Владимир Пропп
Русские аграрные праздники

Полная версия

Земля и находящиеся в ней покойники как бы сливаются в одно целое. «Земледелец, – пишет Б. Л. Богаевский, – как и каждый человек античности, видел, что земля „покрывала“ своей поверхностью посадки, посевы, содержала их в себе и выливала наружу из своего громадного сосуда. Также земля… содержала… и могилы умерших, заботившихся о посевах и посадках»^[32]. Из всего этого видно, что, по греческим представлениям, покойники, находясь под землей, могли иметь власть над урожаем. Эти представления и вызывают к жизни весенние земледельческие обряды, посвященные усопшим. Так обстояло дело не только у греков и римлян, так обстояло дело и у древних славян. Вот почему забота о посевах сочетается с заботой о покойниках и носит двоякий характер: усопших надо умилостивить, надо выразить им свою любовь, почитание. Но этого мало. Их надо поддержать пищей, питьем и теплом, надо с ними трапезовать, надо оставлять им еду на могилах, совершать возлияния из вина и масла. Но и этого мало. Надо обеспечить им не только жизнь, но и бессмертие. Надо приобщить их к кругообороту жизнь – смерть – жизнь, которым живет природа и который нужен земледельцу, надо, чтобы они и сами способствовали этому кругообороту. Отсюда, как мы видели, такие обрядовые блюда, как кутья и яйца. С яйцом связаны самые разнообразные представления^[33]. Но в русском заупокойном культе отражено только одно из них – способность воссоздания, воскресения жизни. Как символ воскресения оно было освящено церковью и поэтому применялось особенно широко во время Пасхи и непосредственно после нее; радуница, когда на могилах крошили яйца, приходилась на первую неделю после Пасхи. Воскресение божества, воскресение природы и ее сил, хранителями и носителями которых считались находящиеся в земле, но все же не совсем умершие предки, – все это сливается в один поток обрядов и обычаев, очень ясных в их аграрной направленности. Как мы еще увидим ниже, в этот поток укладывается и внезапный переход от плача к веселью, который мы наблюдаем в Радуницу.

Ко дню летнего солнцеворота, т. е. ко времени, когда солнце находится в зените, а земля в расцвете своих сил, никакие обращения к подземным помощникам уже не нужны. Они уже либо сделали, либо не сделали своего дела, и поминовение их прекращается вплоть до нового солнцеворота, когда снова начнут чествовать своих предков за столом и на могилах.

Этот исконный смысл заупокойных обрядов давно забылся, но они совершались по привычке, по традиции, поддерживаемой естественным стремлением вспоминать своих ушедших из жизни близких и оказывать им честь.

Глава II. Обрядовая еда

Новогодние и масленичные угощения и их происхождение. – Святочный кесарийский поросенок. – Козульки на Святках, в Егорьев день и на Троицу. – Лесенки в день Вознесения

Изучение весенних поминок приводит к вопросу об изучении обрядовой еды вообще.

Еде во время обрядовых праздников приписывали особое значение. Два раза в году – под Новый год и на масленицу – поголовно все население в меру своих средств стремилось наесться, причем не просто ели, а ели как можно больше, безо всякой меры.

Такая неумеренность под новый год объясняется поверьем, будто обилие еды в первый день нового года обеспечивает обилие на весь год. Это поверье распространялось не только на еду, но и на другие блага жизни. Против такого суеверия восставал уже Иоанн Златоуст в Византии. По его словам, христиане «верят, что если проведут новолуние сего месяца в удовольствии и веселье, то и целый год будет для них таким же» (Снегирев, Русские простонародные праздники, вып. 2, 8–9). Там, где это поверье забылось, осталось стремление просто в праздник вволю наесться. В XIX в. это поверье было забыто еще далеко не полностью. В Васильев вечер (т. е. ночь с 31 декабря на 1 января) ели все самое лучшее, что было в доме и что заготовлялось заранее: пироги, колбасу, мясо, блины, кутью, кашу, пили пиво, вино, водку и т. д. И. П. Калинский пишет: «В северо-западной Руси Васильев вечер носит названье Жирной кутьи или Щедрухи, также от щедрого угощения мясом и жирными блюдами. Васильевым вечером русский народ повсеместно проводит старый год и старается как можно веселее встретить наступление нового в том убеждении, что в этом случае он пройдет счастливо» (Калинский, Месяцеслов, 347). То же известно о белорусах: «Вечером 31 декабря, накануне Нового года, бывает богатая „щедрая куцця“ 〈…〉 Этот вечер является по преимуществу щедрым и богатым, так как по изобилию, с которым встречается Новый год, простолюдину хотелось бы судить о довольстве в наступающем году» (Карский, Белорусы, т. III, 100). Это подтверждается материалами А. А. Макаренко из Сибири: «В Новый год надеть хорошую, новую одежду – будешь хорошо одеваться круглый год; сытно будешь есть весь год, если в Новый год приготовишь много вкусных „еств“ (кушаний). Деньги не дают в этот день, чтобы не испытывать недостатка в них в течение года: наоборот – получать деньги можно, это – к прибыли» (Макаренко, Сибирский народный календарь, 49).

Но если стремление к обильной еде под Новый год объясняется так называемой «магией первого дня», то чем можно объяснить подобное же стремление на масленицу? По-видимому, причина состоит в том, что масленица некогда совпадала с празднованием Нового года, когда он считался с марта. Мартовский Новый год унаследован Россией извне; такое исчисление, как уже указывалось, продолжалось до 1348 г. Старое мартовское новогоднее чревоугодие с перенесением Нового года на январь не прекратилось. Наедались и в старый мартовский Новый год, и в Новый год январский. «Широкая масленица» – это дни разгула и обильных угощений. На масленицу свободно ходили друг к другу угощаться званые и незваные. П. С. Ефименко описывает такое угощение в бывшем Пинежском уезде Архангельской губернии. Сдвигали столы, накрывали их белой скатертью, подавали лучшее, что имелось в доме. Перемен бывало 10–15. «Сперва подают горячие жидкие кушанья, потом жареные и печеные и, наконец, в прикуску – холодные» (Ефименко, Материалы, ч. I, 139). Богатые люди начинали печь блины с понедельника, а бедные – с четверга или пятницы (Сахаров, Сказания, т. II, кн. VII, 72). На масленицу происходило обязательное угощение тещей молодых зятьев, о чем сложено много насмешливых песен. Что подобного рода разгул, при котором в неумеренном количестве употреблялись всевозможные веселящие напитки домашнего изготовления, приводил к печальным результатам, об этом имеются сведения начиная с XVII в. (Снегирев, Русские простонародные праздники, вып. 2, 116).

В другие праздники, кроме Святок и масленицы, обрядового обилия еды не засвидетельствовано. Первоначальный смысл такой еды для масленицы в XIX в. был забыт, для Нового года он прослеживается очень ясно.

В числе отдельных блюд новогоднего стола обращает на себя внимание непременно подаваемый поросенок. Василий, память которого праздновалась 31 декабря, именуется Василием Кесарийским (в народе Кесаретским). Поросенок, съедаемый в Новый год, носит название кесаретского поросенка. Этот обычай имеет общеевропейское распространение. «Свиное мясо, свиная голова, колбасы и какое-либо печение в образе свиньи составляют необходимую принадлежность Васильева вечера и рождественских святок не только у русских, но и болгар, сербов, румын, в Сицилии, Англии, Германии, в скандинавских землях и на Кавказе»^[34]. Известен он был еще в Древнем Риме. Во время сатурналий, которые завершали урожай и праздновались с 17 по 23 декабря, Сатурну, богу посевов и плодородия, приносили в жертву свинью. А. Н. Веселовский подробно описывает русскую форму обряда: поросенка либо жарили, либо делали «печение в образе свиньи». Сопоставление этого обычая с римским приводит его к заключению: «Все эти [русские. – В. П.] обряды отвечают жертвоприношению свиньи в римском обиходе сатурналий» (Веселовский, Разыскания, VII, 108–109). Русский обряд считается прямым отголоском обряда античного. Эта теория для нас неубедительна. Ни русские, ни другие европейские народы, у которых имелся этот обычай, никаких богов в новый год не чествовали, и никаких следов жертвоприношений нет. Поросенка, или свинью, или свиную голову, или изделие из свинины целиком съедали сами.

Н. Ф. Сумцов полагает, что съедаемая свинья – символ солнца. Длинная и острая щетина вокруг головы будто бы означает солнечное сияние (Сумцов, Культурные переживания, 134). Совершенно иное объяснение дает В. И. Чичеров: «Обрядовый новогодний ужин, во время которого семья должна была съесть кесаретского поросенка, судя по приведенным свидетельствам, имел вполне определенное магическое значение: он должен был вызвать обилие, плодовитость, урожай, благополучие в семье» (Чичеров, Зимний период, 80). Это объяснение мы должны признать правильным, но оно, в свою очередь, нуждается в дальнейшем объяснении: почему и каким образом употребление в пищу этого животного способствовало плодородию? В. И. Чичеров, не повторяя теории заимствования А. Н. Веселовского, все же думает, что этот поросенок – жертвенное животное: «Кесаретский поросенок входит в 〈…〉 круг жертвенных животных и символически означал плодородие, богатство, благополучие в жизни человека» (там же, 78). С точки зрения В. И. Чичерова, съедаемое блюдо не более как символ. Можно высказать иное предположение: всем животным, которые фигурируют в аграрных обрядах, приписывалась особая плодовитость. Как мы увидим ниже при рассмотрении игр с козой, особой разницы между плодовитостью животных и плодородием земли не делали. Употребление в пищу было не просто актом насыщения: ритуальная еда представляла собой акт приобщения себя, и не только себя, но и всей своей семьи и всех объектов своего хозяйства, к тем силам и тем способностям, которые приписывались съедаемым животным.

На святках делали из теста (кое-где и из глины) изображения не только свиньи, но и других животных. Это святочное печенье называлось «козули». Такое название как будто говорит о том, что эти изделия должны были изображать козу. Между тем это не совсем так. Слово «коза» и многочисленные его производные имеют много разных значений. «Козелки» означает подпорку с четырьмя ножками. Очевидно, эти изделия с четырьмя распростертыми ногами чем-то напоминают «козу», «козла», «козелки», хотя и не изображали коз или козлов.

Сведений о печении фигурок скота из теста имеется довольно много. И. М. Снегирев сообщает по рукописи 1829 г.: в Шенкурске до 1780 г. «в каждом доме приготовляли к празднику Рождества Христова из пшеничного теста фигуры, изображающие маленьких коров, быков, овец и других животных и пастухов. Такие фигуры ставились на окна и столы, посылались в подарок родным» (Снегирев, Русские простонародные праздники, вып. 2, 26; ср.: Сахаров, Сказания, т. II, кн. VII, 69). П. С. Ефименко наблюдал этот обычай в Пинежском уезде Архангельской губернии: «К Рождеству стряпаются из ржаного теста хозули (козули); изображают овец с рогами и без рогов, коров, оленей с ветвистыми рогами; болванят из теста уточек в виде кур» (Ефименко, Материалы, ч. I, 147). То же наблюдалось, например, в Олонецкой губернии. «По данным из Олонецкой губернии, накануне Рождества стряпали „козульки из белого или черного теста в виде какого-нибудь четвероногого животного или птицы – диких или домашних; одна из козулек полагается в сени над проходными воротами во двор, чтобы скот летом ходил сам домой и лучше плодился“» (Чичеров, Зимний период, 75). Об обычае печь козульки сообщается из Сибири: «Еще было обыкновение печь из ржаной муки ягнят и овечек, иногда и пастуха; все это давали в гостинцы детям» (Авдеева, Записки и замечания, 56). Совершенно такие же сведения имеются из центральных и южных областей: «Аналогичное печение, называвшееся в большинстве случаев „коровки“, пекли также в среднерусских и южнорусских областях 〈…〉 „Коровки“ пекли преимущественно для одаривания колядующих за овсень. Об этом единогласно свидетельствуют сообщения этнографов XIX–XX вв.» (Чичеров, Зимний период, 76). Этот обычай был распространен повсеместно и некоторое время держался еще и в советское время. «Во Внукове в первый день Рождества печется ряд мелких коров, одна большая фигура коровы и две большие фигуры овец. Эти фигуры хозяйка хранит до Крещения, в Крещение же после водосвятия размачивает в святой воде фигурки и раздает скоту»^[35]. В. И. Чичеров и в этом случае видит остатки каких-то жертвоприношений. «Тип святочного обрядового печенья в виде животного 〈…〉 заставляет видеть в этом ритуальном кушанье пережитки жертвенных обрядов» (Чичеров, Зимний период, 77). Между тем козули еще менее похожи на жертву, чем кесаретский поросенок, в употреблении которого В. И. Чичеров также видит реликт жертвоприношения. Козули, как правило, изготовлялись не как блюдо. По материалам, приведенным А. Б. Зерновой, видно, что они могли даваться в корм скоту – совершенно явный магический прием создания приплода. По материалам Д. К. Зеленина, приведенным и В. И. Чичеровым, видно, что это делалось, «чтобы скот летом ходил сам домой и лучше плодился»; «козули», следовательно, самим народом понимаются как продуцирующий обряд и иногда – как оберег. Д. К. Зеленин по этому поводу пишет: «Это не замена жертвенного животного его изображением, а магический прообраз будущего приплода» (Zelenin, Volkskunde, 375–376). Это – имитация действительности, которая должна вызвать изображаемую действительность к жизни. Такую же мыслительную основу мы увидим еще в целом ряде других обрядов цикла аграрных празднеств.

Сделанные в этот день фигурки уже своим наличием должны были влиять на будущее. Поэтому формы применения их неустойчивы; их дальнейшее применение уже не имеет существенного значения: их ставили на окно, дарили, хранили до будущего года, давали в пищу скоту. Особенно широко применялась раздача их колядующим детям. Обычные строки колядок:

 
Дайте коровку,
Масляну головку, —
 

относятся к «козулькам». Колядующие выпрашивали их, и их очень охотно им отдавали. Дети или другие колядующие, конечно, съедали их, но это не дает права думать, что мы имеем здесь пережиток жертвоприношения.

Святки – не единственный срок, когда пеклись всякого рода «козули». Так, в Егорьев день (23 апреля), в день первого выгона скота и лошадей, пекли изображения этих животных. И. П. Калинский, который об этом сообщает, полагает, что это делалось «в честь Егория» (Калинский, Месяцеслов, 391). На самом же деле это не прием чествования, а магический обряд сохранения и приумножения скота.

Обрядовым печеньем сопровождалось и завиванье венков на семик. В этот день кое-где также пеклись «козули», но эти козули изображали уже не скот, а венки, как это соответствовало характеру праздника. О печении козулей в семик И. М. Снегирев сообщает следующее: «В селах и деревнях Нерехотской округи пекут для девиц козули, род круглых лепешек с яйцами в виде венка. С козулями они идут в лес, где с песнями завивают ленточки, бумажки и нитки на березе, на коей завязывают еще ветки венками» (Снегирев, Русские простонародные праздники, вып. 3, 104).

Некоторым интересом обладает для нас обычай в день Вознесения (т. е. праздника Вознесения Христа на небо) печь из теста маленькие лесенки. Лесенка вызывает представление о поднятии вверх, и поэтому они пеклись в день, когда, по учению церкви, Христос будто бы поднялся с земли на небо. Но это не символ, а нечто совсем другое. Вот что пишет об этом очевидец: «В Вознесенье пекут лестницы. Это не что иное, как продолговатые лепешки из сборного теста, вершка в 4 длиной и 1¹/₂ вершка шириной с рубчиками впереди вроде лесенки. С этими лесенками, отдохнув после обеда, мужики, бабы и девки идут все на свои ржи в поле. Так всякий у своей нивы, помолясь на все 4 стороны, бросает лесенку вверх, приговаривая: „Чтобы рожь моя выросла так же высоко“. После этого лесенки съедают»^[36]. Случай этот очень ярко показывает, что крестьянство переиначивает и толкует церковные учения на свой, земледельческий лад. Он же очень ясно вскрывает формы мышления аналогиями. В данном случае обрядовое печенье служит уже не целям приумножения скота или его благополучия, а успешному произрастанию и поднятию ввысь злаков. Форма и цели иные, но мыслительная основа, по существу, одна и та же.

Все эти случаи показывают, что еда представлялась когда-то не только как средство насыщения, но и как акт приобщения себя и своего хозяйства к тем силам и потенциям, которые приписывались съедаемым блюдам. В этом ряду явлений стоит и рассмотренная нами выше кутья, а также яйца в праздник Воскресения Христа и всей природы.

Глава III. Встреча весны

Сроки праздника встречи весны. – Печение жаворонков из теста и связанные с этим обычаи. – Встреча весны как праздник детский. – Веснянки. – Заклинательный характер этого праздника

Изучение всякого рода обрядовых печений приводит нас к празднику встречи весны, когда повсеместно пеклись изображения птиц: жаворонков или куликов. Астрономическое начало весны по современному календарю падает на 22 марта нового стиля. Когда-то с этого момента исчислялся новый год. Вплоть до XX в. в эти дни происходил праздник встречи весны. Сроки этого праздника не вполне устойчивы. Ассимиляция с церковным календарем привела к тому, что праздник этот приходился то на Евдокию (1 марта), то на день сорока мучеников (по народному «со́роки» – 9 марта), то на Благовещенье (25 марта). Последняя дата встречается чаще других. Иногда в одном и том же месте сроки могли меняться. Так, в Калужской области весну встречали, «как тропинки почернеют», т. е. когда на тропинках сквозь снег проступит земля.

Впрочем, обозначение праздника словом «встреча» не совсем точно. Весну не «встречают», а «кличут», «окликают», «гукают», «заклинают», т. е. призывают путем заклятий. Происхождение этого обряда не составляет проблемы: первобытный земледелец не до конца понимал закономерности смены времен года. Не исключалась возможность, что зима будет длиться вечно, а весна не наступит. В предотвращение такого бедствия весну призывали и пытались путем обрядов вызвать ее возвращение. Начало весны связывали с прилетом птиц, причем полагали, что птицы приносят ее с собой. Слова «как птицы прилетят, так теплота у нас пойдет» означают не только последовательность событий, но выражают представление о причине и следствии.

Очень подробно весь этот обряд для Калужской области описан М. Е. Шереметьевой.

Чтобы вызвать прилет птиц, а следовательно, и начало весны, надо было этот прилет изобразить, имитировать его. Главное средство заклинания весны состояло в том, что в один из мартовских дней пекли жаворонков или куликов. Форма этих птиц описывается различно. Их делали с растопыренными крыльями, т. е. изображали их летающими, из пресного, обычно ржаного теста. В XIX в. праздник окликания весны был уже преимущественно праздником детским. Птиц этих давали детям^[37]. С ними дети забирались на какое-нибудь возвышенное место, или залезали на деревья, или сажали их на забор. М. Е. Шереметьева пишет: «Влезают с „птушками“ на повети, на пелёды [стенки овинов. – В. П.], на крыши сараев, овинов и оставляют их там; сажают их на костры (кучи дров и хвороста на усадьбах), на лозы, на ракиты, на рябины, на дубы; на плетни, в садах на яблони; 〈…〉 жаворонков кладут также на землю, на проталинки – на холмах, курганах» (Шереметьева, Заклинание весны, 43). Но есть и другие излюбленные места, куда направляются с птицами. М. Е. Шереметьева сообщает, что на со́роки в 10–11 часов утра ребята гурьбой с печеными жаворонками направлялись на огороды, на «зада», к гумнам, к ригам, в поле и т. д., т. е. избирали места поближе к хранилищам хлеба. Куликов нитками привязывали к шестам и ставили их на огородах. Ветер раскачивал их, так что они представлялись как бы летящими; при этом дети пели песни, называемые веснянками. Иногда птиц подбрасывали вверх.

Эти весенние детские песни представляют собой очень интересный и поэтический жанр русского фольклора. Песенки эти очень коротки, от 2 до 10–12 строк, редко больше. Из них видно, что, по представлениям поющих, птицы приносят с собой весну. Они приносят ключи, замыкают зиму и отпирают весну:

 
Летел кулик
Из-за моря,
Принес кулик
Девять замков.
«Кулик, кулик,
Замыкай зиму,
Замыкай зиму,
Отпирай весну —
Теплое лето».
 

(Шейн, Великорус, № 1175)

Вместо птиц иногда изображаются пчелы:

 
Ты пчелынька,
Пчелка ярая!
Ты вылети за море,
Ты вынеси ключики,
Ключики золотые.
Ты замкни зимыньку,
Зимыньку студеную,
Отомкни летечко,
Летечко теплое,
Летечко теплое,
Лето хлебородное!
 

(Там же, № 1181)

Представление о ключах, которыми отмыкается земля, встречается и в иной художественной форме:

 
Весна Дуньку кличет:
Боже милый!^[38]
Дай, Дунька, ключи,
Отомкнуть землицу,
Отомкнуть землицу,
Выпустить травицу
На раннее лето,
На буйное жито.
 

(Шейн, Материалы, т. I, ч. 1, № 127)

Песни эти поются детьми или молодежью, которые сидят на крышах домов, или на холмах, или на других возвышенных местах, во всех концах деревни, перекликаясь друг с другом. М. Е. Шереметьева описывает исполнение веснянок следующим образом: «Наивное кликанье звучало в весеннем воздухе. Каждую отдельную формулу ребята нараспев повторяли по нескольку раз, затем делали маленькую паузу и переходили к новой песенке» (Шереметьева, Заклинание весны, 41).

Зима в этих песнях изображается как трудное время голода и бескормицы. Весна означает конец этого времени:

 
Жаворонки, жаворонки,
Дайте нам лето,
А мы вам зиму.
У нас корма нету.
 

(Шереметьева, Заклинание весны, 40)

Весна – конец зимних работ в помещениях и начало работы на пашне.

 
А мы весну ждали,
Клочки допрядали.
 

(Шейн, Великорус, № 1175)

 
Мужички, мужички,
Точите сошнички.
Скоро пашеньку пахать.
 

(Шереметьева, Заклинание весны, 41)

Всем весна что-нибудь приносит.

 
Ой, весна-красна,
Теплое летечко,
Что нам вынесла?
Короб житушка,
Два – пшеничушки,
Малым детушкам
По яичушку,
Красным девушкам
По перстенушку,
Молодым молодушкам
По детенышку,
Старым старушкам
По рублевику.
 

(Шейн, Великорус, № 1177)

Как и другие подобные изделия, жаворонки обычно тут же съедались, но их могли и оставлять до будущего года. В таком случае их расставляли в садах, домах и других местах, веря, что от них будет происходить всяческое благополучие.

Можно еще прибавить, что имелся обычай выпускать к этому времени на свободу птиц, воспетый Пушкиным.

Обряд встречи весны, превратившийся в XIX в. уже в детскую игру, ясно вскрывает те мыслительные процессы, которые приводят к попытке подчинить себе природу путем подражательных действий, которым приписывали заклинательную силу.