступеням, оказался у матери за спиной, ожидая, что она последует за ним, чтобы обговорить всё без посторонних, но женщина не шелохнулась, и уже было понятно, что она не сдвинется с места, и Лисицын остановился, не зная, что ему делать дальше, отчего вальяжность его как-то сама собой растаяла.
– Пусть они уйдут! – потребовала женщина. – Рядом со мной будут только те люди, которых я хочу видеть!
Ни Китайгородцев, ни Хамза, судя по всему, не входили в круг таких людей.
– Всё будет так, как ты захочешь, – совершил временное тактическое отступление Лисицын. – Давай поднимемся наверх.
Он всё ещё надеялся на то, что ему удастся увести мать в лабиринты этого огромного дома, подальше от посторонних ушей и глаз.
Но женщина не оставила ему ни капли надежды.
– Ты не слышал, что я тебе сказала? – сухо осведомилась она.
Лисицын изменился в лице.
– Хорошо, – сказал он неожиданно кротким голосом. – В этом доме не будет никого посторонних, если ты этого не хочешь. Я предполагал, что будет один человек. Всего лишь один. Но – нет так нет. Тем не менее, охрана всё-таки нужна. Ты здесь одна, а вокруг лес…
– Я не нуждаюсь…
– И мне очень тревожно за тебя, поверь, – продолжал Лисицын. – Поэтому я сделаю иначе. Мы поставим здесь забор. Высокий, крепкий. Поставим дом для охраны, человека на четыре, я так думаю, – глянул вопросительно на Хамзу.
– Люди у меня есть, – поддакнул понятливый Хамза.
– Видеокамеры будут, освещение – всё честь по чести, – сказал Лисицын.
– Я не собираюсь жить в тюрьме! – сердито произнесла женщина.
– Дом надо охранять! – парировал Лисицын с жёсткостью.
Он решительно пошёл вверх по лестнице.
Женщина помедлила секунду, потом направилась вслед за сыном.
* * *
Лисицын уехал спустя час.
– Я обо всем договорился, всё нормально, – сказал он перед отъездом, обращаясь не к Хамзе, а к Китайгородцеву.
Будто заранее извинялся перед Китайгородцевым, понимая, как непросто тому здесь придётся. Даже похлопал ободряюще Китайгородцева по плечу. Спросил:
– Когда ты сможешь сюда переселиться?
– Уже завтра, если потребуется.
– Хорошо, – одобрил Лисицын. – Поживёшь тут. Месяц.
Выжидательно посмотрел на Китайгородцева.
Китайгородцев молчал.
– Сам видишь, какие проблемы, – сказал Лисицын. – А если ещё люди будут меняться, мама этого не выдержит. Скажет что-нибудь вроде того, что тут не дом теперь, а проходной двор.
– Месяц – я смогу. А там видно будет.
– Вот именно, – кивнул Лисицын. – Там видно будет.
* * *
Хозяйка не вышла проводить гостей.
Сначала уехали Лисицын и его охрана. Сразу за ними отправились и Китайгородцев с Хамзой.
Дом высился чёрным утёсом. Китайгородцев всматривался, пытаясь хоть где-то увидеть проблеск света. Нигде и ничего.
– Не верится, что она живёт здесь одна, – пробормотал он.
– Какой-то мужичок ещё живёт. Дальний её родственник. Завхоз и адъютант в одном лице. Это мне Лисицын рассказал.
– И больше никого?
– Больше никого.
Как они до сих пор тут жили без охраны? В огромном доме. В глухом лесу.
– Сам Лисицын здесь почти не появляется, – сказал Хамза. – Построить построил, а потом разочаровался, видимо. Так бывает: не лежит душа.
* * *
На обратном пути в Москву, скрашивая скуку поездки по ночной дороге, Хамза рассказал своему спутнику то, что знал.
Лисицын завладел этой землёй в неспокойные девяностые годы. Здесь была турбаза, полсотни деревянных домиков, разбросанных по лесу. Домики снесли, построили большой дом, похожий на замок. Воплотилась в жизнь, видимо, какая-то давнишняя мечта Лисицына, родившаяся от подсмотренного то ли в телевизоре, то ли в кино, а может, что-то такое он увидел в одной из заграничных поездок, и захотелось ему возвести нечто подобное, но чтобы не дальше, чем в ста километрах от Москвы. Дела не позволяли надолго отлучаться из России, бизнес не оставишь без присмотра. Начинал он в девяностые «непонятно с чего», как выражался в подобных случаях Хамза, и в те годы занимался, видимо, много чем, в том числе и делами, о которых ныне не хотелось вспоминать, но, в отличие от бедолаг, которые либо полегли от пуль, либо сгнили в тюрьмах, Лисицын вовремя что-то сообразил и вырулил на дорогу цивилизованного и респектабельного бизнеса, превратившись во владельца доходных объектов московской недвижимости. Много что ему принадлежало, и он напрасно время не терял, сдавал свои особнячки в аренду.
В то, что у Лисицына сейчас всё было чинно-благородно, можно легко поверить, потому как Хамза никогда не брался обслуживать клиентов, если там угадывались какие-то совсем уж тёмные дела. Хамза предварительно наводил справки – возможности у него были.
– Этот дом в лесу – чепуха, – сказал Хамза Китайгородцеву. – Просто повод, чтобы попробовать с Лисицыным плотнее поработать. Если получится его взять на обслуживание… Только представь: у него объектов множество и везде нужна охрана. Выгодный клиент! Если дело выгорит, конечно.
* * *
В поместье Лисицына Китайгородцев отправился на следующий день – один и на своей машине. Ехать было непривычно: раненая нога ещё не вполне ему подчинялась.
День был такой же ненастный, как накануне. И настроение у Китайгородцева соответствующее. Пустынная дорога через лес, сумрак под деревьями, сыро, холодно, и в конце пути – неприветливый дом с тёмными окнами. Едва Китайгородцев увидел этот дом, настроение у него окончательно испортилось. Вспомнилась старуха в чёрном. Старая ведьма. Попьёт кровушки. С нею будет нелегко.
* * *
Никто не встречал Китайгородцева. Он, опираясь на палку, не без труда поднялся по ступеням. Дверь оказалась запертой. Звонок был старомодный, надо вращать ручку. Китайгородцев сделал пару оборотов. За дверью пугливо вякнул звонок. Китайгородцев долго ждал. Никто не появлялся. Китайгородцев ещё позвонил. Тот же результат. Озадаченный, он спустился с крыльца и, прихрамывая, пошёл вокруг дома. За окнами не угадывалось жизни, но у Китайгородцева было неприятное ощущение – будто за ним подглядывают. Косился на окна, но так никого и не увидел.
За домом начинался лес, но ближе к дому он был прорежен и превратился в парк – в том парке Китайгородцев увидел обширный пруд. Прудом давно не занимались, он зацвёл, покрылся водорослями, там плавали ветки и опавшая листва, а берега заросли травой – всё выглядело так, как на картинах старых художников. «Графский пруд». Холст, масло. Запустение и тлен. И так повсюду. Дорожки, когда-то намеченные между деревьями, давным-давно заросли, никто по ним не ходил. Поднялся беспорядочно кустарник. Картина медленного разрушения былого обустроенного пространства завораживала. Китайгородцев долго стоял неподвижно, потом крикнула птица, Китайгородцев вздрогнул и обернулся. Дом отсюда, от пруда, казался ещё более безжизненным, чем с противоположной стороны. Здесь не было крыльца и рамы окон не были выкрашены белым – всё очень мрачно, без оживляющих деталей.
Тут только двое – в этом огромном доме. Теперь добавился Китайгородцев. То-то веселее жизнь пойдёт.
Китайгородцев не удержался и вздохнул.
* * *
Когда он вернулся к крыльцу, обнаружилось, что дверь, ведущая в дом, приоткрыта. Всё-таки он покрутил ручку звонка, прежде чем войти. Никто не отозвался. Тогда Китайгородцев переступил через порог.
Льющийся сквозь узкие окна свет скупо освещал огромный зал. Китайгородцев не сразу разглядел в тёмном дальнем углу силуэт человека.
– Добрый день, – сказал Китайгородцев.
Невежливое молчание в ответ.
Его глаза тем временем обвыклись с темнотой и только теперь он увидел, что это не человек, а чучело медведя, стоящего на задних лапах.
Шаги на галерее. По лестнице спустилась уже знакомая Китайгородцеву старуха. На ней было всё то же чёрное платье.
– Здравствуйте, – поприветствовал её Китайгородцев.
– Здравствуйте, – сухо ответила женщина. – Меня зовут Наталья Андреевна. Вы приехали один?
– Да.
– Идите за мной.
Женщина открыла неприметную дверь в тёмном углу зала, щёлкнула выключателем, и в длинном коридоре, уводящем в глубь дома, вспыхнули неяркие светильники. Все двери, мимо которых шёл Китайгородцев, были закрыты. Полная тишина. Только звуки шагов женщины и самого Китайгородцева.
В конце коридора женщина открыла одну из дверей. Комната, довольно большая. Обстановка внешне скромная, но стильная. Такая мебель была характерна для века девятнадцатого, но никак не для сегодняшних дней.
– Здесь вы будете жить, – сказала женщина. – Только эта комната – ваша. Я запрещаю вам бродить по дому и вообще попадаться мне на глаза. И уж тем более я категорически запрещаю вам переступать границу моей личной территории. Вам понятно?
– Не совсем, – пробормотал озадаченный столь неприкрыто демонстрируемым недружелюбием Китайгородцев.
– Что вам непонятно?
– Ну, например, где проходит граница вашей личной территории.
– По первой ступени лестницы, ведущей наверх. Весь второй этаж – мой. Мой, а не наш общий, и не ваш. Вам понятно?
– Да.
– Отлично. Всё остальное вам расскажет Михаил.
И прежде, чем Китайгородцев успел ещё что-нибудь сказать, женщина вышла из комнаты.
ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ КИТАЙГОРОДЦЕВ:
«Мне уже доводилось охранять тех, кто яростно противился моему присутствию рядом с собой. Кто не хотел, чтобы его охраняли. В последний раз такое было в прошлом году. Один влиятельный человек, которого охраняли ребята из нашего «Барбакана», попросил приставить телохранителя к своей дочери. Какие-то проблемы у него возникли с конкурентами, а конкуренты оказались злые и опасные. Хамза назначил меня и ещё одного человека из нашего агентства, мы с ним чередовались через день. Нашей девушке было восемнадцать, и она оказалась вовсе не такой целомудренной, какой обычно представала пред папенькины очи, и как раз в ту пору она крутила тайный, но жутко страстный роман с каким-то молодым чеченцем. Мы ей мешали. Она нас сильно ненавидела. Чеченец ненавидел нас ещё сильнее. На пару они нам пакостили, как могли. Мы хлебнули лиха».
* * *
У них тут мода была, наверное, на чёрное. Заявившийся к Китайгородцеву Михаил облачился в чёрную футболку и чёрные же джинсы. Он был ростом низок, но широк в кости, борода лопатой, и волосы на голове пострижены чудно, с пробором посередине – не иначе так выглядели извозчики веке в девятнадцатом.
Будучи настолько немногословным, что это можно было принять за невежливость, он провёл Китайгородцева по тем помещениям, куда доступ, следовало понимать, не был запрещён.
Санузел.
– Твой.
Ванная комната.
– Пользуйся, это всё тебе.
Кухня.
– Готовить умеешь?
Значит, питаться Китайгородцев будет отдельно.
– Верующий?
– Что? – не сразу понял Китайгородцев.
– Молитвы Господу возносишь? Тут у нас церковь домовая есть.
Михаил посмотрел в лицо Китайгородцеву, всё понял, и взгляд его потяжелел.
– Я крещён, но в церковь не хожу, – на всякий случай сказал Китайгородцев.
– Крещён – это не твой душевный был порыв, – веско произнёс Михаил. – Это родители в твоем младенчестве о спасении твоей души позаботились.
Китайгородцев промолчал.
– Неверие в людях оттого, что они могут умом постичь не всё, – продолжал Михаил. – Не укладывается у них в голове то, что невозможно объяснить словами. Но если что-то объяснить нельзя – это не значит, что его вовсе нет. Оно есть. И от него не отмахнёшься.
У него был такой же чёрный взгляд, как у старухи. Сказано же – родственники.
– А тебе и вовсе нужно молиться о спасении души, – произнес Михаил неожиданно тихим голосом, почти шёпотом.
– Почему? – не удержался от вопроса Китайгородцев.
– По деяниям твоим.
– Я не понимаю.
– Ты убивал, – всё так же тихо произнес Михаил, прожигая собеседника насквозь своим чёрным взглядом.
Китайгородцев дрогнул.
– Откуда же вы взяли? – пробормотал он.
– Вижу по глазам. Такое не спрячешь.
Китайгородцев не выдержал и опустил глаза.
ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ КИТАЙГОРОДЦЕВ
«Я убил женщину. Ей было двадцать пять лет, хотя она говорила, что ей только девятнадцать. Убил я её, разумеется, не потому, что она врала про возраст. Она была киллером. Самым настоящим. Девятьсот девяносто девять заказных убийств из тысячи совершают киллеры-мужчины. Это был тот редкий тысячный случай. И этот случай по злой прихоти судьбы достался мне. Я убил эту женщину выстрелом в лицо. До сих пор у меня перед глазами маленькое входное отверстие от пули у неё под правым глазом. Я часто это вспоминаю и мне бывает тошно. Я выстрелил в неё за мгновение до того, как она могла бы меня убить. А перед тем она застрелила троих наших. У неё была хорошая подготовка. Она была убийцей. Я смог её остановить. Я выполнил свой долг… А всё равно мне тошно».
* * *
Китайгородцев осмелился нарушить запрет хозяйки, по крайней мере, в той его части, которая предписывала ему «не бродить по дому». Он прошёлся по тем немногочисленным комнатам первого этажа, которые не были заперты. Пункт из длинного перечня обязательных действий, выполняемых телохранителем: изучить и запомнить месторасположение комнат, а также отметить особенности каждой из них, в том числе те особенности, которые могут представлять опасность.
Здесь давно никто не жил. Или даже вовсе никогда не жил. Везде стояла мебель, но ею не пользовались, это заметно. Пыль легла толстым слоем. Нигде не видно ни единого предмета, какого-нибудь пустячка, забытого случайно. Расчёска, старая газета, оставленная в кресле, монета на столе, книга, которую не удосужились вернуть обратно на полку – ничего такого, что могло бы выдать присутствие людей.
Все комнаты выглядели старомодно. Даже светильники смотрелись так, будто в них не электрические лампочки, а стеариновые свечи. Здесь могло бы быть уютно, если бы теплилась жизнь. Но жизни не было.
* * *
За целый день Китайгородцев так никого и не увидел. Он даже не мог сказать наверняка, есть кто-нибудь в доме, или Наталья Андреевна с Михаилом отлучились, не предупредив о том своего нежеланного охранителя.
Китайгородцев сел в кресло в зале первого этажа, рассчитывая во что бы то ни стало увидеться с кем-нибудь из обитателей дома. Он не привык быть предоставленным самому себе. Не мог действовать без контакта с теми, кого ему поручили опекать.
Была вторая половина дня. За окнами темнело. Нигде в доме не зажигали света. Китайгородцев, устраиваясь в кресле поудобнее, вытянул раненую ногу. Он готов был ждать до глубокой ночи. В полной тишине, в сгущающемся сумраке, он задремал.
* * *
Разбудил Китайгородцева телефонный звонок. Мобильник в кармане завибрировал, Китайгородцев встрепенулся. В доме было темно. Лишь угадывались силуэты окон, за которыми воцарялась ночь.
Это был Хамза.
– Толик, привет! Как служба на новом месте?
Про службу – это звучало, как издёвка.
Китайгородцев поведал о полном отсутствии событий в течение сегодняшнего дня. О наложенном хозяйкой запрете на перемещения по дому. О том, что он вообще не уверен, здесь находятся его подопечные, или уехали куда-то.
– Ладно, осматривайся там пока, – сказал Хамза.
Стерпится, мол, слюбится. А не слюбится – тогда уж будем думать, что делать с этим.
* * *
Утро встретило Китайгородцева ярким солнечным светом. Он открыл глаза и обнаружил богатый красками мир. Серость растворилась, окружающие предметы обрели цвет. Дом уже не выглядел таким недружелюбным, как накануне. Китайгородцев принял душ, потом позавтракал, завершив свой завтрак чашкой крепкого кофе – всё было очень похоже на его прежнюю жизнь, ту самую, которой он жил до приезда в этот странный дом.
Ободрённый Китайгородцев готов был действовать. Сначала он попытался привлечь внимание кого-нибудь из обитателей дома. Встал у подножья лестницы, ведущей на второй этаж, и несколько раз позвал по имени жильцов. Никто не откликнулся. Тогда Китайгородцев решительно пошел вверх по лестнице, опираясь на палку. Наверху царила всё та же кладбищенская тишина. Дверей на галерее второго этажа было множество, но те, к которым выводила лестница, выглядели краше других: настоящий парадный вход. Китайгородцев толкнул обе створки одновременно, они открылись. Здесь начиналась анфилада комнат. В первом зале стены были увешаны картинами. Пейзажи и портреты. С одного из портретов, едва ли не самого крупного в коллекции, на Китайгородцева надменно смотрел Станислав Георгиевич Лисицын. Если бы Китайгородцев не видел Лисицына два дня назад приехавшим на «Бентли», он мог бы подумать, что изображённый на портрете человек жил в семнадцатом или восемнадцатом веке – именно так одевались тогда аристократы, и такими их изображали в ту пору художники. Дворянин на службе короля. Холодный и циничный взгляд царедворца. Таким Лисицын себя видел, судя по всему. Вот и дом он построил в соответствующем стиле. Просто ему не посчастливилось родиться в ту эпоху. Промахнулся во времени лет на триста.
У Китайгородцева было чувство, будто он подсмотрел что-то такое в чужой жизни, чего ему видеть не полагалось. Он не хотел, чтобы его здесь обнаружили, и вернулся на галерею, уже раздумывая, не спуститься ли ему на первый этаж. Но всё-таки многочисленные двери галереи его влекли. Он заковылял вдоль них, стараясь не производить шума, и открывал одну за другой – тут не оказалось ни одной, которая была бы заперта на ключ. Возможно, осторожность и уберегла его от скандала. Бесшумно приоткрыв очередную дверь, Китайгородцев неожиданно увидел незнакомого человека. Мужчина в летах сидел за столом в глубокой задумчивости, и даже не повернул головы, когда открылась дверь, а в следующую секунду Китайгородцев дверь уже закрыл и заковылял по направлению к лестнице, на ходу соображая, что ответить, если его сейчас окликнут.
Спустился вниз и скрылся в своей комнате.
Так их не двое в этом доме – жильцов?
Вот так новость!
И почему от Китайгородцева это утаили?
* * *
Днём Китайгородцев изучал окрестности. Опавшая листва после недавних дождей лежала в лесу мокрым ковром. Ступалось мягко, очень хорошо для раненой ноги.
