Пёстрые сказки с красным словцом – Владимир Одоевский

Никакие на самом деле это не сказки, а цикл фантастических повестей эпохи романтизма. Объединены они фигурой рассказчика, как пушкинские «Повести Белкина», написанные примерно в то же время. У Одоевского это Ириней Модестович Гомозейко – чудаковатый сочинитель и собиратель историй, «магистр философии и член разных ученых обществ», «маленький человечек», наивный, скромный (что подчеркнуто его «говорящим» отчеством), не уверенный в себе, но «обремененный многочисленным семейством мыслей». Я читала некоторые из этих текстов в составе разных сборников и антологий, но данное научное издание дает возможность увидеть целостную картину, позволяет понять, как устроен этот цикл, что связывает все эти повести.Фантастическое у Одоевского здесь нацелено не на традиционное для романтиков обнаружение чудесного, ирреального в обычной действительности, а по большей части на обличение социальных и нравственных пороков. Например, в повести «Реторта» рассказчик становится свидетелем и невольным участником необычного события: шутник-чертёнок, забавляясь, помещает великосветский бал в химический сосуд и выпаривает из почтенной публики ее истинную сущность – а это «копоть да вода, вода да копоть». «Сказка о том, по какому случаю коллежскому советнику Ивану Богдановичу Отношенью не удалося в Светлое воскресенье поздравить своих начальников с праздником» изображает «игру адскую», в которой меняются местами карты и безнравственные чиновники, предающиеся азартной игре в Страстную субботу накануне Пасхи. За фантастическим сюжетом «Сказки о том, как опасно девушкам ходить толпою по Невскому проспекту» кроются размышления автора о некритичном восприятии иностранной культуры, о месте женщины в обществе, пагубности ее воспитания по «басурманскому» образцу. Некий иноземный шарлатан, владелец лавки, производит над зазевавшейся барышней, оставшейся на минутку без попечения старших, ряд манипуляций и превращает ее в куклу – хорошенькую, нежную, но совершенно пустую и бестолковую. Восторженный юноша-мечтатель влюбляется в нее себе на горе, но в ответ на его жажду родственной души, на призывы приобщиться к высокому искусству она, как автомат, лишь твердит заученные клишированные фразы, в которых нет ни грана подлинных чувств. Этой повести по смыслу симметрична «Та же сказка, только на изворот», где куклой предстает особь мужского пола – «деревянный гость» господин Кивакель, эгоистичный, самовлюбленный, капризный, падкий до пустых развлечений. Любовь, как известно, зла, и вот в этого «красавца» влюбляется героиня предыдущего сюжета, вернувшаяся к жизни стараниями индийского мудреца. Но все ее надежды сделать Кивакеля человеком тщетны – у него «деревянная душа», и единственное, что вызывает хоть какие-то эмоции, – это лошади и курение трубки.Вообще у Одоевского явно просматривается интерес к сюжету превращения человека в куклу, в вещь, живого в неживое и обратно. Так, «Просто сказка» открывается превращением чернильницы, пера, вольтеровского кресла, вязаного колпака, туфли в живых существ, обладающих собственными характерами и стремлениями. Людей же делают подобными бездушным и бессмысленным куклам, по мнению автора, равнодушие, суета, скука, забвение таких высоких понятий, как правда, любовь, добро, честь, ум, искусство.…И все мне кажется, что я перед ящиком с куклами; гляжу, как движутся передо мною человечки и лошадки; часто спрашиваю себя, не обман ли это оптической; играю с ними, или, лучше сказать, мною играют, как куклою; иногда, забывшись, схвачу соседа за деревянную руку и тут опомнюсь с ужасом…Самая интересная, на мой взгляд, история – «Сказке о мертвом теле, неизвестно кому принадлежащем». От нее веет поистине гоголевской фантастикой и искрометным юмором. Стряпчий земского суда Севастьяныч составляет отчет по случаю обнаружения тела неизвестного покойника, когда является «хозяин» найденного мертвого тела, иностранец, и рассказывает о том, как выскочил из него накануне. С помощью этой нелепой ситуации автор вскрывает абсурд и российского судопроизводства, и всей русской провинциальной жизни XIX века. Фантастика у Одоевского балансирует, что называется, на грани: так до конца и не ясно, на самом ли деле Севастьяныч общался с «владельцем» «мертвого тела» или их диалог – результат воздействия на стряпчего «домашней желудочной настойки».Я упомянула о самых понравившихся мне повестях цикла. Но здесь есть и менее привлекательные, весьма умозрительные сюжеты, в которых ощущаются отголоски серьезных философских увлечений Одоевского, входившего в молодости в «Общество любомудров». В художественном отношении эти произведения, увы, слабее.

Любопытная русская классика с фантастическим уклоном. Достаточно маленький сборник рассказов, объединенный общим настроением чего-то фантазийного, выбранный мною наугад, заставил вспомнить, за что я так люблю наше литературное XIX столетие.Очень заметно, что приведенные рассказы движимы впечатлением от работ современников, Гоголь с его «Вечерами на хуторе» упоминается, косвенно и не очень, не раз. С одной стороны, это талантливая, но не претендующая на шедевр попытка обрисовать сказочные ситуации в обыденных вещах, с другой – меткая сатирическая усмешка, интеллектуальный ответ каверзам русской жизни. Достаточно протоптанная схема в нашей литературной истории, как мне кажется. Настоящее России драпируется тканями будто бы снов, будто сказки, но на деле никуда не пропадает острота вопросов, задаваемых автором своему читателю.Конечно, в первую очередь сказки адресованы современникам, и особенно живо воспринимались, полагаю, непосредственно во время выхода книги в печать. Достаточно большое количество отсылок к романам, которые читала в то время наша публика (ныне – безвозвратно забытым), а также к ситуациям непосредственно «здесь и сейчас» тогдашней столицы, делают книгу старомодной, но вместе с тем и неизбывно очаровательной. Язык изобилует словами и понятиями, к которым читателю современному непременно понадобятся сноски, но именно от этого со страниц так и веет духом статного Петербурга первой половины XIX века.Одоевский показался мне не лишенным вторичности, не лишенным стремления использовать в своих историях то, что когда-то впечатлило его. Но, тем не менее, у него не отнять оригинальность некоторых мыслей, которые очень хитро складываются в критику социального устройства.

Например, целая бальная зала обнаруживает себя попавшей в реторту – потрясающе, по-моему! – представляете: замкнутость и пошлость светских раутов, которые непрестанно маринуются сами в себе без возможности сбежать, потому что вся схема общественной жизни обязывает присутствовать, даже если вульгарность фальшивых высокосветских сборищ невыносима абсолютно для всех.

Или вот еще: обычная, ничем не примечательная русская барышня, которая по мановению иностранца (француза, конечно) превращается в куклу, в голове которой этикет, правила хорошего тона и прочие светские условности совершенно вытесняют даже зачаток разумной мысли. Очевидна критика воспитания наших девушек строго по французским образцам.Мистика, увлечение которой Одоевским известно, наложила отпечаток на весь этот сборник, но такая комически-фантастическая трактовка русского общества только придала книге шарм. Работа очень в духе своего времени, совершенно не грешащая морализаторством или излишним многословием. Образец классической русской сатиры, который будет любопытной находкой всем, кто неравнодушен к той эпохе.