Манарага – Владимир Сорокин

Свою первую рецензию на Сорокина я написал уютным январским вечером 2013 года в Петербурге. Дома никого не было, я тихо-мирно попивал кофе со сгущёнкой и слушал великолепный альбом «Глубина» некогда русско-армянской, а ныне венгерской группы Дети Picasso. Днём прошёл снегопад, и деревья во дворе стояли покрытые теми хрупкими кристаллическими снежными налётами, которые часто встречаются далеко за городом и в сказочных фильмах Александра Роу. Это постарался ветер с Финского залива. Я вспоминал, как впервые познакомился с творчеством автора: давным-давно, ещё по телевизору, далеко за полночь, с замирающим от восторга сердцем смотрел фильмы «Москва» и «Копейка». Чуть позже приобрёл на DVD знаменитый «4» Хржановского – такое по телевизору уже боялись показывать. Я даже не особо догадывался, что все эти фильмы сняты по сценариям Сорокина, меня увлекала их непохожесть на основной кинопоток того времени, их, извините за выражение, элитарность и возникающее желание, чёрт возьми, пересматривать их снова и снова. Только потом увидел где-то, в Доме книги, наверное, книжку «Москва» с эссе «Эрос Москвы», романом «Тридцатая любовь Марины» и текстом сценария к фильму. Дальше в журнале «Афиша» опубликовали первую главу только выходящего тогда «Льда», в интернетах начались какие-то дилетантские дискуссионные прения о скандальном «Дне опричника». О, как наивно-чисты выглядят сейчас те времена! А тогда, в 2013, к покупке его трёхтомного собрания сочинений меня сподвиг очередной гостевой приезд Волгова, которому ленинградская подруга Марта как раз трёхтомник и преподнесла в подарок. А я подумал: пора бы уже тоже заиметь такое академическое издание. Мало кто знает, но в 1998 году в «Ad Marginem» выходил и двухтомник автора, оформленный в схожем стиле – сейчас это совсем уже библиографическая редкость. А трёхтомник, даже новый, нечитанный, в целлофане, до сих пор вполне ещё в ходу – недавно перед метро ВДНХ видел в книжном ларьке за пятьсот рублей. Кстати, сейчас наблюдается какой-то ренессанс на фильмы по сорокинским сценариям: кажется, близок к завершению окончательный монтаж монструозного проекта «Дау», к съёмкам в 2016 заявлены картины «Ленин», «Матрёшка» (экранизация «Нормы») и «Тридцатая любовь», а в 2017 грядёт «Настя».Вторую рецензию, на сборник рассказов «Пир», я написал на финском горнолыжном курорте Тахко близ г. Куопио. Представьте себе: дикий двадцатипятиградусный мороз, лес, огромная гора над озером, раскиданные по берегу озера маленькие деревянные домики-коттеджи. В первую ночь в наш коттедж ломились соседи – горячие эстонские парни, которые, казалось, знали только одно выражение: «Хей, руски, открыфай, вотка есть?». Утром мы перезнакомились, достали из маленькой «холодильной» кладовки на крыльце привезённый с собой ящик баночной «Балтики №7» (я, естественно, был против такого очевидного и такого русского выбора, но и поездка, и общак у нас была коллективные, так что пришлось смириться). Простояв ночь на тридцатиградусном морозе, напиток «Балтика» приобрёл удивительные свойства: все, так сказать, лёгкие фракции – водичка с солодовым вкусом – в нём ушли вверх, а тяжёлые фракции – собственно, спиртяга – осели вниз, посредством чего у напитка оказался новый, неожиданный и интригующий, слегка крепчающий с каждым глотком вкус. Эстонцы мигом оценили все преимущества такой новинки и предложили честный бартер: по банке божественного, на кристально чистой, как слеза ребёнка, родниковой воде, шведского сидра за банку усовершенствованной нано-балтики. Натуральный обмен состоялся, добрососедские отношения были укреплены. Ближе к концу отпуска мы всё-таки решили хоть раз прокатиться с горы, покрасоваться на горных лыжах. Признаюсь, в этом деле я потерпел крах, сошёл где-то на середине дистанции и долго лежал, смеясь, не в силах подняться, а перегар, исходивший от меня, разорил пару совиных гнёзд неподалёку. Третью рецензию, на «Теллурию», я написал в Японии, где преподавал в университете русскую литературу японским студентам. Надо сказать, японцы русскую литературу любят давно, и не только студенты. А в современной русской литературе порой разбираются даже лучше самих русских. Я лишь старался, чтобы наши занятия не стали для них рутиной, и воплощал в жизнь свой принцип «русская литература – не храм, а мастерская». Размеры России связаны с её языком, поэтому каждый, кто изучает русский, вольно или невольно отождествляет себя с гигантскими просторами нашей страны, с её расстояниями. Студентов эти просторы пугают и притягивают одновременно. И можно долго рассуждать, кто кого в итоге учил там, в Японии. Довольно часто мы с особо активным студентами заваливались в маленькие закусочные, ели темпуру и омлет с креветками, запивали тёплым саке со вкусом молока и бесконечно долго разговаривали про Достоевского, про экранизацию «Идиота» Куросавой. Именно в Японии я почему-то ощутил острую ностальгию по современным русским авторам, даже по тем, которых не любил и не читал. Уж не знаю, как за рубежом, в такие тонкости литературного процесса простым людям, думаю, не проникнуть, но у нас все литераторы как бы варятся в одном большом котле, постоянно, даже нехотя, чем-то да задевая друг друга. Один вдруг может весьма нелицеприятно вывести в романе другого – своего коллегу и современника. Другой не замедлит изящно ответить ему уже в своём романе. Или один переводчик или критик берёт и всенародно, на, прости господи, фейсбуке обсуждает и осуждает неверные, по его мнению, аспекты перевода или критического разбора того или иного произведения другого коллеги. И это не единичные случаи, это в порядке вещей, это даже не стремление в чём-то уязвить коллегу, а, скорее, повод создать очередной информационный хайп, показать читателям тот самый котёл, где все они так замечательно и комплексно вертятся. Четвёртую рецензию, на «Настю», я писал уже в рождественском Берлине. Мы с друзьями снимали большую просторную квартиру на верхнем этаже, в которой каждый день происходили всякие интересные встречи и знаменательные события. Но чаще всего я любил уходить один и просто шляться по Рингштрассе под мягко падающим снегом. На Рингштрассе никогда не бывает толп. Здесь всегда просто прохожие, они спешат по своим делам или просто прогуливаются. Эта широкая и длинная улица дарит людям пространство, не позволяет сбиться в кучу. Вечерние кафе всегда заполнены лишь наполовину. Я любил совершать маленькое предательство по отношению к Берлину: забежать на двадцать минут в тихий бар и, созерцая через стёкла медленно бредущих граждан, заказать австрийского пива Gösser. Почему-то вкус идеального пива у меня ассоциируется только с ним, простите, Spaten и Krušovice! Один раз на Рингштрассе я встретил сумасшедшего. Он стоял, обняв ствол каштана, и бормотал с сильнейшим немецким акцентом: «Ja tziba lublu i zjitz bies tziba nie magu». Вообще, Берлин богат сумасшедшими, и на Рингштрассе их достаточно.Пятая рецензия, на «Сердца четырёх», создавалась на Капри, острове, уже более двух тысяч лет как магнит притягивающем к себе людей, творящих историю и культуру нашей цивилизации. Именно на Капри пришли ко мне первые озорные мысли о пока что чисто воображаемом литературном клубе «Найди лесоруба», позднее вылившиеся в нечто совсем не воображаемое и весьма серьёзное. Именно на Капри, отдыхая в часы полуденной сиесты, попивая свежий грейпфрутовый сок, ожидая пока палящее солнце смилостивится и хоть немного уймёт свой жар, я решил обратить своё внимание на незаслуженно мной обойдённую женскую русскую прозу. Каждый абзац рецензии на «Сердца четырёх» – это немного переделанные в угоду моему сюжету первые абзацы знаменитых современных русских романов, написанных женщинами. Думаю, настоящим знатокам не составит труда распознать их. В такой игривой форме отвесил я поклон нашим дамам, не снижающим планку серьёзной женской прозы в России. Шестую рецензию, на сборник Ерофеева, Пригова и Сорокина под названием «ёпс», я написал в летней дождливой Москве на кухне у дорогого моего товарища Быкова за бутылкой водки. Пили мы водку традиционно на кухне. Пили основательно, с некоторой долей позёрства: с жареной быковской женой курицей, с виноградным соком с соблазнительным названием и неискоренимым чувством того, что всё идет как надо, и ничего для изменения положения дел уже не сделаешь. Читали наперебой приговские стихи, хохотали, выдумывая всякие выражения типа «обмазываться симулякрами». А когда напились, стали играть в «правда или действие». Я заставил Быкова с выражением читать отрывок про гусеницу опричную из финала «Дня опричника», а тот в отместку заставил меня ходить кругами под музыку Sabaton и в процессе этого кидать зиги. Уже поздним вечером, вдрызг пьяные, вывалились мы на Бульварное, доплелись до «Последней капли» – чудо, что пустили туда! Заказали себе по оздоравливающе-укрепляющему коктейлю «Бетон», и Быков, уже не стесняясь, заявил мне, что Сорокина дико не любит, но поскольку основные кремлесосы обратили внимание вскользь, что у него так чудно речь стелется… В общем, дальше он что-то неразборчивое понёс, начал мычать что-то нечленораздельное, после каждой «фразы» вздыхать с такой грустью, что мне захотелось бросить его тут и пойти шататься по бульварам в одиночестве. Потом он упёрся в кулак и заснул. Я выхожу на улицу проветриться. В ночных московских дворах слышны скрипы подъездных дверей, лай каких-то собак за три квартала отсюда. И звук сорвавшейся бадьи.

Так сложилось в этом странном мире, что тут не просто живут люди, а некоторые ещё зачем-то пишут книги. Вот живёт такой странный человек и пишет книги, пока другие смотрят сериалы, пьют пиво и ковыряются в своём бездонном носу. Впрочем, это не самое странное, что он их пишет, а гораздо более удивительным мне кажется то, что есть люди, которые их покупают, скачивают, воруют или как-то ещё к этому относятся и участвуют в сём мероприятии. Иногда такие люди не один год к этому относятся и со временем становятся гуру вопроса и раздают мнения по поводу и без, к которым некоторые даже прислушиваются и зачем-то ими интересуются. К некоторым никто не прислушивается, но они есть и имеют место быть, тиражируются, повторяются и тем самым всё равно как-то пассивно оказывают влияние на ситуацию. Не столь уж редко можно услышать небрежно брошенное «этот товарищ уже не тот» в адрес какого-либо бедолаги, десятки лет маравшего чистые страницы своими закорючками слов, и масса начинает колыхать волнами «не тот! не тот!», вторя эхом голосу авторитета; или ещё так, что кто-то скажет, что вот тот товарищ не тот, но всем дела до этого нет, но они однако повторят при случае, что вот слышали, что тот – уже не тот, но вроде бы как и не совсем это так и с этим ничуть не согласны, но мнение таким образом укрепляется и живёт. Вот, да. Писал, пишет, будет писать такой писатель, но уже не совсем то, что он писал – другой продукт дескать. По сути, если бы это произошло с моим любимым Чивас Ригал, и, внезапно, купив очередной литр я бы обнаружил внутри нечто похожее на Баллантайнс, то я бы сильно расстроился и возможно бы даже громко ругался, разбив бутылку о голову кассира. Это плохо. И даже если бы я там обнаружил не двенадцатилетнее добро, а более старый продукт той же марки, то явно обрадовался бы, но всё равно – не то же уже, что хотел изначально! Человек – ему свойственно меняться. Жизненный опыт и всякие прочие штуки оставляют на нас шрамы, морщины, татуировки, лишний вес и мы меняемся, меняется и наше отношение ко многим вещам. Меняются и писатели, они же ведь тоже люди, да. И это нормально. Просто, мы (простые смертные) обычно не пишем книг и эту тенденцию вряд ли кто заметит, как мы меняемся… да и мы сами обычно так плавно становимся хуже, что этого не обнаруживаем в столь явной форме сами. Но если бы мы писали и нас читали, то непременно были бы те, кто сказал бы «ты, чувак, уже не тот». Я даже не знаю… я, наверное, обрадовался бы. А теперь, внезапно, – Сорокин Владимир Георгиевич.Дальше – виски…Сорокин, он как мой любимый Чивас Ригал, но только буковками. Он не меняется под обложкой. Каждый раз с первых строк я узнаю его. Он не меняется, но каждый раз в нём открываются новые грани. Он продолжает быть тем же, каждый раз раскрываясь новыми вкусами. Каждый раз, когда я беру в руки книгу, которых в мире гуляет ещё тысячи копий, я словно по почерку узнаю его. Сорокина нельзя ни с чем перепутать, потому что если ты хотя бы раз прочитали хотя бы одну книгу Сорокина, то ты ни с кем его не перепутаешь, а если перепутаешь, то ты нехристь, язычник и «гореть тебе в аде». С первых строк чувствуется едва уловимый аромат предстоящего безумия и предвкушение сатиры, гротеска, стёба, иронии. При этом всё это не дешёвенький, но мастерски выполненный трюк, не стилизация от техничного дельца, а мы имеем дело с настоящей магией подмены реальности, с настоящим вплетением фантастичного в реализм нашего быта, настолько тонким и мастерским, что оно никак не выпирает и заходит гладко и без помех.Сорокин может говорить как угодно. Язык в его руках очень податливый материал. Он делает из него то, что хочет и выходит это не так, как получается, а именно так, как он задумал. При этом в задумках он не стесняется, сложность сюжета его никак не останавливает. Любая стилизация выходит ровно столько стилизацией, как он это сам решает. Если нужен грубый язык – пожалуйста. Если вам нужен журчащий язык русской классики – не вопрос. Хотите навороченного футуристичного сленга и запредельной мифологии – держите. Особенной фишкой становится аккуратное вплетение и адаптация имеющегося жаргона к новым обстоятельствам. Язык – универсальный инструмент, и Сорокин это каждый раз доказывает, делая с ним именно то, что он задумал.Современная русская литература не была бы современной русской литературой, если бы не отражала действительности. Кто-то её копирует прямо, другие её выводят на уровень символов и аллегорий. Сорокин продолжает некогда начатую деструкцию реальности на кусочки и преподносит нам каждый из них. Сатира и стёб – вот основа каждого его сюжета. Деструкция русской литературы – наивысшее признание ей в любви. Я люблю русскую классику, Сорокин любит русскую классику, а вы любите русскую классику? Не в первый раз он играет с темой русской классики. Писатели, произведения, жанры-стили, эпохи. Всё это очень благодатная почва для продолжения традиции русской литературы и в то же время создания новой вехи её развития. Сорокин упарывал своих героев русской классикой в «Dostoevsky-trip», вкусно кормил криминальными блюдами в «Щах», подавал на жаркое «Настеньку», крутил нити, ведущие от разных русских снегопадов, в своей «Метели», ну а теперь он подаёт нам блюда из русской классики в «Манараге». Сюжет? О, не скажу! Это будет самым большим свинством. Сорокина, как и любого автора, нужно хвалить или ругать за что угодно, но сюжет… Сюжет? Какой сюжет? Что за глупый вопрос, вы что, Сорокина ни разу не читали?Так и всё же: о чём книга? Ну, пусть будет о роли книги в современном технологичном мире. Зачем читать, зачем писать, что ждёт книгу, аллюзии на другие произведения и многое другое на тему текста и его роли, его будущего. Тут можно долго извлекать смыслы и даже мамонты тут есть. Впрочем, – я отрекаюсь от этих слов. Сорокин – чистое вещество, чистый кайф. Его творениями надо просто наслаждаться, жить этим моментом в них и получать удовольствие. Сорокин это всегда трип. Это как Чивас Ригал. Когда держишь его в руке, пьёшь, чувствуешь его аромат, то даже не задумываешься кто и как его делал, ты не думаешь о логистике его доставки, о химическом составе и прочем с ним связанным. Ты просто ловишь этот момент и кайфуешь, каждый раз всё так же, но каждый раз как-то по-новому. Сорокин спекулирует на тему будущего. У него свой мир, своя тема. В этом мире правят вещества и технологии, такое переплетение божественного и механического. Многие говорят, что со временем, когда от события сколько-то уже прошло, то его можно лучше увидеть и понять. Сорокин действует от обратного. Он показывает нам современность через призму будущего. Фантазии, естественно, но сколь же тонко они развивают тенденции современности, гипертрофируют их, от чего они становятся видны лучше и становится более ясно, что и к чему может привести. Значимость невзрачного события становится понятна лишь по прошествии лет. Он сплетает архаику и высокие технологии, которые так упорно продолжают жить бок о бок в мире. Хай-тек, плазменные телевизоры в полтора метра и избушки с удобствами во дворе. Тесла с иконками на арматуре. Хрущёвки и стеклянные небоскрёбы. Современность и архаика, прошлое и будущее. Беспроводной интернет и страх рассыпанной соли.История книги, писателя, читателя и литературы представляется в виде такой вот гротескной басни. Всё меняется, всё развивается и если ты хочешь быть и дальше, то ты тоже должен меняться, оставаясь таким же. Раньше книги писали и печатали так, теперь – по-другому, завтра – третий вариант, и так до бесконечности. Всё меняется. Нельзя требовать от литпрома того, что он давал двадцать-тридцать-сто лет назад, книги должны быть другими, потому что книги такие уже были и теперь такие уже не нужны, потому что они уже есть. Нужно другое. Прошли те времена, умерли те люди. Новая эпоха диктует свои условия и книга под них меняется.Современность! Мы живём в мире очков виртуальной реальности, смотрим 3D телевизоры, качаем фильмы в 4К формате, на съёмки которых бессовестно тратятся сотни миллионов долларов. Виртуальный мир, цифровой. Всё больше и больше симуляции. И только у каждого есть какие-то маленькие рудиментарные традиции, своя маленькая архаика. Вот мы все тут книги читаем. Архаика? Конечно. И более того кто-то их читает даже в бумажном виде, непременно прикупив за кровно заработанные гроши. Я от бумаги отказался, но и у меня тоже есть своя архаика. Как у Мити из «Жизни насекомых», есть свой «мистический долг перед автором» – в эпоху халявы на торрент-трекерах я честно пару раз в год покупаю хорошие книги живых авторов, а в их дни рождения, налив немного Чиваса, выпиваю за их здоровье, долголетие и продуктивный писательский труд. Вот, собственно, и сейчас – долг выполнил. Долг… очень архаичное понятие в наше время кстати. Вымирающая штука… как когда-то мамонты.

Жечь книги? Где-то это уже когда-то было в Мировой литературе. Ну ладно, сжигать для благого дела оригиналы первых изданий – набить желудок едой на Идиоте, Мёртвых душах – это что-то новенькое. Да и будущее совсем недалекое – 2037 год. Наверное, чтобы самому ещё убедиться, что верно напророчил. Одним словом, идеи в книгах о книгах не могут не понравиться фантикам книг!Сорокин успел высказать свое мнение о некоторых представителях современной литературы. Совсем не лицеприятное. Среди прочего, 50 оттенков серого, Девушка с татуировкой дракона, Оно. Если я, конечно, правильно его поняла. Столько намеков, недомолвок, сарказма, что к последней странице у меня было стойкое чувство, что я поняла книгу так, а Сорокин имел ввиду совсем иначе. Книга довольно маленького объёма, но и его можно было ещё сократить – вместо n-ного количества “приготовления еды” главным героем, достаточно было бы несколько для полного понимания сути происходящего. Анн, нет. Надо моему читатель много, мноооого раз сказать одно и то же. Ведь он туповат, и, может быть, при многократном повторении хоть что-то уловит. Да, издевку и неуважение к читателю уловили. Однако мир чтения не так безнадежен в ближайшем будущем. Люди читают, коллекционируют книги, работают библиотеки и фонды. Но на фоне всего этого они их сжигают, кощунственно и безвозвратно. Но что, если новейшие технологии в виде молекулярного копирования спасут редчайшие экземпляры от вымирания? Что это – революция или дальнейшее падение? А Манарага – это гора на севере Урала, где эту машину спасительницу/разрушительницу спрятали от глаз людских.Есть стойкое чувство, что сейчас, после написания отзыва, познакомлюсь с рецензиями критиков и пойму, что таки не уловила главную идею Сорокина. И умышленно ли сделано это? Такие простые короткие предложения. “Встал. Пошёл. Поел. Выпил. Послал.” Утрирую, но не далеко от этого. Не могу воспринимать, как качественное литературное произведение.