Владимир Васильевич Беляков
Норильские судьбы
Начальник караула
Сержант Дьяков, заступив на пост начальника караула, шел вдоль колючей проволоки, поддергивая постоянно сползающий с плеча автомат. Настроение было подавленное – замучила изжога.
Накануне практически всю ночь пили спирт с дружками на берегу озера Круглое. Разошлись только под утро. Выспаться перед дежурством не удалось, голова трещала и разламывалась. Он постоянно поглядывал на часы. До лагерного отбоя оставалось еще почти два часа, а ему не терпелось быстрее опохмелиться.
Взглянул в сторону сидящих на крыльце лагерного барака заключенных. Те о чем-то громко переговаривались через колючую проволоку с женщинами, которые ожидали разрешения на проход в промышленную зону. Временами все дружно начинали смеяться.
– Че вы, суки, ржете там, как кони? – зло крикнул он.
– Да пошел ты, Сталинский выкидыш! – прозвучал с такой же злостью ответ.
– Это кто сказал? – взревел сержант, подойдя вплотную к колючей проволоке.
– Конь в пальто! – ответили ему.
Сержант передернул затвор. Отрыжка обожгла горло. Он достал с пояса фляжку, сделал глоток, прополоскал горло и выплюнул прямо на колючую проволоку.
– А ну, встать! Сучье поганое! – дуло автомата повернулась в сторону крыльца.
– Что ты клацаешь затвором? Кого ты пугать собрался, вертухай позорный? Мы уже давно отпугались.
Заключенные на крылечке поднялась и с ненавистью уставилась на сержанта.
– А я вашу маму сейчас попугаю! – вслед за словами прозвучала короткая автоматная очередь.
Один заключенный упал замертво, трое раненых корчились на земле. Остальные, прикрывая голову руками, кинулись в барак. Сержант стрелял вдогонку, пока не закончились патроны.
На крыльце барака третьего «каторжного» отделения осталось лежать три трупа, семеро раненых стонали от боли, пытаясь заползти внутрь.
Сержант плюнул себе под ноги и быстрым шагом, на ходу перезаряжая обойму, направился в караульное отделение.
Он тогда не мог предположить, что эта стрельба послужит толчком для знаменитого Норильского восстания, вспыхнувшего под лозунгом «Черные флаги» в год Черной змеи.
В Норильске на тот период было семьдесят семь тысяч жителей, из них шестьдесят восемь тысяч заключенных, среди которых были подданные двадцати двух стран.
На следующий день в знак протеста расстрела на работу не вышло более десятка отделений.
К бастующим по радио обратился начальник Горлага генерал Семенов с призывом выйти на работу, но это не помогло. В лагере начали создавать забастовочные комитеты.
На следующий день более десятка офицеров под командованием генерала Семенова, стреляя кто вверх, кто в землю, вошли в зону третьего «каторжного» отделения. За ними следовали четыре пожарные машины. Из бараков навстречу начали выбегать заключенные. Вскоре полуторатысячная молчаливая толпа преградила дорогу.
– Бей их, ребята. Окружай! – донеслось из толпы.
– Отрезай от вахты. Смерть палачам!
Офицеры в панике стали отступать. Пожарные машины спешно начали разворачиваться, ударяясь друг в друга. Офицер Качаев не успел отскочить, и был насмерть придавлен к столбу. Водитель машины не стал его подбирать.
Генерала Семенов, размахивая пистолетом, начал кричать:
– Назад, сволочь. Пристрелю!
Но машина пронеслась мимо, чуть не зацепив и генерала.
Взять на испуг третье отделение не получилось.
Семенов не унимался. Его судьба висела на волоске. Необходимо было срочно навести порядок в лагере, до приезда московской комиссии и обезглавить забастовочный комитет. Он пошел на хитрость.
С утра по радио уже в пятом отделении звучало обращение к тем, чей срок заканчивался, чтобы выходили к вахте с вещами. Через два часа у ворот собралось несколько сотен человек. Практически без охраны, чтобы не вызывать подозрение в подвохе, их отправили в новостроящийся лагерь. Как только колонна вошла в ворота и оказалась на территории, ее окружили автоматчики. Всех положили на землю. После сортировки часть заключенных получила команду: «В зону марш». Оставшихся автоматными прикладами погнали в «запретку» под крики «лицом вниз ложись». Затем погрузили в машины, накрыли брезентом и увезли в лагерь на шахту «Западная». Выявленных комитетчиков после допросов, побоев и пыток отправили в тюрьму «Каларгон».
Полковник МГБ
Из Красноярска срочно прилетела комиссия с бывшим начальником Норильского лагеря генерал-лейтенантом Панюковым.
Из Москвы прилетела комиссия под председательством полковника МГБ Кузнецова. В этот же день он собрал весь административный состав лагеря на совещание. Выслушав доклад об обстановке он повернулся к генералу Семенову.
– Сколько бастующих?
– Практически все отделения, кроме уголовников. Но на работу они тоже не выходят.
– Какие меры принимали?
– Пробовали уговаривать. Призывали к окончанию забастовки. Сталкивали лбами с уголовниками. Пробовали запугивать стрельбой и карательными действиями. На половину сократили продовольственный паек.
– Что значит «пробовали запугивать стрельбой»? А стрелять не пробовали?
– Полковник. У меня катастрофическая нехватка рабочих в промышленной зоне. Давай к чертовой матери перестреляем всех. А план Партии и Правительства по никелю и меди кто будет выполнять? – в разговор вмешался директор комбината Зверев.
– А не надо стрелять всех. Показательно расстрелять одно-два отделения. Ты же слышишь – на уговоры не идут, – полковник расстегнул ворот гимнастерки.
– Совершенно согласен с полковником, – в разговор вклинился генерал-лейтенант Панюков. – Это быдло в чувство приведет только показательный расстрел.
– Вы бы в чувство привели личный состав и то быдло, которое заварило эту кашу. Кстати, где этот засранец? Он что был пьян на службе?
– Его спровоцировали заключенные. Опера сейчас ведут проверку. Говорят, что был трезвый.
– А я сейчас тоже кое-кого отрезвлю. Этот документ, – он постучал рукой по папке, – от заместителя МВД СССР Серова. Все зачитывать не буду, не тупые поймете и так.
Кузнецов открыл ее и начал зачитывать:
– Так… Так… А вот. Предупредить, что если и впредь администрация лагерей Норильска будет допускать неповиновение заключенных, МВД СССР будет вынуждено принять меры в отношении начальствующего состава как не обеспечившего руководство, – захлопнул папку.
– Вопросы есть? Вопросов нет. Едем дальше, – положил папку на стол.
– Какие требования выдвигаются заключенными?
Семенов, не вставая с места, достал из папки листок с машинописным текстом и сказал:
– Можно я своими словами, коротко. Первое. Требуют пересмотра своих дел. Отпустить из лагерей инвалидов. Вывести на Родину иностранцев. Отменить нашивки с номерами на одежде. Восьмичасовой рабочий день. Разрешить свидания и переписку. И последнее. Наказать виновных произвола – работников МВД и МГБ.
– Да снимите вы с них к чертовой матери эти нашивки. И пусть хоть запишутся. А по остальным пунктам обещайте, говорите, что Москва в курсе, вопрос решается, тяните время. Вы же понимаете, что выполнение других требований не в моей компетенции.
На следующий день, ступая хромовыми сапогами по мокрому снегу и грязной каше, Кузнецов направился в пятое лагерное отделение в сопровождении десятка представителей комиссии.
Выступая перед заключенными, Кузнецов представился как личный референт Берии. Выслушав первоочередные требования, сказал:
– У меня нет полномочий на пересмотр ваших дел на месте. Все жалобы я передам в Москву.
Повернулся и обратился к лагерной администрации:
– Думаю, что я вправе требовать от вас выполнения ряда пунктов. Снять с одежды номера, с окон решетки, с дверей бараков замки. Не ограничивать переписку с родными. Ну, и давайте сделаем для них восьмичасовой рабочий день. Тем самым уравняем их в правах с уголовниками. – Среди заключенных прокатился одобрительный ропот.
– Я обращаюсь ко всем заключенным с просьбой выбрать делегатов для переговоров. А пока будет решаться вопрос по остальным требованиям, всем выйти на работу.
Точно такие же слова и обращения Кузнецов произнес в четвертом и шестом «женском» отделении. Выполнение ряда требований заключенные встретили на ура.
На следующий день четвертая, пятая и шестая зоны вышли на работу.
Переговоры проходили всюду примерно одинаково. Неподалеку от вахты ставили столы, покрытые красной скатертью. По одну сторону садились «генералы» по другую – делегаты от заключенных.
В третье лагерное отделение Кузнецов прибыл в сопровождении генерала Семенова и лагерной администрации. Уселись за стол переговоров.
От имени всех заключенных член комитета Тарковцаде в ультимативной форме предложил администрации лагеря покинуть зону.
Те с негодованием зашумели, но Кузнецов строго одернул:
– Исполните просьбу комитета, пожалуйста.
Тарковцаде, глядя в глаза Кузнецову, сказал:
– Первое наше требование выполнено. Хорошо. Второе. Прошу Вас, полковник, подтвердить каким-либо документом полномочия вашей комиссии.
– Я вам не обязан что-либо предъявлять. А вот к вам у меня есть конкретное встречное предложение. Если хотите, чтобы вас услышали, восстановите в зоне прежний порядок. Впустите надзирателей и оперативных работников. А главное завтра же выйдете на работу. На размышление даю вам пятнадцать минут, – Кузнецов поднялся из-за стола, показывая, что разговор окончен.
– Полковник. Мы настаиваем и хотим увидеть подтверждение каким-либо документом, что ваша комиссия направлена в Норильск Советским правительством.
– А я вам еще раз повторяю. Разговор будет продолжен только после немедленного выхода на работу.
– У нас в лагере двести семьдесят пять советских офицеров, три Героя Советского Союза, в том числе полковник, Герой Советского Союза, начальник контрразведки сороковой армии Воробьев. Мы хотим знать о ваших полномочиях, – Торковцаде не спускал глаз с Кузнецова.
– Если вы хотите меня разжалобить, считайте, что вам это удалось. А я вам повторяться не буду, – Кузнецов заметно стал нервничать.
Член забастовочного комитета повернулся к соратникам.
– Теперь вы понимаете, товарищи, что это просто комиссия МВД. Та самая, на работников которой мы собираемся подать жалобу.
Он с презрением посмотрел на Кузнецова.
– Мы отказываемся от дальнейших переговоров с вами.
– Ну а вот это совсем напрасно, – Кузнецов повернулся к
Семенову: – С завтрашнего дня для этого отделения норму питания снизить в два раза.
Выходя из арочных ворот, наклонился к Семенову и сказал:
– Брось всех оперативников во все зоны. Подключи уголовников. Пусть под любым предлогом выдергивают комитетчиков. Я сам их потом допрошу.
Через день в лагерном пункте «Купец» обнаружили повешенными рядом на балке лицом друг к другу двух членов комитета – Вальяно и Быковского.
Настроение Кузнецова с каждым новым проведенным днем в Норильске ухудшалось. Быстрого наведения порядка не получилось. Восстание не было подавлено, а наоборот разрасталось. Его мысли были уже не о генеральских погонах, на которые он рассчитывал после возвращения в Москву, а о том, как сохранить полковничьи и свою шкуру. Занозой в заднице сидело третье «каторжное» отделение, где был сформирован основной забастовочный костяк, откуда шло практическое управление восстанием.
Просидев в раздумьях практически всю ночь, он решил произвести психологическую атаку на непокорное отделение. Днем к лагерю подъехали более десятка машин. Солдаты в полной боевой готовности, в скатках за спинами начали окружать лагерь. На глазах у заключенных установили пулеметы. Вслед за ними надзиратели топорами начали прорубать проходы в колючей проволоке. Открыли ворота.
По радио Кузнецов обратился к лагерникам с призывом расправляться с членами комитета и уходить из лагеря. Его голос уже охрип, но ни один человек не вышел. Атака не удалась.
– Все. Мое терпение лопнуло. Да я же вас сук похороню всех здесь до единого, – в истерике прошипел он.
Открыть огонь!
Первый день июля по-настоящему радовал летним теплом. Яркое солнце разбросало свои лучи над рудником «Медвежий ручей», заглядывая внутрь бараков и прогревая деревянные оштукатуренные стены. Практически все заключенные первого отделения высыпали во двор, сняв с себя робу подставляя свои бледные тела под теплый солнечный поток.
Московская комиссия в полном составе явилась на вахту. На входе висел черный флаг с красной полосой. Стол для переговоров не ставили.
– Убрать флаг. Построить отделение, – приказал Кузнецов.
Среди заключенных прокатился ропот. Нехотя, но начали подниматься и выстраиваться в ряды. Одеваться не стали, держа робу в руках, недовольно перекидываясь словами.
Обращаясь к гудящему строю Кузнецов начал говорить громко:
– Волынка переросла в контрреволюционный мятеж. Вы избрали органы власти, суд. Сформировали незаконные органы самообороны. А это не что иначе, как мятеж. Приказываю всем заключенным покинуть зону для фильтрации. В случае неподчинения конвой открывает огонь на поражение.
– Товарищи заключенные. Одумайтесь! Вас толкнули против Советской власти, – просто взвыл представитель Прокуратуры СССР Вавилов.
– Так если мы с тобой товарищи, вставай с нами рядом, – раздалось из толпы.
– Блефуешь, мразь! Нет у тебя права на расстрел.
– Предупреждаю последний раз! – Кузнецов повернул голову в сторону конвоя.
Залязгали затворы. Большая часть заключенных спешно направилась к выходу из лагеря. Те, кто остался, под истошные крики «Атас!» начали разбегаться и прятаться в бараках.
– Открывайте огонь! – махнул рукой Кузнецов.
Солдаты открыли стрельбу из автоматов и пулеметов. От бараков в разные стороны полетели щепки, разбитые стекла. Пули пробивали насквозь дощатые стены и перегородки, которые стали дымиться. Послышались крики и стоны раненых.
Через неделю усмирили и шестую «женскую» зону, которая в знак протеста против расстрела объявила голодовку.
Женщины стояли под лозунгом «Свободу – народам и Человеку», взявшись за руки плотными кольцами в три ряда, скандируя:
– Смерть или воля!
К ним вышел майор, представитель администрации, и сказал:
– Если вы, гражданки политические проститутки, шпионки и им подобные, не прекратите голодовку и забастовку, не выйдете из лагеря для фильтрации, то выйдете на свободу отсюда, когда растает этот снег, – показал пальцем на межгорье, где лежал снег, который не успевал растаять даже в самое теплое лето.
Женщины не расходились и продолжали скандировать:
– Смерть или воля!
Подогнали пожарные машины и в течение часа поливали ряды из брандспойта студеной водой. Потом солдаты, оставив оружие, взяли в руки палки и начали избивать женщин по чем попало. Окровавленные, избитые тела вытаскивали из зоны, волокли в тундру и бросали.
Восстание было подавлено. Членов комитетов, активистов после страшных избиений, пыток отправили по местным тюрьмам. Днем и ночью шли допросы. Держалось еще пятое отделение.
Поздно вечером в комнату, где поселился Кузнецов, вбежал взлохмаченный испуганный Семенов.
– Ну что, полковник? Кажется, нам пришел конец!
– Кузнецов резко поднялся с кровати и упавшим голосом спросил:
– Что произошло?
– А то, что решением Пленума ЦК КПСС арестован Берия, Гоглидзе и все ближайшие помощники.
У полковника лицо исказилось в ужасной гримасе страха, веки стали дергаться. Он заметался по комнате, сбивая углы, как слепой при пожаре.
– В Москву. Срочно в Москву.
Вечером комиссия Кузнецова спешно покинула Норильск.
Расстрел стачечного оплота
Администрация пятого лагерного отделения, так и не дождавшись руководящих указаний на дальнейшие действия, решила взять инициативу на себя. Последовать примеру Кузнецова и подавить бунт силой.
К этому времени по Енисею прибыло два вооруженных полка войск МВД.
На оперативном заседании обсуждался план будущих действий. Руководитель разгрома, прилетевший из Красноярска, начальник Краевого Управления МВД генерал Павлючек, развалившись на стуле, внимательно слушал выступление докладчиков, делая какие-то пометки у себя в блокноте.
Старший оперуполномоченный Егоров, немного заикаясь, начал первым:
– Я организовал группу из уголовников, более сорока человек и откомандировал их в распоряжение начальника центральной тюрьмы «Каларгон» лейтенанта Ширяева. Задачей группы будет чинить самосуд и расправу над арестованными в ходе восстания активистами, чтобы навсегда отбить у них желание на бунты.
У Ширяева заблестели глаза, он радостно потер ладоши. Все его знали как убийцу и садиста, который переломал у себя в тюрьме не один десяток заключенных. Поэтому многие из окружающих его просто боялись.
– Ты только здорово не усердствуй. А то некому будет на комбинате работать, – вступил в разговор Павлючек. – В нашем распоряжении будет два вооруженных полка войск МВД. Плюс на предприятиях прошли партийные и комсомольские собрания. Из рядов добровольцев мы создали отряд. Ребята все надежные. Они себя уже сейчас называют «карателями».
– Правильно называют, товарищ генерал. Только карательными методами мы можем подавить этих недобитых фашистов! – Ширяев встал по стойке смирно.
– Да садись ты, – махнул рукой генерал.
Мрачное здание кирпичного завода, покрытое толстым слоем производственной пыли, отделялось от пятого отделения рядами столбов с колючей проволокой. На смотровую вышку поднялись два офицера и начали устанавливать пулемет.
Полярное солнце, освещая крыши бараков, катилось по горизонту, чтобы подняться снова на востоке. Зона уже мирно спала, лишь кое-где еще был слышен негромкий разговор
Часы показывали двадцать три часа сорок пять минут, когда в лагерь на полном ходу, сметая ворота, ворвалось десять автомашин с автоматчиками.
На крышах кабин были установлены пулеметы. Солдаты, выпрыгивая из машин, открыли огонь по баракам, стреляя короткими очередями. Пулеметные очереди в щепки разносили деревянную обшивку и штукатурку. Звон битого стекла и лязганье пуль об металлические решетки слились с криками и стонами, накрыв зону пеленой пороховых газов, дыма и пыли.
Заключенные, выскакивая из помещений, попадали под шквалистый огонь. Пытаясь найти укрытие от пуль, метались по двору и между бараками, как загнанные звери. Солдаты, прижавшись спинами к автомашинам, стреляли выборочно одиночными выстрелами.
Неудержимы были в своих стараниях добровольцы – «каратели». Они подбегали к входам в бараки, стреляли внутрь и в упор, расстреливая выбегающих заключенных. Опустошив свои рожки, расстреляв все патроны, уже откровенно стали добивать раненых прикладами и штыками, даже тех, кто уже стоял на коленях, обхватив руками голову.
Через полчаса в зоне началась фильтрация. Оставшихся в живых и руководителей мятежа, причастных к лагерному самоуправлению, машинами отправляли в центральную тюрьму на расправу к уголовникам.
Тяжелораненых пристреливали или добивали штыками. Остальных раненых стаскивали в одну кучу у ворот.
На территорию отделения въехало три пожарных машины. Струями воды под напором сначала прошлись по раненым, потом по двору и баракам, смывая кровь.
Убитых никто не считал. Их грузили в самосвалы, подводы и увозили в неизвестном направлении. Часть в спешном порядке закапывали бульдозером в ямы под горой Шмидта, часть отправляли в Дудинку, где тайно сгружали на левом берегу Енисея в нескольких километрах вниз по течению.
Августа Михайловна сидела у себя в кабинете, пересматривая заявки на дневное довольствие заключенных. Каждый день приходилось исключать из списков по пять – десять человек без каких-либо вразумительных документов и актов.
В дверь кабинета постучали:
– Августа Михайловна вас вызывает начальник управления.
В кабинете начальника сидел незнакомый ей генерал, два офицера госбезопасности и ее непосредственный начальник.
– Здравствуйте, Августа Михайловна. Прочтите, пожалуйста, поочередно и внимательно, – генерал протянул ей три серых листка с телефонограммами.
Та взяла их в руки. Стала внимательно вчитываться в текст. Суть телеграмм была такова.
Начальник управления НКВД Диксона просит оказать ему посильную помощь в завершении строительства морского порта, и для проведения опалубочных работ ему необходимо девяносто заключенных строителей.
Новый начальник Горлага Царев идет навстречу и в ответной телеграмме сообщает, что первого августа 1953 года заключенные в количестве девяносто человек отправлены из Дудинки в Диксон такой-то баржой.
К этим двум телеграммам добавлялась еще одна с промежуточного поста Караул на Енисее. В ней сообщалось, что баржа с заключенными в районе поселка Казанцева села на мель и затонула.
Генерал протянул уже печатный лист:
– А это непосредственно Вам.
На листе с многочисленными утверждающими подписями было распоряжение:
«Главному бухгалтеру Отдела общественного питания при НКВД СССР Управления Норильских лагерей тов. Деревниной А.М.
В соответствии с прилагаемыми документами прошу вас снять с дневного довольствия заключенных в количестве девяносто человек. Список прилагается. Подпись».
Августа Михайловна знала, что за вчерашний день не поступила заявка на питание на двести десять заключенных, только по пятому отделению, поэтому она вопросительно посмотрела на генерала.
– Да-да, матушка. Вот такая неприятность, – он развел руками.
– Никакая я вам не матушка, товарищ генерал. У меня есть имя и отчество. Не знаю, как вы будете списывать остальных убитых, а принимать участие и заметать следы в ваших кровавых расстрельных делах я не собираюсь. Снимать с довольствия заключенных я буду только тогда, когда у меня на руках будут все правовые акты. Я могу идти? – она встала со стула и вышла из кабинета.
– Это что еще за выпендреж? Кто она такая? – новый начальник управления Царев в недоумении посмотрел на присутствующих.
Встал начальник отдела. Подтянутый, стройный, опрятный вытянул руки по швам и четко поставленным голосом сказал:
– Деревнина Августа Михайловна. Коммунист. Образование высшее. Жена подло убитого год назад комиссара. С мужем принимала участие в восстановлении Советской власти на побережье Арктики от Мурманска до Диксона.