bannerbannerbanner
Бунт 2

Владимир Уланов
Бунт 2

Полная версия

Достоинство жизни человеческой в борьбе.

А.Герцен

Часть I
Слава

И человек великий – всего лишь человек.

И. Гёте

1

Утром 21 августа 1669 года большой торговый город Астрахань пришел в необычное оживление. К берегу Волги стекались толпы народа. Здесь были служилые и начальные люди, купцы, приказчики, а больше всего голытьбы, ремесленников, ярыжек, работных людей. Говорливая толпа уже запрудила весь берег у пристани, а народ все прибывал и прибывал. Сегодня Астрахань встречала Степана Разина. По этому случаю люди приоделись в праздничное платье. Нарумяненные бабы шушукались, вели бесконечные разговоры о красивом и богатом атамане. Мол, ни одна женщина не устоит перед ним, любая влюбится. И каждой хотелось хоть одним глазом взглянуть на необыкновенного казака.

Вот сидит прямо в придорожной пыли седовласый ярыга. Он бос, рубище кое-как прикрывает грязное тело, на шее висит толстая железная цепь с крестом, один глаз закрыт, видно, выбит, другой же бегает по сторонам, оглядывая толпу. Мужик громко рассказывает о Степане Разине.

Вокруг седовласого ярыги собралась изрядная толпа, а тот вещал:

– Батюшка наш, атаман Степан Тимофеевич, завсегда за простой народ стоит! Защитник он и благодетель! Теперь обидчикам простых людей пришел конец!

– Как же так конец? – поинтересовался кто-то из толпы.

– А так. Бедным людям теперь праздник настал, а богатеньких атаман шарпать будет и посадит в воду!

К мужику стал пробираться сквозь толпу стрелецкий сотник. Подойдя вплотную к говорящему, погрозил ему пальцем и предупредил: «Ты это брось, не трепи зазря языком, а то мы живо тебя в подвал приказной палаты упрячем».

Голые люди, ремесленники, ярыжки плотной стеной придвинулись к служилому человеку. Кто-то громко прошептал: «Давайте, ребята, вдарим ему дубиной по башке!»

Услышав эти слова, сотник быстро юркнул в толпу и исчез, а седовласый ярыга продолжал свой рассказ:

– Атаман Степан Тимофеевич – защитник наш, чародей и кудесник. Он, когда надо, птицей обернется и рыбой, и зверем каким, чтобы обмануть, обхитрить и победить врагов своих. И нет никакой силы, чтобы поймать заступника и спасителя нашего.

– Да он с дьяволом, наверно, знается, коли оборачиваться может! – крикнул толстый купчина.

– Сам ты дьявол! Кровосос! Вон пузо какое разъел за счет нас, трудовых людишек, – смело ответил седовласый мужик.

– Да я те! – взревел купчина, замахнувшись пудовым кулаком, и пошел на мужика.

– Плывут! Плывут! – закричало несколько голосов в толпе. Разговоры и споры прекратились, все устремили взгляды на реку.

Действительно, из-за поворота реки один за другим выплывали сперва воеводские струги, а затем струги казаков.

– Вот это да! – вырвалось из толпы.

Казацкие струги шли под разноцветными парусами, сделанными из персидских паволок, заморских тканей. Перед изумленными астраханцами проплывали то багряно-красные, то голубые, то зеленые, а то и просто пестрые, разноцветные паруса. Струги подходили все ближе и ближе к берегу. С крепостных стен Астрахани ударило несколько пушек, в ответ бахнули пушечки с казацких стругов и стрелецких лодок.

– Вот те и возьми его, Стеньку! – воскликнул в толпе чернобородый стрелец.

– То говорили вор, государев изменник! А теперь что? Вишь, с какими почестями встречают!

– Сила силу ломит, – ответил рядом стоящий ярыжка. – Погляди, сколько у Стеньки казаков, а богатства!.. А с ним везде дорога!

Струги воеводы Львова пристали к берегу, а лодки казаков поплыли к прибрежному острову.

В стругах сидели разинцы, разодетые в богатые одежды, чем немало вызывали зависти и удивления астраханской толпы. Степан стоял на носу своего струга – высокий, статный, красивый. Он был в одежде, сверкающей золотом и серебром, а его оружие переливалось диамантами и драгоценной насечкой.

Разин снял шапку и стал кланяться во все стороны народу. Люди тянули руки к нему, звали к себе на берег, кричали:

– Слава Степану Тимофеевичу! Слава нашему защитнику и радетелю!

Но казацкие струги так к берегу и не подошли, а проплыли мимо пристани, к острову, и пристали там. Вскоре на нем закипела работа. Казаки стали строить и укреплять свой новый стан.

Атаман Степан Разин и его первый есаул Иван Черноярец придирчиво осматривали работы по укреплению лагеря, заставляя казаков переделывать, где было сделано плохо. Те повиновались, хотя каждого тянуло поскорее в город: людей посмотреть, себя показать. А показывать казакам было что. Лодки у них ломились от добычи.

– Сегодня, Иван, в город никого из казаков не пускать. Так накажи всем есаулам и сотникам, – распорядился Разин.

– А если убежит кто? – спросил Иван.

– А кто убежит, того более в войско не принимать, – решительно сказал атаман и добавил: – Небось, до завтрего не помрут. Степан остановился у вала. Его нагребали казаки и устанавливали на нем пушки:

– Ребята, в город сегодня никому не ходить. Будем укреплять стан и отдыхать, а завтра пойдем в Астрахань. Без дела не пить, а то, неровен час, мало ли что удумают воеводы.

– Любо, батько, правильно говоришь, – сказал в ответ Ефим.

– На том и порешили! – крикнул Фрол Минаев. – До сроку в город не ходить!

Степан Разин еще раз обошел и придирчиво осмотрел новый лагерь, затем отправился к себе в шатер, который казаки уже установили на самом высоком месте. Атаман шел к себе не спеша, думая о княжне, к которой он сильно привязался, и вдруг услышал у себя за спиной громкий шепот – то ли Фрола Минаева, то ли Якушки Гаврилова:

– Опять батько к этой басурманке идет. Забыл с ней нас атаман. Даже чарку с нами выпить не хочет. Чуть что – спешит уединиться с этой бесовкой.

Степан резко повернулся, чтобы узнать, кто же это ведет такие речи, но казаки были заняты каждый своим делом, как ни в чем не бывало. Разин в душе рассмеялся: «Вот же люди, понахватали себе ясырок, добра всякого – и ничего, а атаману даже бабу завести нельзя. Будто я не казак, как все! Будто мне ничего не надо, окромя моих разлюбезных есаулов и казаков. Хвали их, уважай, будут радоваться, как малые дети, а посмотрел косо, словно ударил. Им нужна ласка атамана, а меня кто приласкает?» Атаман грустно улыбнулся от пришедших мыслей, заглянул в шатер. Здесь было все, как прежде, но княжны не было видно. Степан вошел, в тревоге оглядел все углы, но персиянки нигде не было. Расстроенный, вышел из шатра и поспешил к своему стругу. По пути к нему подошел Иван Черноярец. Увидев встревоженное лицо Разина, сразу же догадался, в чем дело, но с улыбкой спросил:

– Кудай-то поспешаешь, Степан Тимофеевич?

Заслышав в голосе Черноярца насмешливые нотки, Степан круто развернулся к рядом идущему есаулу и, тяжело дыша ему в лицо, хрипло проговорил: «Где княжна?». Рука атамана потянулась к сабле.

– На струге она, Степан Тимофеевич.

– Почему там, а не в шатре?

– Не хочет уходить с него, царапается, кусается, плачет и никуда не идет. Мы бились, бились и оставили ее там. Я сразу тебе сказать решил, да забыл, – Черноярец хотел еще что-то сказать атаману, но Разин не стал слушать его и чуть ли не бегом поспешил на свою лодку.

Есаул остановился и задумчиво покачал головой: «Приворожила, что ли, его эта чертова басурманка? И что он в ней нашел? Совсем голову с этой бабой потерял».

По скрипучему мосточку Степан Разин вбежал на струг, кинулся в помещение, где находилась княжна. Та, завидев атамана, бросилась ему на шею, обвила его гибкими, горячими руками, стала целовать в губы, бороду, усы, лепетать персидские и русские слова.

Разин взял княжну на руки и, как ребенка, понес в шатер. Женщина была легкая, как пушинка. Она продолжала что-то говорить, осыпая поцелуями бороду и лицо Степана. Из слов княжны Разин понял, что она не хотела уходить со струга, потому что подумала, будто казаки хотят вернуть ее отцу, а она не хочет от него, атамана, уходить.

«Надо поговорить с есаулами: пусть бабу не трогают. И что они на нее ополчились? Каждый хочет за тебя кукарекнуть», – со злобой подумал атаман.

С княжной на руках проследовал он почти через весь стан в свой шатер. Казаки, приостановив работу, следили за атаманом: кто с понимающей улыбкой, кто ревниво, кто с завистью. А когда Разин скрылся в шатре, один из казаков в досаде сплюнул на землю, пробурчав: «Не гоже атаману баб по казацкому лагерю таскать», – и с остервенением снова взялся работать.

Стоящий рядом Леско Черкашин ответил казаку:

– А ты хочешь, чтобы батько тебя на руках носил да в плешину целовал! Сколько у тебя ясырок? – напористо спросил Леско.

– Четыре, – потупясь, ответил казак.

– Во, ребята, у него четыре ясырки! Погляди, коза, на свои глаза! А у батьки одна баба завелась, а он уже плюется! Пусть атаман потешится!

Казак махнул рукой и отошел подальше от Лески, чтобы более не спорить. А Черкашин плюнул в досаде ему вслед, молвив:

– Ишь, судитель нашелся! Батьку оговаривать!

Подошел Фрол Минаев и поинтересовался:

– Что ты тут кричишь, Леско?

– Да вон тот про батьку нашего гутарит плохое, вздумал его оговаривать, – и показал на отошедшего казака.

Вглядевшись в казака, Фрол воскликнул:

– Это же Афанасий Козлов. Давненько я уже замечаю, что он атамана нашего всячески оговорить хочет!

Фрол решительно направился к Афанасию, решив все-таки выяснить с ним все до конца.

Завидев, что Фрол Минаев идет к нему, Козлов быстро попятился к берегу острова и юркнул в кусты.

– Стой! Стой! Козлов! – закричал Фрол Минаев и побежал туда, где скрылся Афанасий. Кинулся за убегающим, но кругом были непроходимые кусты и сухие высохшие сучья. Вдруг есаул услышал легкий всплеск воды у берега острова. Фрол побежал к берегу, но было уже поздно. Легкая лодочка отчалила от острова и стремительно помчалась в сторону Астрахани. Минаев выхватил из-за пояса пистолет, выстрелил вслед уплывающему. Но так как лодка была уже далеко, стрелок промахнулся, однако, всполошил весь лагерь.

 

Где-то в глубине острова закричали: «Ребята! Стрельцы с боем идут!»

Фрол поспешил в лагерь чтобы успокоить казаков. Когда он прибежал к шатру Разина, тот уже отдавал распоряжения есаулам, как вести оборону.

– Батько! – крикнул Фрол. – Напраслина это все! Нет стрельцов! Это я стрелял!

– Зачем зря палишь? – сердито, но с облегчением спросил атаман.

– Гад тут один на лодке в Астрахань убег. Хотел его пристрелить, да далеко уплыл. Не попал, – с сожалением ответил Фрол.

Степан пожурил Фрола, но к ночи распорядился выставить вокруг острова усиленный караул. Хоть и была у Разина царская грамота, но где-то в глубине души таились тревога и неверие в царское прощение.

2

Услышав выстрел, Афанасий Козлов, не оборачиваясь, что есть сил, стал грести к противоположному берегу. Расстояние быстро сокращалось. Уже перед астраханской пристанью Афанасий перевел дух, оглянулся, чтобы посмотреть, нет ли погони. Но сзади никого не было. На острове, где разбили казаки свой лагерь, стояла тишина. Козлов облегченно вздохнул, осмотрелся, обдумывая, куда же лучше причалить. На пристани кое-где еще находились небольшие кучки бедного люда, не спешившего по домам и надеявшегося, что кто-нибудь из казаков все-таки поплывет в город.

И когда от острова отошла лодка Козлова, многие обратили на нее внимание. Афанасий сперва попытался причалить там, где нет людей. Это ему не удалось, так как, куда бы он ни направлял свое судно, туда и бежали астраханцы. В конце концов, Козлов решил причалить, где придется, и поплыл к пристани. Не успел он пристать к берегу, как тут же около него собралась толпа из работных, нищих и убогих. Люди плотно обступили казака, бесцеремонно его рассматривали, щупали одежду, оружие. Кто-то спросил: «Эй, казак, почему один приплыл? Где остальные?».

Козлов не знал, что ему ответить, и попытался вырваться из плотного кольца толпы, но его не выпускали, стараясь удержать, расспросить.

Наконец, казак сообразил, что надо делать. Он, приняв серьезный и решительный вид, резко сказал: «Геть, люди! Недосуг мне тут с вами. Атаман Степан Тимофеевич послал меня с делом. Дайте дорогу!» – и решительно направился к городу. Толпа расступилась, ничего больше не спрашивая у казака. Козлов сразу же направился к приказной палате. Ему нужно было встретиться с дьяком Игнатием, а затем и с воеводой астраханским по поручению войска Донского, чтобы вести тайный разговор. Взойдя на крыльцо приказной палаты, казак остановился в нерешительности. Вот из двери вышел стрелецкий сотник, и Афанасий обратился к нему:

– Скажи, служилый, где я смогу свидеться с дьяком Игнатием?

Сотник оглядел Козлова с ног до головы и спросил строго:

– А по какому делу?

– Надобно, служилый, по очень важному. Гонец я.

Сотник огляделся и, увидев проходящего мимо стрельца, крикнул:

– Эй, Гришка! Иди сюда!

Молодой человек рысцой подбежал к сотнику.

– Проводи этого человека к дьяку Игнатию.

Служивый быстро довел Афанасия до дома Игнатия, постучал в высокие тесовые ворота. Никто не открывал, только лаяли цепные псы. Но вот что-то забрякало, заскрежетало, ворота открылись, появился сам дьяк. Увидев стрельца и незнакомого человека, спросил:

– Что надобно?

Стрелец, поклонившись в пояс, ответил:

– К вам гонец.

Игнатий внимательно вгляделся в Афанасия, спросил:

– Из казаков, что ли?

– Из казаков, – ответил Козлов.

Дьяк, отослав стрельца, завел Афанасия во двор, усадил на деревянную скамейку, присел рядом, заговорил:

– Откуда же ты, казак?

– Из войска Степана Разина, но с делом от Корнилы Яковлева.

– Вот как! – изумился дьяк, внимательно оглядывая Козлова.

– Я был у Разина по поручению атамана войска Донского, а вот сегодня пришлось бежать.

– Почему так?! – заинтересовался дьяк.

– Раскусили меня казаки, даже застрелить хотели, вот и пришлось спешно уходить. А теперь помоги мне, дьяк, укрыться от разинцев, так как завтра они придут в город и если меня найдут, то убьют.

– Не горюй, казак. Это мы устроим, – ответил Игнатий. – Ни один вор тебя не сыщет. А может, сегодня отправишься в Черкасск? Сейчас же сведу тебя с одним человеком. Очень надо ему с тобой поговорить. Жди меня здесь. Я сейчас, – и дьяк исчез в дверях своего дома. Вскоре он появился, сказав: – Наказал я своим дворовым, чтобы дело по хозяйству вели, видно, придется там задержаться.

Игнатий повел Колзова по городу. Вскоре они пришли к небольшому дому с высоким глухим забором. Дом утопал в саду. Уже поспевшие красные яблоки свисали с деревьев, распространяя приятный аромат.

Дьяк дал три коротких удара в тесовые ворота. Долго никто не открывал. Игнатий постучал еще громче, за забором, наконец, послышались шаркающие шаги. Ворота отворились, и пришедших впустил широкоплечий, с рыжей окладистой бородой мужик. Поклонившись Игнатию в пояс, сказал: «Пожалуйте в дом, хозяйка в горнице».

Дьяк и казак прошли в горницу, остановились при входе. В светлой комнате за большим столом сидели Анна Герлингер, Иван Семенович Прозоровский и Данило Романыч, брат хозяйки. Стол был накрыт богато. В центре стояли в серебряных вазах фрукты, печенье, в кубках – заморские вина, а в яндовах – резкие прохладные меды. Игнатий подошел к воеводе и зашептал ему что-то на ухо, то и дело показывая на Козлова, а тот, внимательно разглядывая казака, кивал головой. Выслушав дьяка, Прозоровский велел отвести сбежавшего разинца на кухню, накормить, сводить в баню, а затем пожелал с ним побеседовать.

Наступил вечер. Солнце закатилось, только его последние лучи из-за моря освещали причудливые облака на небе. Где-то вдали сгущались сумерки, молнии сверкали все ярче и ярче. Надвигалась гроза. Раскаты грома, сперва громыхающие где-то вдали, приближались. Сверкнула яркая молния, осветив все добела, а затем, как будто раскололось небо, треснув так резко, так громко, что казалось, вот-вот лопнут перепонки в ушах. Громыхнуло раскатисто, гулко, как бы сердясь и неистовствуя.

Козлов, уснувший после бани и сытного обеда, проснулся в небольшой комнатушке, которую ему отвела хозяйка. Казак зажег свечу, стоящую на окне, затем опять прилег на скрипучую кровать, прислушался. На улице свистел ветер, редкие капли дождя тарабанили по слюдяному окну. Незаметно для себя он стал думать о своем положении. Афанасий понимал, что разинцы теперь считают его изменником и что Фролу Минаеву, всем ближним есаулам Разина, да и самому атаману на глаза лучше не показываться. Жизнь его в опасности. Хорошо, что Разин и его есаулы не знают об истинной цели его пребывания в войске и участия в персидском походе. А сейчас он, Афанасий, претерпевший столько лишений с разинцами, перенесший разгром под Рештом и Миян-Кале, бросил свой дуван и все свое добро, добытое в походе саблей.

Хотелось Козлову вернуться на Дон вместе с Разиным, самому привезти свою добычу, да вот не вышло. Пришлось бежать из-за Фролки. Козлов заскрежетал зубами: «Ну, Фролка! Я еще сочтусь с тобой! Неровен час!».

Между тем на улице бушевала гроза. Молнии беспрестанно сверкали, слепя глаза, были слышны глухие раскаты грома.

Заскрипела дверь, и в комнату к Афанасию вошли воевода Прозоровский и Данило. Вошедшие присели на лавку у стола.

– Много ли народу у Стеньки? – сразу же спросил воевода.

– Около тысячи человек. Многих атаман потерял в персидском походе, но остались самые матерые казаки, – ответил Афанасий.

– Что говорит вор Стенька про царскую грамоту? И думает ли он идти на Дон? – опять задал вопрос Прозоровский.

– Про то мне неведомо. Атаман – человек скрытный и доверяет мысли свои только ближним и проверенным есаулам – и то не всем. Очень хитер Разин, и понять его трудно. Он может говорить одно, а делать другое. А вот казаки хотят домой на Дон, рады они милостивой царской грамоте, рвутся в свои станицы, – ответил Козлов.

– Легко ли вступить в войско Донское? – спросил Данило.

– Для голых, нищих и убогих легко, но для богатеньких трудно.

– Почему? – удивился Данило.

– Потому что с каждым новым человеком Разин сам разговаривает, расспрашивает его, и, если кто начинает кривить душой, атаман сразу же это чувствует, а тогда беда такому человеку. Нюх особый у Разина на людей, – ответил казак на вопрос Данилы.

– Сносился я с Корнилой. Он говорил, что есть, мол, у него человек у Разина, а кто таков – не сказал, вот теперь свиделись. Сегодня же ночью отправишься в Черкасск и передашь эту грамоту войсковому атаману Михаилу Самаринину, да смотри – не потеряй, – предупредил воевода.

Козлов осторожно взял свиток и положил за пазуху.

– Много ли добра везет Стенька с собой? – поинтересовался князь-воевода.

– Барахла атаман привез изрядно. Это – зер, серебро, узорочья, ковры, дорогая посуда, заморские ткани. А также много ясыря. Себе завел наложницу – княжну, дочку хана, и она в нем души не чает.

Прозоровский с удивлением поднял бровь, переспросил:

– Неужели, правда, княжна?

– Да, княжна.

– Как ты думаешь, Афанасий, возьмет атаман Данилу к себе на службу – казаком?

Козлов внимательно оглядел Данилу и ответил:

– Возьмет! Мужик он крепкий, таких атаман жалует. Вот только переоденьте его в рубище, и хорошо, если бы в городе никто не знал его в лицо, а то соглядатаи Разина узнают, кто он таков.

– Не знает его в Астрахани: до поры до времени на людях не бывал. А теперь настал его час, – сказал воевода.

– Что же, коли нужно, послужу нашему государю Алексею Михайловичу, – сказал Данило.

Анна внесла на серебряном подносе кубки с вином, жареное мясо, а следом вошла девка с узлом одежды для Козлова. Как только женщины удалились, воевода заторопил казака:

– Побыстрее одевайся, скоро придет полусотник со стрельцами, проводят тебя из города, выведут на путь к Дону, а там скачи – пробирайся сам, но грамоту береги.

Афанасий встал, быстро облачился в кафтан, сверху набросил коц, надел баранью шапку, сапоги, пристегнул саблю, сунул за пояс кинжал и пистоль.

За дверью громко крикнули: «Поспешайте с казаком-то!».

Открыв дверь, Данило крикнул в темноту:

– Казак готов, уже идет.

Козлов, было, шагнул к двери, но воевода остановил его:

– Подожди, казак, выпей-ка вина на дорогу – и с богом.

Афанасий чуть пригубил вина, поставил кубок на стол, в пояс поклонился Прозоровскому:

– Спасибо вам за все, князь-воевода Иван Семенович!

– С богом! – ответил воевода. – Передай атаманам войска Донского, что Стеньку мы пропустим на Дон через Астрахань по велению государя нашего, но они пусть там более ему воли не дают.

3

День выдался погожий. Нежаркое августовское солнце еще пригревало, но не было летнего зноя. Деревья и кустарники по берегам Волги и островам тронула легкая позолота. Река была тихая, ее зеркальная гладь как бы затаилась, ожидая чего-то необыкновенного.

И вот эту торжественную тишину начинающегося дня нарушили плеск воды от множества весел, говор, смех, шутки. Это с острова на астраханскую пристань выплывали лодки. Казаки, одетые в дорогие одежды, плыли важно, не спеша. Сегодня для них был желанный душе праздник. Они благополучно добрались в русские пределы, пройдя большие лишения, смерть, горечь неудач и побед. Сейчас в загрубевших руках казаки держали заморские товары, узорочья из зера, серебра, дорогих каменьев, дорогую посуду, искусной работы ковры, ткани.

Первой к пристани пристала лодка есаула Фрола Минаева, где были близкие люди атамана – Ефим, Еремка, Федор Сукнин, Иван Серебряков, Иван Чемкиз, Алексей Каторжный, Лазарь Тимофеев и другие.

Вышедших на берег казаков сразу же окружила толпа голутвенных и простых людей Астрахани. Не торопясь, степенно, не обращая внимания на окруживших их горожан, разинцы стали выгружать свои товары для торговли. Ефим взвалил себе на плечи огромный ковер, в руках держал тюки шелковой ткани. За ним в город потянулись другие казаки.

Лодки все плыли и плыли к берегу. Вновь прибывших тут же перехватывали горожане, предлагали вино, деньги, снедь за заморские товары.

Ефима тут же перехватил юркий, подвижный, небольшого роста купец.

– Постой, казак! – кричал он, семеня за Ефимом. – Погодь же, я тебе говорю!

Ефим остановился:

– Чего тебе надо? Говори, а то мне недосуг тут с тобой! Вишь, ноша какая.

– Чего хочешь за ковер? Продай! – взмолился купец, оглядываясь вокруг, боясь, как бы не перехватил кто драгоценный товар.

 

– Бочку вина! – ответил богатырь.

– Сейчас, казак, будет тебе бочка вина. Кузьма! – крикнул что есть мочи купец приказчика.

Подбежал юноша.

– Кати быстрее бочку вина, самого лучшего – вот этому казаку!

Приказчик убежал выполнять просьбу хозяина.

– Покажи, казак, ковер-то, – попросил купец.

Ефим расстелил рытный ковер персидской работы. Он был так красив, что торговец даже зажмурился.

– Беру, казак! Беру товар!

– Бери, бери! Только где ж вино? – поинтересовался Ефим.

– Вон оно, уже катят, – указал купец в сторону. Действительно, от небольшого деревянного сарая два мужика и приказчик катили бочку с вином.

– Забирай барахло! – небрежно сказал Ефим и пошел навстречу катившим бочку, остановил их, взяв одной рукой ее за край, поставил на попа. Размахнувшись, хряснул пудовым кулаком по бочке сверху, выбил доски, крикнул стоящим рядом казакам: «Дайте посудину!». Просьба была мигом выполнена, казаки притащили ковш. Ефим наклонил бочку, налил вина, присел рядом и, жмурясь от яркого солнца, стал пить. Потом, оторвавшись на время от питья, крикнул приплывшим вместе с ним в лодке казакам:

– Пейте, ребята! Угощаю!

Астраханцы, окружив Ефима, дивились аппетиту казака. А тот с наслаждением пил, щурясь от солнца. Потом, завидев крамарку с пирогами, поставил рядом питье, крикнул:

– Эй, крамарка! Красавица! Хороши ли у тебя пироги? Горячи ли?

Полная круглолицая женщина живо подошла к казаку, хваля свой товар:

– Бери, казак, пироги! Душистые, горячие, с мясом, сытные!

Ефим забрал у нее корзинку с пирогами, всыпал женщине в руки горсть золотых монет. Та от удивления даже рот разинула, не зная, то ли правда ей казак столько платит, то ли шутит.

– Бери. Бери, крамарка, – успокоил Ефим.

Женщина живо спрятала деньги за пазуху, все еще боясь уйти.

– Еще, что ли, хочешь? – спросил Ефим, беря в руки ковш. – Могу еще дать, если скажешь, где живешь.

Женщина застеснялась и скрылась в толпе.

– Вот жизнь казацкая: пьют и едят сладко, а богаты!.. – сказал с завистью кто-то из голытьбы, окружившей разинцев.

– Это Стеньки Разина работнички, им все можно, они жизнь себе такую в походе добыли.

Ефим отставил ковш в сторону, крикнул:

– Пей, честной народ, вино! Я угощаю! – и подошел к стоящему одиноко в стороне Федору Сукнину.

– Что, Федор, вино не пьешь? Что грустишь, есаул?

Федор, хмурясь, ответил:

– Не до того мне, Ефим, сказывал на днях атаман, что будто где-то тут моя женка с детками в остроге томится. И теперь ума не приложу, как ее разыскать.

Ефим подошел к Еремке, взял из рук его недопитую яндову, выплеснул остатки вина на землю, снова зачерпнул полную посудину, подал есаулу: «Пей, Федор, а тогда поговорим, где твою женку искать». Федор выпил вино, отдал Еремке яндову.

В это время к ним подошел крепкий мужик, голубоглазый, в рубище:

– Скажите, казачки, где ваш атаман?

Федор и Ефим переглянулись.

– Нашто он тебе?

– Хочу в казаки податься, – ответил мужик.

– Как кличут-то тебя, сердешная душа? – поинтересовался Ефим.

– Данилой кличут, а по отцу Романов сын.

– Али судьбинушка плоха у тебя, али забижал кто? Пошто в казаки решил податься?

Данила нахмурился, на глаза у него навернулись слезы, стал рассказывать про свою судьбу:

– Жил я, братцы, у помещика под Казанью. Жена, детки были. Замучил нас лютый помещик поборами да работой на его земле. А моя земелька захирела, так как работать на ней некому было. Не запаслись мы в тот год хлебом, а зимой случился голод: умерли от бескормицы и болезней мои жена и дети. Озлобился я тогда, подкараулил своего барина и порешил, а сам подался сюда. Прослышал про вашего атамана, что всех обиженных и несчастных берет в войско к себе.

Вздохнул Федор Сукнин и сказал:

– Тяжела твоя жизнь, человече. Быть тебе в казачестве, идем с нами в город, не отставай от нас, а когда вернемся на остров, батько сам с тобой поговорит и решит, быть тебе казаком или нет.

– Ребята, бросьте вино пить, айда в город! – крикнул Ефим казакам, прибывшим с ним на пристань в одной лодке.

Разинцы веселой гурьбой направились к воротам Астрахани.

А вокруг кипела торговля, казаки, еще не доходя до стен города, сбывали свой товар. Продавали барахло, не торгуясь, скупали нужные им вещи, покупали вино, еду. Кое-где хлебнувшие вволю вина разинцы уже горланили песни. Но вели себя пристойно, по строгому наказу атамана, горожан не трогали, служилых не задирали.

– А почему батько сам не пошел в город? – вдруг спросил Иван Чемкиз.

– Сегодня недосуг ему.

– Это почему же? – спросил Каторжный.

– Наверно, с княжной тешится, – с недовольной ноткой в голосе сказал Фрол Минаев.

– Может, тешится, а может, и нет. Погодить ему надо. Мало ли что воеводы задумали. Надо быть настороже. Правильно атаман решил пока не ходить в город. Мы сходим – посмотрим, а там видно будет, – ответил всем Леско Черкашин.

Все смолкли, не говоря больше об атамане, хотя каждый думал о нем, проклиная басурманку, которая словно околдовала Разина в последнее время, – да так, что не отлучался он от нее, а если и шел выпить чарку с есаулами, то спешил опять к ней, словно чего-то боялся.

По улицам Астрахани шел торг. Праздничные толпы людей окружали казаков, разглядывали их, словно неведомых заморских гостей. Городской люд с ними торговался или пил чарку задарма. Казаков расспрашивали о походе, о неведомых странах, о житье в войске, а самое главное, об их атамане – необыкновенном и славном человеке, защитнике народном.

На угощение разинцы не скупились, товары сбывали за бесценок, приглашали к себе в войско – в казаки.

Войдя в город, Федор Сукнин, несмотря на уговоры своих товарищей, направился к острогу. Ефим не захотел оставлять его одного в горе, пошел с ним, а за ними увязался их новый знакомый Данило.

Подойдя к высоким воротам острога, казаки огляделись. Федор Сукнин подошел к воротам и затарабанил рукоятью сабли в кованные железом ворота. Бил долго и неистово. Вдруг в воротах открылась небольшая дверь, из нее вышло трое стрельцов, один из них грубо спросил:

– Что вам, казаки, надобно, чего бахаетесь в ворота? Не в острог ли захотели?

– Ребята! – взмолился Ефим. – Не сидит ли у вас в остроге женщина с детишками? Ее Марией Сукниной кличут.

Все тот же стрелец ответил:

– Не слыхали про такую, да и мало ли тут их, сердешных, мается, про них нам неведомо, об этом один дьяк Игнатий знает.

– Где же мне ее теперь искать? – с дрожью в голосе сказал Сукнин и сник, ссутулившись.

Стрельцы с сочувствием посмотрели на него, один из них спросил:

– Жена, что ли?

– Жена, жена, ребята! – ответил за Федора Ефим.

Вдруг один из стрельцов, который был помоложе, сказал:

– Кажись, я припоминаю, была такая в остроге. Ее еще дьяк пытал, а потом мы свели ее на воеводский двор, но деток при ней не было. Может, не она, – засомневался стрелец, – только говорили все, будто эта казачка – жена есаула.

Сукнин встрепенулся, почти закричал:

– Говорите, где воеводский двор? Сказывайте побыстрее!

– Эх, казачки, туда вас не пустят. Сегодня воеводский двор сотня стрельцов охраняет, так что лучше туда не ходите, – посоветовал один из стрельцов.

– Сказывайте где? – настаивал Сукнин.

– Зря, ребята, идти собираетесь. Нет ее теперь в живых, – сказал все тот же молодой стрелец.

– Как это нет! – закричал Сукнин, хватаясь за саблю.

– Разговаривал я дня три назад с конюхом воеводским, он и сказывал, что довели будто бабу до того, что она повесилась.

Федор Сукнин потемнел лицом, прислонился спиной к стене острога, медленно опустился, содрогаясь в рыданиях, сел на камень, лежащий тут же, у стены, уронил голову на руки и затих.

Стрельцы в замешательстве затоптались на месте, Ефим и Данило подошли к есаулу, взяли его под руки, пытаясь поднять на ноги.

– Да идите вы к…! – закричал Федор, снова сев на камни, беззвучно плача.

– Ладно, не трожь его, – посоветовал Данило Ефиму, – пусть поплачет – легче будет.

– А дети-то ее где? – снова подступил с вопросом к стрельцам Ефим.

– Сказывал конюх, что будто продал деток персидским гостям дьяк Игнатий, – ответил молодой стрелец.

Заслышав это, Федор соскочил с камня, выхватил из дорогих ножен саблю, закричал:

– Где этот дьяк живет, сказывайте! – и пошел с обнаженной саблей на стрельцов. Те быстро юркнули в небольшую дверь и задвинули засов.

Федор стал ломиться в ворота, крича: «Скажите, где он живет!».

Вокруг стала собираться толпа горожан, стрельцов. Ефим схватил в охапку есаула и, как только тот ни отбивался, поволок его на другую улицу, уговаривая: «Погодь, Федор! Погодь! Мы еще вернемся сюда, отомстим им за все, и за твою женку, и за деток твоих!».

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24 
Рейтинг@Mail.ru