Владимир Шаяхметов
Остров Желаний

Глава 1
Голос прошлого

Расхаживая по тесной кухоньке своей старенькой «хрущёвки», Юрий заканчивал уже, наверное, одиннадцатый круг, когда остановился у окна и, глядя на унылый апрельский пейзаж неухоженного дворика, вероятно, уже не первый раз повторял, бормоча себе под нос: «… Так что приезжай… приезжай». Он небрежно и торопливо снова взял со стола оклеенный иностранными марками конверт, ещё раз прочёл в графе отправителя «Saint-Barbara», грубо бросил его на стол, но тот не удержался на краю и тихо спланировал на пол. Не обратив на упавшую бумажку никакого внимания, Юрий повернулся спиной к окну и принялся снова перечитывать ставший уже изрядно помятым в его руках листок бумаги:

«Здравствуй, Юрка. Что же ты не пишешь мне? Третье письмо уже шлю. Как ты там, жив ли? Полжизни прошло, как мы не виделись с тобой. Ты бы знал, как я скучаю по тебе, по дворику нашему и всему, что связано с ушедшей юностью. Иногда так хочется приехать домой, снова собраться с друзьями на нашей скамейке, сбацать что-нибудь на гитаре вечерком под милый гортанный аккомпанемент разгневанных соседей, сбегать на танцы. Помнишь, как мы с тобой давали там жару, и откуда было столько дыхалки? А помнишь, как мы закрывались в вашей кладовке и печатали фотки? Юрка, так хочется встретиться с тобой. Ведь не виделись уже сто лет! К сожалению, приехать я не могу, но зато ты можешь ко мне. Я составлю тебе приглашение, ты получишь гостевую визу и айда ко мне в отпуск. Отдохнём, развеемся, вспомним наши годы молодые и, увы, безвозвратные. Помянем пацанов – Азата Ахунова, Игорька Пстыгу, Женьку Комова. Я ведь даже могил их не видел. Может, увижу ещё. Ты то как? Работаешь где? Живёшь как, родители твои, семья, дети? Ты пиши мне, пиши всё. У меня всё путём. Жена, две дочери уже взрослые, двухэтажный дом, прекрасная работа, платят хорошо. Всё есть, нету только дворика нашего, тебя нету, пацанов, а гитара вот есть, лодка добрая, палатка, так что приезжай, порыбачим. Только ты обязательно приезжай, я серьёзно. Трудно у вас сейчас там, знаю, так я все расходы с поездкой беру на себя. Юрок, не откладывай. Жду тебя, друг мой. Пиши, адрес на конверте. А ещё лучше, позвони сначала».

Юрий устало опустил руку с письмом. Тяжёлые воспоминания более чем двадцатилетней давности роем кружились в его воспалённом мозгу. Ведь, кажется, совсем недавно собирались вечерком на скамейке во дворе, которую специально из парка притащили для вечерних посиделок и под Андрюхину гитару орали «В краю магнолий», распугивая прохожих. Потом – Афган, тот проклятый Кандагар, Игорёк и Азат – одной гранатой. Азат волочил изувеченного взрывом Игоря, так и нашли их потом вместе. Женькина фляжка – подарок на память, его разодранная в клочья спина, его последний вдох. А вот Андрюху Васнецова не нашли. Потом – «Чёрная вдова», цинковые гробы, посмертные ордена «Красной Звезды», слёзы матерей, гвоздики, салют над памятником.

Как бы, отбрасывая пелену с глаз, Юрий тряхнул головой, открыл полупустой холодильник, достал начатую бутылку, тяжело опустился на табуретку, вылил остатки водки в гранёный стакан, выпил залпом. Закусил чем-то с давно не убранного стола, и душа его, истерзанная одиночеством, чувством не нужности никому, безысходностью и неустроенностью разрешилась крупными слезами, с болью и рыданием вырывающимися прямо из груди, из сердца.

Следующий день выдался не по-весеннему мрачным. С утра зарядил мелкий дождь со снегом, тяжёлые свинцовые тучи безмолвно плыли над землёй, поглощая своим тёмно-серым брюхом верхушки многоэтажек. Кажется, что вот ещё немного, и вся эта небесная хлябь рухнет под своей тяжестью на уже почти полностью размытые и разбитые дороги, промокшие насквозь дома и несчастных, утомлённых долгой зимой и холодной грязной весной прохожих.

Те, осторожно обходя и перепрыгивая лужи и ручьи, стремились поскорее вернуться в тёплые, сухие жилища, порой проваливаясь в грязно-снежную кашицу по щиколотку, при этом чертыхались и проклинали всё вокруг.

Юрий с минуту наблюдал за непогодой сквозь мокрое стекло знакомой нам уже кухни, медленно, словно обдумывая что-то, покрутил в пальцах сигарету, щёлкнул подаренной ещё ротным трофейной бензиновой зажигалкой и затянулся, обволакивая себя густыми клубами табачного дыма. Он сел за стол, заваленный немытой посудой и усеянный сухими крошками, придвинул поближе к себе пепельницу но, сделав пару затяжек, торопливо затушил в ней сигарету, нервно вдавливая её почти до фильтра.

Решительно встал. Вышел в прихожую, быстро накинул на себя куртку, визгнул молниями ботинок, смял в руке старенькую фуражку и быстро вышел из квартиры.

Он спешил не на работу. Там его никто не ждал. Да и не было у него никакой работы. Так, шабашки от случая к случаю. И вообще он ни куда не спешил. Куда можно сбежать от памяти, от прошлого, от себя? Так, не замечая ни дождя, ни луж, не разбирая дороги, он очутился на автобусной остановке. «Господи, что я делаю? Зачем я здесь?» – Юрий огляделся.

Дождь кончился но, видимо, совсем недавно. Он стоял в своём насквозь мокром джинсовом костюме, по его волосам и лицу стекали капли воды, а рука всё ещё сжимала несчастную фуражку. А вокруг стояли люди и, ёжась от холода, прятались от непогоды под свои зонтики. Чёрно-серо-коричневая масса смотрящих в одну сторону, утомлённых бесконечным ожиданием, озябших и промокших людей иногда оживлялась с появлением из-за поворота очередного автобуса.

Небольшая часть этой толпы суетливо, мелкими притоптываниями продвигалась поближе к проезжей части, сжимаясь в тесную группу, которая, повинуясь общему стремлению людей, совершала уже строго определённые движения, нацеливаясь на ещё закрытые двери уже притормаживающего автобуса. Другая, большая численностью часть людей, коротко взглянув с легкой завистью на ту группу, уже ставшую маленьким коллективом, поёживаясь от всепроникающей сырости, нетерпеливо переводила свои взгляды на тот вожделенный поворот.

Автобус, прекрасно понимающий, что его ожидает, жалобно пискнув тормозами, медленно открыл двери. Подобные, случающиеся каждое утро штурмы несут свои отпечатки не только пассажирам в виде оторванных пуговиц и сумочных ручек, сломанных очков и истоптанной обуви, помятой одежды и пропавших кошельков, но и автобусы от них страдают ничуть не меньше, хотя первых это не интересует ни в малейшей степени.

Всё больше проседая от втискивающих себя пассажиров, несчастная машина принимает в своё чрево запредельное количество людей, и с большим трудом закрыв за ними двери, медленно, дрожа сцеплением, сдвигается с места, обдавая оставшихся на остановке изрядной дозой выхлопных газов.

Юрий никуда не спешил. Он смотрел на всё с какой-то отрешённостью и безучастностью к происходящему. Ведь он и сам до недавнего времени тоже довольно активно участвовал в подобных штурмах.

Постепенно свежий, сырой и холодный, но всё-таки весенний воздух проветрил его мозги, наполнив их особыми молекулами, из которых складываются мысли.

Он никогда не бывал за границей, если не считать Афгана, и с чего начать свою будущую поездку, понятия не имел. Да и спроси любого на этой остановке, как это сделать, можно быть твёрдо убеждённым в том, что далеко не все даже смогут подсказать, куда можно с этим обратиться.

Люди, привыкшие к толчее не остановках, разбитым дорогам, грязным улицам, непроходимым лужам на дорогах, хамству продавцов, горам окурков под балконами, тёмным, грязным подъездам и воняющей мочой лифтам в большинстве своём даже не допускают и мысли о жизни в стране иной, ведь в той жизни красивой, чистой и богатой есть один весомый недостаток. Там ты – не дома.

Снова заморосил дождь. Юрий, слегка поёжившись, надел-таки свою фуражку. Вспомнив о туристическом агентстве за две остановки отсюда, он втиснулся в ещё открытые двери очередного переполненного автобуса.

Глава 2
Земля обетованная

Огромный лайнер удивительно мягко коснулся бетонки аэропорта Лос-Анджелеса. Вглядываясь в трясущееся на стыках бетонных плит пространство за иллюминатором, Юрий почти не слышал объявления стюардессы об успешном завершении рейса, лишь с волнением в сердце смотрел на быстро убегающий назад зелёный газон аэродрома, какие-то полосатые домики и взлетающий по соседней полосе огромный воздушный гигант с надписью на борту AIR FRANCE.

Вроде бы ничего особенного: та же зелёная трава, то же голубое небо, бетонка, похожая на бетонку Шереметьево-2. Но что-то не знакомое, чужое ощущалось во всём этом многообразии, и Юрий уже во второй раз за этот полёт пожалел о своем решении пусть на время, но все же покинуть милую его сердцу Россию.

Но вот, наконец, огромный самолёт, напоследок слегка качнув своих пассажиров, замер. Стих шум турбин, и успевшие привыкнуть к их мерному многочасовому рокоту уши сдавило мягкой густой тишиной. Юрий накинул на плечо свою маленькую сумку, в который без труда уместился весь его нехитрый походный скарб и, повинуясь общей суете спешащих к выходу пассажиров, засеменил мелкими шажками вслед за ними и вскоре покинул этот, ставший уже похожим на встревоженный улей, широкий, постепенно пустеющий, салон трансатлантического лайнера.

Всё происходящее вокруг него было каким-то неестественным, не знакомым, чуждым, поэтому, впоследствии он не мог припомнить ни то, как попал в гудящий зал прилёта, ни то, как проходил обязательную процедуру таможенного пограничного контроля. В течении следующих пяти минут, когда он вдруг очутился в огромном зале, где все таблички и плакаты, вывески и указатели, яркая реклама и всевозможные табло пестрели незнакомыми буквами, где общий мерный и не очень громкий, но монотонный и постоянный гул аэровокзала смешивался с разноголосицей чужой речи идущих рядом людей, где то и дело в общий шум врывался что-то говорящий по-английски мягкий женский голос информатора с тембром общим для всех информаторов всех аэровокзалов мира, Юрию вдруг жутко захотелось вернуться в салон родного русского самолёта, который при любом раскладе рано или поздно, но непременно вернётся на родную землю.

Он даже на мгновение остановился, настолько эта мысль показалась ему реально выполнимой, как вдруг, кто-то идущий позади, грузно натолкнулся на него, и Юрию ничего не оставалось как, слегка повернув голову, растерянно промычать себе в плечо что-то типа «Прошу прощения» и продолжить свой путь к толпе встречающих.

Встречающих было не много. Некоторые из них держали в руках большие белые бумажные листы с именами, а может быть и не с именами, а с чем-то другим, кто их знает… Вдруг его взор натолкнулся на, словно, вырванное из прошлого, бывшее обидным в детстве, почти забытое, но теперь ставшее близким и родным на фоне окружающего его всего непонятного и чужого, наспех написанное русскими буквами на большом белом плакате свое школьное прозвище.

– Андрей! – Юрий махнул рукой своему бывшему другу детства и направился к зовущему его плакату, – я здесь!

– Юрка! Макарон! – Вместо плаката теперь взлетели вверх обе Андрюхины руки, призывая друга в свои объятия. – Наконец-то! Как я рад тебе!

– Ну ладно, ладно, – Юрий угрюмо отвёл от себя объятия Андрея, коротко взглянув по сторонам, – что за нежности телячьи! Я не миловаться с тобой приехал. Пошли, поговорим сначала, и послезавтра мне домой пора.

– Как послезавтра? – Тихо спросил Андрей упавшим голосом, понимая, что разговор предстоит тяжёлый.

– Может послезавтра, может никогда, кто знает, как там повернётся, – сквозь зубы процедил Юрий, понимая, что если он приведёт в исполнение то, что рисовал в своём воображении на протяжении всего полёта, то может остаться здесь и на пожизненное.

Направившись к стоянке, Андрей попытался, было, принять сумку Юрия, на что тот лишь буркнул:

– Не инвалид. Сам донесу.

Андрей понимал, что настроение Юрия продиктовано сейчас не радостью встречи со старым другом, а встречей с предателем и, потупив взгляд, угрюмо зашагал к своей машине.

Он остановился возле шикарного чёрного джипа, открыл заднюю дверцу. Юрий поставил в огромное пространство багажника свою сумку.

– Это твоя? Дорогая, наверное? – он критично рассматривал большую машину своего бывшего друга.

– Да ладно тебе, машина как машина. Конечно, не вазовская «Нива», но у нас тут все на таких ездят. Утром на работу надо ехать, девчонок моих в школу отвезти. Без машины нельзя. – Почти скороговоркой проговорил Андрей с явным волнением в голосе.

– На рыбалку ездить пойдёт, – тут же потеряв интерес к шикарному «Кадиллаку», съязвил Юрий, влезая в его просторный салон.

– А я на ней и езжу. Ты хотел поддеть меня что ли? Не-е, братан, здесь уазики не продают, а эта – то, что надо!

– Я тебе не братан, – буркнул Юрий и отвернулся к окну.

Андрей завёл двигатель, и вскоре раскалённый августовской жарой воздух в салоне машины стал охлаждаться, смешиваясь с холодным воздухом, дующим из диффузоров кондиционера.

По пути Андрей несколько раз пытался разговорить своего гостя, но тот лишь рассеянно и без особого интереса продолжал рассматривать проплывающие в широких окнах джипа невиданные им доселе заграничные красоты огромного города. Вскоре они выехали на побережье Тихого океана и долго неслись по ровной широкой дороге вдоль береговой полосы. Юрий никогда не был на море и теперь во все глаза смотрел на простирающуюся за горизонт синеву огромного океана, далёкие, словно замершие в своём медленном ходе сухогрузы и стаи кружащих над водой чаек, для которых на целом свете ничего не существовало кроме этих блестящих на солнце вечных величавых волн.

Вечерело, когда Андрей остановил, наконец, свою машину возле утопающего в зелени сада большой двухэтажной виллы. Юрий собрался, было, выйти из машины, но хозяин, остановив его жестом руки, на мгновение притормозил возле поднимающихся вверх ворот гаража, после чего медленно въехал в его широкое светлое пространство.

– Ну, вот мы и дома, – выдохнул он, заглушив двигатель.

Юрий, выйдя из машины, с минуту задумчиво смотрел на медленно опускающиеся ворота. Он ещё простоял некоторое время, рассматривая огромный гараж, в котором с лёгкостью поместился не только большущий джип, но и белый с двумя навесными моторами деревянный катер на специальной тележке.

Андрей, стоя возле белой двери в стене гаража, наслаждался произведённым на друга первым впечатлением от своего дома.

– Юрка! Макаров! – Уже громче позвал он гостя, – долго стоять то будешь?

Тот медленно поплёлся вслед за хозяином дома, быстро потеряв интерес к его красивому, просторному гаражу. Минуты через три Андрей, предоставив другу возможность свыкнуться в новой для него обстановке просторного светлого жилища, ушёл на кухню.

Глава 3
Суд памяти

На небе зажглись уже первые звёзды, когда бывшие друзья, наконец, уселись за стол. Андрей поставил на стол бутылку «Столичной», два стакана и нехитрую закуску.

– Ну, давай, рассказывай всё по порядку, – Юрий, угрюмо сел на стул, повесив на его спинку видавшую виды куртку своего старого, давно вышедшего из моды джинсового костюма и грузно упёрся локтями о край стола, – а заодно возьми это. Тебе привёз, – он бросил на стол перед Андреем фотографии их старого двора, школы, фотографии могил пацанов и всего, что только мог сфотографировать перед отъездом в Штаты.

Андрей с жадностью перебирал фотки и со слезами на глазах долго всматривался в лица своих улыбающихся друзей со старой фотографии далёкого восьмидесятого года, когда они все впятером снялись в сборном пункте военкомата перед самой отправкой в Афган.

– Как давно я их не видел. Наша фотка. Ты сохранил её. – Андрей превозмогая боль утраты, скопившуюся комком в горле, перебирал фотографии, долго смотрел на фото с памятниками со звёздами на макушках. Он налил себе полный стакан и выпил, не закусывая, держа её не твёрдой от волнения рукой, спустя минуту спросил дрожащим шёпотом. – Как они… погибли?

– Игорь с Азатом в колонне ехали по горному ущелью. Они же водилами были, если помнишь. В головной «Урал», которую вёл Игорёк, попали из РПГ. Он был жив ещё. Вывалился из горящей кабины и отползал от машины. У него была оторвана рука и повреждены ноги. Азат ехал в третьей машине, был ранен автоматной очередью, но нашёл в себе силы подбежать к другу и поволок его прочь. Тут взрыв. Явно, какая-то падла видела их мученья и стрельнула в них из гранатомёта. Лица не были изуродованы. Я сразу их опознал. То, что мы Женькой в одной роте служили, ты знаешь. Через неделю после гибели ребят мы прочёсывали местность. Он наступил на «лягушку». Ведь стоял на ней, просил ребят помочь ему, так все шарахнулись от него врассыпную. Сволочи. Никто не помог. Ну, сколько так простоишь? Шелохнулся, она и… Обе ноги по колено и спина – в клочья. Я далеко от него был. Слышу – зовёт. Почти добежал до него, – взрыв. На мне – ни царапины, а он лежит, смотрит на меня и жадно воздух ртом ловит. Я ему голову поднял, воду из фляжки своей дал, лицо ему освежил. Что я ещё мог? Он взял фляжку мою, так и умер с ней в руке, лишь слабо улыбнулся мне напоследок.

Андрей обхватил голову руками, сидел и тихонько раскачивался из стороны в сторону. По щекам его текли слёзы.

– Простите меня, пацаны, простите, если сможете, – смотрел он на расплывающиеся в слезах гранитные портреты, – я – предатель, подлец, трус. Вы смогли, а я – нет. Юрка, ведь я мог тогда положить несколько духов, мог, но тогда бы и они меня… Дать по ним очередь и всё! Зато сейчас бы не мучило меня это, не держало бы меня за глотку проклятое прошлое.

Он снова налил себе и Юрию. Взяв в дрожащую от волнения руку стакан, резко мотнул головой:

– Нет, Юрка, не пей со мной. Я не достоин этого. Не пей с предателем.

Он, не закусывая, снова выпил в одиночестве, звякнул пустым стаканом о тарелку на столе и, слегка заплетающимся языком, продолжил:

– Мы вчетвером отстреливались тогда, прикрывая отход наших. Вскоре все погибли, а я один остался. Я не смог оставить тела убитых ребят и сам уже раненый в плечо, защищал их, ожидая подмоги. Духи, гады, поняли, что я один и не стреляли, лишь показывались на мгновение из-за камней и снова прятались, живым меня взять хотели, ждали, когда у меня кончатся патроны. Я это понял и перестал стрелять, подпуская их поближе, хотя оставалось ещё полрожка. Вдруг вижу, крадутся ко мне. Я только прицелился, смотрю, и с другой стороны ползут, и у них я как на ладони. Всё, думаю, если пульну, хана мне. Мог я тогда прекратить все сегодняшние муки, мог! А вот бросил автомат и руки поднял.

Юрий молча слушал, тяжело глядя в пол, взял одиноко стоящий стакан и одним махом осушил его. Поморщился от явно не по-русски сделанной водки, медленно закурил и после минутного молчания произнёс:

– Вот что, Андрей, я знал, что ты мне расскажешь всё, как было, знал, и вот что я тебе скажу. Сначала, когда тебя не нашли ни среди живых, ни среди мёртвых, я проклинал нашу дружбу, проклинал тебя и себя за то, что считал тебя своим другом. Позже на дембеле, когда ещё долго горела душа после Афгана, я старался не вспоминать о тебе и надеялся, что ты подох уже где-нибудь вместе со своими новыми хозяевами. Потом, когда пришло твоё первое письмо, я был в бешенстве и порвал его, не читая. Когда ты пригласил меня к себе, я решил посмотреть, на что это ты променял нас с ребятами. А сейчас вот ты знаешь, – он постучал кулаком себе в грудь, – нет ничего. Мне жаль тебя. Я побуду здесь денёк – и всё, домой. А у тебя нет дома, не сможешь ты туда. Там мать твоя лежит, я прихожу к ней на могилку, присматриваю. Никто за ней не ухаживает. Ведь ты один у неё был.

Андрей закрыл лицо руками, лишь слышны были его слабый стон и всхлипывания:

– Ах, Юрка, Юрка, какой же я дурак! Что же я наделал тогда! С каким бы удовольствием я сейчас променял бы всё это, что бы хоть раз …

– Ну, хватит! – Юрий порывисто встал и быстрым шагом подошёл к большому окну, за которым уже стояла кромешная тьма. – Если бы тебе было на самом деле невтерпёж, давно бы купил билет, да сдался первому же менту в Шереметьево. Развесил нюни…

– Не могу. Сколько раз порывался, а не смог.

– Скажи лучше, не мог бросить машину свою шикарную, виллу эту двухэтажную, дороги чистые, да магазины барахлом набитые. – Он резко повернулся и, вперив в Андрея тяжёлый взгляд, продолжил, – Хотел бы вернуться – вернулся бы. Давно уже отсидел бы своё, да жил бы сейчас как человек с чистой совестью, а так… что за жизнь.

– Прости меня, Юрок, прости. Не простишь ты – не смогу я принять прощение чужих людей, даже если и отбуду любое наказание. – Андрей сидел с опущенной головой, не в силах встретиться взглядом со своим судьёй.

– Простить тебя? Бог тебя простит. У Него прощения проси. А вот насчёт наказания… – Юрий, хрустнув суставами пальцев, сжал ладонь в кулак, отведя его чуть в сторону, потом после нескольких секунд раздумья опустил голову и, грузно опустив кулак на стол, процедил сквозь зубы, – ты сам назначил его себе. Такое наказание не смог бы присудить тебе трибунал. Двадцать два года прошло, уже три года как двадцать первый век идёт, и всё это время ты казнишь себя. Если бы ты забыл всё, упиваясь здесь в роскоши, если бы не мучила тебя совесть за своё малодушие, я сам бы тебя судил. И казнил бы сам!

В комнате повисла тяжёлая пауза. Андрей не мог её прервать, а Юрий не хотел. Снова отойдя к тёмному окну, он опять пожалел о своём приезде сюда. Его бывший друг – предатель. Он предал всех тогда. Свой дом, свою мать, погибших пацанов, дворик свой. Всех. И его тоже.

Чернота наступившей ночи не может являться преградой для мыслей, и перед его глазами вновь возникли ребята молодые и улыбающиеся, точно как на той старой фотографии далёкого восьмидесятого. Они, как бы, вглядывались ему в душу, своими улыбками заполняли в ней пустоту давней утраты.

За спиной тихо звякнуло потревоженное стекло, и раздались мягкие булькающие звуки. Видение пропало. Снова закурив и тяжело вздохнув, Юрий опустил взгляд к низкому узкому подоконнику огромного окна.

– В общем, так, Тюбик, – понизив голос почти до хрипа, нарушил тишину Юрий, – время неумолимо. Мы уже зрелые мужики. Седеем вон уже, скоро стареть начнём. Если бы ты пригласил меня сюда лет пятнадцать назад, я разговаривал бы с тобой по-другому, если бы разговаривал вообще. А может… – он повернулся к свету и, глядя на Андрея сквозь струйку дыма прыгающей в его губах сигареты, сложив руки на груди, прислонился спиной к оконному косяку, – с тобой бы разговаривали ангелы. Или черти. Но сегодня я вижу твоё искреннее раскаяние. Сюда я приехал не один, со мной приехали Игорь, Азат и Женька, – Юрий поднёс указательный палец к своему виску. – Они в памяти моей живут и приехали со мной судить тебя, и я говорю от их имени тоже. Ты преступник, Андрей, но хоть для наших законов ты – преступник без срока давности, я прощаю тебя за попранную тобой нашу дружбу. Живи с миром и Бог тебе судья.

Андрей отнял руки от мокрого от слез лица и, подскочив к Юрию, крепко сжал ими руку друга:

– Спасибо, Юрок, если бы ты знал, как дороги мне твои слова, как долго я их ждал. Давай забудем плохое и выпьем. Утопим в этих стаканах всё, что нас так долго разделяло.

Мало-помалу, пропасть отношений между ними становилась всё уже. Они сидели за столом, вспоминая безвозвратно ушедшие годы своей молодости, рассказывая о себе, поминая друзей. Но былой дружбы уже не было. Так … просто разговор двух знакомых мужчин.

Во время всего разговора в душе Юрия велась борьба между желанием забыть всё былое и положить руку на плечо своего школьного друга, этого весельчака и балагура Андрюху Васнецова, за свою «художественную» фамилию ещё в начальных классах получившего прозвище «Тюбик» и желанием встать и уйти прочь от этого предателя, плюнувшего в эту душу ради спасения своей шкуры в далёком январе восемьдесят первого. Но какая-то сила удерживала его от решительного порыва, и он с удивлением стал замечать, как тяжёлые мысли стали понемногу рассеиваться.

– Эх, Тюбик, какой же ты дурак! Жизнь человека – это не просто существование между двумя датами на камне, жизнь – это родство душ, необходимость быть нужным кому-то, это – память о тебе. А ты взял и зачеркнул её своим малодушием. Ладно. Тебе с этим жить. Прошлого не вернёшь. Мир вон как изменился с тех пор, страны уж той нет, за которую мы воевали, да и мы с тобой не молодеем. Наливай!

– Да, Юрок, прошлого не вернёшь. Мне с этим грузом жить, ты прав. Что теперь с этим я могу поделать? А вот время неумолимо, и мы с тобой изменились, факт. Дай-ка я посмотрю на тебя. Какой же ты стал большой! А ведь вот такой щуплый был – он вытянул вверх указательный палец. Он с минуту всматривался в знакомые ему с детства черты лица, правда, изрезанными стрелками мелких морщин, вкупе с острым взглядом его серых, уставших глаз и проседью на висках придававшие Юрию вид мужественного, не сломленного жизнью человека.

– Зато ты совсем не изменился. Всё тот же рот до ушей, и уши как у чебурашки.

– Да ладно тебе…

– Не, ты погляди, ни животика, ни морщин, только седина вон слегка пробивается, а так – хоть сейчас по девкам. Помнишь?

– Ещё бы не помнить. А что, сейчас уже слабо, а? – Андрей игриво толкнул его локтем в плечо.

Давно утраченные отношения двух не молодых уже людей постепенно налаживались, но маленький уголёк неприязни к своему другу детства долго ещё тлел в душе Юрия.

Далеко за полночь уже изрядно захмелевший Андрей обнял друга своей молодости за плечо и, горячо дыша хмельным выхлопом ему в лицо, сказал, постепенно переходя на шипящий шёпот, с трудом ворочая заплетающимся языком и часто икая:

– Юрок, не уезжай, а? Останься со мной ну хотя бы на н…дельку. Жена всё равно с девчонками во Францию к своей сестре укатила, так что мы вдвоём холос. стничать будем. У мня лодка есть, во! – икнув, он поднял вверх шатающийся большой палец, – палатку возмём, паедим завтра на р. балку. На мой острв… С ночевкой. Я там пирс классный строю. У мня уд…чки есть, во! Я те такие места пкажу, ахнешь!

– Дурень ты, Андрюха, – Юрий тяжело упёрся локтями о край стола, – да что вы, америкосы, знаете про рыбалку! Удочки… Места… Эх ты! Что русскому надо? Ящик водки, да свежий воздух! Да, Андрюха, ты уже – не русский!

Долго ещё пьяные и полусонные говорили они о том, о сём. Так, с затуманенным взором от выпитого они встретили рассвет, как новую страницу их спасённой дружбы.