Владимир Шигин
Упоение властью. Револьвер, спирт и кокаин. 1917 год
© Владимир Шигин
Глава первая
Упоение властью
Девятый вал «триумфального шествия Советской власти», покатившийся с ноября 1917 года из Петрограда по регионам России, одновременно явился и валом «триумфального шествия» революционно-миссионерской деятельности матросов.
С ноября 1917 по февраль 1918 года примерно из 40 губерний и городов страны поступили просьбы на присылку свыше 15 тысяч балтийских моряков. Из более 600 комиссаров, посланных Военно-революционным комитетом в провинцию, 167 были матросами. Почему так велик был у региональных ревкомов спрос именно на матросов? Ответить на это несложно. Именно матросы являлись на тот момент наиболее организованной, мотивированной и сплоченной вооруженной революционной силой. К тому же, именно матросы были уже овеяны славой (хорошей или плохой, в данном случае неважно) двух революций. Все это приводило к тому, что именно с прибытием в тот или иной город матросских отрядов, Советская власть там утверждалась весьма быстро. Таким образом, в первые недели после Октябрьской революции, именно матросы играли едва ли не главную регулирующую роль в политических отношениях населения России.
Историк военно-морского флота М.А. Елизаров пишет: «Матросские отряды, небольшие группы матросов, отдельные матросы-отпускники подчас обеспечивали «триумфальное шествие Советской власти» по городам и весям. Для этого иногда хватало, чуть ли не банки консервов в качестве «гранаты», поднятой матросской рукой на собрании «общественности» какого-нибудь провинциального городка. Матросы приезжали в такие городки или родные деревни, когда там имело место «брожение умов», сомнения в выборе властей в условиях неясности обстановки и отрывочной информации из столицы. У матросов таких сомнений не было. Они уже неоднократно убеждались в правильности советского пути. Они служили часто как бы решающей силовой «гирькой», которая перевешивала неустойчивое равновесие власти на местах в сторону созревшей там власти Советов, после чего в глазах обывателя эта «гирька» вырастала до огромных размеров. При этом матросским комиссарам трудно было осознать всю силу закономерностей следования провинции за столицей. Происходившие на поверхности местной политической жизни, но созревшие глубоко процессы передачи власти Советам, при их непосредственном участии воспринимались матросами только как результат их решительности и силы новых мировых коммунистических идей. Это способствовало дальнейшему усилению экстремистских настроений в матросской среде».
В те дни окружены матросами в качестве охраны, комендантов поездов и различных помощников были не только первые «красные полководцы» Н.И. Подвойский, В.А. Антонов-Овсеенко, М.А. Муравьев, Н.В. Крыленко, но и разного рода советские чиновники. На этапе «эшелонной» гражданской войны, которая началась едва ли не сразу после Октябрьского восстания, матросы так же были незаменимы. Только они имели возможность, как вооруженная сила, пробиться в нужном направлении по железным дорогам, забитым демобилизованными солдатами, беженцами, мешочниками и т. п.
Историк военно-морского флота М.А. Елизаров вполне обоснованно пишет: «Матросы действовали как самостоятельная политическая сила, независимая от своих союзников по Октябрьскому восстанию – большевиков».
В те дни окружены матросами в качестве охраны, комендантов поездов и различных помощников были не только первые «красные полководцы» Н.И. Подвойский, В.А. Антонов-Овсеенко, М.А. Муравьев, Н.В. Крыленко, но и разного рода советские чиновники. На этапе «эшелонной» гражданской войны, которая началась едва ли не сразу после Октябрьского восстания, матросы так же были незаменимы. Только они имели возможность, как вооруженная сила, пробиться в нужном направлении по железным дорогам, забитым демобилизованными солдатами, беженцами, мешочниками и т. п.
Историк военно-морского флота М.А. Елизаров вполне обоснованно пишет: «Матросы действовали как самостоятельная политическая сила, независимая от своих союзников по Октябрьскому восстанию – большевиков».
Причем в той обстановке, случалось, что и начальники порой фактически являлись заложниками собственной матросской охраны. Красочный рассказ о поездке отряда кронштадтцев в начале 1918 года для вывоза из Украины сахара, оставил прикомандированный к ним старшим главсахаровский чиновник Н.Ф. Иконников. У кронштадтцев был, собственно, один настоящий матрос, смотревший на команду свысока. За исключением его и комиссара, остальные представляли собою, по впечатлению Н.Ф. Иконникова, «гомогенную массу подонков портового города. У всех были винтовки, все щеголяли матросскими шапками, которые в то время одни устрашали больше оружия». Любимым их занятием было устройство власти на местах. Во время пути «мои кронштадтцы, – писал Н.Ф. Иконников, – не зная ничего и не желая знать о правилах железнодорожного движения, заботились лишь о скорейшем продвижении вперед, и, приставленный к виску машиниста револьвер склонял его к тому же мнению». В результате задача по вывозу сахара, немыслимая для выполнения кем-либо другим в той, целиком анархической обстановке, кронштадтцами была решена. Во время командировки они загрузили себе вагон продовольствия и спирта, а Н.Ф. Иконникова (работавшего уже тогда на белых) за понимание их методов «революционных действий» одарили всесильным в то время мандатом от Балтийского флота, в котором предписывалось «под угрозой революционной кары оказывать везде и во всем полное содействие» предъявителю.
Что ж, матросы в самом деле, делали только то, что считали нужным и делали это так, как считали нужным. Никто, при этом, не был им указ.
Историк М.А. Елизаров пишет: «Участие моряков в ликвидации центров старой власти, как в столице, так и на фронте накрепко привязало их к Октябрьской революции и вместе с ростом ее значения ещё более повышало роль матросов в общественном сознании. Этому много способствовала правая пресса. Продолжая называть революцию «переворотом», «путчем» большевиков и матросов, она пропагандировала их в глазах населения страны, нуждавшегося в персонификации революции. Причем, если большевиков, как политическую партию, можно было подозревать в политической корысти, то нападки на флот как общенациональный институт были малоэффективны, и пресса склонна была матросов оправдывать. Тем более что их «левый» радикализм в дооктябрьский период в значительной степени оправдывался фактом перехода власти к Советам. В сознании рабочих и других слоев населения надолго закреплялось мнение, что в Октябрьской революции матросы «поставили эту власть». Соответственно в советских газетах печатались многочисленные приветствия и разного рода комплименты в адрес «красы и гордости русской революции». При этом закреплялась уверенность матросов, что Октябрьская революция дело их рук и создавалась почва для матросской миссионерской деятельности. Например, в приветствии рабочих Сысертского завода в адрес Балтийского флота, опубликованном газетой «Уральский рабочий» 3 ноября 1917 г. говорилось следующее: «Шлем тебе, родимый, наш горячий привет… Да будет твоя победа – победа наша!» В результате отношение к матросам стало меняться на бытовом уровне даже со стороны представителей среднего класса. Так, после октябрьских событий в Петрограде, многие дамы «общества» пооткрывали кафе (работавшие недолго за неимением продуктов). Главными посетителями их стали матросы, имевшие тогда, отличие от всех других, реальные деньги. Причем от содержательниц кафе можно было услышать такие оценки: «…Матросы совсем не звери. Напротив, такие забавные. Что-то хотят разыграть, каких-то новых джентльменов…». Что касается самих матросов, то они очень хорошо чувствовали высоту, на которую их вознесла революция и пользовались этим от души.
Стремясь сохранить свое влияние на матросов, Совнарком предпринимал меры для дальнейшей большевизации матросской массы. Так 20 ноября 1917 года Совнарком, под председательством В.И. Ленина, обсудил вопрос об оплате большевистских лекторов, которые не очень охотно соглашались ехать к буйным матросам. В ответ на это матросы стали сами вызывать к себе интересных им лекторов, среди которых были и левые эсеры, и анархисты, одновременно отвергая навязываемых сверху. Если выступление нравилось, то выступающих щедро одаривали продуктами, а не понравившиеся могли и расстаться с жизнью. Отказываться от матросских «приглашений» было нельзя. Так в своих воспоминаниях В.В. Маяковский, не стесняясь, рассказывает, как он, вприпрыжку, мчался к потребовавшим его к себе матросам гвардейского экипажа. Уже в пролетке поэт лихорадочно дописывал свой знаменитый «Левый марш», который, по его мнению, должен был понравиться радикально настроенным матросам. Ожидания Маяковского оправдались, «Левый марш» матросам понравился, и поэта щедро одарили тушенкой и мукой. А вот его коллега Н.С. Гумилев, не поняв, куда он попал, начал читать матросам стихи о царе, за что едва не поплатился жизнью. Спасло Гумилева только редкое самообладание, которое понравилось матросам, и они снисходительно простили «смелого контрика». Едва успела избежать расстрела и выступавшая перед матросами «поэтесса-беспредметница» Нина Хабиас (Н. Оболенская). Войдя в раж, Хабиас призвала собравшихся матросов к… всеобщей революционной однополой любви. Те призыв не оценили и тут же решили извращенку расстрелять. Но пока голосовали, стрелять ли ее прямо на сцене, или вывести в подворотню, перепуганная Хабиас дала деру.
В 1936 году на экраны Советского Союза вышел фильм «Депутат Балтики», рассказывавший о единении революционных матросов с интеллигенцией Петрограда. Сюжет фильма был таков. Уже в первых кадрах матросы между делом расстреляли какого-то спекулянта, а затем ворвались в дом к всемирно знаменитому профессору Полежаеву, требуя от того припрятанной муки. При этом матросы ведут себя предельно нагло, ногами пинают двери, швыряют на пол рукописи. Главный матрос Куприянов (здоровенный бугай с двойным подбородком), кричит профессору о голоде. При этом матросы небрежно покуривают буржуйские сигары. Увы, у профессора, занимающегося общей физиологией растений, муки в доме нет. Расстроенные матросы уходят, но потом неожиданно решают послушать научную лекцию и требуют профессора к себе на минный заградитель «Амур». Разумеется, тот послушно приходит. На «Амуре» в это время жизнь бьет ключом – матросы рубятся в домино и пляшут веселый танец «Крокодила»: «По улице ходила большая крокодила! Она-она здоровая была…» Но тут появляется профессор и матросы, забыв о «крокодиле», затаив дыхание, начинают случать лекцию об общей физиологии растений. Лекция производит на матросов такое неизгладимое впечатление, что они щедро одаривают профессора здоровенным караваем хлеба и несколькими головками сахара. При этом, судя по размеру, каравай явно не казенный, а только что конфискованный у контры. Довольный профессор возвращается домой и вдвоем с женой играет на рояле. Что касается матросов, то они, проникшись любовью к общей физиологии растений, тут же решают избрать головастого профессора депутатом в Петросовет. Узнав об этом, профессор, ощущает себя счастливым человеком и дает гневную отповедь бывшим соратникам-ученым, которые его от этой затеи отговаривают. В финале картины недавний профессор, а ныне депутат Петросовета, с трибуны провожает матросов на фронт против «немецких белогвардейцев», выкрикивая революционные лозунги… Возможно, что именно так в идеале и виделось девятнадцать лет спустя единение революционных матросов с петроградской интеллигенцией, но реальность была, увы, несколько иной… Примечательно, что в 1917–1918 годах среди матросов распространилась мода на смену фамилий и имен, чтобы лучше соответствовать своему новому высокому положению. Так, матросы 2-го Балтийского экипажа в декабре 1917 года массово подали прошение на смену своих имен и фамилий: «Шинкарев» на «Орлов», «Козьма» на «Владимир» (возможно, как у В.И. Ленина), «Скалдетский» на «Гром» и т. п. Соответственно месту матросов в революции шел процесс их внедрения в новые властные структуры. В результате всего этого матросский радикализм получил новый мощный канал влияния на ход политических процессов в стране.
* * *
Сегодня среди политиков существует модное выражение, введенное некогда Питиримом Сорокиным – «социальный лифт». Под этим выражением подразумевается стремительное перемещение людей из низшего слоя общества в более высший. Во все времена самые быстрые социальные лифты действовали во время революций. Не являлась исключением и российская революция 1917 года. Именно революционные социальные лифты вознесли на головокружительную высоту и революционных матросов. А как же без них? О примере П.Е. Дыбенко мы уже много говорили выше, но председатель Центробалта не был исключением. Революционные лифты закидывали высоко вверх и других матросов, причем зачастую совершенно не соответствовавших своим новым должностям.
Матрос Дыбенко П.Е.
Вот как описал свой карьерный взлет совсем еще тогда молодой матрос С.Н. Баранов. Волею случая, Баранов попадает на 1-й Всероссийский съезд военных моряков, начавший работу 18 ноября 1917 года. Далее он описывает события так: «Наша делегация приехала в Петроград несколько раньше других, и председатель ВМРК Вахрамеев привлек меня к работе по подготовке помещения. Все поручения я выполнял аккуратно, со старанием. Но вот мне поручили регистрацию прибывающих делегатов. Эта, казалось бы, совсем несложная канцелярская работа меня подвела: я регистрировал всех делегатов подряд и каждого по-разному, без всякой системы.
Ко мне подошел Мясников (матрос-большевик с учебного судна «Океан» В.Ш.) и спросил:
– С каких морей сколько прибыло делегатов и сколько из них большевиков?
Ответить сразу я не смог. Мясников посмотрел мою писанину, рассмеялся и показал ее Ивану Ивановичу Вахрамееву. Это меня сконфузило. Видя, что в записях я не силен, Вахрамеев взял мою тетрадь, разлиновал один чистый лист на несколько граф, подписал их сверху, и мне оставалось только проставлять в каждую графу сведения из документа или словесного опроса.
Дело пошло хорошо и просто. Я проработал целую ночь, приводя свои бессистемные записи в должный порядок. Видимо, этот кропотливый труд был достойно оценен делегатами: на первом же собрании большевики меня единогласно избрали секретарем фракции. В разработку съездовских документов мне довелось вложить значительную долю своего труда. (Мною же, между прочим, был сочинен и наказ 1-й бригады крейсеров.) Ко дню открытия съезда зарегистрировалось сто девяносто делегатов. Наметили повестку дня, но никто не был уверен в том, что она удачна. Фракция большевиков решила согласовать ее с В. И. Лениным. Эта высокая честь выпала Р. Кронбергу и мне, как секретарю большевистской фракции. Мы получили удостоверение за подписью и печатью наркома по морским делам П.Е. Дыбенко. Будучи во всех отношениях средним матросом, я испытывал чувство большого волнения, которое испытывают, наверно, обычные люди, ожидая встречи с большим человеком». Увы, но пример неожиданной революционно-писарской карьеры Баранова далеко не единичен. Далее С.Н. Баранов встречается с В.И. Лениным. Надо отдать должное автору и в своих воспоминаниях он честно описывает свою вопиющую некомпетентность по всем морским вопросам (а что вообще мог знать матрос-недоучка из учебного отряда!) в разговоре с вождем большевиков. Баранов признается, что ни на один из заданных им Лениным элементарных вопросов (о калибрах орудий на кораблях и их водоизмещении, о задачах руководящих органов флота), он и его спутник-матрос Р. Кронберг так и не смогли ответить.
Флаг Центрального Комитета Балтийского флота
Уровень прибывших матросов был Ильичу, безусловно, понятен, но, тем не менее, сразу же после съезда С.Н. Баранов становится…членом ВЦИК и, как член Морской секции ВЦИК, входит в состав Законодательного совета морского ведомства, заменившего Адмиралтейств-Совет. Описывая свою деятельность в Законодательном совете, С.Н. Баранов ни слова не пишет о том, чем он там вообще занимался, зато подробно описывает адмиралтейского повара и его собаку, порядок рассаживания во время обедов и прочую ерунду. Что запомнил, то и написал…
Коллегой С.Н. Баранова по Законодательному совету морского ведомства оказался матрос Ф.С. Аверичкин – еще один типичный выдвиженец пенной революционной волны. Однако в отличие от подавляющегося числа матросов, которые не только на словах, но и на деле, были готовы отдать свои жизни за идеалы революции, матрос Аверичкин был откровенно труслив и циничен.
Из воспоминаний матроса С.Н. Баранова: «Помню, в один из критических дней во время наступления Юденича на Петроград, когда белые подходили уже к Пулкову, мы беседовали втроем: он (контр-адмирал М.В. Иванов – В.Ш.), комендант Адмиралтейства Ф.С. Аверичкин и я. Обсуждали меры по обороне Адмиралтейства от врага. Аверичкин, ходя из угла в угол, в шутку (!!!) сказал:
– Ну, а если Юденич прорвется и победит, я тотчас же уеду в свою Тверскую епархию, и опять буду заниматься своим ремеслом – черчением. Сеня знает, весь минный отряд учился по моим чертежам. А там у меня много своих, они меня приютят.
Матрос Аверичкин Ф.С.
Вдруг поднимается с кресла Модест Васильевич. Лицо его налилось кровью. Подошел к Аверичкину и в страшном волнении заговорил:
– Да как вы смеете думать так! А мне, куда прикажете бежать, мне, который, вопреки козням моих коллег-офицеров, порвал с их средой, перешел на сторону большевиков и работает с ними от чистого сердца?!
Я встал между ними, думая, что вот-вот он ударит Аверичкина, а от его удара можно было и не подняться.
Немного успокоившись, Иванов продолжал:
– А вот я никуда не побегу. Придут белые – буду биться до последней пули. Попаду им в руки – скажу: «Я перешел к большевикам добровольно, я за Советскую власть, а теперь делайте со мной, что хотите».
И кто здесь больший революционер, бывший царский адмирал Иванов или матрос-балтиец Аверичкин? Впрочем, дальнейшая карьера труса и потенциального предателя Аверичкина сложилась очень даже неплохо.
В 1919 году он комиссар Петроградского военно-морского порта, затем член Реввоенсовета Морских сил Балтийского моря. С июля 1920 года по июнь 1921 года – комиссар Морских сил Каспийского моря. Затем вновь член Реввоенсовета Морских сил Балтийского моря. После этого Ф.С. Аверичкин отметился на должностях командира Кронштадтского порта, командующего Каспийской военной флотилией. Последней должностью Аверичкина было кресло председателя Леноблсовета ОСОАВИАХИМа. При этом в истории Аверичкин так и остался истинным матросом-революционером, но, как мы теперь понимаем, если бы только политическая ситуация сложилась несколько иначе, только бы мы этого Аверичкина и видели – смылся бы куда подальше, где, затаившись, подрабатывал бы черчением.
Не были чужды многие революционные матросы золотому тельцу, желанию красиво одеваться и весело проводить свободное время. Из воспоминаний капитана 1 ранга Г.К. Графа: «Даже самые умеренные матросы, когда заходила речь о деньгах, прямо теряли голову, и ничто их не могло убедить. Матросы высказывали удивление, и им очень не нравилось, что офицеры считают для себя недопустимым тоже требовать увеличения жалования. По их понятию, это было в порядке вещей и так естественно, что поведение офицеров им казалось подозрительным: вот, мол, ничего не хотят принимать от революции… Когда появились деньги, то матросы, прежде всего, начали франтить. Появились высокие лакированные сапоги или даже просто резиновые, с голенищами, что – зеркало; короткий бушлат в талию, с пуговицами «на кавалерийский манер»; фланелевая рубаха в обтяжку и навыпуск; фуражка набекрень, а летом – даже соломенная шляпа… Особое внимание уделялось волосам, стричь которые считалось положительно неприличным. Шик был в наибольшем «коке» и лихо закрученных усах. Получался самоуверенный, наглый и, в тоже время, жалкий вид. С деньгами появились и другие потребности: захотелось в рестораны, кафе, театры и кинематографы. Это требовало денег, которых все-таки не хватало. Лишить себя развлечений матросам было уже трудно; поэтому они не брезговали никаким источником, где можно было хоть что-нибудь достать. Нравственность быстро падала. Матросов все боялись. Революционная власть всячески заискивала перед ними и предоставляла им большие привилегии: они получали лучший паек, беспрепятственно ездили по железным дорогам, ходили даром в государственные театры и так далее. Все это, вместе взятое, кружило им головы. В результате, они окончательно развратились: научились бездельничать, грабить и убивать. Худший элемент, продолжая жить в командах, постепенно развращал и остальных. Так вырабатывался тип столь ненавистного всем революционного матроса».
Возможно, Г.К. Граф в своих воспоминаниях несколько и сгустил краски, но суть мечтаний определенной категории матросов, он, не всяких сомнений, передал правдиво.
* * *
В ноябре-декабре 1917 года по Петрограду прокатилась мощная волна страшных пьяных погромов, проходивших при самом активном участии матросов. Современники оценивают масштаб этих погромов равными февральским событиям 1917 года. Но если в феврале произошла революция, свергнувшая царское правительство, то в ноябре-декабре произошла своеобразная «революция» за свержение введенного с началом мировой войны «сухого» закона. Еще раз повторюсь, что если из далекого будущего нам сегодня погромы ноября 1917 года видятся, как незначительный эпизод отечественной истории, то у современников отношение к ним было совсем иным. Многие из современников ставили по значимости события ноября куда выше, чем октябрьский большевистский переворот. «Пьяная революция» началась осени 1917 года одновременно в различных районах страны в виде «пьяных бунтов» солдатской массы, дестабилизирующих обстановку на местах и способствующих свержению власти Временного правительства. Объективно пьяные погромщики выступали союзниками большевиков. Это был настоящий русский бунт без участия социалистов.
При этом сами большевики резко отделяли Октябрьское восстание (а с ним и Февральскую революцию) от пьяных погромов, считая их проявлениями, как «анархической стихии», так и «происками буржуазной контрреволюции». В свою очередь, контрреволюционеры обвиняли большевиков, что именно их «октябрьский путч» и породил волну погромов.
Любопытно, что А.М. Горький, рассуждавший в то время о причинах пьяных погромов больше других, также рассматривал их, именно, как продолжение Октября. При этом главный упор в причинах появления погромов «буревестник революции» делал на психологию народа. В газете «Новая жизнь» А.М. Горький писал: «В этом взрыве зоологических инстинктов я не вижу ярко выраженных элементов социальной революции. Это русский бунт без социалистов по духу, без участия социалистической психологии». Впоследствии, А.М. Горький от отрицания Октябрьской революции, достаточно быстро перешел к поддержке большевиков, и восхвалению Октябрьской революции. В силу этого он больше уже никогда не возвращался к теме связи этих двух событий: октябрьского переворота и ноябрьских погромов. Между тем, эта связь лишь подчёркивает народный характер Октября.
Проверка документов матросским патрулём
С другой стороны, право народа на алкоголь полностью соприкасается с демократическими требованиями. Позже это наглядно продемонстрировал опыт введения США «сухого закона» и опыт «антиалкогольной кампании» периода перестройки в СССР. Осенью же 1917 года большевистские руководители были в большом недоумении от погромов, которые никак не вписывались в их теоретические представления о последствиях социальной революции. Все их теоретические расчеты, весь классический марксизм летел к черту, соприкоснувшись с российской действительностью! Согласно целого ряда воспоминаний, в ноябре в руководстве РСДРП (б) царила растерянность, близкая к панике.
В одних регионах массовые пьяные погромы проходили под лозунгами большевиков, в других же, наоборот, сопровождались антисоветскими демонстрациями. К погромному движению оказались причастны представители всех политических партий, от анархистов до кадетов, а также представители ряда протестных социальных групп, в т. ч. и офицеры, которые из-за начавшихся переговоров о мире заняли антисоветские позиции. Что касается матросов, то они, как и большевики, считая себя по праву победителей, ответственными за власть в государстве, были куда больше большевиков связаны с алкогольными интересами масс. Именно поэтому матросы и оказались по обе стороны алкогольного фронта.
Заметим, что отечественная историография нередко упоминает о матросах, как о главной силе, прекратившей пьяные погромы. Однако на самом деле картина выглядела несколько иначе.
Для начала заметим, что матросы в конце 1917 и начале 1918 года представлялись представителям разных партий и обывателям достаточно однородной леворадикальной массой, но такое представление было обманчиво. На самом деле матросская масса была уже не столь однородна. Среди матросов, как это не покажется странным, имелись (и не так уж мало!) сторонники Временного правительства, т. н. «шкурники» – матросы, которые не хотели никаких революций, а просто желали спокойно дослужить и вернуться домой, хватало и откровенных уголовников. Много было и сторонников зажиточного крестьянства (кулаков), которые так же до конца не разделяли радикализма большевиков, левых эсеров и анархистов.
Из книги воспоминаний, уже упоминавшегося нами, матроса-большевика С.Н. Баранова «Ветер с Балтики»: «Ожесточенные споры прекратились. Былые защитники Временного правительства как-то растерялись, приуныли, и только беспринципные горлопаны еще будоражили команду, бог знает, чем. Вчера они требовали отпусков, сегодня – увеличения жалованья и улучшения обмундирования. Но со шкурниками мало считались. Серьезнее были противники, говорившие: «Авансом никого не будем награждать доверием, в том числе и большевистских вождей». Многие из них еще стояли за войну до победы, за укрепление союза России с Англией и Францией, говорили, что союзников подводить нельзя, забывая, однако, что это был союз империалистов, а не народов. Немало было и таких, которые деревенских кулаков считали крепкими и старательными крестьянами, бедняков – лентяями и пьяницами и делали выводы, что у нового правительства ставка в деревне должна быть на зажиточных крестьян. Хотя словесная борьба по всем этим вопросам и продолжалась, но теперь она не носила такого ожесточенного характера, как прежде…»
Уже утром следующего дня после захвата Зимнего дворца Военно-революционному комитету сообщили, что охранявшие Зимний дворец солдаты и матросы, перепилась вином из подвалов дворца. Представители Смольного выехали на место и убедились, что весь караул пьян, но поддерживает своеобразный порядок: в подвалы Зимнего допускаются только свои, штатских же не подпускают и близко. Причем разрешают пить на месте до бесчувствия, а на вынос вино не дают. Все же некоторым солдатам удавалось проносить вино на улицу. Там его покупали штатские, которые не могли попасть в Зимний. Пьяный караул заменили, но на следующий день пьянство продолжилось. Более того, выяснилось, что лейб-гвардии Павловский полк, ближе всех расквартированный к Зимнему, считает, что все вино в Зимнем принадлежит исключительно ему, и регулярно присылает своих каптенармусов за спиртным. Если же матросский караул не подпускал тех к вину, то павловцы высылали на помощь каптенармусам вооруженный отряд.
А вскоре состоялось фактическое второе взятие Зимнего дворца. На этот раз, на приступ пошли все – от солдат, до красногвардейцев, не говоря уже о городских люмпенах. При этом матросы не проявили никакого желания защищать завоеванную цитадель старого режима. Они уже были победителями и желали наслаждаться плодами своей победы, сами поглощая марочные вина и коньяки. Гуляли флотские так широко, что часто дело доходило до открытых бандитских нападений пьяных матросов на патрулирующих милиционеров. Поэтому матросов из дворца убрали, а в караул во дворец поставили солдат Преображенского полка. Но преображенцев хватило лишь на несколько дней, после чего их самих надо было спасать от белой горячки. Пришлось снова вызывать матросов. Но разве пчелы могут воевать с медом!
Что делать дальше, никто не знал. Пытаться отбить дворцовые запасы вина силой, было нельзя – это вызвало бы неминуемое кровопролитие. Было предложение переправить вино через Кронштадт в Швецию и там продать. Но от него сразу же отказались. Если бы вино попало в Кронштадт, то братва оттуда его уже бы не отдала.
По воспоминаниям писателя Ивана Бунина, балтийские матросы вообще всем другим алкогольным напиткам предпочитали в те дни французский коньяк марки «Martell». Что тут сказать? Только то, что дотоле не видевшие ничего кроме казенной водки и самогона, братишки быстро сумели оценить прекрасное…
Возможно, именно тогда родился этот старый-престарый анекдот:
– Смольный?! Пиво или водка есть?
– Нет.
– А где есть?
– В Зимнем.
– На штурм! Ура-а-а-!!!
Выход из непростого положения нашел бывший член Центробалта унтер-офицер Г.П. Галкин, предложивший объявить, что вино из царских подвалов в ознаменование победы революции передается матросам и солдатам и будет ежедневно отпускаться представителям частей из расчета две бутылки на человека в день. Но если с вином из погребов Зимнего дворца, хоть таким образом, но удалось навести относительный порядок, то с множество других винных складов в столице проблема осталась.
Что касается матросов, то, после взятия Зимнего дворца, наводя «свой» порядок в центре города, они много внимания уделяли пьяным. Однако число пьяных при этом не только не уменьшалось, а, наоборот, увеличивалось. При этом пьяницы вовсе не избегали матросов, а, наоборот, начали сбегаться со всего города к стоящим на Неве кораблям. Вскоре у каждого из кораблей шли массовые попойки. Причиной этого был теплый прием нередко оказываемый матросами братскому питерскому люмпену. Кроме этого матросы не брезговали и торговать излишками.
При этом, свергнув Временное правительство, революционные матросы совсем не торопились возвращаться в Кронштадт и Гельсингфорс. Еще бы, ведь в Петрограде перед ними раскрывались такие перспективы, от возможности прильнуть к нескончаемым винным запасам до вседозволенности в экспроприации ценностей у буржуев!
