Владимир Орестов
Удар в перекладину
Глава 6
ВИКТОР
Трамвая не было.
Зато был красочный микроавтобус, переливавшийся неоновыми огнями, припаркованный у сквера, в котором опять была статуя девушки с чашей.
Микроавтобус многое обещал прохожим. Бесплатные ставки, беспроцентные кредиты, экспресс-диагностику и лечение кариеса, фри спины, подарочный депозит и ещё целый ряд интересных и чрезвычайно выгодных предложений.
Звери-прохожие шли мимо, уделяя автобусу максимум взгляд, затем ускоряли шаги, словно бы машина была живой и хищной и могла в два счёта поглотить зазевавшегося горожанина.
Виктору тоже следовало пройти мимо – зайти в магазин (теперь он располагался на втором этаже розового особняка в стиле барокко), дойти до кинотеатра (вдруг в заброшенном зале сегодня будет сеанс?) или вовсе пойти домой – мало ли на этот раз в спальне всё будет иначе.
Но Виктор устал. Ему хотелось отдохнуть и расслабиться.
– Имею же право? – спросил он сам себя, вытаскивая из кармана толстую пачку оранжевых купюр.
– Немного отдыха не повредит, – добавил он, переходя проспект.
– В конце концов, я действительно устал за последнее время.
Отъехала в сторону дверь. Гигантская мышь-полёвка во фраке вставила в протянутую руку Виктора стакан из толстого хрусталя.
– Тридцатилетний Glenfiddich, сэр, – пискнула она. – Отменный выбор, сэр!
Виктор благосклонно кивнул, вложил в вытянутую в ожидании лапку зелёную купюру, опустился в массажное кресло.
С водительского места раздалось попискивание – там сидела вторая гигантская полёвка, с закрученными вверх усами и шоферской кепке:
– Куда прикажете ехать, сэр? Казино? Круиз? Собрание молодых бизнесменов?
Мгновение помедлив, Виктор приказал:
– Давайте в казино… – он чуть было не добавил пошлейшее слово «милейший». – И прошу побыстрее! – не сдерживая себя, он вытащил из кармана пачку купюр, помахал перед чёрными носиками: – Мои друзья хотят немного поиграть!
В казино, как обычно, было хорошо. Виктор помнил, что в этом месте у него не болит голова, и даже колено, несмотря на сидение за рулеткой, успокаивается и не плачет.
– Хотите ли сделать ставку, месье? – стоило ему выбрать стол с колесом, как из ниоткуда возник крыс-крупье. Морду его скрывала аккуратная полумаска.
– Десять фишек на… – Виктор пожевал губу, огляделся.
Так, первый вопрос – красное или чёрное? Взгляд сам по себе притянулся к бордовому платью паучихи, наблюдавшей за игрой с удобной позиции над столом. Хорошо, с цветом определились. Теперь дальше… Рядом со столом стоит десять человек… точнее зверей, а сегодня у нас, – он напряг память, – четверг. Значит – четырнадцать.
– Красное, четырнадцать, – кивнул он крупье. – И распорядитесь… – он покачал пустым стаканом перед усатой мордочкой.
– Сию секунду, месье!
Неуловимый жест в сторону бара (за стойкой – тот же сеттер, что и в пабе – и спустя секунду в руках Виктора уже новый бокал.
Крупье раскрутил рулетку, звери по сторонам от Виктора замокли в ожидании…
Четырнадцать, красное!
– Ещё виски, крыса! – велел Виктор.
Все завертелось. Вначале он играл на рулетке, затем стал настоящей звездой покера, на несколько часов поселившись за столом с жабой в очках, лягушкой в фетровой шляпе и тремя одинаковыми ящерицами с неприятной привычкой – на удачу облизывать фишки. Он даже какое-то время провёл у игровых аппаратов, раз за разом дёргая бронзовую рукоятку… Затем снова играл в рулетку, с тремя ящерицами в качестве бесплатных советчиков. Они пили на брудершафт, и в памяти почему-то засело, что все трое являются футболистами из второй лиги, причём один из них защитник, второй нападающий, а третий, что логично, бокс-ту-бокс. Разговор о футболе вызвал какие-то невнятные, но неприятные эмоции, и не очень любезно распрощавшись с ящерицами, он двинулся к бару…
Потом что-то изменилось, но конкретика в памяти не осталась. Вот он залезает на стол и запускает рулетку ударом ноги. Вот – плещет виски в лицо очкастой жабе. Вот расстёгивает штаны и пытается помочиться на игровой автомат, но струя упорно не идёт…
В себя он пришёл только в полутёмном коридоре. Два пса – доберман и овчарка-кавказец, вывернув ему руки, волокли его по коридору.
– Суки, пустите! – орал Виктор. – К ноге, сволочи! Апорт! Хороший мальчик, хочешь косточку! Да я вас, шавок, на шапки пущу!
Бежавший впереди крыс в чёрном фраке распахнул тяжёлые двойные двери.
Нелегальное заведение располагалась среди каких-то полузаброшенных гаражей. В мутном ночном небе тускло светилась луна, как лампочка в 40 ватт в станционном туалете.
Собаки схватили Виктора под руки, раскачали хорошенько…
– Суки! – ещё раз прокричал Виктор и каким-то немыслимым усилием вырвался из цепких лап. Нанёс вслепую удар налево, направо и бросился бежать – по чёрной не просыхающей грязи, мимо ржавых гаражей – почему-то ему было почти физически больно смотреть на все эти железяки и боль эта отдавалась в висок, – мимо каких-то канав…
В одну из которых он, поскользнувшись, успешно свалился.
Он лежал в грязи и тихо стонал. Болело колено. Болели ребра и челюсть – смутно вспоминалось, как его мутузили в углу игрового зала. Худшее – начинал болеть висок.
Нет. Это было ещё не худшим. Пахнуло тленом. Над канавой нависла угловатая тень.
– Хватит бегать, – пророкотала каменным голосом гаргулья, приземляясь на край канавы. – Смысл. Хорошо, в этот раз ты убежал. А вот в тот, в настоящий, не смог.
– Что тебе нужно, тварь? – закричал Виктор, тщетно пытаясь выбраться наружу. Руки скользили по тёмной грязи.
– Мне ничего, – пожала костяными плечами тварь. – Мне на тебя решительно плевать.
Одним резким движением она переместилась в канаву. Зависла над Виктором. Уже понимая, что случится, он попытался закрыть голову руками, но поздно. Когтистая лапа ударила в правый висок:
– Нужно, чтобы ты вспомнил, придурок! Вспоминай! – закричала горгулья, и ей вторил крик Виктора:
– НЕЕЕЕЕТ! – от удара монстра голова, казалось, раскололась пополам. – ХВАААТИТ!
– Вспоминай! – рявкнула в ответ горгулья и ударила ещё раз. – Давай!
Виктор потерял сознание только на пятом ударе.
ДМИТРИЙ
Больница Диме понравилась. Настолько, насколько может вообще понравиться больница. Располагалась она в центре города, который тоже похорошел за последние годы, и отличалась чистотой и свежим ремонтом.
Доктор Кольмансон оказался совсем другим, чем его представлял себя Дима. Высокий, худой как щепа, с шевелюрой длинных чёрных волос, он встретил его совершенно спокойно и доброжелательно – несмотря на то, что о своём визите Дима предупредил минут за десять. Гораздо более общительный, чем могло показаться по переписке, доктор не высказал ни слова удивления, что родственник пациента находится в Питере, хотя должен быть в Хайфе.
Посетив отделение интенсивной терапии, он вышли на чёрную лестницу. Доктор закурил, Дима, отводя взгляд, – тоже. Чёрные густые брови взмыли вверх, но Кольмансон ничего комментировать не стал, просто продолжил о чём-то болтать – о чём-то совершенно нелепом, неважном, никак не относящемся к судьбе пациента на шестой койке.
Они обсудили погоду – в Израиле и в России, футбол и успехи сборной, тренировочный процесс (тут Кольмансон выразительно посмотрел на сигарету во рту Димы), аккуратно коснулись политики, почувствовали одновременно, что вступили на хлипкую почту, шагнули обратно – к погодным явлениям и сравнению морей – Средиземного и Чёрного.
Распрощались со взаимным уважением. Дима, невзирая на протесты, вручил пакет из фришника Бен Гуриона, доктор ещё раз предложил писать и не стесняться.
В холле Диму окликнули:
– Дмитрий, рад вас видеть, день добрый! – раздалось из-за спины.
Дима обернулся, сглотнул. Злость пришла моментально:
– Здорово, псориатик! Как жизнь, паскуда? Гниём потихоньку? Всё также с деревянным мечом по лесам бегаем, эльфиек прыщавых потрахиваем?
Марк в полупрозрачном халате – такой же, для посетителей, был и у Дмитрия, замер, глупо, нелепо, с протянутой для рукопожатия рукой. Понятно было, что он пришёл сюда с той же целью, что и Дима. С удовлетворением Дима подметил, что кожа на торчащем из-под рукава предплечье покрыта красными пятнами и коркой.
Не говоря больше не слова, Дима пихнул его в грудь и вышел прочь.
Настроение, чуть было стабилизировавшееся, упало до невозможности.
Пискнул телефон. Звонил Арон. Дима сбросил звонок, отключил звук. Вышел на Невский. Двинулся в сторону Рубинштейна.
Где-то здесь должен был быть хороший ирландский паб…
Хотя сейчас его устроил бы любой, и не ирландский, и не хороший, и даже не паб, а что-то иное. Главное, чтобы наливали.
Паб нашёлся, в нём обнаружился Kilkenny. Глядя на оседающую вверх пену, Дима вытащил телефон. От Арона было уже шесть пропущенных вызовов и ещё два с неизвестных, но однозначно израильских номеров.
Дежурно набрал Женю. Как обычно – тотальный игнор.
Ответил Ксении на её сообщение: «Что делаешь? Надеюсь, не в баре?»
Зашёл в Гугл и сбросил ей первую попавшуюся фотографию Дворцовой площади.
«Нет, всё хорошо, не волнуйся», – глотнув уже из третьей кружки, написал он. «Гуляю».
«Красота!» – ответила Ксения, чьи предки происходили из славного города Норильска. «Хотела бы я тоже побывать в Петербурге!»
«Хочешь, приезжай», – напечатал он, затем стёр, написал нейтральное: «Думаю, как-нибудь съездим».
Получил в ответ кучу смайликов и стикеров. Затем угрожающее сообщение:
«Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, как вернёшься, давай сядем и ещё раз всё обсудим. Я за тебя переживаю. Тебе нужна помощь!»
«Спасибо, обязательно так и сделаем. Выбирай ресторан)»
«Да зачем нам ресторан! Ты сейчас куда, к маме?»
К родителям… – Дима задумался.
Сейчас до метро, купить жетоны – тут же, наверное, всё ещё жетоны в ходу – доехать до Нарвской. Там сесть на трамвай – тот самый, из детства, – и в сторону Кирзы, домой, где их уже ждёт горячий ужин, а мама жаждет послушать, как прошли тренировки в академии…
Он потряс головой, отгоняя наваждение…
Смысл туда ехать?
Он задумался.
Нет. Смысла никакого не было. Туда ехать. Уж точно…
Двое посетителей, играющих в бильярд в дальнем углу зала, а точнее, последние минуты не игравших, а как бы незаметно рассматривающих Диму, внезапно направились к его столику.
Хорошо хоть кии положили, – с ленцой подумал Дима, рассматривая приближающихся к нему мужчин.
Интересно, что им от меня надо, – он заёрзал на стуле, устраиваясь поудобнее. Его взгляд не отрывался от шарфов на шее бильярдистов, шарфов до боли знакомых цветов.
Подойдя, мужчины нависли над Диминым столом, молча разглядывая его. Дима демонстративно зевнул, глотнул пива, уставился на них.
Началась игра в гляделки.
Прошло несколько секунд, игроки в бильярд сдались первыми.
– Мы присядем? – спросил первый – лысый, как Пьер-Луиджи Коллина.
С такой внешностью, – подумал Дима, – тебе бы не на вираже шизить, а по полю со свистком бегать.
Второй – двухметровый дылда со щербинкой между зубами – продолжал молчать.
Дима пожал плечами, кивнул на стулья перед собой.
– Десять минут смотрели фотографии, ты – не ты, – каким-то проникновенным тоном сообщил Диме высокий, усаживаясь за стол.
– И как, я это я? – осведомился Дима, делая глоток пива и с сожалением обнаруживая, что он – глоток -последний.
Тут случилось внезапное. Щербатый, увидев, что у Димы опустел бокал, молча отлил туда из своего.
Дима и лысый уставились на щербатого почти с одинаковым удивлением на лицах, только у Димы оно смешивалось ещё с некоторой брезгливостью.
– Пустой посуды не должно быть! – объяснил свои действия фанат. – Меня Илья зовут, кстати.
– А меня Вадим, – представился лысый.
Дима принялся качаться на стуле. Что-то сюрреалистическое было в этой встрече в баре.
– Очень приятно, ребят, – соврал он, – но буду рад услышать, что вы хотите от меня? Явно ведь не автографов.
– Подожди, Димон, – сразу же дёрнулся Илья. – Что ты с нами, как с врагами?
– Как с врагами… – протянул Дима. Налетело непрошенное воспоминание.
Стадион имени Стрельцова, пятая игра в новом клубе. Кубок России. Как назло, жеребьёвка решила пошутить над ним. В соперники новой команде достался его бывший клуб.
Он помнил этот матч очень хорошо. Два глупых гола, один из которых он пропустил просто на мгновение спутав своих защитников в столь непривычной чёрно-белой форме с ещё недавно своими нападающими. Гостевую трибуну, взрывающуюся в его сторону одной и той же матерной кричалкой. Постоянный свист.
В перерыве он подошёл к ним под оглушительный шум, издевательски поаплодировал, а следом, не сдержавшись, ткнул обеими средними пальцами в сторону сектора.
КДК оштрафовал его. Вообще в команде со стадиона на Восточной улице у него всё шло хуже некуда. Его там не любили, он отвечал чёрно-белым взаимностью. К счастью, тогда подвернулся вариант с Дортмундом, пусть и вторым вратарём, и он, не раздумывая, уехал…
А вдруг, подумал Дима, глядя на о чём-то задумавшихся собеседников – кто-то из них – автор той самой кричалки? Интересно, кто? Лысый Вадим… Нет, пусть по закону внезапности будет Илья со щербиной. Он улыбнулся своим мыслям.
Фанаты покосились на его улыбку.
Вадим погладил лысину:
– Я вот лично слышал, что с той историей с мясом было всё нечисто, что вас подставили, – сказал он.
– Пацанам-то всё равно. Они что тебя, что Володьку врагом навеки считают… – добавил Илья.
Дима, бывший всё это время на грани, вскипел:
– Мясо… пацаны… Володька… – передразнил он обоих собеседников. – Восемь лет прошло, блин! Что бы там ни было, для всех это дело прошлое, кроме вас!
– А всё-таки, – в голосе Вадима зазвучало внезапно что-то профессионально журналистское: – Вас тогда подставили или вы действительно хотели в Спартак уйти?
На мгновение Диме почудилось, что, возможно, если он сейчас скажет да, что-то можно будет исправить. Будто отмотать время на восемь лет и четыре команды назад.
Размечтался! Он сжал зубы:
– Какая разница… ничего уже не исправишь! – одним глотком он выпил пиво, налитое ему Ильей.
Тот также залпом осушил бокал и кивнул на него:
– Давай повторим что ли? И, может, греночек ещё взять?
– Мне пора идти, – ответил Дима. – Всё-таки, зачем вы ко мне подошли? – Он всё ждал, что разговор перейдёт на то, что его интересовало.
– Поздороваться, блин! – завелся Илья. – У меня в детстве постер твой висел! Пожелать удачи с мусором в среду хотели…
Какая среда? Какой мусор? – не понял Дима, но тут заговорил Вадим.
– И, разумеется, хотели обсудить недавнюю неприятность…
– Неприятность?! -взорвался Дима: – Может быть, будем называть вещи своими именами? Мне кажется, это было избиение! Вы знаете этих парней?! Это действительно ваши были?
Дима прервался, так как оба собеседника недоумённо смотрели на него.
– А, блин… Ты что, серьёзно поверил, тому, что написал тот журналист? Ты думаешь, его из-за тебя… – Илья удивлённо посмотрел на Вадима. Тот откашлялся, хлопнул ладонями по коленям:
– Вы, вероятно, Дмитрий, не в курсе, что ваш родственник… чем он в последние годы увлекался. Всё вообще было по-другому. Никакого избиения, да и, честно говоря, никакой драки…
Когда Вадим и Илья закончили свой рассказ, Дима некоторое время молчал, потрясённо глядя в пустой бокал. Наконец он заговорил:
– Вы что-то там про пиво говорили…
– И про гренки, – наставительно поднял указательный палец Илья.
– Всё несите! – распорядился Дима.
В гостиницу он вернулся только в ночи. С трудом снял ботинки – один остался в коридоре, другой отправился в сторону торшера. Рухнул на кровать, прямо на покрывало. Пару минут поворочался. Уснул мёртвым сном.
В стальных чанах, соединённых обмотанными драными тряпками трубами, кипела, источая аромат невероятной мерзости, какая-то жижа зелено-болотистого цвета. От чана к чану носились вприпрыжку белочки в респираторах. Они кидали гигантские орехи в чаны, замирали на секунду, дожидаясь тошнотворного бульканья, и неслись в другой конец зала, где из конвейера в стене поступали, деловито катясь по транспортной ленте, новые орехи.
Ни входа, ни выхода из зала видно не было. Потолок терялся в зеленоватом тумане. Пол был собран из литых железных плит, покрытых ржавыми потёками. В нём не было ни намёка на выход.
– Милейший, прошу прощения… – Дима попробовал поймать ближайшую белку за локоть, но та ловко вырвалась и побежала к ленте с орехами.
Дима поправил свой респиратор и метнулся к следующему работнику:
– Милейшая, извините… – ему подумалось, что пол работников ему не ясен, а стало быть, лучше попробовать разные варианты. Белка как опытный форвард ушла с дороги и побежала дальше.
От чада в зале у Димы начала болеть голова. Он разозлился:
– Эй, ты, существо в респираторе! – он бросился к третьей белке. Без толку!
– Поди сюда! – четвертая цинично перепрыгнула через него, когда он бросился к ней с распахнутыми руками.
На седьмой раз он сдался. То и дело покашливая от дыма, проходящего сквозь респиратор, он прошёлся по залу, следуя за трубами, ведущим от чана к чану.
В дальнем углу он обнаружил ещё одну ленту. Она уходила в крошечное отверстие в стене. По ленте катились покрытые зелёными пятнами футбольные мячи.
– Берём орех, делаем мяч! Гениальный бизнес-план! – провозгласил Дима в пустоту. Огляделся. Неожиданно нахлынула усталость.
Он снял плащ, постелил рядом с лентой.
– Да ну вас всех в задницу! – крикнул он белкам, продолжавшим игнорировать его и, закрыв глаза, заснул.
…Гриньков отдаёт пас вразрез наискосок. Дима ракетой вылетает из ворот, скользит по траве на перехват, уже видя кому адресована передача…понимая, что неправильно рассчитал траекторию, что столкновение неизбежно…
В знакомых до боли глазах форварда мелькает что-то странное – то ли стыд, то ли страх, но Дима не обращает на это внимание, больше его волнует красная бутса adidas летящая ему в лицо.
Бутса, которую форвард и не думает отвести в сторону.
Изогнувшись так, что сводит спину, Дима хватает мяч и одновременно сбивает с ног форварда, влетая ногами и телом под него….
Глава 7
ВИКТОР
Виктору жутко не хотелось что-либо делать – назло летающей твари, – но он сумел сдержать себя. К тому же беспощадные удары в висок что-то изменили в его сознании.
Впервые он ясно помнил вчерашний вечер. Впервые он был не как в тумане.
Хотя голова болела безбожно – но болела от выпитого, не от расколотого ударами когтей виска.
Зато было стыдно за своё поведение. Очень и очень стыдно.
Виктор отогнал неприятные воспоминания. Пора было попробовать действовать.
Трамвая не было, он зашёл в магазин (одноэтажная бревенчатая изба, чудом сохранившаяся среди офисных многоэтажек с одинаковыми фасадами из мёртвого стекла).
– Найдутся тетрадка и ручка– спросил он Маску.
Та оторвалась от телевизора, тускло светившегося в верхнем углу магазина. Показывали какой-то матч, но из-за зернистости изображения ничего разобрать было нельзя.
Перчатки замерли, затем нырнули под прилавок. Достали пыльную тетрадь, и, помедлив – несколько заточенных карандашей. Разлетелись в разные стороны.
– Ручек нет? – догадался Виктор. – Карандаши тоже подойдут, спасибо.
Он выложил на прилавок деньги. Руки схватили их, затем нырнули в очередной раз вниз и вернулись с ластиком.
– Вместо сдачи? Спасибо большое.
Виктор сграбастал покупки и направился к выходу из магазина. Но вскоре возвратился обратно.
– А можно я здесь немного побуду? – спросил он Маску. Та коротко кивнула – валяй.
– Благодарю, – Виктор раскрыл тетрадку и, чувствуя внутри что-то странно приятное, карандашом провёл первую линию.
Вскоре перед ним лежала карта города. Он потёр висок – скорее по старой памяти, ведь он, как ни странно, не болел, хотя Виктор ступил на крайне опасную почву.
Я должен вспомнить, а для этого я должен понять, – бормотал он под нос, выводя мелким каллиграфическим подчерком подписи.
Магазин, – написал он. Есть всегда, вероятно, безопасен.
Именно мысль о том, что в магазине он ни разу не проваливался в беспамятство привела к тому, что он остался здесь, рисовать за прилавком. Что можно сказать? Судя по всему, он был прав.
Сквер. Тоже есть всегда. Относительно безопасен. Изменчив.
Рынок в деревне. Крайне изменчив… Виктор вздрогнул и схватился за область печени. Именно сюда ударил его ножом какое-то время назад волк в тёмном поношенном твидовом пиджаке, встреченный среди пустых прилавков.
Да, рынок может быть как спокойным, тихим местом, так и смертельно опасным…
Виктор послюнявил карандаш, покачал головой.
Сегодня его память работала не как обычно. Он многое помнил, а главное, многое смог вспомнить.
Схема всё разрасталась, пометок становилось всё больше.
Заброшенный кинотеатр, кладбище, бар, дискотека, ветеринарная лечебница, яхт-клуб, стадион, наконец. И рядом примечания – ёмко и чётко, – опасно/нет, изменчиво/нет.
На соседнем листе начали появляться шаржевые зарисовки существ. В центре замерла отвратительная даже в беглом исполнении гаргулья. Рядом – енот Гарри, чуть ниже – Маска.
Виктор прикусил губу, глядя на исписанные, изрисованные страницы.
Окей, он сделал шаг вперёд (благодаря гаргулье, подумалось ему, он скривился). Что дальше? Куда идти?
Виктор ещё раз окинул взглядом нарисованное.
Перед тем, как отвечать на вопрос «куда идти?», надо было попытаться ответить на множество других вопросов.
Первое. Кто он такой?
Его зовут Виктор. Ему… – он наморщился, – около тридцати лет…вроде бы. Он почесал лоб, к сожалению, это был максимум. Ни работа, ни образование, ни родные и близкие… Хотя нет, у него же есть…жена…любимая женщина, которая носит зелёное пальто и пользуется духами Guerlain. Её имя…– он стиснул зубы и покачал головой. Её имя ему неизвестно.
Хорошо? Где он находится? В некоем городе. Городе – с большой буквы.
Есть ли у этого Города название?
Он покачал головой снова.
Нет. Либо ему оно неизвестно.
Реален ли этот Город?
Пожатие плечами.
Может быть, он вообще спит? Уверен ли он, что в реальности возможны говорящие звери, парящие в воздухе перчатки, гниющие трупы, с которыми можно пить пиво?
Нет, не уверен. – Виктор тщательно рассмотрел свои руки – те и не думали расплываться, – затем ущипнул себя за мочку уха – ничего не поменялось. На сон всё происходящее также не походило. Это – его реальность, и из неё надо выбираться.
Куда?
Он пожал плечами, чётко осознавая, что куда – точно существует.
То есть всё вокруг не нормально, а где-то есть нормальная жизнь?
Да, – он кивнул, разговор с самим собой всё больше напоминал экспресс-допрос. Но в этом-то и была вся соль. Надо было отвечать быстро, без раздумий…
Он в Аду?
Нет. Виктор был в этом уверен.
Жив ли он вообще?
…да, – тут уверенности было меньше.
С ним что-то случалось?
Да, наверное, не знаю.
Почему болит висок?
Вспышка боли была настолько сильной, что он застонал и отшатнулся в сторону от прилавка.
Маска, всё это время молча стоявшая в глубине магазина у полок с бакалеей, никак не отреагировала на это.
Выдохнув, Виктор с опаской вернулся обратно.
Попробовать зайти с другой стороны? Только отвечать надо быстро, не раздумывая.
Почему болит колено?
Старая травма.
Почему болит голова?
В красках нарисовались картины вчерашнего буйства в казино.
Почему не болит локоть?
С чему ему болеть!
Почему болит висок?
Смутная тень воспоминаний – полёт в ночном воздухе, блеск мокрой и ржавой железяки – арматуры, торчащей из земли…
На этот раз вспышка боли швырнула его на пол. В последний момент, уже падая, он успел сгрести с прилавка блокнот и запихнуть его в карман пальто. На этом самом кармане строилась ещё одна гипотеза Виктора…
Больше ничего сделать он не успел.
Последнее что он увидел, была Маска, озабоченно склоняющаяся над ним.
ДМИТРИЙ
Она взяла трубку, будто бы знала, что он в Питере. Первые полчаса встречи прошли ужасно, хотя, ретроспективно думал Дима, в сравнении с тем, как встреча закончилась – первые полчаса прошли не сказать, чтобы плохо.
Они пили кофе и даже разговаривали – вежливо отстранённо, как разговаривают взаимно не любящие друг друга родственники при случайной вынужденной встрече. Как разговаривают те, кто боится будущего скандала, но боится его всё же меньше, чем искренности.
Перед тем, как ехать по известному ему уже несколько лет, но ни разу не посещённому адресу, Дима некоторое время, бродил по магазинам в каком-то торговом центре. С одной стороны, приходить с пустыми руками было… невежливо, наверное, с другой – повода для подарков как-то не было. А с третьей….
С третьей стороны, Дима прекрасно понимал, что предстоящий визит сам по себе – бессмысленная глупость.
В итоге он купил в канцелярском магазине несколько дорогих альбомов с хорошей бумагой и набор карандашей, надеясь, что сын унаследовал от отца любовь к рисованию. Внезапно он понял, что хорошо помнит, спустя столько лет – какие именно карандаши надо брать и какая в точности должна быть бумага.
Заодно зашёл в книжный магазин. Долго бродил, не зная, что купить, затем, с полным осознанием того, что читать он это не будет – взял дорогущую книгу по истории Древнего Рима.
Подарки не пригодились. Олег – имя Дима знал от мамы – был у бабушки. Пакет с канцелярией после дежурных неискренних благодарностей положили в какой-то угол, откуда он, вероятно, должен был отправиться на помойку сразу после ухода гостя.
– А Олег рисует? – спросил он, подбирая безопасную тему для разговора. – Как он вообще учится?
– Нет, не рисует, – соврала она. – Учится хорошо, в футбол даже не думает играть. Плаванием занимается!
Дима окинул взглядом портреты-шаржи, висевшие над столом на кухни. Мальчик был удивительно похож на отца в его годы. На отца – и значит, на Диму тоже. Только улыбка, мастерски пойманная на рисунке, не от них. От мамы. Точно от мамы.
Он посмотрел на женщину напротив. Когда-то она действительно так улыбалась.
Он никак не мог понять – безусловно, за прошедшее время Женя изменилась до неузнаваемости. И всё-таки что-то в глубине зелёных глаз, в том, как она говорила некоторые слова, в каких-то её мелких жестах ещё оставалось от той шебутной девчонки, в которую он влюбился шальной турецкой ночью.
Это было странно и немного неприятно. То же самое удивление вкупе с неприятием Дима видел и в зеленых глазах напротив. Тонкие пальцы нервно сжимали фильтр тонкой сигареты. На кухне вообще было сильно накурено. На столе вперемешку с пустыми немытыми кружками лежали разбросанные карты. Вероятно, Женя раскладывала пасьянсы, один за другим, час за часом…
Дима вытащил свою пачку, кивком спросил разрешения:
– Кури! Ты, значит, ещё и куришь. Ну – ну, тебе всегда всё было нипочём! – нервно отреагировала она.
Он мог сдержаться и не отвечать. Но он не стал.
– Меня отстранили от игр. Из-за постоянного нарушения режима.
… последние минуты говорила только Женя. И не просто говорила – кричала, то и дело вытирая рукой слёзы. При этом то и дело в её голосе мелькали какие-то насмешливо-истеричные, в чём-то даже восторженные нотки. Это было хуже всего.
Она просто выговаривается, – думал Дима, глядя в зеленые глаза, которые любил миллионы лет назад на побережье Турции. – Не может она настолько тебя ненавидеть, – продолжал обманывать он сам себя.
– Ни в чём перед ним не виноват?! – повторив последние слова Димы, Женя вскочила на ноги, с силой ударила руками по столу. Пустые кружки возмущённо зазвенели, карты взлетели в воздух. Дима поднялся следом.
Уперев руки в боки, Женя продолжила говорить нервным злым голосом:
– Давай посчитаем, сколько раз ты ни в чём перед ним не виноват! То, что ты игрался мной, мы даже рассматривать не будем. Не обо мне разговор. Разговор о нём! Ты дважды ему сломал ему карьеру. Нет, трижды, считая твою попытку уйти из клуба. На него все тогда смотрели, как на паршивую овцу. Итого, ему тоже пришлось уйти. Никто с ним никакого дела иметь не хотел!
Продолжать разговор было бесполезно. Дима, поставив чашку и затушив сигарету, двинулся в сторону прихожей. Женя шла за ним, продолжая говорить дрожащим голосом, то и дело срываясь на крик:
– И вот его жизнь наладилась, вероятно, потому что ты исчез из неё.
– Я продолжал пытаться с ним общаться. И из Москвы, и из Германии…
– Разумеется, продолжал. Ты хоть раз бы мог спросить, нужны ли ему твои звонки? Хочет ли он, чтобы ты звонил каждую неделю? Нет, ты даже не думал об этом…
Нет, – мог сказать Дима. – Думал, потому что слышал. И именно поэтому в какой-то момент перешёл на общение через маму…
Женя продолжала:
– Знаешь, как долго он не мог устроиться после того, как ушёл из клуба? Ты знаешь, кем он работать пытался?! Как долго пытался найти нормальную работу? А ведь нашёл, в конце концов, стал хорошо зарабатывать. Олег родился, он в нём души не чаял…
Как раз тогда я и перестал названивать раз в неделю… – грустно подумал Дима, зашнуровывая ботинки. – Вообще это странно, когда сначала двадцать лет человек всегда рядом, каждый час, каждый день, а потом – бац… и даже еженедельный звонок становится для него слишком тяжёлым и совсем ненужным.
Женя всё говорила и говорила:
– …Я-то сразу поняла, что ты просто затаился! И что же произошло в итоге»? Его избили, да так, что он попал в реанимацию! И избили из-за тебя! Из-за тебя… Эй, ты слушаешь меня?
Дима не слушал, хотя теоретически мог бы найти возражение на каждое Женино слово. Он смотрел на картину в прихожей. Почему-то он не заметил её сразу, когда вошёл в квартиру.
Сердце забилось часто-часто.
– Что это? – спросил он.
– Господи, ты нормальный? – Женино лицо дёрнулось, искривилась, она подняла руки вверх, на мгновение Диме показалось, что сейчас она его ударит. – Убирайся отсюда! Уходи, прошу! Здесь не твой дом. Уходи!
Он схватил её за запястье. Она ойкнула:
– Что это за картина? Это важно! – Она вырвала руку, отшатнулась. Теперь Женя смотрела на него иначе – не сердито, а испуганно-брезгливо.
– Ты всё-таки пьёшь… Алла Петровна не выдумывала… Что ты пристал – это его последняя картина. Ночной город. Витя её рисовал перед…Доволен? Теперь убирайся! Убирайся, слышишь! Алкаш! Полицию вызову!
Дима никогда не умел говорить с истерящими женщинами. Тем более с женщинами, которые тебя ненавидят. Тем паче, с женщинами, которых, возможно, ненавидишь сейчас и ты.
Он торопливо набросил синий дождевик, купленный с утра, и вышел прочь.
У подъезда он остановился, огляделся по сторонам. Вечерний Петербург был очень похож на увиденное на холсте – трафаретный город, скопление чёрных и белых форм, собирающихся в дома и дворцы города. Только на улицах и в редких освящённых окошках на картине были звериные фигуры, а не человечьи. Те же, собственно, что и в детстве, в многочисленных изрисованных от и до альбомов.
На третьем этаже распахнулось окно, Женя высунулась наружу:
– Ты ещё здесь? – её голос звенел от злобы. – Так и знала! Радуешься, как всё удачно получилось? Думаешь, как бы ещё испортить нашу жизнь?! Хорошо, сейчас и я тебя обрадую! – Ей, судя по всему, было всё равно, что крик разносится по всему двору.
