Владимир Стрельцов
Трупный синод
Эпизод 20.
1651-й год с даты основания Рима, 11-й год правления базилевса Льва Мудрого, 6-й год правления франкского императора Ламберта (июль-август 897 года от Рождества Христова)
После небольшой отлучки охотно возвращаемся в Рим, в Город Льва, в резиденцию папы римского, и находим в зале для приема гостей очаровательную красавицу Теодору, активно обхаживающую папу Стефана, пребывавшего по обычаю последнего времени в мрачнейшем расположении духа. Папская аудиенция длилась уже полчаса и затронула огромную массу тем – от новых интриг вокруг византийского трона, которые были рассказаны Теофилактам их последними гостями-соотечественниками, прибывшими на днях в Порто, до состояния нравственности на окраинах Рима и в пригородах. Папа внимательно слушал беспрерывно журчащую речь Теодоры, ожидая, когда она, наконец, прояснит цель своего визита. Напрягая слух, он одновременно зорко следил за этой опасной женщиной, ибо лучше других знал о судьбе своего несчастного предшественника. Обстоятельства смерти папы Бонифация оставались для него тайной, но в том, что это было делом рук Теодоры он нисколько не сомневался, так же как и не было сомнений, что при этом не обошлось без каких-то таинственных ядов, принесенных этой горгоной. Поэтому, едва Теодора, шурша платьями и распространяя вокруг себя тонкий аромат благовоний, появилась в дверях, Стефан немедленно и даже с истеричными нотками в голосе кликнул кого-то из слуг якобы в услужение. Появившийся в дверях кубикуларий Евстафий был далеко не самым желанным для Стефана свидетелем аудиенции. Стефан не любил его и ждал, когда поправится его верный постельничий Адриан, чтобы убрать с глаз долой этого показного святошу, каковых он после Трупного синода просто на дух не переносил, считая их всех слащавыми лицемерами. Тем не менее, это было все же лучше, чем остаться с Теодорой наедине. Теодора легко поняла мотивы папы и от этого ее прекрасные, чуть пухлые губы змеились в издевательской улыбке.
Когда папа начал демонстрировать признаки нетерпения, Теодора ринулась в атаку. Цель ее тут же прояснилась – прошло уже больше года с того момента, когда семья Теофилактов помогла папе Стефану взойти на трон. Все это время они оставались верными помощниками папскому престолу, избавив Рим от германцев и организовав порядок во время Трупного синода. Меж тем благодарность Стефана была, на их взгляд, более чем скромной – Теофилакту было пожаловано звание главы римской милиции, тогда как византийская семья откровенно рассчитывала на титул и землю. Разочарование все больше охватывало Теодору и ее мужа, тем более, что неприятная для нее заноза Агельтруда вдруг оказалась куда более щедрой, пожаловав титул графа Камерино их другу Альбериху. Теофилакты чертыхались, полагая, что поставили не на ту карту – время шло, а папа Стефан не только не платил по долгам, но и тихонечко отодвигал от своего престола эту опасную семейку. Суд над Формозом окончательно сформировал отношение Стефана к Теодоре – он запомнил всех, кто не принял участие в этом жутком процессе или поспешил минимально засветиться в нем, поэтому в некоторую опалу попал даже блистательный граф Адальберт.
Выслушав Теодору, чей вишневый ротик, наконец, на некоторое время захлопнулся, папа Стефан уверил гречанку, что обладает хорошей памятью и чтит заслуги своих единомышленников, что не задерживает с должным воздаянием сынам своим за оказанные ему услуги и что воздаяние его всегда являлось соответствующим произведенным хлопотам. Аминь.
Теодора, все так же мило улыбаясь, но с сердцем полным желчи, поспешно удалилась. Стефан с облегчением вздохнул и велел кубикуларию убираться прочь.
Вечером того же дня Теодора рассказала об аудиенции своему мужу. Теофилакт был не очень доволен самостоятельными хлопотами своей жены – по его мнению, он должен был обратиться к папе сам. Во всем прочем разногласий не было, сегодняшний разговор отчетливо подтвердил, что Святой престол, со Стефаном во главе, практически исчерпал свой потенциал для карьерного роста Теофилактов, а, следовательно, нужно искать новые возможности и союзы.
И все же у Теодоры еще теплилась надежда получить новые дивиденды от папы. В одном из своих очередных нежных свиданий с Адальбертом Тосканским (а она дальновидно решила покамест не гнать его от себя), улучив момент, когда граф на некоторое время отвлекся от ее тела, она предложила:
– Милый друг, буду с тобой откровенна. Мне кажется, что у нас есть возможность вновь вернуть к себе расположение епископа Рима, обелить вас в глазах горожан, удрученных зрелищем Трупного синода, и … усилить свои позиции не только в Риме, но и в Италии.
– Говори, любовь моя.
– Латеранский дворец, со времени обрушения в нем кровли в дни страшного синода, отныне пребывает в полном запустении. Место служения пап на протяжении пяти веков, место их жительства теперь пусто. Стефан после суда над Формозом ни разу не посетил главную христианскую церковь мира.
– Да-да, и ничего, решительно ничего не делается для его восстановления.
– Стефан скуп, а еще более суеверен, отсюда его страх перед Латераном и боязнь его посетить. Что если вы, мой милый друг, возьметесь восстановить Латеран?
Адальберт задумался. Конечно, предложенное дело было весьма затратным. Теодоре легко говорить, все бремя расходов ляжет на него, она же будет только весело стричь купоны. С другой стороны, выгоды от реставрации Латерана, озвученные Теодорой, сулили отличные перспективы. Римляне народ благодарный и набожный, и, если состоится возвращение понтифика в его историческую обитель, то все это свяжут именно с ним, Адальбертом. И вновь восстановятся добрые отношения с папой. Черт побери, до чего же умна эта ласковая кошечка!
Уже спустя сутки Адальберт заспешил к Ватиканскому холму. Папа Стефан был рад его видеть. Не проходило и дня после Трупного синода, чтобы Стефан, с горечью в сердце, не получал прямых или косвенных свидетельств осуждения своих деяний кем-либо из знати, служителей церкви, горожан. По-прежнему сравнительно немного римлян посещали его мессы, предпочитая причащаться к Телу и Крови Христа в других церквях Рима или его пригородах. И надо ли говорить, что этим активно пользовались проклятые формозианцы, к чьим словам Рим прислушивался уже более, чем к словам наместника Святого Петра!
И тут, наконец, такой подарок! Вернулся великолепнейший граф Адальберт, пожалуй, самый ценный из прежде покинувших папу сторонников. И наплевать на злые языки, которые будут стараться видеть в приязни папы один лишь меркантильный расчет на тосканские финансы.
Адальберт изложил суть дела. Стефан внутренне не проявил сильного восторга. С момента обрушения Латерана он не мог побороть в душе некий страх и нелюбовь к бездушному зданию, которое, так же, как и большинство римлян, осудило процесс над Формозом и однозначно дало ему это понять. За время прошедшее с февраля, он не единожды оказывался во время церковных процессий поблизости от Латеранского дворца, но всякий раз упорно отказывался от его посещения. И это, надо сказать, добавляло неудовольствия в отношении римлян к своему понтифику.
Однако, веских доводов против реставрации Латерана силами Тосканской марки Стефан, конечно же, не нашел. Ему ничего не оставалось, как высокопарно поблагодарить Адальберта за его рвение перед Церковью Христа:
– Поистине, маркиз Адальберт, Дух Господень создал свою обитель в вашем источающем мед сердце, когда вы прилагаете старания своими благими намерениями направить к добру наши мысли и чувства105. Благословляю вас, сын мой, на это великое дело! Ваше имя будет прославлено в веках, вы предстанете перед судом Господа нашего с чистой и спокойной душой!
Обязательно надо сказать, что у этих двух аудиенций в Ватикане, которых удостоились Теодора и Адальберт, была одна общая деталь, разумеется, помимо того, что их инициатором была прелестница-гречанка. Во время аудиенции Адальберта подле папы вновь находился кубикуларий Евстафий, который, под впечатлением Трупного синода, с недавних пор примкнул к формозианской партии и к настоящему моменту стал ее глазами и ушами возле Святого престола, который, как считал Евстафий, был осквернен восседанием на нем разорителя могил Стефана.
Получив сообщение о разговоре папы римского с Теодорой, священники Романо Марин, Теодор и Иоанн с удовлетворением пришли к выводу, что в потенциале теперь возможно и полезно будет привлечь на свою сторону главу римской милиции. Теофилакт пользовался уважением римлян, исправно неся гарнизонную службу, а то, как он толково расправился с германцем Фароальдом, заставляло многих искать с ним дружбы. Более настороженное отношение к себе вызывала его жена, но смиренные служители Церкви находили себе объяснение в том, что ей Господом была дарована чрезмерно вызывающая внешность.
В итоге их преподобия стали активно искать выход к Теофилактам, даже не подозревая, что с противоположной стороны начала вестись аналогичная работа. Как и полагается в таких случаях, мечты обеих сторон скоро осуществились – священники посетили дом Теофилактов и были приятно поражены радушием хозяина и благочестием хозяйки, подарившей им для изучения манускрипты с сочинениями Фотия и частичку мощей святого Анастасия Персиянина106.
Что же касается известия о предстоящей реконструкции Латеранского дворца, то, сколь ни были благопристойны три священника, эта новость, напротив, повергла их в уныние. До сего дня они умело подогревали недовольство толпы отсутствием Стефана в Латеране и запустением главной церкви мира, теперь же их лишали весомого козыря в борьбе со сполетской партией. Новость о намерении Стефана вернуться в Латеран заставила самого деятельного из них – отца Теодора – начать ускорять события.
Душным вечером 4 августа 897 года в дом Теофилакта прибыл кардинал Теодор. Его визит был неожидан, хозяева уже собирались гасить факелы в доме, когда препозит107 объявил о приезде кардинала. Хозяева распорядились немедленно принять гостя и уже собирались по традиции организовать стол, но Теодор высказал просьбу остаться с Теофилактом с глазу на глаз. Теодоре, многие качества которой выходили за обычные границы, а любопытство было как раз одним из таких ее качеств, оставалось только поджать губки и с нетерпеливой досадой дожидаться мужа.
Тот явился в семейные покои уже минут через пятнадцать. Пожав плечами, он рассказал жене, что кардинал попросил его дать разрешение на въезд в Рим шестерым пунийцам – пятерым мужчинам и одной женщине. Якобы для ведения строительных работ в его доме. Но при этом он настоятельно просил обеспечить инкогнито прибывающим.
– Почему? – вопрошала Теодора
– Говорил, что это выдающиеся мастера своего дела, они виртуозные резчики по камню, каких сейчас не сыскать, а для пунийцев, пусть и без запинки говорящих на латыни, как известно, существует особый режим въезда и его утверждает сам префект. Они должны прибыть уже послезавтра.
– И что ты ему ответил?
– Что я дам ответ утром.
Теодора молчала. В ее прелестной голове шел внушительный мозговой процесс.
– Пунийцы в городе – вещь сама по себе довольно опасная. А что намечается в Риме в ближайшие дни?
– Совершенно ничего примечательного. Ни праздников, ни шествий. Насколько мне известно, Стефан никаких гостей не ждет, поэтому даже решил в субботу побороть свои страхи и отправиться взглянуть на Латеран, чтобы приступить, наконец, к его ремонту. Говорят, деньги на это ссудил наш друг Адальберт.
Глаза Теодоры на мгновение сверкнули. Спустя секунду, обдумав то, что ей должно сказать мужу, Теодора произнесла:
– Ну, раз ничего примечательного не предстоит, стало быть, и риск незначителен. Зато Теодор и формозианцы нам будут благодарны. Думаю, дай им согласие, дорогой. А если переживаешь, то не будет лишним за этими сарацинами и проследить, но только крайне умело.
Теофилакт согласно кивнул и приятно улыбнулся, пообещав жене, что она сегодня еще не скоро уснет.
Эпизод 21.
1651-й год с даты основания Рима, 11-й год правления базилевса Льва Мудрого, 6-й год правления франкского императора Ламберта (9 августа 89
7 года от Рождества Христова)
Вне всякого сомнения, что каждый из вас, обратившись в памяти к своим детским и юношеским годам, без труда может вспомнить частые приступы суеверной мнительности, атаковавшие тогда вашу неокрепшую душу. Перед глазами, вызывая волны запоздалого смущения, в тот же час замелькают стыдливые эпизоды жизни, когда вас обуревали различные страхи перед непонятными или отчего-то неприятными вещами. Кто из нас, положа руку на сердце, может сказать, что в детстве никогда не боялся темных комнат своего дома, старых, всегда страшно скрипучих чердаков и пахнущих плесенью подвалов? Кого не охватывал трепет, когда ему приходилось поздней ночью пробираться по темным безлюдным улочкам своего родного города, особенно если эти улочки пользовались дурной славой из-за людей их населяющих, или может быть когда-то населявших? И ведь далеко не каждый взрослый, полный сил, здоровья и ясного рассудка, может запросто и без трепета пройти поздним вечером рядом со старым кладбищем, не прислушиваясь к странным шорохам, почему-то всегда от него исходящим. Да, человек, по мере взросления и накопления знаний и опыта, начинает успешно бороться со всеми этими фобиями детского возраста, однако до конца их мало кто изживает, и одна мысль о том, что вот сегодня, вот сейчас тебе надо будет пройти мимо очень странного и когда-то до икоты и мурашек напугавшего места, способна внести в душу тоскливое смятение и липкий страх. Ну как минимум, для самых отважных из нас, – значительно подпортить настроение.
А теперь представьте, что вы живете в век суеверий и тотального невежества, в то время, когда всем людям общества, от бездомного оборванца до коронованных особ, внушался страх перед гневом Всевышнего, когда основной ипостасью Бога, проповедуемой Церковью, являлась не любовь Отца к своим скорее бестолковым, чем действительно беспутным, детям, а Бог-судья, Бог-палач, неумолимо карающий изначально грешные создания за одни только робкие мысли о суетном! Добавьте к этому и успешную борьбу Церкви против естественных наук, способных предложить человеку альтернативную картину устройства мира, и тогда вам в какой-то мере будет понятно, с каким тяжеленным камнем на душе, отправлялся епископ Рима Стефан Шестой в свою поездку к разрушенному Латеранскому дворцу. Все естество папы, его тело и мозг, сопротивлялись этой поездке и приходили в трепет от одной только мысли о ней. Но, увы! Очень часто приходится выполнять вещи, лично тебе весьма неприятные и пускаться в авантюры, от которых не ждешь ровным счетом ничего хорошего.
Папа, как мог, под любыми предлогами, откладывал эту поездку. Но к субботе 9 августа арсенал отговорок оказался исчерпан, и Стефан таки решился. Все утро он наивно желал, чтобы какая-нибудь природная стихия помешала задуманному. Но ни дождя, ни ветра в этот день не было, и даже жара, иногда столь убийственная в Риме в этот период, как назло спала. Тем не менее, именно под предлогом несуществующей жары, папа затянул свой выезд в Латеран почти до вечера.
Решение Стефана о начале реставрации Латеранской базилики до этого дня огласке предано не было. А зря. Случись это, и Стефан, вероятно, вновь услышал бы на протяжении своей дороги приветственный клич римлян и заезжих паломников. Но Стефан сознательно возжелал взять в этом деле паузу, пока самостоятельно не увидит масштабы разрушения и величину предстоящих затрат. Поэтому о целях папы знало только его ближайшее окружение и появление на улицах Рима папской процессии вызвало весьма слабый отклик у случайно повстречавших ее горожан.
В течение следующего часа папские носилки мерно проследовали мимо величественных развалин Форума и Колизея, после чего по традиции последних сорока лет свернули влево от дороги, ведущей к базилике Святого Климента, самому короткому пути к Латеранскому дворцу. Да, уже более сорока лет епископы Рима избегают этой дороги в своих поездках и еще много веков будут избегать, страшась пройти мимо того места, где бешеная толпа растерзала Иоанну Английскую и ее только что родившегося ребенка.
Стефан, при виде базилики Святого Климента, зашептал покаянную молитву и перекрестился не менее десятка раз. Воспоминания об Иоанне были совсем необязательным и некстати появившимся довеском в, и без того отягощенной суеверными страстями, душе папы. Борьба с тяжелыми воспоминаниями продолжалась вплоть до того момента, когда показались колонны Латеранского дворца. Только тогда новый страх вытеснил из смятенной души Стефана все переживания от ранее содеянного.
Вылезая из носилок, понтифик почувствовал легкое головокружение и слабость в ногах. То ли от страха, то ли от того, что он с утра ничего не ел. Впрочем, потеря аппетита, нередкая у него в последнее время, также объяснялась расплодившимися фобиями. Тем не менее, Стефан, дабы явить своему сопровождению и малочисленной пастве образец твердости духа и спокойствия, приказал слугам остаться вне стен Латерана и в одиночку смело вошел в притвор церкви. Решиться войти в базилику без сопровождения было еще одним трудным и осознанным решением Стефана. С одной стороны, присутствие слуг могло подбодрить понтифика, с другой, папская челядь могла стать нежелательным свидетелем, если вдруг стены храма и их грозный Хозяин вновь проявят свой гнев.
Латеранский храм встретил его запахом запустения, привычного для любого покинутого дома, будь то светское жилье или дом молитвы. С момента обрушения в нем кровли, храм был взят под охрану, однако, учитывая масштаб сооружений в Латеране, замысловатые лабиринты коридоров, соединяющих базилику с дворцом, капеллой, баптистерием и прочими зданиями, отчаянные мародеры гостили здесь чуть ли не ежедневно. Часть сокровищ Золотой базилики, в первую очередь мощи, утварь и иконы, Стефан распорядился перенести в Ватикан, однако, вне всякого сомнения, улов грабителей, особенно сразу после Трупного синода, был существен, и Стефан, неторопливо шествуя по главному нефу, наблюдательным глазом подсчитывал убытки. Узкие окна ущерба не претерпели и были заставлены глухими ставнями, на мозаичных полах лежали балки обрушившейся кровли, все было покрыто приличным слоем пыли. Оглядев кровлю, Стефан пришел к грустному выводу о необходимости ее полного демонтажа. Однако фрески на стенах и статуи в нишах были целыми, все-таки выставленная охрана не зря ела свой хлеб.
Шаги папы отдавались гулким и печальным эхом в сводах собора. Душевное состояние Стефана, находившееся на звенящей грани срыва в момент, когда он переступал порог Латерана, постепенно приходило в норму. Страх понемногу растворялся, Небеса свой гнев ничем не проявляли, очевидно, довольствуясь ранее сотворенным. Тем не менее, Стефан молча, про себя, и заискивающим тоном разговаривал с Создателем, прося прощения за свои грехи и давая обеты один затратнее другого. Чтобы закрепить обещанное со своей стороны, папа решил взойти к алтарю и сотворить молитву.
Шепча покаянные слова, Стефан взглянул в сторону правого бокового нефа базилики. Именно там проходило судилище над покойным Формозом, за совершение которого Стефан теперь намеревался вымолить прощение. Там все оставалось нетронутым со времен Трупного синода, никто из милиции, никто из слуг папы не решился войти в пределы этого нефа. Поэтому Стефан со своего места видел оставленные неубранными скамьи для судей и знати, ковровая дорожка к выходу также оставалась на своем месте. Стефан переводил взгляд с одного предмета судилища на другой, радуясь, всякий раз, смелости и крепости своего духа, а также получая очередные доказательства того, что Небо смилостивилось над ним. Наконец, он нашел в себе силы взглянуть в сторону правой части трансепта. Именно там располагался трон, за который они с Сергием усадили мертвого Формоза. Там он сидел, в сутане епископа, распространяя вокруг себя гнилостный запах, и равнодушно внимал обвинениям в свой адрес со стороны верховных служителей Церкви Христа. Там он в конце суда получил знаменитый пинок ногой от Стефана, когда последний в гневе своем довел себя до исступления.
Трон по-прежнему стоял на месте. Но …. что-то заставило папу задержать на нем свой взгляд. Близорукий Стефан, как мог, напряг зрение и внезапно вскрикнул от ужаса. На троне кто-то сидел.
Поборов первую волну страха и даже слегка усмехнувшись своему видению, Стефан вновь присмотрелся к нише, но появившийся призрак отказывался исчезать. Не веря своим глазам, забыв про молитву, Стефан спустился с пресвитерия108 и начал, крадучись, между колоннами, пробираться к трону, чтобы все хорошо разглядеть и успокоить вновь проснувшиеся страхи. Но страхи возвращались к нему с удесятеренной силой, ибо Стефан с каждым своим взглядом в направлении трона, все более убеждался в том, что он действительно занят!
«Нет, не может быть. Этого не может быть, – мятущийся разум папы в момент просветления подсказал спасительную догадку, – Это чья-то жестокая шутка или попытка врагов меня испугать».
Он оказался уже вблизи трона. На троне сидел труп, облаченный в одежды епископа. По спине Стефана буквально заструился холодный пот, зубы его громко застучали, он тщетно пытался оторвать свой взгляд от мертвеца. Все его существо сжалось в ничтожный комок, когда почерневшие черты лица трупа пришли в движение, и раздался суровый возглас:
– Какое право ты имел судить меня, Стефан?
Голос совсем не походил на голос покойного папы Формоза, но Стефан уже ничего не соображал! Издав вопль ужаса, он бросился прочь к дверям базилики, заклиная Господа смилостивиться над ним и не подвергать душу его столь яростным терзаниям. Но испытания и не думали заканчиваться. Из-за колонн притвора навстречу ему внезапно вышел еще один человек – и снова в одежде римского папы. Он был невероятно высокого роста и в руке держал громадный обух.
– Не это ли ты ищешь, Стефан? – хрипло прошептал незнакомец, протягивая обух.
Стефан уже даже не мог кричать. Ноги его подогнулись, и он распластался на пыльных плитах храма. Разум его уже не мог читать связную молитву, он только нелепо отмахивался руками от невесть откуда взявшегося призрака Иоанна Восьмого!
– Ты хорошо помнишь тот день, Стефан?
Память его, повинуясь властному приказу призрака, сверкнувшей молнией переместила Стефана на пятнадцать лет назад, в пасмурный день 16 декабря 882 года, в примыкающий к базилике Латеранский дворец. Он увидел себя в компании еще нескольких священников и палатинов109 герцога Гвидо, входящих в покои Иоанна Восьмого. По всем прикидкам, папа к их приходу должен был быть уже мертв. Яд, искусно приготовленный каким-то африканцем, слугой племянника папы, был подмешан Иоанну в вино за утренней трапезой. На трапезе присутствовал и сам Стефан, и он хорошо помнил тот момент, когда папа Иоанн Восьмой жадно осушил кубок, в памяти Стефана навсегда остались рубиновые капли вина в уголках святейших губ. Одним жестом, одним криком мог тогда Стефан предотвратить неслыханное преступление в отношении наместника Петра. Но он промолчал, и спустя часы, входя в его покои, терзался мыслью, что именно он, единственный, помимо непосредственного отравителя и, дьявол его поджарь, папского племянника, теперь должен будет принять на себя смертный грех убийства. Однако судьба сжалилась над ним, если уместно говорить здесь о сожалении, и дозволила Стефану заметно расширить круг своей преступной компании. Войдя в покои папы, убийцы увидели, что тот еще жив. Ползая на полу, Иоанн упорно цеплялся за свою жизнь и отвратительным образом пытался очистить себе желудок, причем следы в покоях не оставляли сомнений, что пару раз ему это уже удалось. Глазами, полными отчаянья и гнева, встретил он вошедших, и поднял руку для совершения проклятия. Однако расторопнее всех оказался Ромуальд, препозит Гвидо Сполетского. Выхватив обух из рук одного из слуг, он расчетливым ударом размозжил несчастному Иоанну голову, совершив первое в истории папства убийство верховного иерарха католической церкви. Первое, если не считать папессу Иоанну.
Все это смерчем пронеслось в голове Стефана, внеся опустошительные разрушения в его разум. Фигура призрака приблизилась к нему, медленно занося обух вверх. Стефан, собрав остатки сил, вскочил, проявив несвойственную для себя и своего возраста прыть. Путь к воротам Латерана теперь был отрезан, но инстинкт самосохранения подсказал ему единственный выход – бежать через сад!
Для этого ему пришлось пробежать по главному нефу в опасной близости от вновь ожившего трупа Формоза. Проносясь мимо, он увидел, что трон снова пуст, но за троном угрожающе высилась чья-то тень. Спустя мгновения он уже очутился в саду, периметр которого ограждался старинной галереей. Запасной выход на спасительную площадь находился в противоположном углу портика. Стефан ринулся между колонн. Душа его нашла в себе для этого последний резерв сил.
Внезапно от колонн отделилась фигура в белом. Новое появившееся лицо в этом страшном спектакле было женщиной, держащей в руках какой-то сверток. Стефан остолбенел, обострившаяся до предела интуиция подсказала ему, что самое страшное испытание еще впереди.
– Хочешь взглянуть на своего сына, Стефан?– вопросила женщина, разворачивая сверток. Вылезшие из орбит глаза папы уставились на синее тельце мертвого ребенка.
– Иоанна?! – голосом, сорвавшимся на визг ужаса, возопил Стефан.
– Ты погубил нас, Стефан! Ты раскрыл мою тайну, и, пользуясь этим, склонил разделить с тобой ложе! Ты пользовался мной, хотя я тебя умоляла оставить меня в покое, предлагая выполнить все, что ты пожелаешь! Но тебе нравилось иметь власть надо мной, особенно после того, когда я стала епископом Рима!
– Ты преступница, ты заняла трон римского папы, поправ законы Церкви! – нашел в себе силы защищаться Стефан, и привел главный аргумент, – ты …ты женщина!
– Меня выбрал епископом Рима его народ. Выбрал за достоинства, знания и благочестие. Ни одного голоса не было подано против. И это было впервые в истории Церкви. Почему же женщина, если она всеми своими добродетелями достойна занимать кафедру римского епископа, не может этого сделать?
Стефан пятился назад.
– Разве женщина не есть творение Божие, такое же, как и мужчина? Разве мужчины не появляются на свет из женского лона? Разве женщины не несут равное наказание с мужчинами за свои грехи? Разве среди женщин мало святых и мучениц Веры?
Стефан молчал, ошарашенно глядя на новый призрак, так умело сыпавший аргументами. Силы покинули его. Он закрыл лицо руками, покорный своей судьбе.
– Иди же к нам, Стефан! – произнес женский призрак.
В ту же минуту чьи-то крепкие руки тисками сдавили плечи Стефана. Кто-то развязал пояс его одежды и ловко накинул ему на шею. Стефан хрипел, не сопротивляясь убийцам и только вяло шевеля кистями сжатых рук, сознание его было окончательно помутнено, и он уже не понимал, что вокруг происходит. К тому же безжалостный призрак Иоанны вновь поднес к его глазам свой сверток и в свои последние мгновения Стефан видел только это, загубленное при самом рождении, маленькое существо. Прежде чем Стефан испустил свой заключительный выдох, его лицо исказила страшная и жалкая улыбка.
Палачи опустили тело папы на плиты галереи, равнодушно глядя на дело рук своих. Всего их было шестеро, основная часть находилась на беду Стефана в этом саду и только двое прятались в пределах Латеранской базилики, разыграв страшный маскарад.
Один из убийц вышел прочь через выход из портика. Спустя минуты он вернулся, ведя человека, полностью закутанного в темную ткань. Этот человек подошел к распростертому телу Стефана, уставившегося стеклянными глазами в потолок галереи, и с минуту внимательно смотрел на него. Затем вынул из-за пазухи маленький молоточек, наклонился к Стефану и, ударив его молоточком по лбу, насмешливо спросил :
– Стефан, ты спишь?
Спустя минуту ритуальный вопрос был задан повторно:
– Стефан, ты спишь?
Спросив его в третий раз110, и не дождавшись ответа, человек, воздев руки к небу, произнес: «Vere Papa mortuus est»111 , осенил себя крестным знамением, а затем снял с руки Стефана кольцо с изображением Симона, тянущего свои рыбацкие сети. Положив кольцо на парапет, незнакомец взял у призрака Иоанна Восьмого обух и сильным ударом расплющил кольцо.
– Это произошло в пределах храма? – спросил он убийц.
– Нет, здесь. Что бы ни сотворил этот преступник в храме, Латеран был и остается матерью церквей христианских.
– Очень хорошо. Где вы взяли труп младенца?
– У цыган накануне умер ребенок. Мы взяли его труп на сутки, заплатив цыганам десять солидов.
– Все было сделано превосходно. Вот ваши деньги.
– Немедленно уберите их прочь. Вы знаете, почему мы это сделали. Он был давно приговорен нами, он сам себя приговорил.
– Вашей общине не нужны деньги?
– Но не за это. Мы выполняли свой долг. Долг очищения Церкви Христа от скверны и ереси.
– Господь нам всем судья. Уходите немедленно, – сказал человек, о чьем имени мы можем только догадываться. Он что-то положил на грудь Стефана, а затем, развернувшись, быстро зашагал к выходу. Убийцы последовали за ним.
Лишь через час, обеспокоенные долгим отсутствием Стефана, его слуги заглянули в Латеранскую базилику, и обнаружили во дворе сада мертвое тело понтифика. Синяя шея, вытаращенные глаза и скрюченные в судорогах пальцы рук не оставляли сомнений в его насильственной смерти. Также было понятно, что убийцы проникли в храм через прилегающий к нему сад. При этом, как оказалось, был умерщвлен римский ланциарий, охранявший данный вход в Латеран. Труп его был найден во дворе одного из ближайших домов. Еще одной страшной уликой, при виде которой содрогнулись даже самые смелые сердца, стали чьи-то два отрубленных пальца, лежавшие на груди убитого епископа.
На следующий день возле дома Теофилактов вновь остановились носилки кардинала Теодора. Высокий гость снова предпочел изысканным яствам хозяев уединенную беседу с Теофилактом. Воздав совместную молитву об упокоении скончавшегося папы Стефана, а также молитву о ниспослании миру нового достойного наместника Святого Петра, кардинал опять обратился к главе римской милиции с деликатной просьбой:
– Работы по строительству моего дома пунийцами закончены.
– Видимо, вы остались ими довольны. Они сработали так быстро!
– Да, они показали себя настоящими мастерами своего дела. Я вам рекомендую при необходимости обращаться к ним. Это превосходные резчики по камню.
