Владимир Петрович Чёркин
Храбрый воробей. Басни
Так пеняй себе ты самому.
Без вины находя виноватую,
Винят кого-то речью там витиеватою.
ЦАПЛЯ И ЛЯГУШКА
Цапля раз схватила есть лягушку,
Захватила с головы.
Так можно проглотить ведь только мушку,
Такую тут еду ты не лови.
Лягушку смерть припёрла,
Та схватила лапой цаплю за горло –
Не может цапля так проглотить,
И сжали там ей горло лапки-ноги.
Не говорить ей, не дышать, не выть,
И не может та позвать подмоги,
И скоро ей мёртвой быть.
Та не хочет дальше рта соваться.
И крик: «Мой принцип – не сдаваться!»
Махнула головой тут цапля –
Ляга полетела, как большая капля,
Остался на лягушку тут у цапли зуб,
А он у ней, как ледоруб.
В любой беде ты не сдавайся,
Не надо так соваться тут в беду.
Сама собой здесь оставайся,
Свободу береги ты даже и в бреду
.
МЕСТЬ ЛЬВЁНКА
Подрались два львёнка,
Это вам не два котёнка.
Дрались ведь будущие там цари –
Это вам не кое-что, ни говори.
Один был он не старый,
Другой совсем был малый.
А подрались из-за куска тут мяса,
При драке же не было гласа.
Большой так малого побил,
Что тот едва-едва тут жил.
Но львёнок по своей натуре –
Сердце там было в буре,
Сказал: – Тебя я всё ж подсижу
И местью так тебя я накажу.
– Как сделаешь ты, малёк,
А хочешь, я порву тебе ушей кулёк?
Не хочешь получить вновь взбучку?
И соберу твои я беды в кучку.
Себя слезами обольёшь,
Меня ты никогда же не побьёшь.
А к вечеру они легли тут спать,
Земля для них была кровать.
Спал лев большой,
Не спал меньшой.
Вдруг замахал тотлапкою-левшой,
Затрясся, сонный, в страхе,
Рвал себе грудь, как рвут пьяные рубахи.
Он выл, скулил во сне.
А младший не спал – радовался, как весне.
Когда увидел сонные он муки,
Не протянул ко льву он лапы-руки,
Чтоб тут толкнуть и разбудить.
Ему бы месть свою забыть.
Но он тихонько злобно хохотал
И чуть от радости тут не сплясал:
«Ну вот, тебе я отомстил,
И мучайся ты из последних сил».
Вот, наконец, большой проснулся,
Вокруг он оглянулся.
Весь мокрый он от страха,
Ведь в сне приснилась не плаха.
То были не огонь и не небес геенна,
То во сне нападала на него гиена.
Для нервов потрясающая та сцена,
Может лопнуть сердца вена.
Львёнок весь обмяк, лицом слинял:
Что тот не разбудил его, понял.
И если на тебя кто-то затаил там месть,
Она опасна не менее, чем та лесть.
О, сколько было мстителей –
Их же не счесть!
ПИЩА ДЛЯ ХУДЕЮЩЕЙ ЛИСЫ
Пришла лиса раз с лисовином –
Накрыли им, как говорится, враз поляну.
И сжарили им на дровах осиновых
Шашлык и сделали солянку.
Уплетает за обе щеки всё лисовин,
Лиса же облизывается – у ней губа суха.
Тут подошёл официант один,
И говорит: «Есть диетическая уха».
Лиса: «Неси, что за вопрос?!»
Пошёл официант, принёс,
Что носит каждый водонос:
В тарелке чуть воды и вилки,
В ней были плавники – не рыбки.
«С вас три, с неё – пять», – сказал он мужу.
«Как столько ей – за эту лужу?»
– «А для худеющих уха незаменима,
Поэтому цена у ней необозрима».
Идёт своим всё в жизни чередом.
Сейчас же голодает каждый дом.
Но потерять им здоровье потом,
А то будет жизни всей залом.
ОРЕЛ И ОБЕЗЬЯНА
Поймал орёл раз обезьяну –
Весёлый, словно покурил кальяну.
– Ты, орлик, дорогой, – она ему кричит, -
Меня ты отпусти – я же стара.
– А мне тебя же не варить
И не рубить же на тебя дрова.
– Эх, уважаемый, у меня одышка,
Не волнуйся, всё равно же будет крышка.
И я болезнями больна, яд приняла.
– Не волнуйся, не останутся и слова.
Умрут от яда ребятишки,
Яд – то ведь не пышки.
– Ну ладно, доживай свои денёчки
Мечтай, что принесут не веночки.
И бросил – перестала тут она же ныть,
И приземлилась так ловко там на ветку.
В прыгучести такую проявила прыть –
И прыгнула так, словно бы на сетку.
Орёл то увидал и закричал он ей:
– Отчего ты ожила и стала здоровей?
А где же болезнь твоя и стон?
Стонала, словно потеряла миллион,
Да в беге – чемпион, всех обгоняющий!
– Эх, орлик, коготки твои исцеляющие!
Они меня исцелили,
Болезни сердца, кровь забыли.
ЗЕБРА И ЛЬВИЦА
Однажды зебра так сказала львице,
Не как родной сестрице:
– И заруби себе же на носу,
А то тебя я на копытах пронесу!
Предупреждаю, оставь меня в покое,
А то тебе я сделаю такое!
Копыта у меня, как камень,
И выбью из глаз искры, пламень.
– Что? Угрожаешь мне?
Да чтоб гореть тебе в огне!
Умрёшь без покаянья у меня,
Я – львица, а не размазня,
Совсем не похожа я на коня!
А то займусь, тебя казня.
Она издала смерти рык –
Тот задрожит, к нему кто не привык.
Но зебра же не прикусила свой язык.
– Умею лягаться, я тебе не бык.
– Ах, ты так! Ну держись!
Недорого стоит твоя тут жисть!
Она от злости задрожала,
К ней кинулась, но та не побежала,
И – визг, когда хотела там свалить лапа.
Она – не будь в бою тут косолапа –
Лягнула львицу в две ноги.
Сказала львице: «Трогать не моги!»
Ударила она ей в пасть так, в зубы.
О подвиге трубили все слоновьи трубы,
И львица сразу уронила в землю пасть,
Шептала: «Зебра, да чтоб тебе пропасть!»
Ах, как же быстро понимает голова,
Когда копыта говорят опасные слова.
ДВА ВЕРБЛЮДА
Одногорбый жил верблюд,
Ходил везде, не выбирая там аллеи.
Неприхотлив был насчёт он блюд,
Ел колючку – и гнул длинную он шею.
У него там были, как мать, пустыри,
Ты плохо о них не говори.
Вчера то было, будет ныне.
Это запечатлено в природной там картине.
«Не хочу идти», – речей не рёк,
Покорно он тянул свою долю.
Барханы, бури и песок –
Он проявлял на них свою тут волю.
И раз был он на водопое.
Он, молодой, всегда так жил в покое.
На горб внимания не обращал,
Что делал он плохое – сам себе прощал.
Но горб бросил в голову тут мысль:
Как много он работал и тратил тех сил,
В работе он душою кривил.
И у хозяина он пенсию не получил,
А лишь от работы получил он горб.
И лежал он, как песчаный тот сугроб.
СТРЕКОЗА С СОВЕТОМ
Однажды стрекоза летала
И рыбе всё она пеняла:
– Ну что живёшь всегда в воде
И в страхе, большой беде?
И холод, голод, каменистое то дно…
Так мало доставляет радости оно.
Или рыба хищная, её малёк,
И все о смерти делают намёк.
А я теперь летаю
И по цветкам росистым я порхаю.
Тут комары да мошки –
Для еды совсем не крошки.
А ты в воде, словно в резеде,
И небогата жизнь везде.
И не дождёшься ты свободы,
И у тебя ведь только глубь и броды.
– Такая, видно, у меня судьба.
То у тебя – в воде и воздухе гульба.
– Но и ты можешь воздухом дыхнуть,
Я тебя наставлю на истинный путь.
Только надо глубоко нырнуть
И рыбьи силы развернуть,
И чтоб тебе не утонуть,
Скорость так большую там набрать –
И будешь в воздухе, как я, летать.
И рыба послушала той стрекозы совет –
Нырнула, вынырнула – явилась в свет.
Явилась, как торпеда иль как нож, –
Нет стрекозы – она же в пасти рыбы!
И словно по воде ударили так глыбы,
По виду был на судака похож.
Круги все от неё – по водной зыби.
Когда кому даёшь ты умные слова,
Смотри, осталась твоя чтоб голова.
ДВЕ ОБЕЗЬЯНКИ
Раз жаловалась обезьяна так соседу:
– Всегда в ворота я зайду, заеду.
Иногда бывает не то,
И не всегда выигрываешь и в лото.
Ворота до того порой сужаются –
И тело боком не влезает.
Меня так быстро распирает?
Со мной ворота дурака валяют,
И кто-то их всегда сужает?
А может, кто-то со мной играет?
И отвечала тут соседка обезьяне:
– Ты выпьешь – так мозги же у тебя в изъяне.
Леченья тут ради я к тебе заеду!
Ко мне ты лезешь утром и к обеду.
Совсем не в те ворота ты влезаешь,
На четвереньках ты въезжаешь.
Потом же долго так кричит там жена:
«Зачем такая тут ослятина нужна?!»
С тобой же у меня жизнь очень так сложна,
И лучше б ты не пил вина!
Пойми, что виноваты не ворота, –
Идёшь ты пьяный и не видишь поворота.
Во всех домах углы ты посшибал,
Ты на карачках шёл и шишки собирал.
Так могу я выйти из ресторана вон –
Прохожий мне наступит на ладонь.
ОБЕЗЬЯНА И ИНТЕНДАНТ
Вдалиже от родных там мест
Там обезьяны страшный бой вели –
Послали их туда на страшный крест.
Пустые были животы те – кошели –
Отстал от них обоз,
И то бездумье их начальника…
«Где он?» – сделал им живот вопрос.
Но каждый делал вид молчальника.
Был у них где-то там интендант,
Выполнял он роль печальника.
Или делал славный кегельбан,
Видели раз обезьяны много бань.
На этом деле проявлял он о солдатах все заботы,
Он доставлял ртам вкусные работы.
Но раз в еде они дошли до точки,
И стали те использовать там бабушкин тот аттестат.
Такая-то еда – то не родные дочки,
От такой еды они могли не встать.
Поели – есть хочется опять.
Согнутой стала у них тут стать.
Пришёл раз тыловой тут командир –
Сверкал весь орденами и медалями мундир,
Но, полный важности, отваги,
Сказал: «Есть надо травку, не пить браги.
Крапива так – трава целительна,
Здоровье укрепляет, хоть и мстительна.
Другие ведь солдаты варят суп из топора,
Едят его и в бой идут, крича «ура!».
– То-то ты весь от травы такой весь пухлый
И не спрячешь свой живот.
Иль ты бываешь на крапивной кухне,
Траву ты вместо мяса жрёшь?
Возьми – поешь крапивы,
Глаза ведь станут добрые, как сливы,
И будут все торчать везде мослы,
А на лице все щёки будут так кислы.
Мы знаем – ешь ты почки бычьи.
И не дай бог, что попадёт трава в навар, -
Всё выкинешь – в тылу такие ведь обычаи,
Чай пьёте – не один там самовар.
МЕЧТЫ ЗМЕИ И СОРОКИ
Сидела раз на дереве сорока,
А хвост трубой, в яичко – крылья.
С зерном прилетела издалёка,
Внизу – змейка, губы-брылья.
Она сейчас крысу всю глотала
И, проглотив её, верёвкою лежала.
И рядом ягоды – как серьги барбариса,
Выбрасывала там своё же жало.
Птица думала о тефтелях из риса,
Зло так сверху глядела на неё:
«Не принесла зря камень – бросила б в неё!
Как повезло-то этой глупой тут верёвке!
Поела – месяц ползать так без остановки,
Полгода так почти сыта.
И зубы – ведь клыки, а не подковки.
И не нужна о пище маета,
Едят они ведь мясо, а не морковки».
А змея, так глядя в синь на птицу:
«Счастливая, как ей везёт!
Съест что угодно – даже там синицу,
И много в сутки сладко ест и пьёт.
Язык и тело пищей услаждает,
Счастливая, не ползает – летает.
И за сорочье счастье – жизнь отдать,
Сейчас бы хоть мгновенье полетать!»
Не думали все те живые –
Природой это решено,
Кому есть редко – мясо,
Другой, хоть часто, но пшено.
ЛИСА И СОБАКИ
Бежит лиса-ракета,
И рыжий хвост – как пламя,
И две собаки, каждая – комета.
Закат в волнах, как полыхает знамя.
По полю там собачий лай,
И всем от них хоть уши затыкай.
Всё в природе тут – зелёный край.
У собаки мокрый нос. – Меня ты слушай:
Вы что – спятили с собачьего ума?
Так сделайте кульками вы ваши уши.
Я от вас схожу с ума сама.
Всё носитесь, как стрелы.
Я не пойму: хотите что поймать?
Так в этом деле очень смелы,
И в беге храбрости не занимать.
Вам досадили волки?
Я могу вам их показать.
Они в лесу – там, где растут иголки.
Хотите – можете поймать.
– Нет, нам бы воробья загнать!
– Как воробья? Зачем ловить его?
Ведь он летает – только и всего.
– Да, но нас двое, – речь они вели, -
И можно в поле воробья так загонять.
Пословица нам велит,
Вот мы решили – будет это верно.
А может, и поймаем так, наверно.
Так научи тут дурака молиться –
Во сне ему то будет сниться.
Он в молитве лоб расшибёт,
Но что он глупый – не поймёт.
Любая глупость так прикажет –
На глупое он дело там пойдёт.
ЛИСА И БЕЛКА
Бегает там белочка по ветке, верещит,
Лиса раз мимо тут бежит.
А за белкой – по дереву – куница,
И сразу хвост прижала тут лисица.
Но белка так была ловка,
Проворна и, как воздух, так легка.
Вот и подумала лисица тут:
«Такое тоже я смогу.
Вон для меня – большой есть дуб.
Так, лапы, когти, и хвостом я помогу!»
Она тут к дубу – и мигом вверх.
Упала – белку тем ввела лишь в смех.
– Я подскажу тебе один совет:
Ведь у тебя той ловкости тут нет,
Ты волка раздразни –
Хвостом перед пастью ты махни –
Он за тобой, как за мячом там– вскачь,
И будет среди вас футбольный матч.
На дерево ты мигом влезешь,
Себя, его ты в беге так согреешь.
Скажу тебе – я по себе то знаю,
Когда куница за мной – я птицей летаю.
– Что ты такое всё болтаешь тут?
Могу я птицей так летать?
– Когда там за тобой все волки побегут,
Ты будешь птицею порхать,
И дерево тебе – родная мать.
– Да я тебе! За смех же тут надо мной
Простишься со своею головой!
Мы, лисы, станем тут толпой.
Раздался тут многоголосый вой.
– Ой, что со мной?! – вскричала тут лиса. –
Волков тут стая окружила,
И затряслась в ней становая жила.
– Как сила мне службу удружила?
Поднялась тут шерсть на загривке, как чуб,
И визг сорвался тут с её же губ,
Погнал её так от волков тот страх –
Не поняла она, как оказалась на ветвях.
– Ну вот, – сказала белка, -
Ты можешь стать, как космическая Стрелка.
Когда нет денег – мы не летаем.
А в кармане деньги – мы порхаем.
Что делает с нами радостная весть!
Хорошо жить, когда всё есть.
ЧЕЛОВЕК, ОСА И ПАУК
Подсмотрела обезьяна,
Как делает бумагу враз оса, -
Она всё делает её там без изъяна.
Расширились у той глаза, как небеса.
А обезьяна думала – рвала лишь волоса.
– И надо же – простые чудеса!
Имела бы я гордое имя тут «человек»,
Изобрела бумагу сразу.
А за осой я наблюдаю целый век –
В делах пойму ли эту я заразу?
Но я изобретение её присвою,
Лишь только нас припрёт нужда.
Кто изобрёл – не будет вою,
Так было, есть и будет же всегда.
А изобрёл паук ведь колесо,
А я присвою – будет хорошо.
Тут на неё так налетела враз оса,
И сразу – на неё паук,
Так слышны издалека там голоса
И стоны, взмахи лап, как сук.
Да, истина не рождается без мук.
О, сколько делала природа людям всех услуг!
Человек сказал, что изобрёл он колесо,
И называют ложечку весло.
И нет душевной тут болезни –
Хоть ты трижды тресни!
– Поступают люди всегда ведь так,
Но нужно знать за наши те обиды
Природа их не бросит, как пятак,
И люди знают: звери все в науке гиды.
ОБЕЗЬЯНА И ЧЕЛОВЕК
Учил человек обезьяну:
Палку ей в руки давал,
Не учил курить кальян,
Не лазить, а плод палкою сбивал.
Но она там палку всё бросала
И по стволу – наверх как вниз,
Яблоко срывала.
Так пищу добывать – её девиз.
– Эх, глупая, учу тебя так разуму,
Чтоб ты стала человеком.
Конечно, станешь ты не сразу,
Знаю, это дело так равно тут с веком.
И вновь давал ей палку,
Ей говорил: «Учись ты, бестолочь!»
Взяла она раз скалку –
И так дала. Он в крик: «Ты ж сволочь!»
От неё так кинулся он землю тут толочь.
– Караул! Она ведь стала человеком!
И живёт наравне там с веком.
ОБЕЗЬЯНА И ПОПУГАЙ
В руках таскала обезьяна палку,
А рядом попугай летал.
– Зачем ты носишь тут скалку?-
Вопрос ей он задал.
– Затосковала я – здесь жизнь такая,
А в городах – весёлая, иная.
Хочу стать человеком и всё знать, –
Она словами попугая стала так пугать. –
Не сразу стали люди,
Такие были все, как я.
Природа вам не давала всё на блюде,
Так надоели им родные края.
И взяли палку – стали человеком,
Учёные все говорят.
Живут там наравне все с веком,
Работают и думают, творят.
Тут попугай озлился
И в крик: – Яви ты, обезьяна, тут смекалку!
Счастлива – таким ты не родилась,
И отшвырни скорее дальше палку,
Она чтоб тут змеёю улеглась.
А то станешь человеком ненароком –
И будешь ты всегда в работах.
И наделят тебя тюремным сроком,
День и ночь будешь ты в заботах,
И у людей не легки жизнь, быт.
Давай – ты поумней –в природе жить,
В плохую тут погоду не спешить.
Сосед хорошую там мебель купил,
Так не завидовать и не тужить.
ЛЕВ И ЕЖ
Однажды лев решил проверить,
Все преданы ему ли слуги
И можно дело ли кому доверить.
Он сделать то решил так, без натуги.
Когда он сделал там великий пир,
Зверей собрал он – целый мир.
Тайком пустил под стол ежа
И дал ему такой наказ:
«Кто говорит о равенстве – к нему бежать,
Иголку сразу – в ногу, а не в глаз».
Вот пир разгорелся, как пожар,
И жидкое, и закусь тут подняли жар.
Лев речь о демократии повёл
И мысли всех на эту тему он навёл:
– Все звери в жизни – братья.
Давай жить, как у друзей объятья,
Не исторгались чтоб проклятья.
Одним там словом, кумовья-сватья.
Я сам по жизни демократ
И за столом бываю, как домкрат.
И правда, я поднимаю больше двести,
Бывает, литр, я говорю вам не из лести.
Сердцем я добряк, нет злобы тут накала.
Ведите вольную тут речь,
То слово льва, а не шакала!
Я плохо сделаю – на рельсы лечь,
И не поднимется на вас мой меч.
Тут быстренько вскочил там медведь,
По пьянке бесшабашно стал реветь
И чуть не вскричал: «Ядрёна мать!» -
Иголка враз в ноге заставила стонать.
– Кто следующий? – стал лев подогревать.
Жираф явил свою тут стать,
Чуть потолок касался головы.
Не избежать тут было льву плохой молвы.
Крамольную такую речь повёл:
Ты царствуешь так, как осёл.
Хоть ёж его усердно там колол,
Его копыта – что твой кол.
– Сядь! – тут лев как взъярился. -
Явился ты ко мне тут, как напасти.
Ты знаешь, что у власти зубы в пасти.
И под стол он наклонился
И не понял, что ёж вошёл тут в раж.
Тот ему – иголкой в глаз – так умудрился,
И кончился демократический кураж.
И звери – врассыпную, кто куда.
Свободы и равенства нет тут,
У ежа тут с палачом беда.
И кто говорил – на плаху всех ведут.
А демократия там хороша,
Когда она в угоду власти,
Иначе ты не получишь ни шиша,
Получишь ты там страсти и мордасти!
Она не говорит – наглеет,
А кормит, как постом.
Что сытый тут голодному не разумеет –
Весь белый свет стоит на том.
ЕЖ, ДИКОБРАЗ И ЗМЕИ
Там змеи в осень собрались все в нору,
Решили здесь онивсю зиму жить.
Случилось так – как раз в ту пору
Ежу иголками тут услужить.
– Пустите, вы – не злобные верёвки!
К вам залезу в норку.
А то у меня есть иголки – колки,
Не пустите – я сделаю вам порку.
– Влезай – мы в тесноте да не в обиде.
Хоть ты и в неприятном виде,
Ежу такому каждый будет рад.
Ты один – а змей тут целый сад.
Залез – колол он в головы и зад.
Ворчали змеи: – Не коли нас, брат.
– Что вы такие привередливые, злые?
И лихоимцы, завистники все такие!
Мои пространства не ахти какие!
Я не ворчу и жду денёчки золотые.
И скоро будет стол и яства заливные…
Тут кто-то в дверь – «трах-бабах»!
Все испугались, всех объял вдруг страх.
– Кто там? – сердито ёж кричал.
– Твой брат, – так дикобраз там отвечал. -
Приехал в гости не ко времени.
Нет на земле колючей племени.
Терпеть ведь можно,
Когда у вас зелёная зима.
Но белую зиму терпеть невозможно.
Меня она тут свела с ума.
Крепясь те сердцем тут своим,
Пустили, познакомились там с ним.
– Нет, я не ваша тётя, буду с вами жить.
А разрешите, стану с вами я дружить.
Он даже каждому принёс на чарку.
С ежом он сделал в мозг затравку.
И так они там поднализались,
И с топотом так в пляске измотались –
Змеи от них на стене спасались.
И после взяли подрались.
Потом полезли обниматься, братья,
И сыпали на змей проклятья.
Затем рядком там уснули,
И пели песни змеи им о гуле.
Когда они проснулись –
И дикобраз, он показал ежу тут место,
Ведь даже лапы замахнулись.
И тот визжал: – Мне очень тесно!
В ход дикобраз пустил иголки –
Они так колки!
И ёж от них там пострадал,
Кричал: – Я к жизни вкус тут потерял!
И тут так тесно, ведь,зараз,
А ты разлёгся, словно князь!
Иголки ты пускаешь враз.
Вернись домой ты – в болото и грязь!
– Что ж тебе так тесно? – змеи тут сказали. –
Ведь раньше так твои иголки нас терзали.
– То – вы, сейчас – я,
Доля это не моя.
СОКОЛ И ПТИЦА
Погнался раз за птицей сокол
В полёте «помогите!» – так кричит она.
Всё видит зорким оком,
И даже смерть её ему видна.
– Кричи, никто ведь не поможет.
Боятся смерти все,
Живёт тут каждый сам в себе.
Вот на неё пошёл он в пике –
И вмиг раздастся смерти тут щелчок.
«Лечу на помощь!» – утонул там сокол в крике,
Другую птицу он поднял в поток.
Он сохранил душевное там равновесие,
Одно он не мог там понять:
Так кто глаза ему завесил,
Как он мог другую птицу там поднять?
Он дал её птенцам без объяснения –
Из-под куста другой явил явление,
Другой летел на смерть, не в полон.
А дело было просто:
Многие идут за друга – не в салон.
А этот же – не испугался он погоста,
И мужеству той птицы он отдал поклон.
Такое-то бывает часто и средь птиц.
Не знаю я, кто делает таких,
Но много на земле прекрасных лиц,
Кто с лёгким сердцем так умрёт же за других.
СОВА И МЫШЬ
Сова летела так бесшумно,
Как у вязальщицы платок на спицах,
И к мыши подлетела вольнодумно,
Не было слышно шума от синиц.
И закогтила мышь – жила бездумно,
И в лампочках ей показалось небо.
– Ой, совушка, ты так летаешь тут бесшумно,
И ела бы ты лучше бы кусочки хлеба.
Могла ты по-хорошему – вспугнуть…
Ведь хорошо я знаю в норку путь.
– Какая ты здесь мелочная!
Зато тебя, мышь, быстро съем,
И в горле не будешь, как кость поперечная,
Не поделюсь тобою я ни с кем.
– Эх, совушка, то для тебя мелочь.
А для меня – то конец всей жизни.
Что тут, как по-пустому, нам толочь?
Моя кровь,в горло ядом брызни!
Здесь её там наступила жизни ночь.
ЛЬВЕНОК И КРОКОДИЛ
Львёнок подошёл к стоячей раз воде,
Он был зол и свиреп.
Днём побывал он в разной там беде,
И от удара копытом он чуть не ослеп.
В ярости тот думал, что крокодил – лев.
Он от удара тупотак соображал.
Легко он, на зад там присев,
И выдал морде своей он оскал.
Он рыкнул и ударил по реке –
Того, кто на него смотрел.
Это глупых всех удел.
И по ней пошли круги.
Был большой там невдалеке –
Крокодил сидел в куге.
В ярости лев так воду бил,
Всё вокруг тем замутил.
Крокодил, тот нападает там, где плеск,
Добывает так себе присест,
Так учили папы.
И попал он головой так под ярость лапы.
И лежал он, оглушённый, там на дне.
А лев, ярость он свою так сбил,
Видел он при ясном дне –
Морду в пасть он превратил.
– Что?! – издал свирепый рык,
В пасти так дрожал тут язык.
– Ну что, от меня ты получил?
Морду я твою в пасть превратил!
Жаль, что ты не плыл,
А то бы с тобою не такое сотворил.
Сын-то чей? Наверно, сучий…
Не знал – спас тут его просто случай.
ВОРОНА И СИНИЦА
Ворона в Индии была.
Пророчицей же Пава там слыла.
Когда там Пава та усердно всё кричала,
Местные там знали – то дождей начало.
Потому его боготворили все,
И честь, почёт! Так, позволяли есть посев,
Не прогоняли его с полей
И были в восхищении от всех его затей.
Ворона позавидовала там ему,
Решила предсказательницей стать всему.
И вот на родине на дерево летела,
Ботинком на сук села.
И начала своё «кар», снова «кар».
Как говорят, лицом показывала свой товар.
Но обращали тут внимание так мало,
И славы, словно Паве, ей не перепало.
Синица к дереву тут подлетела,
Враз села и по-птичьи тут запела:
– Каркуша, что дерёшь ты горло?
Какая так беда тебя припёрла?
– Хочу дождь криком я нагнать
И предсказателем погоды стать,
Чтоб был почёт и честь
И со стола там полного всё есть.
Пророки – нашей жизни то пороки,
И предсказатели трещат – сороки.
Так Нострадамус – человечества дурак,
И каждый переводит – эдак, так.
И подгоняют перевод под наше время –
Его у каждого там целое беремя.
И, как умом, тут восхищаются все глупостью его
И зализали, как корова соль, всего.
Он написал бы лучше штук пять басен,
И труд его был не напрасен.
Когда тут вникнут и поймут соль, суть,
То тех вперёд ногами понесут.
Я в баснях не ору на всех, притих,
Даёт мне право делать вольный стих.
А некоторые считают – я псих.
Кропаю басни я один тут за пятерых.
А я считаю – думы те мои светлы,
Пусть похоронят у ветлы.
Не нужен памятник тут мне,
Я сознаюсь, что вижу я его во сне.
И тут подлетела птица –
Такая бойкая синица,
И повела тут свою речь:
– Могу я, если на ум мне тут приналечь.
И сорвалась голосом на крик,
Ведь так кричат те, кто от него отвык:
– Такой вошла тут в голову мне блажь?!
Смотри, друг, в жизни этой не промажь.
А криком всем ты надоешь своим,
Рассердиться может даже херувим.
Конечно, не скажу про мужика,
На это дело у него так рука легка.
Возьмёт он камень и даст по горбине,
И вспоминай потом тебя поныне.
Ну ты нашлась, во всём пророчица.
Лети туда – вдалеке там рощица.
С испугу там заткнись,
Запомни ты – меня всегда боись.
Иначе я тебе в горбину дам –
В головке сразу будет тарарам.
Синица пулей улетела,
Ворона вновь по-своему запела
И потрясла там всю округу.
Так надоела там человеку-другу,
Решил мужик пугнуть подругу,
Послушался свою супругу.
Тут вышел – ком земли он взял:
– Так надоела! Не меняешь песни!
И ком земли ей в спину тут попал.
Хоть не хотела, получила тресни!
И с дерева она тут кувыркнулась
И по земле бегом враз умыкнулась.
Бежала и синицу вспоминала,
И плакалась там на свою судьбу,
И молча прикусила нос-губу.
Сама там думала ведь так:
«Что за судьба моя – ишак?!
Синица не хотела, а пророчицей ведь стала,
Ничутьтам камнем ей не попало».
Нет, надо тут всему учиться,
Природу наблюдать и с нею породниться.
Нет, не нужны пустые тут слова,
За них бывает бита голова.
Одна голова – там хорошо, две лучше,
А три – Змей Горыныч на суше.
ДВЕ ОБЕЗЬЯНЫ
Увидела там обезьяна раз другую –
Такую для себя тут дорогую.
– Я получила тут большое ведь наследство,
Да жаль, что дед впал в детство.
Смеётся он с того же света надо мной,
Наверно, было не то с головой.
– Смеяться над таким же – грех.
Ты расскажи, в чём соль,
А в чём – большой тут смех?
Ты выскажи свою душевную тут боль.
– Мой дедушка – богач,
Он умер и оставил деньги, пару дач.
А умер он, видно, поутру,
И деньги дал святому он Петру.
И пишет: «Ты получишь их тогда,
Когда увидишь ты Петра.
Но если же не веришь ты,
То рухнули там твои мечты».
ЛОСЬ И МУЖИК
Пошёл охотник в лес,
Хотел убить там лося.
Он видит – рядом тот,
Оправдывался он опосля,
Что вмиг на дерево залез.
Что дерево жизни – тут оплот.
Увидев лось ружьё, спросил: – Бать,
Ты что, хотел в меня стрелять?
Да я тебя – ядрёна мать!
Хотел так на рогах ты посидеть?
– Что ты там, Лося?! Нет, я в детство впал.
Залез на дерево тут посидеть.
Одним же словом, выпустить мне детства пар!
– Да, по деревьям лазить – это можно,
Но только двигайся там осторожно.
Сдаётся мне, что ты любитель,
И лес тут не твоя обитель.
Сдаётся мне, что ты – плохой был ученик
И думать об учёбе в жизни не привык.
А если б ты учился в нашей школе,
Не жил ты без ума и в холи.
С тобой поступали так гуманно,
Не жизнь была – талмуда манна.
И ты бы знал и предсказать всё мог,
Хорошая была бы речь и слог.
И знал, что рано, поздно, ты впадёшь всё ж в детство,
И лес тебе был – лучшее соседство,
Ума была бы у тебя палата.
И посадил деревья ты –
Даю тебе я слово депутата,
И пусть не будет у тебя расплата,
Была бы для тебя вторая там зарплата.
Иль посади красивые цветы, -
Сказал лось, он исчез.
Не понял тот – был ли бес.
Когда идёшь ты на охоту –
Будь быстр – дай голове заботу.
ЕЖ, ВОЛК И ТЕНЬ
Однажды ёж спросил волка:
– Что ты всё время так воешь?
Я знаю, доля так твоя тут не легка,
Но воем общество ты колобродишь.
И много чудаков ведь есть у нас.
Скажу тебе не в бровь, а в глаз.
Когда ты воешь – всех бросает в дрожь,
И больно вой твой не хорош.
И слышны брань и мат,
Всегда там вспоминаешь даже мать.
Твоя большая в чём тайна?
Ведёшь себя ты неприлично:
Поймала там тебя иль мёрзлая вся майна,
Иль ты страдаешь манией величия?
– Ты знаешь, я иду на дело к вечеру.
Добычу ем в тот же я час,
Когда появится там любопытный лупоглаз.
Тень, словно пришла на встречу,
Не бью я, как волчицу, не калечу.
Подступит ко мне горой большой,
Я ем кусочек – он у ней кусище,
И рот-колодец – не рот, а ротище.
И к вечеру она, как великан, силище.
Кусочек вдруг становится, как воз,
И никому в рот не вопрёшь.
Проглотит тень телегу – не вопрос,
И две проглотит, если привезёшь.
Оттого берут меня завидки –
Жрёт, не подавится.
И не возьмёшь ведь под микитки.
Чем больше жрёт – не нравится,
Ничем она тут, сволочь, не отравится.
Куда ж её прогонишь?
Её ведь не подымешь, не уронишь.
Жить же мне с нею – то судьба,
В еде ведь у неё – не дурочка губа.
От зависти к ней потерял покой и сон,
Жрёт больше всех – не вою, издаю лишь стон.
И драться она не слаба.
От зависти хочу махнуть я кулаком –
Она же свой поднимет – с целый дом.
И я сжимаюсь там от страха.
И остаётся только тут орать,
Не сделает промаха.
Тревожить эхом – чтоб не встать!
Накроет, как копной.
Такие у меня дела,
Так и живу – от зависти хоть вой.
Боюсь, чтоб зависть в дом «хи-хи» не привела.
Кто в мире тут завистник –
Всегда обидно то ему.
Тот враз душою сник,
Что всё досталось тут не одному.
ЛЕВ, ПАМЯТНИК И ЛИСЫ
Шёл лев со свитой, вдруг
Он мановением рук остановил так слуг.
Он вдруг так рыкнул: «Кто,
Я вас же спрашиваю, Дед Пихто?!
И за что тут такая ослику честь –
Кто-то сумел ослу то преподнесть?»
И осмотрелись все вокруг
И возле же памятника ослу стали в круг.
И подошли тут садовод, лиса и лис,
Ведь него тут виноградный огород.
И льву такую речь поведал,
Как кисть винограда там отведал.
И он не угостил его хоть ради лести,
Стучали в львиный слух такие вести.
Но выступила тут лиса –
Умна, хитра, со сладкой речью.
Ведь наделили звёзды, небеса,
Словам своим я не перечу.
И говорили все в округе там леса:
«Ты властелин всех лесов Земли,
Нехитрой речи тут моей внемли.
Что же с ослом у нас тут было, –
О том любая ржёт в округе там кобыла.
Осёл – любитель спелого он винограда,
Для нежного желудка то награда
И всей души его отрада.
За то побить его и сейчас надо.
Грыз онтут лозы день и ночь,
Гоняли, но ничто же не могло помочь.
Но раз его мы так побили,
О том все рассказывают даже были.
И, в общем, так орудием мы пыток отучили.
Да что воровать тут за честь?!
Красть много – мало есть!
И всё ложить, как клад.
Всё тут, как урожай побьёт-то град.
– Да, но как вы тут докатились до такого –
Осла восславили, как бы святого?
О боге тут у каждого все разны вести,
Пусть удостоят меня великой чести
И познакомят иль тут покажут,
А то все лишь грозят, что богом враз накажут.
– Что тут сказать тебе же, властелин?
Великую мысль я принял там не один.
Но с речью тут лиса вмиг втёрлась.
– Ну, лиса, куда опять ты впёрлась?
Но речь свою же снова повела,
Была и счастлива, весела…
И ей бы поговорить, что мёду тут напиться,
В любви, словах былаже не девица.
И на вопрос гривастого там льва
Там так замылила его слова:
– Так к честности его мы приучили,
Как говорится, то не изучили.
И били мы его ещё там много раз,
И раз засливели мы левый глаз.
И, говорят, у нас ведь за него не судят.
Такие же дела все судьи любят
И сразу обращают на него вниманье,
Там глаз такой же обладает обаяньем.
И сразу тут вопрос: – Поймал и как?
Иль наградил какой чудак?
Одним словом, ему поддали,
Рванул он в синие дали.
Подумали, но не догнали,
А кулаками мы его ласкали.
Уж мы ему такое дали,
Он так нажал на педали,
Но всё же успели –
Раз ещё по шее дали.
Такую речь она же льву вела
И чуть с ума его там не свела.
И продолжала об осле слова,
Хоть другое хотела тут же его голова.
– …Пришлось его ещё раз бить,
Раз захотел он больно честным слыть…
Хотел он слишком честным стать,
Не гнёт он спину – гордая там стать,
Не стал он воровать, слушать стал мать,
Стал честности поклоны отдавать.
И честность, как дитя, на руках качал,
И во сне он: «Все воры!» – так кричал.
