Владимир Стрельников
Водяной
А вот дервиш непростой… три дня не пить, не есть и оставаться в полном сознании, ясном рассудке и практически без упадка сил, это далеко не каждый может. Да еще почти неподвижно сидеть… похоже, какой‑то подвижник. Есть тут такие, говорить нечего. Вроде грязный как черт, не ногти на ногах, а когти звериные, одежа из лохмотьев состоит – а он пять раз от Мекки до Коканда и обратно на своих двоих прошел, кучу книг перечитал, что Коран, что Святое писание с любой страницы может цитировать и толковать. С такими связываться опасаются. Я связался, но я просто устал всего опасаться. Да и зол на толпу фанатиков, в которую превратились обычные работные мужики. А этот дервиш может хорошие проповеди устроить, в том числе и против меня. Ну, в этом случае просто уйду. Только евреек своих заберу, с присными. Потому как еврейские погромы устраивают при любой заварухе.
И, насвистывая «Марш артиллеристов», я решил не откладывать свой визит к племяшу Мусы. Рахиль обмолвилась, что тот не только свою задницу подставляет, но в последнее время стал большим любителем мальчиков, которых скупает на невольничьем рынке. При всей своей прелести все же Рахиль дитя своего времени. Для нее многое хоть и печально, но обыденно. С другой стороны, иначе она ни за что не решилась бы привести мне Марьям, после всего лишь моего замечания. А рисковать расположением такой женщины я бы не стал, заводить еще одну интрижку у нее под носом не решился бы. Зато сейчас красота, две прелестные дамы соперничают в постели. При этом я все едино ушатываю их в хлам, главное при этом не спалиться. Впрочем, в поместье все подвязано на Рахиль, других тут нет. Да и глушу я звуки, а вваливаться в хозяйскую спальню категорически не принято.
За этими мыслями я по хитрой системе арыков и акведуков просочился в дом, в котором жил Ибрагим. Неплохо так жил. Свой, пусть и небольшой, дом, в очень хорошем месте в еврейском квартале. Выезд есть, правда, специфический. Евреям на коне нельзя ездить, строго на ослах. Зато осел… здоровенный зараза, величиной чуть ли не с породистую лошадь. И в арбу запряжен, чтобы с седла не слазить, приветствуя встречных мусульман. Похоже, куда‑то Ибрагим намылился, раз слуги суетятся. А вот и он. Дорогой халат, подпоясанный веревкой из шелка. Пейсы из‑под тюбетейки, завитые как пружинки. Куда это он? Впрочем, не мое дело, пусть его. Может к маме в гости. Сыновний долг исполняет.
Пока хозяин дома собирался, скача из дома во двор и обратно, я обошел дом и двор. А что, просто отвел глаза и прошелся. После чего вытащил из клетки трех избитых до состояния «вот‑вот издохнут» пацанов и рванул я ними в свой укромный уголок. Скотина этот Ибрагим, не знаю, что ему мальчишки сделали, но ведь они точно померли б завтра‑послезавтра.
Так у меня в капсулах очутились три пацана‑малолетки. Я не лекарь и не врач, лечить повреждения внутренних органов не умею. Только такой вариант, не отпущу я мальчишек на перерождение пока, мне помощников не хватает. С мальчишками вариант чуть другой, они не хвостатые, а со щупальцами в водном варианте. Но тоже неплохо. Конечно, это не их выбор, а мой, но у меня добровольцев нет. Может, стоило бы пройти мимо или добить ребят, но не смог. Да и бог его знает, что б еще удумал этот кажущийся человеком Ибрагим. Зря он так… каждому воздастся по делам его. Да и дворня его, тоже свое получит. Каждый ест свой хлеб и сам платит за него.
Хилола скоро вылупится, пару месяцев придется нянькой побыть. Ее сестрица развивается много быстрее, уже у меня умения и силы стало значительно больше. Пацанята тоже полгода в капсулах висеть не будут, максимум пару месяцев. Скоро у меня целый детсад будет, интересно, время на потрахаться останется.
К Ибрагиму я наведался через три дня. При этом сначала предупредил Рахиль, которая внезапно затеяла жуткую суматоху по погрузке вещей в три баржи‑плоскодонки. Примерно раза в три больше любимого каюка ее пропавшего без вести нелюбимого мужа.
Дворню‑мужиков я убил ледяными лезвиями, просто и эффективно. Удар – смерть. Глупцы, не стоит над ними издеваться, пусть уходят. Баб шуганул, да так, что сверкали пятками как оглашенные.
А вот Ибрагима… он, сволочь, домучивал новенького пацанчика. Паренек лет тринадцати, распятый над жаровней. За несогласие просто подставить задницу… садист гребаный.
Пацан затих, принятый мной в мою еще несостоявшуюся свиту. А этот пидор, эта проблядь… я его на сосульку насадил. И сдохнет он на ней, как кус дерьма. Ибо ни поглощать его, ни даже близко дела с ним я иметь не хочу!
Итог всего этого – четыре мальчишки от двенадцати до пятнадцати в капсулах, и людьми их даже родная мама после окончания перерождения не назовет. Ибо они сув‑эиси, хранители воды. И я одно понял. Что бы и как бы не было – я за русских. Ибо пусть я сейчас водяной, но я природный русак, и русские тянут сюда волю и знания. С той же раштой научатся бороться только при русских. Но я сделаю все, чтобы имена Амир‑Тимура, Аль‑Хорезми, Аль‑Хомейни, Ибн Сина, он же Авиценна, Спитамена и Зулькарнайна были известны по всей Руси. Ибо это юго‑восток, мягкое подбрюшье нашей страны. Нельзя его терять, оно должно стать своим. Чтобы императоры приезжали в Ташкент, Коканд и Самарканд, чтобы мусульмане и православные устраивали по этому поводу праздники. Это сложно, но я устал прятаться. Я – Водяной! Это мои реки, мое Аральское море! Мои горы и пустыни! Мне нравится мир, где в Ташкенте летом ходят по площадям красивые девчонки в открытых платьях, где можно с запада на восток и с юга на север просто купить билет на самолет и лететь хоть на Камчатку или в Карелию. Ну, или на дирижабль. Поглядим. Но страну строить буду, ибо запрета нет, а есть «живи и люби». Но как можно жить и любить, когда такая хрень творится? Пусть сотня годов уйдет – слово богини есть слово богини, мне сказано творить! И я буду это делать!
Додумав эти наполненные пафосом мысли, я остановился. На данный момент я занят изучением реки Чу‑чуй, в будущем Чу. И да, знаменитая своими конопляными полями долина именно вдоль этой речки и идет. Сейчас она впадает в Сырдарью, а в будущем, насколько я помню, ее разбирали на поливы, и речка терялась в песках… так вот, я тут все спокойно, тихо и мирно изучаю, а к воде вышло прелюбопытное создание. Ночка лунная, безветрие, черная, как антрацит нагая девичья фигурка с горящими багровым пламенем глазами на фоне стены тростника смотрится весьма интересно. И кто это такая? Фигурка дернулась было, пытаясь скрыться, но поздно. Тут везде вода, мои владения. И потому чернушка оказалась запертой в ледяную сферу. Лично по мне – крайне удобно. И добыча не повреждена, жива‑живехонька, и энергозатраты минимальны.
Впрочем, чернушка явно со мной не согласна и потому пытается расколотить сферу совершенно не девичьими ударами. Да еще огнем попыталась сжечь, глупая. Чуть не сварилась в итоге от раскаленного пара. Хорошо что я успел сферу на середку Чу вытащить, обнулил ледяной барьер и сжал фигурку водными тисками. Малышка еще пару раз попыталась сформировать огнешары, но явно обессилила. Хотя, какая малышка? Вполне себе взрослая особь, просто ростом невеличка. А так и фигурка взрослая, и лицо уже не девочки, хоть и совершенно нечеловечье. В итоге я усадил ее на отполированный ветрами, волнами и временем ствол дерева, давным‑давно выброшенный на крохотный островок посреди Чу‑чуя. Кстати, и не нагая, просто одежки маловато, повязки из черного атласа на груди и бедрах, и на маленькие ножки туфельки из прекрасно выделанной кожи обуты.
– Понимаешь меня? Говорить можешь? – на основном, кокандском диалекте узбекского спросил я.
– Да. – Особь горделиво вздернула носик. – Но не буду. Можешь убить меня.
– Глупая. Ты ведь дева песка, песчаная пэри? Я знаю, как тебя подчинить, ты знаешь… но я не хочу тебе насиловать. Оставлять здесь тоже не хочу и не буду, люди тебя все едино найдут. Попытаются подчинить и убьют. Сама ведь понимаешь? – Я полюбовался горящими глазами нелюди. Ну да, понял я, кто это такая. Девы песка, песчаные пэри – пустынная нелюдь. Вроде лесных эльфов, живут долго, стреляют из луков, бросаются огнем, скачут на куланах, обязательно белоснежных. Мало их; тот, кто сможет схватить такую деву, и лишить девственности, обретает над ней власть. И тот кус пустыни, на котором властвует эта пэри, вместе с ней переходит во владенья мужчины. Та еще лотерея: девы пустыни – это не драконы, пещер с сокровищами у них может и не быть. Да, еще эта дева становится смертной, гибнет вместе с владельцем. Точнее, ее смерть идет вслед за гибелью хозяина, такая вот подвязка. Хотя, я водяной, век мне отмерен немалый, барышня мне попалась пусть и экзотическая, но очень красивая. А потому я взял эту особу в охапку, и рванул к себе, на свой стан. Буду соблазнять, а этим лучше заниматься хоть под какой‑то крышей и хоть на каком‑то ложе. Ложем у меня служит отменный айван, так что займусь. Потому как рано или поздно пропадет эта малышка, людей все больше и больше, оружие все совершеннее, так что пусть мне подчиняется. У меня она не только обязанности приобретет, но и покровительство.
Поначалу пустынница трепыхалась, но когда поняла, с какой скоростью я несусь – удивленно замерла. А когда я вылетел из‑под воды у себя в узбое и опустил ее с рук, стояла не дергаясь. После чего медленно, очень медленно обошла стан, постояла около капсул в основательно углубленном и расширенном роднике, и повернулась ко мне. Оценивающе оглядела, поглядела на айван – и одним длинным прыжком оказалась на нем. Глядя на меня, скинула туфельки, стянула свои шелковые тряпочки. И медленно опустилась на колени, поклонилась, касаясь грудью покрывала, вытянула руки ко мне. Поза полного подчинения.
– Господин мой, возьми меня и владения мои под власть свою! – формула полного подчинения. Я чего‑то не понял, во что я вляпался. Но сказал «а», говори «б», никто меня за язык не тянул. Да и уж больно привлекательно смотрится миниатюрная фигурка, пусть и полностью, от ногтя до волоса, черная.
Так что взял. И еще разок, и еще. Интересно такую крошку крутить, чисто по‑мужски. А потом завалился отдыхать. Спать‑то у меня не получается, просто лежу полчаса‑час, смотрю на тугаю, пустыню, звезды над горизонтом. Под боком притулилась красавица‑нелюдь, я сейчас примерно как Арагорн с его эльфкой, только я еще круче. Бгг.
– Господин, ты возьмешь в свиту свою еще трех моих сестер? – грудь мягко корябнули коготки нелюди.
– Ты мне сначала имя свое скажи. – Я аккуратно взял пэри за запястье, и осмотрел ладошку. Красивые пальчики, нежная кожа. И острые коготочки, которыми и горло распластать, и сердце вырвать можно. Поцеловав каждый по очереди (пэри явственно вздрогнула), я завалился на спину, и уставился в испещренное звездами небо.
– Аяна имя мое, господин. – Чуть слышно прожурчал голос моей пэри.
– Интересное имя. Арабское или бурятское? – И там и там есть подобные, только основаны от мужских имен.
– Согдийское, господин, – так же, чуть слышно, прожурчало необыкновенное создание у меня под боком.
– Чего? – Сладостной дремы как не бывало. Я подскочил и уселся, ошеломленно глядя на безмятежно‑раскинувшуюся на шелковом китайском покрывале пустынницу. – А сколько лет тебе, Аяна?
– Что года для таких как мы, повелитель? Ты молод и наивен, меришь все по опыту своей людской жизни. Двадцать два века мне будет через половину века, если тебе это интересно. – Пэри чуть повернулась, изогнувшись. Вот никогда бы и ни за что бы не дал этому созданию тысячелетия с лишним.
– Не думай о секундах свысока, красавица. – Я чуть шлепнул по упругой тысячелетней попе. – Что ты говорила о своих сестрах?
– Вдоль этих рек живут еще три мои сестры. Нас осталось очень мало, господин. И они тоже будут рады твоему покровительству. Мы сильные, послушные. Много знаем и много умеем, господин. Мы не будем тебе надоедать. Появимся, когда призовешь.
– А они будут согласны? – Ай, пошла такая пьянка, режь последний огурец. Создания, сумевшие прорваться через века, стоят общения. Меня распнут историки, если узнают, что я упустил такой шанс.
– Я спрошу их, повелитель. – Аяна встала на колени, и, сложив руки на груди, поклонилась.
– Хорошо. А пока – ты Македонского видела? И Спитамена? И вообще, как у тебя с памятью? – Два следующих дня я слушал рассказы о походе великого македонца по этим землям. Вот кажется, Аяна тогда была совсем юной, молоденькой согдианкой. Сопливая тринадцатилетка. Да, по тем временам девица на выданье. Но от этого она взрослее не становилась, много ли она могла видеть и тем более понимать? Но рассказывает так, что я сижу, развесив уши и открыв рот. Как будто сам там побывал и все это вижу. Вижу, как полыхает родной поселок Аяны, и как она, сбежав в пустыню от объятого пламенем поселения, каким‑то образом переродилась в ту особу, что я сейчас держу на коленях и прижимаю к себе с немалым удовольствием. И дело не только в совершенном теле, сколько в знаниях и опыте, уме и легком характере. С другой стороны, попробуй проживи столько букой. Хотя, из черепушек, которые остались за этой особой, точно курган можно сложить, я в этом уверен. Интересную я себе подчиненную подобрал. И если сестры ее согласятся – и их подберу. Как говорил товарищ Сталин – кадры решают все! И вопрос, будет ли он здесь такое говорить? И родится ли вообще?
– Так, с тобой все здорово‑ладно? – проверив капсулы с детворой, я присел на айван, где скромненько притулилась пустынница и завороженно перебирает жемчуг. Реально завороженно, как я ей вручил основательную чашку с собранным мною с горной и очень чистой речки урожаем, так уже часа четыре пересчитывает, перекладывает, пересматривает. Похоже, не зря говорят, что пэри можно отвлечь, коль пригоршню бусинок кинуть. – Эй!
Я резко хлопнул в ладоши. Аяна подпрыгнула, растерянно заморгала, потом глянула на руки в чашке и смущенно спрятала их за спину.
– Так, без меня не трогать. А то зависаешь, как старый процессор. – Я забрал чашку и поставил ее наверх, на полку. – Тебе нужно быть в своих владениях? Или постоянно не обязательно?
– Я вообще могу раз в столетие там появляться. Пустыня сложно меняется. – Очаровательно улыбнулась кум‑пэриси. – Если вы не против, я тут огляжусь, пробегусь. И присмотрю за этой девочкой заодно, для нее много лучше будет, если ее еще и женщина встретит.
– Отлично, я тебя именно об этом и хотел попросить. – Да, моя власть над пэри близка к абсолюту. Но нужно ли это мне? Взаимное сотрудничество намного лучше, ибо все, что делается ей на пользу, в конечном итоге принесет пользу мне. – Я на пару суток отлучусь. А пока – надень это.
И я протянул пустыннице простую и скромную розовую жемчужинку, диаметром около дюйма, надетую на толстую шелковую с золотом нить.
Чудесное создание только глянуло на нее, повернулось ко мне спиной и приподняло роскошные волосы руками, обнажая тонкую шею. Заигрывает, однако. Женщина она всегда женщина, даже если ей двадцать два века. И еще показывает свою покорность.
Завязав на шее прочный узел, я повернул пэри, поправил жемчужину, чтобы она находилась ровнехонько во впадинке меж грудями.
– Это моя попытка артефактостроения, Аяна. Функций две – можешь меня дозваться, и отвод глаз. Отвод простейший, но достаточно эффективный. Всем будет казаться, что ты на пару шагов дальше, чем есть на самом деле. И поймать много сложнее, и из ружья попасть уже очень сложно, почти невозможно, разве стрелок чудовищно косоглаз и криворук. Позвать тоже просто – рукой сожми и мысленно меня кликни. Ты очень сильная, меня верст на пятьсот дозовешься. А если на берегу ручья или реки, то и тысячи на полторы.
– Спасибо, повелитель. – Глаза пэри полыхнули оранжевым.
– На здоровье. Я побежал, не скучай тут. И тигров мне не разгони. – В следующий миг я уже мчал по Сырдарье. Нужно заскочить к евреечкам, потискать их как следует, пока мы не расстались. Судя по всему, дело идет к этому. Сначала меня испугались, но заинтересовались. Потом отдались и наслаждались. А вот когда я содомита с присными ушатал – ужаснулись. И судя по всему, будут бояться все сильнее. Так что пока страх просто придает пикантности ночным кувырканиям, но скоро будет вязать язык и руки. Или наоборот, развяжет и то и другое, а мозги выключит. Не стоит до такого доводить. Нужно исчезнуть вовремя, оставив женщинам после себя сладостные воспоминания, чтобы порой ночами с бьющимся сердцем просыпались.
Ну и забрать нужно то, что мне должна была купить Рахиль. Дамочка крайне деловая, наверняка уже все сторговано и упаковано.
Собственно, именно так и оказалось. Рахиль купила мне несколько комплектов одежды (и дорогой новой, и добротной, но чуть подержанной); обувь; по ее заказу были изготовлены ножны и рукоять для шамшира, а также добротная подвесная для него, кожаный пояс с парными кобурами для револьверов и разгрузка с кобурами для хаудахов. Стальной шлем‑мисюрка с кольчужным подвесом, чтобы шею и плечи прикрывал, добротная бригантина с кольчужными рукавами по локоть. К моему удивлению, нашлось даже седло западно‑американского типа, с высокой лукой и чехлом для винтовки. Шелковое белье; всякие мелочи, вроде опасной бритвы или круглой фляги. Книги, карты, подшивки газет и журналов. Порох и пули для пистолетов и винтовок.
Все было уложено в небольшую лодочку около пирса, кроме комплекта новой одежды и обуви. Которые я сейчас примерял, крутясь около высокого зеркала в комнате Рахиль. Означенная дама и Марьям с глубоко скрытым волнением наблюдали за мной.
– Вроде как отменно. Что скажете, дамы? – Из зеркала на меня смотрел крепкий мужик лет сорока, в белой бумажной, как здесь говорят, сорочке, синих шароварах, синих же сафьяновых сапогах, подпоясанный синим с золотой нитью платком. Голова прикрыта скромной тюбетейкой тисненой кожи, с шитыми золотом узорами орнамента.
– Вы очень красивы, господин. – Практически хором ответили обе дамы. Репетировали, что ль?
– Отлично. Я доволен. А теперь, будьте добры, скажите мне – что вас так тревожит? – Я уселся на прикрытый курпачой айван.
Дамы переглянулись, и Рахиль, набравшись смелости, попросила:
– Отпустите нас, господин. Мы без ума от вас, но мы игрушки в ваших руках. Вы очень могущественны. Что для вас две женщины? Так, изящные скорлупки, сломаете незаметно. Вам будет в лучшем случае грустно, а нам будет больно. Или вообще ничего не будет. У меня две дочери, господин, родичи, которые живут со мной, слуги. Вы сумели напугать нашу общину, а испуганный человек опасен. Пока никто не знает о ваших посещениях, но не ошибается только бог.
– Господин, вы сказали, что любите свободу и ненавидите рабство. Но мы смиренно просим вас именно о свободе. Мы не можем отказать вам, вы сильнее всего, что мы знаем – и этим делаете нас рабынями. Увы, господин, вы этого не заметили, но это так. – Марьям подняла на меня глаза. На ресницах слезы, по щеке слезинка катится. Или на самом деле настолько сложный выбор, или величайшая актриса в ней спит. Хотя… это мне все таким легким кажется. Кошке‑то игрушки, а мышке слезки.
– Я сам хотел вам это предложить. Оставаясь с вами, я подвергаю вас опасности. Вы обе правы, девочки. Но сегодня – ночь наша. Вы обе будете помнить меня всю жизнь, красавицы! – И я легко поднял обеих женщин в воздух, ухватив их руками под весьма фигуристые нижние девяносто с лишком, и пару раз повернулся на месте, заставив дам взвизгнуть и прижаться ко мне. – Все, что нам нужно сейчас – это немного любви.
Видимо, осознание того, что жутко‑страшный (но очень привлекательный) водяной дух не собирается их кабалить, раскрепостило дам, и мы выдали такого жара, что записи нашей групповушки не стыдно было бы на серьезный порноресурс выложить. Я настолько впечатлился этой групповушкой, что думал о ней даже пробираясь по арыкам Коканда. Еще б раздваиваться научиться, с сохранением сознания и осязания. Но это уже высший пилотаж, и я не уверен, что он мне станет доступен иначе, кроме как в иллюзиях. А так неплохо б, восмикрылый семичлен, бва‑ха‑ха…
От моего демонического смеха в канал упал задремавший было стражник. Учитывая, что он был в кольчуге и при сабле – сразу на дно пошел, камнем. Но настрой у меня до сих пор добрейший, потому выдал ему пинка, от чего служивый вылетел на берег. Как раз в подбегавших к берегу для его спасения сослуживцев. Блин, бедные ребята, синяков насажали. Ничего. Лечение грязью полезно, и потому на десяток ханской стражи вылетело тонны полторы жидкого ила. А нечего каналы загаживать. Суматоха вышла знатная, прибывшая на помощь дежурная полусотня долго носилась с зажженными факелами по городским улочкам, ища нарушителей. Под горячую руку попали несколько грабителей, которых основательно побили древками копий.
А довольный я неторопливо рулил на лодочке, бултыхая ногами в воде. Пара озорных полутораметровых щук пытались ласково откусить мне пальцы, но были биты мною по головам, и выкинуты на берег, как раз к ночующим под камышовыми навесами бродягам. О, а это что за знакомая морда? И такая грустная?
– Что не спится? – Я остановился около грустно сидящего на камне знакомого дервиша.
– Спина болит. – Пожаловался тот. – Я рассказал все, что вы сказали. Но мне не поверили, а казий приказал, с согласия муфтия, дать мне десять палок. Хорошо хоть флягу не отобрали. Пусть еды нет, но ваша вода позволяет не чувствовать себя голодным.
– Хм… – Я внимательно поглядел на бедолагу. Высокий, жилистый. В изношенных, но свежевыстиранных шмотках. Ногти на руках и ногах грубо, но обрезаны. Волос чистый. Глаза ясные, умные, хитрые. – Имя у тебя‑то есть?
– Давненько мое имя не спрашивали. – Усмехнулся резко прибавивший в возрасте дервиш. Так‑то он мне казался лет на сорок, но сейчас я вижу, что ему не меньше шестидесяти, серьезный возраст по нынешним временам. – Отец назвал меня Ёркин.
– Яркий, значит. И наверняка ходжа. А скажи мне, Ёркин‑Ходжа, не хочешь ли ты помочь водяному? У меня скоро проснется сув‑пэри, девица молодая, неумелая и глупая, но при этом необычайно сильная и невоздержанная в поступках своих. А у меня в помощницах только кум‑пэри. Очень тебя прошу! – Вот пришло мне в голову, что Хилола должна с большим почтением относиться к дервишам. Это ей отец с матерью вколотили, правда, с целым набором ограничений. Дервиши, они люди простые. Берут все, что плохо лежит – хлеб, яйца, честь девичью…
Глаза у болезного хаджи стали как медные монеты размером. И особо не раздумывая, тот подхватил крохотный узелок и шагнул мне в лодку, скромно усевшись на кормовую банку.
– Есть, наверное, хочешь? – Я хмыкнул на раздавшиеся из желудка дервиша трели. – Сейчас будем проходить мимо пекарни, купишь лепешек. Держи, купишь на все. Пустынница хлебушка тоже не прочь отведать. – И я кинул дервишу большую серебряную монету, которую тот поймал очень и очень ловко.
После лавки с хлебом я велел дервишу держаться покрепче и «дал газу», прикрыв нас отводом глаз. Надо было видеть ошалелые глаза святого бродяги, когда тот осознал, с какой именно скоростью мы летим. И это я особо не разгонялся, опыта по удержанию лодки на гребне цунами у меня нет как такового, потому не больше полусотни километров бежим. Но такая скорость здесь и сейчас – за гранью понимания большинства людей. Но даже с такой скоростью нам идти около восьми часов, а человеческое тело имеет предел возможностей. И потому я встал на дневку в длинном, глухом заливчике.
– Нехорошее место, суви‑аджар. Очень нехорошее, – поежился дервиш, оглядываясь вокруг.
В этом я с ним был согласен. Зря я сюда свернул. И как я пропустил этот ерик при прошлой разведке? Чуть дальше вверх была небольшая заболоченная старица. Узбоем это озерцо не назовешь, этот кус старого русла уже совершенно непроточен.
– Смотри, суви‑аджар. – Дервиш ткнул пальцем в старый, полуобвалившийся мазар. – Надо уходить отсюда, здесь немертвая ведьма живет.
– Э, нет, дервиш. Здесь моя река, значит, за берега я тоже отвечаю. Сиди здесь, не вздумай лезть на берег без моего разрешения. – И я ступил на воду. Со стороны наверняка смотрелось эпично, как я по водной глади шел. И чем ближе я подходил к берегу, тем сильнее чувствовалась чернота. Темная, глухая ненависть ко всему, и к жизни и к смерти, вообще ко всему сущему.
Рисковать я не стал, я не Рэмбо и не Терминатор. А потому просто ударил небольшим цунами по развалинам. Кто б там не сидел, такое ему точно не понравится. И угадал – с яростным ревом‑визгом из уже полностью разрушенного мазара вылетело нечто. Ну, для простого человека это умертвие (не зря ее немертвой ведьмой дервиш назвал) двигалось настолько стремительно, что кроме смазанной полосы он бы и не увидел ничего. А для меня – жуткая, ну совершенно неэстетичная картина. Ибо, по моему скромному мнению, даже нелюдь должна быть совершенна. Впрочем, похоже, к нежити это не относится. Грязная, сухая, с лохмами вместо волос, с обломанными когтями и гнилыми зубами старуха в обрывках‑лохмотьях. На шее, кстати, висит такой же золотой амулет, какие я подобрал с останков орков, после того как поглотил их души.
Пробитая сразу пятью ледяными копьями нежить стала похожа на кошмар энтомолога. А я принялся поглощать силу этого недоразумения. Аккуратно высосав ее до донышка, я подкинул пригоршню серебра, и разогнав ее до пятисот метров в секунду (зря я что ль телекинез осваивал), прошил нежить импровизированной серебряной картечью. Не собираюсь я эту не‑жизнь поглощать, у меня от ее силы изжога, а от остального банально вывернет наизнанку. А блюющий водяной бедствие для окрестностей. Короткий взвизг, и на землю рушится сухой ссохшийся костяк с кое‑где сохранившейся истлевшей кожей. То, что осталось от души этого несчастья, ушло, исчезло. При этом я ощутимо услышал, как кто‑то негромко хмыкнул. Интересно, кто это меня своим вниманием почтил?
Долго задерживаться здесь я не стал. Короткий осмотр показал кучу дробленых костей. Всех подряд – людей, зверей, птиц, рыб. Все было пожрано, грубо, яростно. Эта кучу была свалена в небольшой овраг за мазаром, и даже ворон и чаек поблизости не было. Да что там – мух поблизости от нее не видать, только тяжкий смрад стоит от мертвечины.
– Похоронить бы. По‑людски. – Дервиш стоял около меня, и смотрел на то, что осталось от когда‑то живых существ. Нет, и люди, и звери, и рыбы пожирают друг друга только в путь, но вот все едино, как‑то чище к этому относятся. А тут, даже смерти нормальной нет. Ибо смерть, это начало нового, погибший дает жизнь выжившему, это извечный закон. Здесь же просто уничтожение за ради уничтожения. Ну, и потехи еще, но очень дурной. Даже всякие адепты приносят жертвы ради чего‑то или кого‑то, а тут просто, ради того, чтобы кто‑то не жил. – А то отсюда такое может выйти…
– Ты прав, Ёркин‑ходжа. – Я кивнул, сосредоточился. В здешних местах нефти практически нет, но кой‑где встречается. Вот из такой линзы я и потянул ручеек земляного масла, густого, почти сплошь битум и мазут. Но для таких целей пойдет. А то я хоть с огнем и дружу, но все‑таки это мой антипод. Такого пламени, чтобы вычистить этот овраг я выдать не смогу. А водой – просто времени нет, тут надо все основательно промыть. Это не просто смыть в старицу надо, это еще саму старицу и останки водой и песочком чистить и чистить, долгая работа, муторная. Нет, этот кусочек Дарьи я просто так не брошу, я здесь десятка три родников оживил, перенаправил в старицу, но это по сравнению с упокоением такого количества погибших мелочь.
Накачав половину оврага нефтью, я поджег ее ударом молнии. И следующим ударом спек в сплошной блок развалины. Нечего в нем делать, даже если они битком завалены сокровищами. Мне времени нет разбираться (да и неохота, ковыряться в прахе удовольствие ниже среднего), а простым мародерам тут делать нечего. Подумав, я еще несколько раз ошарашил молниями в разгорающийся овраг. Нагнал температуры, так сказать.
Проходя мимо неопрятным хламом валяющегося умертвия, я подцепил золотой медальон, и, обернув полотняшкой, бросил в лодку. Погляжу вечерком этим или следующим, похоже, именно этот медальон не давал сдохнуть твари. Лютой злобы у нее, похоже, у самой хватало, а вот источник не‑жизни как раз эта блестяшка. Саму дохлую тварь пинком сбросил в старицу. Нечего ей в общей могиле с жертвами делать. Пусть косточки раки обожрут с улитками, наверное не отравятся.
Овраг уверенно разгорался, в небо поднимались черные клубы нефтяного дыма. Языки пламени взлетали метров на полсотни, иногда поджигая сажу в клубах дыма. Тогда всполохи поднимались на пару сотен метров. Красивое зрелище, жуткое.
Дервиш негромко читал суры, перебирая простые деревянные четки. Даже здесь, в сотне метров от костра, становилось нестерпимо жарко.
– Пошли, Ёркин‑ходжа, а то зажаришься. Отдохнули, так сказать. – Я подождал, пока дервиш не усядется в лодку, и шагнул в воду. Проверить надо много, лично. Ибо хочешь сделать хорошо – делай сам. Или контролируй сам. А у меня пока даже помощников нет. И еще – эта ведьма, она ведь явно с реки жизнь тянула. Как такое возможно? Здесь вода мертвая, если так сказать можно. Лодка с дервишем уже вышла из ерика, соединяющего старицу и Дарью, а я все еще изучал обнаруженный мною силовой барьер. Дурная штука, убивающая всю живность в воде, что из основной реки заходит. Заодно нашел лодку этой твари, притопленную в ерике. Хотел было стереть ее в труху, но передумал. В лодке кой‑какой хабар оказался, да и сама лодка вполне себе нормальный небольшой каюк оказалась. Пригодится. У себя на базе вычищу, ухожу, послужит еще. Вон, дервишу какой‑никакой, но транспорт нужен будет. Так что я привязал найденыша к своей лодке. Борт к борту. Иначе никак, оборвет любой швартов из‑за разницы скоростей. Моя‑то лодочка относительно волны неподвижна, а этот каюк будет болтаться сзади на скорости в полсотни км в час. Около двадцати семи узлов по‑морскому, между прочим. И будет тормозить, рвать конопляный линь. Или как там, пеньковый? Не суть важно, но такого издевательства ни одна здешняя веревка долго не выдержит. Да и утлые швартовные приспособления тоже.
Все это время дервиш сидел на корме и смотрел на клубы дыма над старицей. Да и не только он, пара проходящих мимо грузовых каюков притормозили, и их экипажи и пассажиры тоже пялятся на огненное погребение. Нас‑то за отводом глаз не видать, зато черный столб дыма видно будет за сотню верст, и еще долгонько. И бог с ним, пускай пялятся, помешать‑то не смогут. Скорее всего, кого‑либо нелегкая потащит проверить, ну и пусть. Барьер я уже снял, косточки в овраге сгорят дотла, мазар практически в монолит спекло. Пускай интересуются, на то они и люди.
