Владимир Новиков
Высоцкий
Труды и дни
Работа над «Интервенцией» понемногу закипает, пошли косяком выступления с песнями, особенно в Ленинграде. Новинка сезона – песня «Профессионалы», написанная Высоцким сразу после очередной (пятой подряд) победы наших хоккеистов на чемпионате мира в Вене:
Профессионалам
по всяким каналам —
То много, то мало – на банковский счет, —
А наши ребята
за ту же зарплату
Уже пятикратно уходят вперед!
На этих словах всегда наступает «оживление в зале», смеяться и аплодировать начинают – но не как толпа фанатов, не в исступлении, а с общим ироничным пониманием. Говоря о канадцах «профессионалы», мы вовсе не имеем в виду, что наши хоккеисты – любители. Они что-то получают за игру, но, конечно, мало. Как и мы в театре. Как и все наши зрители в своих НИИ… А все равно вкалываем – потому что больше некуда деться в этой жизни.
Ну а если совсем откровенно, то слово «профессионалы» по звучанию подошло, как камертон. У него многие песни – не меньше половины – так начинаются, со строки, где непременно «р-р-р» имеется. «У меня гитара есть – расступитесь, стены!», «На братских могилах не ставят крестов», «Удар, удар… Еще удар…», «Если друг оказался вдруг…», «Как призывный набат, прозвучали…». Вот такие у нашего бр-рата стихотвор-рца секр-реты мастер-рства…
Шестнадцатого мая «Послушайте!» наконец выпущено на сцену. Двадцать четвертого Высоцкий уже в Куйбышеве. Прямо к трапу пробрался симпатичный человечек по имени Сева, Ханчин по фамилии. По дороге из аэропорта показывает Волгу, горы Жигулевские, панораму города – для начала неплохо. От комсомольского обкома до филармонии захотелось пройтись пешком, сосредоточиться. Чудной памятник Чапаеву встретился: скачет целая компания на конях – подойдем, хочется посмотреть поближе. А что – есть движение, динамика… Как говорится, по нехоженым тропам протопали лошади, лошади… Кто тут в вашем клубе уже выступал? Как принимали? А кого лучше? Ну что, найдем мы с вашим залом контакт?
Концерт удался, только вот новая песня о конькобежце не так чтобы на ура прошла. Почему, ребята? Объясняют: тут ленинградец Юра Кукин уже отличился: спел эту вещь в убыстренном темпе, все тогда очень смеялись, а на авторскую версию теперь не отреагировали. Надо будет Кукину тактично намекнуть, что так не поступают, – тоже мне, хорош друг!
Далее у нас – Клуб имени Дзержинского, шагаем к нему по набережной. Когда к вам приходит теплоход «Эн Вэ Гоголь»? Между прочим, мама моя, Нина Максимовна, на нем по Волге-матушке сейчас путешествует. Так, есть еще время. И буфет есть. Девушка, нам, пожалуйста, бутылку шампанского. Давайте за мой первый успех и за начало нашей дружбы. Пейте, ребята, а сам я – потом, попозже.
Подошли к трапу. Он кричит: «Мама!» А она с кем-то на палубе беседует, не знает, что сын в этом городе оказался. Увидела – заторопилась, обрадовалась. Вот, посмотри, с какими людьми замечательными я здесь встретился.
После концерта – прогулка по Волге на катере. Капитан дает Высоцкому немного порулить, поясняет, как надо понимать огни фарватера и встречных судов. Ребята тем временем распевают главную песню этих мест: «Ох, Самара-городок, беспокойная я…»
Все больше времени он проводит с Таней Иваненко. Бывает, берет ее с собой в поездки. Однако идиллия не складывается. Таню тяготит и роль «разлучницы», и то немаловажное обстоятельство, что она сама замужем. Ей хочется ясности и надежности отношений. Познакомила его с матерью и отчимом-полковником, которого называет отцом. Устраивает показательное прослушивание у них дома. Высоцкий подходит с пониманием: как-никак сам из военной семьи. Без особого надрыва показывает песни военные, спортивные, сказочные. Все довольны.
На этом домашнем концерте присутствует сосед Таниной мамы – Давид Карапетян, по профессии переводчик с итальянского, живущий в том же доме с женой-француженкой по имени Мишель. Однажды, случайно встретившись здесь с Татьяной, он проявил к ней неподдельный интерес, но тут же узнал, что она «другому отдана», а в утешение получил магнитофонную кассету с песнями этого «другого». Послушал – и увлекся не на шутку. Был приглашен на спектакль «Послушайте!». Высоцкий в тот вечер занят не был – к счастью для их будущих отношений. Потому что Давиду зрелище крайне не понравилось: примитив, агитка, да к тому же, чтобы возвысить Маяковского, здесь совершенно уничтожен Игорь Северянин. В исполнении Золотухина он предстает ничтожным пошляком, а его стихи – какой-то похабщиной. Что за дикие советские представления!
Обо всем этом Давид прямо сказал Высоцкому, когда Татьяна их познакомила. Тот сначала пробовал защищать родную Таганку, но честно признался, что и сам к Северянину неравнодушен. А потом еще много совпадений вкусов обнаружилось. «Нестандартное мышление», – сказал Высоцкий Тане о новом знакомце. Так и начинается их дружба – с серьезными разговорами и отчаянными кутежами. По части доставания доброкачественного алкоголя Давид порой пользуется преимуществами, которые дает его брачный статус. Возьмет с собой валюты да синий французский паспорт жены – и перед друзьями открываются двери ночных баров. И это еще, пожалуй, не всё, что может дать русскому человеку женитьба на иностранке…
Тридцать первого мая – творческий вечер Владимира Высоцкого в Доме актера. Таганский директор Дупак уговорил знаменитого шекспироведа Аникста произнести вступительное слово. Человек страшно образованный и, что характерно, обо всех постановках «Гамлета» рассказывает так, как будто он лично там побывал, как будто Ричарда Бербеджа или Эдмунда Кина запросто видел из партера. Любимов с ним очень считается и – чем черт не шутит – может быть, возьмет однажды и замахнется на Вильяма нашего Шекспира… Хотя «Гамлет» – пьеса уж очень актерская, а наш режиссер в актере умирать пока не собирается.
Короче, стоит уважаемый профессор перед занавесом и очень интересно рассказывает про кого-то молодого-талантливого, предсказывая, что когда-нибудь, через много лет еще состоится вечер народного артиста Владимира… Сергеевича Высоцкого. Тут он малость оговорился, ему немедленно подсказывают: «Семеновича», но как-то очень нетерпеливо публика себя ведет. А сам Высоцкий в это время по другую сторону занавеса сидит на стуле с гитарой и не так уж торопится, он бы еще с удовольствием послушал такие умные речи. Аникст вынужден скомкать свои рассуждения, по-быстренькому закруглиться и удалиться. Занавес поднят. Аплодисменты. Ну куда вы торопитесь, я же еще ничего не успел вам сказать…
В июне новый художественный фильм «Вертикаль» выходит, как говорится, на экраны страны. В данном случае, однако, это штампованное выражение не лишено смысла, поскольку страна смотрит фильм на несметном количестве экранов – и знакомится с Высоцким. Для тысяч людей, никогда не посещавших Театр на Таганке, он был раньше только голосом, жил в тысячах квартир на коричневых магнитофонных лентах «тип шесть» или «тип десять». До многих не сразу доходит, что этот невысокий радист с недлинной бородой и есть автор их любимых песен. Вот он с гитарой и рюкзаком прощается на перроне с Лужиной и прочими персонажами, достает зажигалку, закуривает – все это на фоне звучащего за кадром «Прощания с горами». Конец фильма – и начало жизни Высоцкого в новом качестве. Многие вскоре идут смотреть по второму разу, чтобы еще раз удостовериться, закрепить знакомство. В начале следующего года выйдет гибкая грампластинка с песнями из «Вертикали», их тексты – с нотами и без – начнут печататься во множестве провинциальных газет. Редакторы не боятся публиковать то, что «залитовано» на высоком киношном уровне.
А сам он уже по уши завяз в «Интервенции», не дожидаясь даже официального утверждения. Только благодаря авторитетнейшему Григорию Михайловичу Козинцеву (поставившему недавно «Гамлета» со Смоктуновским в главной роли) дирекция «Ленфильма» все-таки допускает до главной роли нестандартного и не совсем серьезного актера. Кто-то на радостях припомнил тогда даже шуточку времен Гражданской войны: «Чай Высоцкого, сахар Бродского, Россия Троцкого». Кому же, как не Высоцкому, Бродского играть? Будет идеальное сочетание – чай с сахаром!
Если же всерьез – никакого сахара в этом персонаже не будет. Хороший-плохой, большевик-небольшевик – разве в этом дело! Полока задумал картину балаганную, скоморошескую, сплошь на игровой условности – и вместе с тем адски серьезную. И у Бродского тут функция особенная. Это не психологический тип, но и не застывшая маска. Он такой, что ли, герой-режиссер, который не просто участвует в событиях, а как бы творит, придумывает по ходу весь этот сюжет. Это должна быть своего рода веселая трагедия – и погибнет Бродский не по каким-то конкретным причинам, а потому, что такой герой может уйти со сцены только в мир иной. Как Гамлет, которому никак не уклониться от отравленного клинка, вобравшего весь яд, всю злость человечества. Как Дон Жуан, который уже не откажется руку Командору протянуть, поскольку сам же всю жизнь дразнил судьбу, нарываясь на самые крупные неприятности…
В июне начинаются пробы. Высоцкий сразу находит контакт с Ольгой Аросевой, недавно отличившейся в фильме «Берегись автомобиля» в роли водительницы троллейбуса и невесты главного героя, а теперь с невероятным театральным куражом играющей мадам Ксидиас. Веселая, заводная. Высоцкого дразнит «герой с надстройкой» – поскольку ему приходится пользоваться скамеечкой, чтобы выше выглядеть в кадре. Это у нее совсем необидно получается. А вот в роль Женьки, ее сынка, Сева Абдулов, к несчастью, не вписался. Высоцкий просит Полоку показать ему эту пробу и сам убеждается, что не Севина это роль. Он артист очень хороший и друг замечательный, но ничего не попишешь. Золотухин – вот кто нужен здесь! «Валерочка – это то, что надо! А с Севочкой я поговорю, он поймет». Полока идет навстречу, и в следующий раз Высоцкий едет в Питер уже вместе с Золотухиным.
Атмосфера на съемках дружественная, но без московского панибратства. Питерские актеры – люди сдержанные, неболтливые, полностью сосредоточенные на рабочем процессе, умеют сотрудничать, ценят реальную поддержку. Ефиму Захаровичу Копеляну по сюжету надо исполнить несерьезные куплетцы «Гром прогремел – золяция идет», и ему очень кстати оказывается ненавязчивая и квалифицированная помощь Высоцкого. Тот заодно присочиняет к двум «народным» куплетам два собственных. Интересно, уловит ли кто-нибудь разницу?
Потом «Интервенция» перемещается в Одессу, здесь же доозвучиваются «Короткие встречи» и намечается еще одна очень интересная работа – роль поручика Брусенцова в картине «Служили два товарища». Характерец – дай бог, и весь – в действии. Дунский и Фрид интригу лихо закрутили, а линия Брусенцова – вся из выстрелов состоит. Вот, например, как он в фильме появляется. В гостинице лежит с бабой, а в дверь врывается подвыпивший прапорщик с криком: «Руки вверх!» Разыграть решил – ну и получил пулю от приятеля, у которого рука не вверх приучена тянуться, а к револьверу. А ближе к концу, когда белые уже торопятся на пароход, чтобы за границу отплыть, Брусенцов решает на прощание хоть одного красного подстрелить из винтовки с оптическим прицелом – и убивает не кого иного, а главного героя – Янковский его играет, – интеллигентного и тоже не совсем красного в душе… Ну и выстрел номер три – на пароходе: Брусенцов, увидев, как любимый конь Абрек за хозяином в воду бросается, стреляет себе в рот и валится за борт…
Есть что играть. И любовь присутствует – прежде всего к коню, а также и к хорошей женщине Саше, сестре милосердия. Правда, утвердиться на роль белогвардейца крайне нелегко: считается, что офицера царской армии должен играть высокий красавец типа Олега Стриженова или того же Олега Янковского. Но режиссер Евгений Карелов за Высоцкого стоит горой.
Появилось ощущение уверенности, твердой почвы под ногами. Что-то должно произойти.
Тридцатилетие
«Марина Влади» – один из заветных народных символов конца пятидесятых годов. Это было время, когда «железный занавес» слегка раздвинулся и все залетавшие к нам с Запада первые ласточки производили грандиозный фурор. «Импортные» литература и искусство входили и в духовную жизнь, и в повседневный быт каждой семьи. Переведенного на русский Хемингуэя не просто читали – его портрет в свитере и с бородой, как икону, вывешивали на стены в интеллигентных домах. Ива Монтана полюбили даже без перевода – и кошелек, и жизнь готовы были отдать за возможность увидеть французского шансонье и услышать его негромкое пение. Под стать этим идолам была и Марина Влади – легендарная колдунья.
Фильм с таким названием прошел тогда по стране с успехом – скажем так – не меньшим, чем «Вертикаль». Тысячи девушек начали носить прическу «колдунья», то есть длинные, свободно распущенные волосы. Как всегда, чувство свободы шло с Запада, и массовое сознание не придавало значения русским корням – и фильма, и актрисы. Не все даже знали, что сценарий основан на рассказе Куприна «Олеся», что псевдоним актрисы – не что иное, как ее усеченное отчество «Владимировна», а по фамилии она самая что ни на есть Полякова. Да, нашим соотечественникам, чтобы поверить в себя, нужно увидеть свое же, русское, в импортном варианте.
Для Высоцкого имя «Влади» поначалу было только частью длинной рифмы в песне шестьдесят четвертого года «Бал-маскарад»: «бригаде – маскараде – зоосаде – параде – Христа ради – сзади…» Ну и после этого:
«Я платье, – говорит, – взяла у Нади, —
Я буду нынче как Марина Влади
И проведу, хоть тресну я,
Часы свои воскресные
Хоть с пьяной твоей мордой, но в наряде!»
Часто так бывает: сказанешь что-нибудь в песне – и захочется потом проверить, как в жизни выглядит описанный объект. Говорят, эта дама была здесь на кинофестивале в шестьдесят пятом, но тогда к ней подступиться шансов было немного, теперь она снова приезжает. Золотухин сказал, что Анхель Гутьеррес организует встречу: есть интерес у парижанки к актерам с Таганки. Оказывается, ей тоже всего двадцать девять – просто очень рано начала работать: колдуньей побывала в шестнадцать лет, а самую первую роль сыграла в одиннадцать. Фантастика! И в личной жизни не отстала: трое детей, сейчас в разводе, но, надо полагать, не одинока… Впрочем, не наше это дело – собирать подробности и сплетни.
С первого взгляда ничего не началось.
Она его своим взглядом смерила – ну, метр семьдесят. Рубашка, брюки – не последнего модного писка и по цвету не согласуются. Даже непонятно, по какому праву он так на нее уставился, не дожидаясь, пока подведут, представят.
А он смутился и растерялся оттого, что взгляд его не был принят, а был прямо-таки возвращен по обратному адресу. Русские бабы, даже актрисы, куда открытее и отзывчивее. Эта же – вся закамуфлирована, дежурную улыбку включает, как мигалку на повороте. Может, и не надо смотреть в ее сторону? Да и вся фальшь окружающая отталкивает. Но отступать было бы малодушием. Надо преодолеть ощущение неловкости, приблизиться, поцеловать холодную руку и произнести заранее заготовленную реплику: «Наконец-то я встретил вас».
Она побывала на репетиции «Пугачева», а вечером собрались в ВТО. Момент волнительный, как говорится на театре. Это ведь снаружи все накоротке, на «ты», ритуальные поцелуйчики, тосты красноречивые, а в глубине-то все меряются силами, талантами, репутациями. На Марину тут же пошла всеобщая игра, которую она охотно поддержала. Из ресторана компания отправляется домой к Максу Леону, московскому корреспонденту «Юманите». Там джин со льдом и песни. У Золотухина – русские народные, у Высоцкого – свои собственные. Марина включается, начинает подпевать. Но лед еще не сломан, дистанция остается – особенно трезвому Высоцкому она видна. Есть взаимный интерес, любопытство, но еще больше – сила взаимоотталкивания.
Через четыре дня встреча повторяется в том же составе, после таганского спектакля. У Марины на плечах цыганский платок – знак двусмысленно-вопросительный. После утомительного на этот раз застолья они уходят вдвоем… Роман как будто затеплился, но души пока не могут по-настоящему встретиться.
Потом они предстают на публике в пресс-баре фестиваля. Марину некоторые не узнают в легком ситцевом платье. Маститый Сергей Герасимов, создатель нового и насквозь фальшивого фильма «Журналист», с галантным озорством приглашает ее на танец, но потом она танцует только с Высоцким, причем Лева Кочарян с ребятами организует вокруг них живое кольцо, чтобы посторонние не пытались претендовать. Ну всё – уже есть и площадка, и зрители. В игровом азарте он вполголоса бросает подошедшим к нему друзьям: «Я буду не Высоцкий, если на ней не женюсь».
Радостно-тревожный, он летит в Одессу. Его возбужденное настроение как будто передается всему городу. Поздним вечером пятнадцатого июля он после съемок поет для своих в гостинице, а в это время в филармонии – она как раз напротив – заканчивается концерт. Торжественно одетые, при галстуках и бабочках, ценители классической музыки выходят из храма высокого искусства – и все как один застывают в скульптурных позах, слушая доносящиеся из окна песни.
Со скрипом, но утвердили Высоцкого на роль Брусенцова в фильме «Служили два товарища». С августа начнутся съемки. А в Москве – проблемы другого рода. Брошенную им однажды фразу: «У меня роман с Мариной Влади» – друзья восприняли как шутку или как заготовку к очередной песне. Инна Кочарян даже спросила: «Марина Влади – это подпольная кличка?» Общее ошеломление щекочет нервы, но не более. Купание в лучах славы в какой-то момент может надоесть и даже стать невыносимым. Надо бы просто, по-человечески выяснить отношения, а в такой неестественной обстановке ничего не получается. Будет любовь или нет? – как спрашивал в свое время Маяковский. Марина уезжает – и он остается в полной неопределенности.
Настроение, подходящее для самых смертельных песен. В «Интервенцию» он пишет песню Бродского о «деревянных костюмах». А потом сложилась главная, наверное, песня этого года. Перед сном сказал себе в очередной раз: «Лечь бы на дно, как подводная лодка», – а через пару часов проснулся оттого, что совершенно наглядно ему представилась ситуация внутри подводной лодки, обреченной на гибель:
Спасите наши души!
Мы бредим от удушья.
Спасите наши души!
Спешите к нам!
Услышьте нас на суше —
Наш SOS все глуше, глуше —
И ужас режет души напополам…
Редко когда песня так безоговорочно нравится себе самому. Радостно отписал Люсе: «А я тут продал новую песню в Одессу, на киностудию. Песню писал просто так, но режиссер услышал, обалдел, записал – и сел переписывать сценарий, который называется “Прокурор дает показания”, а песня – про подводную лодку. Он написал 2 сцены новых и весь фильм предложил делать про меня. В связи с этим возникли 2–3 съемочных дня, чтобы спеть песню и сыграть облученного подводника. Я это сделаю обязательно, потому что песню очень люблю. Еще он хочет, чтобы музыка была лейтмотивом всего фильма, значит, я буду автор музыки вместе с одним композитором, который будет только оркестрировать мою мелодию. Вот! Приеду и спою тебе. Прямо как приеду, так и спою!»
И примерно в это же время сочиняется первая, пожалуй, не шуточная песня о любви – ну, если не на все сто процентов, то на три четверти точно серьезная:
Не сравнил бы я любую с тобой —
Хоть казни меня, расстреливай.
Посмотри, как я любуюсь тобой, —
Как Мадонной Рафаэлевой!
Любоваться пока приходится на большом расстоянии.
«Киношное» лето сменяется театральной осенью. То есть на съемки «Интервенции» и «Двух товарищей» то и дело приходится выезжать-вылетать: Одесса, Измаил, Ленинград… И это делать всё труднее. Нагрузка актера первой категории – двадцать пять спектаклей в месяц. То и дело – два спектакля за вечер, когда после «Галилея» – еще и «Антимиры» до полуночи. Конечно, актеру без сцены не жизнь, но сколько из тебя сцена высасывает – вот вопрос.
Любимов тридцатого сентября отметил свой доблестный «полтинник» и как бы поднялся еще выше. Не просто шеф, а прямо-таки Первый Бог из Сезуана. Беспощадная дисциплина и требование беспрекословного подчинения. Говорят, Мейерхольд был таким же. То есть Художник с большой буквы в театре один, а все актеры для него – краски, пусть даже яркие сами по себе, но предназначенные служить пассивным материалом в общей эффектной картине. Наверное, он прав по-своему, но, как говорится в одной песне: «Никаких моих сил не хватает – и плюс премии в каждый квартал».
Усталость сама по себе не страшна, однако иной раз не чувствуешь уже ничего, кроме усталости. Побывал снова в Питере на съемках «Интервенции». С Золотухиным, естественно, а еще Таню взял с собой, чтобы в свободные часы отдохнуть вместе. На обратном пути сели в купе, четвертым оказался симпатичный бородач, детский писатель. Ну, ладненько. Шампанского прихватили – для тех, кому можно, настроились на мирную беседу. Перекурив в тамбуре, видит Высоцкий вдруг в коридоре растерянного Золотухина. Оказывается, в купе вошла женщина, по всем приметам сума-сшедшая: с чемоданчиком и связкой книг Ленина. Собирается ехать на багажной полке, поскольку у нее, дескать, нету средств на билет. Валерочка, конечно, добряк, гуманист, но кому-то приходится брать на себя роль мирового зла, из Шен Те превратиться в Чжао Да и очень коротко, но убедительно попросить незваную гостью удалиться. Сунул почти автоматически червонец этой убогой, хотя что, собственно, такое происходит – война, эвакуация? Что за нужда такая из города в город политическую литературу возить? А, ладно…
В ноябре, после множества затяжных изнурительных репетиций, а также не менее мучительных прений с Главлитом – премьера «Пугачева». Получился шедевр – что уж там скромничать! Такого гармоничного синтеза поэзии и театральной игры еще не было ни на таганской, ни на какой-либо другой сцене. В свое время даже Мейерхольд не сладил с этой поэмой и с Есениным разругался. Эрдман, присутствовавший при историческом конфликте, теперь сочинил по просьбе Любимова кое-какие интермедии для большей зрелищности. Но держится всё на лаконичной и неотразимой сценографии, которую Любимов придумал где-то на пляже и на песке нарисовал.
Посреди сцены – огромный деревянный помост и плаха с топорами. Временами она покрывается золотой парчой и превращается в трон Екатерины. Актеры – по пояс голые, в парусиновых штанах, с топорами в руках. Вот топор врубается в плаху и к ней кубарем катится персонаж – так обозначается его гибель. На сцене также две виселицы, на которых вздергивается одежда – то дворянская, то мужицкая. Эмоционально это действует сильнее, чем если бы целого актера понарошку подвесить. Поэзия – в полной свободе обращения с материальными предметами.
У Есенина много напористых повторов, он прямо-таки заговаривает нас: «Что случилось? Что случилось? Что случилось? Ничего страшного. Ничего страшного. Ничего страшного». А на сцене этому соответствует цепь, которая всех сдерживает и отмеряет ритмику. И больше всех предстоит бороться с этой цепью Высоцкому. Он – Хлопуша, беглый каторжник, прорывающийся к Пугачеву. Ему не верят – и кидают цепью из стороны в сторону. А он в это время произносит длинный монолог, завершающийся криком:
Уж три ночи, три ночи, пробираясь сквозь тьму,
Я ищу его лагерь, и спросить мне некого.
Пр-р-роведите, пр-р-роведите меня к нему,
Я хочу видеть этого человека!
Чтобы прозвучало убедительно, все это надо еще пропитать своими собственными эмоциями, воспоминаниями, мечтами. Поначалу «проведите меня к нему» срифмовалось в душе с первым приходом на Таганку, теперь Таганка понемногу становится цепью, а «хочу видеть этого человека» означает теперь то, чего никто вокруг не знает и знать не может…
Страшен оказался год по Рождестве Христовом 1968-й, от рождения же Владимира Высоцкого тридцать первый.
Еще до срыва в памяти мучительно крутилась-вертелась мелодия «Цыганской венгерки»: частенько случалось ему петь (в «Коротких встречах» в том числе) про «две гитары за стеной» – слова фактически народные, от стихов Аполлона Григорьева в них мало что осталось – все держится на «эх, раз, еще раз». А тут легли на этот ритм собственные мучительные строки:
В сон мне – желтые огни,
И хриплю во сне я:
«Повремени, повремени —
Утро мудренее!»
Но и утром всё не так,
Нет того веселья:
Или куришь натощак,
Или пьешь с похмелья.
Двадцать шестого января, на второй день своего нового года, он «развязал». Впервые за… Что считать теперь! Тридцатого января был отменен спектакль «Жизнь Галилея»… Опять Соловьевка – больница, из которой его возят на спектакли. И ощущение полной безнадежности:
Нет, ребята, всё не так!
Всё не так, ребята!
Подписан приказ номер двадцать два по Театру драмы и комедии на Таганке: артисту Высоцкому объявлен строгий выговор и оклад снижен до ста рублей.
К весне всё ощутимее становится крупный перерасход сил – моральных, физических. Ломоносова с Лавуазье не перехитришь: закон сохранения энергии неумолимо действует во все времена и при всех политических режимах. Душа выработана полностью – и даже больше: она продырявлена, разодрана. Кое-какие силенки он получает уже как бы взаймы – то ли от Бога, то ли от черта с дьяволом. Кто вызволит из долговой ямы? Только один человек может это сделать… И тогда состоится еще одна жизнь. Или нет?
Он пишет ей в Париж, звонит. В конце февраля она собирается в Москву, где начнутся съемки фильма о Чехове – «Сюжет для небольшого рассказа». Юткевич еще прошлым летом пригласил Марину на роль Лики Мизиновой – и вот час пробил…
Но приезд Марины оборачивается сплошным разочарованием. Перед ней вся Москва расстилается ковровой дорожкой: каждый день куда-то зовут, с кем-то знакомят, что-то показывают. И, в общем, понятно ее любопытство, желание побольше узнать о родине предков, освежить свой русский язык. Она смотрит балет в Большом, «Трех сестер» на Бронной, упивается Аркадием Райкиным. Бывает и на Таганке, где ровно и любезно разговаривает со всеми, для многих находя удачные комплименты.
Ее «люкс» в гостинице «Советская» превращается в модный литературно-артистический салон. Они часто видятся в компании у Севы Абдулова, где блещут Женя Евтушенко, Вася Аксенов… Что ж, люди они яркие, вполне заслуживают внимания. Большой интерес к Марине проявляет режиссер Михалков-Кончаловский, который однажды ни с того ни с сего своим неприятным голосом с высокими скрипучими нотками, прямо глядя Высоцкому в глаза, произносит:
– Володя, все твои песни – говно! Ты это понимаешь? У тебя есть только одна хорошая песня.
Молчание. А Высоцкий берет себя в руки и продолжает петь – всем Михалковым назло.
Но она сама – что? Незакрытый вопрос там в Париже остался? Господи, да у него самого личная жизнь особой ясностью не отличается… мягко выражаясь. «Любовь» – слово театральное, мы его произносим много раз без усилия и напряжения. «Любит – не любит» – гадание для сопливых юнцов и хлипких неврастеников. А тут, честное слово, что-то большее, чем просто любовь, засветилось. Сигнал оттуда. Но его услышать надо вместе. И в тишине, а не в этой свистопляске.
В театре тем временем складывается ситуация жесточайшая. С одной стороны, Высоцкий должен репетировать новые роли – в «Тартюфе», в спектакле «Живой» по Борису Можаеву. С другой – на старые роли ему постепенно начали подыскивать дублеров: «высоцкого» Маяковского сыграл уже однажды режиссер Борис Глаголин, коварнейший таганский царедворец. И Губенко выручал родной театр несколько раз, показав как бы между прочим, что незаменимых у нас нет.
Драматург Штейн между тем заканчивает новую комедию для Театра сатиры. Пьеса называется сверхоптимистически – «Поживем дальше, увидим больше». Штейн очень хочет взять в нее уже готовые песни Высоцкого и просит подсочинить новые. Зовет на читку чернового варианта в Сатиру – в два часа девятнадцатого марта. Начинает читать Высоцкий, но язык у него то и дело предательски заплетается. Режиссер Плучек отбирает текст и дочитывает сам.
А двадцатого днем Любимов удаляет с репетиции «Живого» нетрезвого исполнителя роли Мотякова и запрещает ему играть Керенского в вечернем спектакле «Десять дней, которые потрясли мир». Директор Дупак требует, чтобы Керенского играл Золотухин. Любимов соглашается. Валера хоть и долго сопротивлялся вводу, но в результате «за сто рублей согласен» – нет, он не предатель, просто дисциплинированный работник.
Высоцкий в гримуборной пишет на листке бумаги: «Очень прошу в моей смерти никого не винить». Сейчас все решится разом – есть один простой выход, и другого просто не видать. Показывает записку Золотухину – тот на стену лезет от отчаяния.
Всерьез такая истерика или это игра? Даже если игра – то предельно рискованная. Ходьба по лезвию ножа. В любой момент можно в ящик сыграть.
Что нас губит – то иной раз и спасает. Алкогольное безумие толкает на такой ход конем, который трезвому на ум не пришел бы никогда. Двадцать первого марта уволенный из театра Высоцкий постепенно приходит в себя в самолете, следующем по маршруту Москва – Магадан. Летчик, не совсем чтобы знакомый, но чей-то приятель, взял на борт охотно. Еще бы! Рейс становится продолжением всенародно известной песни про друга, который уехал в Магадан. А вот теперь сам автор к другу Кохановскому направляется: «Однажды я уехал в Магадан – я от себя бежал, как от чахотки…» Из таганского закулисья – на просторы необъятной родины. Есть где проветриться в этой стране…
Из аэропорта на такси добирается до редакции газеты, где Гарик работает. Милиционер мрачно указывает ему на внутренний телефон. Набрал номер: «Васечек, это я!» Через несколько минут уже преодолевший изумление Кохановский выходит к нему навстречу. Взволнованный рассказ друга про «Марину Влади» и ему кажется очередной фантазией, если не розыгрышем. Черт возьми, насколько же сильна магия имени! «У меня роман с Влади» звучит, как «Я с Лениным нес бревно на субботнике». Ребята, а вам всегда сразу верят, когда вы сообщаете: «У меня был Высоцкий, пел новые песни», а? Ладно, как говорил один поэт: сочтемся славою. К тому же с женщинами соперничать не в наших правилах. Перед женщиной мы преклоняемся, великодушно закрывая глаза на ее известность и прочие компрометирующие обстоятельства… Что, утро уже? Это по какому же времени?..
День выдался солнечный, и даже бывшие лагерные бараки, встречающиеся по пути, не успевают нагнать тоску. В центре Кохановский показывает здание Главпочтамта:
– Вот здесь получаю я редкие письма от своего друга.
– Васечек, давай зайдем. Хочу позвонить Марине.
