Владимир Николаевич Пыков
Командир пяти кораблей северного флота
Все предназначенные для испытаний ракеты были выпущены, а щит стоял целехонький. Приказал взять еще четыре ракеты из боекомплекта, что категорически запрещалось. Но их постигла та же участь. Начали разбираться. Наконец представители завода – изготовителя (г.Серпухов) сознались, что ракеты для стрельбы по морской цели до конца не доработаны и так как они идут к цели в активном режиме излучение отражается от поверхности воды и отклоняет ра- кету. Какие-то доработки специалисты сделали и мы успешно закончили и эти испытания.
Однако начальник ракетно-артиллерийского отдела Балтфлота доложил командованию флота об использова- нии мной ракет боекомплекта, но это для меня никаких последствий не имело. Получаю приказания позвонить Командующему Северным флотом адмиралу И.М.Капитанцу. Позвонил. Командующий предложил должность помощника командующего флотом – начальником гарни-
зона главной базы флота Североморска. Я согласился.Впервые после выпуска из академии. Ранее, в Балтийске же я встретил моего бывшего комбрига Е.А.Скворцова, который радостно сообщил, что завтра из Калининграда сюда прибудут С.Г.Горшков и будет предлагать мне должность начальника штаба 8-й эскадры ВМФ. «С присвоением звания», – доверительно сообщил Скворцов.
Понимая, что Главкому ВМФ отказывать нельзя я тогда немедленно покинул Балтийский флот, придумав для своего командования какую-то причину. Ну, а причина моего нежелания идти на 8-ю эскадру банальна. Эскадра не имела постоянного корабельного состава, которые годами болтались на каком-нибудь судне (чаще всего на научно-исследовательском). Все корабли и суда, имеющие какое-то отношение к ВМФ СССР при входе в определенную ГШВМФ зону подчинялись командованию 8-й эскадры до выхода из этой зоны. Немаловажно место, где находился «флагманский корабль» эскадры – район Баб- эль-Мальдебского пролива, между нашими, грязными Йеменом и Сомали. Правда, пока в Сомали был кровавый режим Сиада Барре, порядок там какой-то был. Зато Се- верный и Южный Йемен почти непрерывно воевал друг с другом.
По прибытии в Североморск меня вызвал Командующий флотом и сообщил, что представление на меня он уже отправил в Москву. Я стал ждать, окружающие стали относиться ко мне почти как к начальнику гарнизона. В это время ушел со своего поста С.Г. Горшков, пробывший в должности Главнокомандующего ВМФ СССР почти 30 лет. Как сообщил мне мой бывший комбриг контр-адмирал Е.А.Скворцов назначение мое не состоится. Причина, мягко выражаясь, нелюбовь ко мне военно-морского отдела Главного кадрового управления и особенно его начальника контр-адмирала Волгина. Видимо потому, что я ни разу не дал им подношений и вел себя слишком независимо. Пока на должности был С.Г.Горшков, который на представлении меня на должность министру обороны написал: «Ходатайствую, знаю лично» (так сказал мне И.М.Капитанец ), Волгин не посмел что-либо предпринимать – слишком силен был С.Г.Горшков и он бы стер в порошок какого-то Волгина за то, что он противодействует его резолюции.
Волгин, конечно знал, что Горшков уходит и что его сменит начальник Главного морского штаба адмирал флота В.Н.Чернавин , человек умный, воспитанный интеллектуал, но по характеру слишком мягкий. К тому же он никакой резолюции на моем представлении не писал. Поэтому после смены Главкома ВМ Волгин элементарно решил мой вопрос с клерками в военном отделе ЦК КПСС. Признаться, я не слишком расстроился, а как показали дальнейшие события это решение для меня было чрезвычайно благоприятным. Но об этом позже.
И так я остался на прежней должности, но продолжал заниматься совсем другими делами. В частности в качестве флагмана на кораблях эскадры, которые не ремонтировались по 7-11 лет (при межремонтном сроке 2,5-3 года). Получив приказание отвести корабль на ремонт в Ленинград, я немедленно почти переселялся на него и начинал вникать в обстановку, то есть в состояние корабля не только техническое, но и в его укомплектованность, уровень подготовки экипажа, особенно той его части, которая отвечала за надежное, безопасное плавание. Информацию получал не столько из докладов командира корабля, сколько непосредственно общаясь с командирами боевых частей, дивизионов, групп. Особенно достоверную и ценную информацию – от опытных мичманов и даже старшин срочной службы.
Большую помощь мне оказывал мой же контрольный лист, о котором я упоминал ранее. Затем составлялись подробные планы подготовки корабля, боевой части, дивизиона, группы, которые жестко контролировались. Вопросы взаимодействия с управлениями флота, особенно с техническим, я брал на себя. Во-первых, чтобы не отвле- кать командира от корабля, во-вторых, начальники управлений и служб флота, хорошо знали меня, относились к поставленным перед ними вопросам внимательно.
Первым кораблем, который выходил «всего лишь» два с половиной межремонтных срока оказался ракетный крейсер «Адмирал Зозуля». Он был самым «благополучным» из кораблей, которые я перегонял на Балтику на ремонт. Да и командир был самым опытным среди командиров этой группы. С помощью жестких мер я показал ему какой должен быть спрос за выполнение плана подготовки, да и вообще за порученное дело, за выполнение своих функциональных обязанностей. И в дальнейшем все действительно шло по плану.
В назначенный срок вышли и направились на Балтику. Командование Северного флота, зная техническое состояние корабля, заранее выслало на наш маршрут два мощных буксира-спасателя, первый находился в месте, где наш маршрут после огибания северной Норвегии склонялся на юг, второй – перед входом в пролив Скагеррак. Наша ско- рость на маршруте перехода планировалась 14 узлов. Пройдя миль сто этой скоростью, мы стали ее постепенно увеличивать. Дошли до 18 узлов, все было нормально.
Пройдя этим ходом еще миль 200, снова стали увеличи- вать ход и довели скорость до самого полного – 22 узла.
Первый буксир – спасатель долго не мог нас опознать. Во- первых, вышли мы с ним на визуальный контакт намного раньше, во-вторых капитана смущала наша высокая скорость. Поэтому второй спасатель мы заранее предупредили о планируемом времени встречи и нашей скорости. К мысу Скаген на северо-востоке Дании мы подошли намного раньше планируемого времени (около полуночи).
Я, опасаясь, что командование Балтфлота направило, или хочет направить нам на встречу свой спасатель и заставит нас ждать его у мыса Скаген на якоре, несмотря на почти нулевую видимость и ночное время решил дви- гаться дальше по проливу Каттегат 18 узловым ходом. Здесь не было никакого авантюризма, я шел Балтийскими проливами двадцать девятый раз и, зная их, как свои пять пальцев, прекрасно ориентировался по маршруту. Командир откровенно испугался, стал нервничать и уговаривать меня снизить ход. Тогда я сам вступил в управление кораблем, приказав сделать соответствующую запись в вахтенном журнале.
К утру мы, пройдя Каттегат и Большой Бельт, вошли в Балтийское море. А вскоре мы были уже в Балтийске для разгрузки боекомплекта. На этот раз заход в базу нам разрешили без всяких задержек. Я ожидал, что у меня будут неприятности за то, что мы пришли намного раньше планового срока. Думаю это потому, что начальником штаба Балтийского флота был вице-адмирал Колмагоров, быв- ший командир нашей эскадры, который очень хорошо меня знал. Сдав боекомплект, благополучно перешли в Кронштадт и поставили корабль к стенке Кронштадтского морского ордена Ленина завода.
Следующий корабль, который нужно было ставить на ремонт, был большой противолодочный корабль 1 ранга «Маршал Тимошенко», который с момента постройки вообще не ремонтировался, а с постройки прошло одиннадцать с половиной лет. После три-четыре года он не плавал, а полтора года назад был поставлен на ремонт в 35-й завод в Росте (г. Мурманск). Полтора года потребовалось для того, чтобы убедится, что завод с его ремонтом не справиться. Было принято решение ремонтировать корабль в Кронштадте. Решение, конечно, можно принять, но вот как его доставить в Кронштадт? Когда мне поручили это дело и я побывал на корабле, то пришел в ужас. И не только от его технического состояния. На корабле была лишь половина экипажа срочной службы, никто из которых не плавал. Решили: стажировать имеющихся на других кораблях, остальную половину штата подобрать из по-настоящему классных специалистов и направить их на «Тимошенко» в командировку до прихода на Балтику. После минимума восстановительных работ у стенки завода корабль буксирами перетащили к причалу в Североморск. Проблему с некомплектом офицеров решить было сравнительно легко, но вот с командиром… Его назначили несколько месяцев назад – очередная безответственность командования и кадровиков.
Когда я наблюдал его на мостике, то у меня сложилось впечатление, что этот молодой капитан 3 ранга прочитал несколько томов Станюковича и некоторых других маринистов, после чего командование решило, что он созрел как командир. Любимое его занятие было клеить модельки из пластмассы. На это он тратил все свободное время, которого в этой обстановке не должно быть, и часть служебного. Я сразу понял, что одного на мостике его можно будет оставить лишь в Норвежском море. Когда подготовка корабля у причала подошла к концу, пора было отходить от причала и начинать учиться плавать.
Я сразу еще у причала принял управление кораблем на себя, оценил обстановку и начал осторожно отходить от причала. По корме кабельтовых в трех на бочке находился «Киев». Не успели мы и нескольких метров отойти от причала, как из трубы повалил черный дым такой плотности, что на мостике я не стал видеть никого и ничего. Вахтенный офицер, как-то нашедший микрофон громкоговорящей связи начал орать, именно орать, в пост энергетики и живучести, чтобы прекратили дымить. Отойдя в полной темноте метров на двести от причала (только по собственному ощущению) я остановил машины, дым стал рассеиваться, я начал разбираться.
Оказалось, что опытные прикомандированные дали управление «местным» под их наблюдением. Однако дей- ственного наблюдения не получилось. «Киев» был уже в кабельтове по корме. Я двинулся вперед самым малым ходом с правым поворотом с расчетом пройти от причалов и кораблей в метрах 100-120. Когда расстояние до них стало метров 200, ни с того ни с сего боковая команда отдала правый якорь. Оказывается, по ошибке. Дал полный назад, приказал свободно травить якорь-цепь, чтобы ее не оборвать. Запрос оперативного дежурного эскадры «Владимир Николаевич, зачем отдали якорь?». Ответ: «еще не знаю». Якорь-цепь не оборвали, якорь выбрали, выбрали на фарватер, и пошли на выход из Кольского залива в первое, очень опасное плавание. Выполнив все необходимые мероприятия, через трое суток возвратились в базу. Даже за это короткое время экипаж значительно оморячился, к причалу подошли уверенно.
В назначенный срок начали движение в Кронштадт. Командование Северным флотом приняло те же меры предосторожности: выслали на наш маршрут два буксира- спасателя. В дополнение у мыса Скаген нас должен был ждать буксир-спасатель Балтийского флота. Все повторилось как на «Адмирале Зозуле»: сто миль ходом 14 узлов, 200 миль – 18 узлов, остальные почти до Скагена – 22 узла. Зная, что балтийский спасатель к нашему приходу к Ска- гену не подойдет, чем задержит наше движение, я пошел на маленькую хитрость. Мы обязаны были давать шифровки в адрес нашего командования, а после Скагена и в адрес оперативного дежурного Балтийского флота с 00 до 04 часов. Я дал приказание – шифровка в адрес балтийцев должна быть отправлена в 03.55 , не раньше и не позже. Расчет был на то, что ОД флота получит шифровку часов в пять утра, мер самостоятельно принимать не будет, в 8 часов утра доложит начальнику штаба на «пятиминутке», а мы к этому времени минуем пролив и выйдем в Балтийское море. И возвращать нас к Скагену будет явно нерентабельно.
Расчет оказался абсолютно правильным. Погода на этот раз была хорошая, видимость предельная для этого района и мы двинулись ходом 18 – узлов, местами поднимая до 22. Это был мой юбилейный – 30 проход Балтийских проливов. В Балтийске нас встречал начальник штаба флота вице-адмирал Колмагоров. Мне он сказал, что меня вызывает командующий флотом адмирал Макаров. Мне не нужно было объяснять зачем. Внутренне я подготовился. Макаров был умным, воспитанным человеком, общался со мной спокойно, но сразу поставил мне в вину, что я от Скагена не доложил, что прохожу его. Я ответил, что в боевом распоряжении такого положения нет и я все выполнил, не нарушал ничего. Командующий в сердцах: «Но когда приходишь в чужой дом, надо, наверное хоть постучаться в дверь?». (Операционная зона Балтфлота начиналась от Скагена). Я хотел ответить, что Балтика мне не чужой дом, но сказал: «Надо, в этом я виноват». Вопрос был исчерпан. В 1986 году я прибыл на Черноморский флот для инспектирования и проведения стрельб зенитно-ракетными комплексами ракетного крейсера «Маршал Устинов", построенного для Северного флота в Николаеве на заводе им. 61 коммунара. Корабль произвел на меня благоприятнейшее впечатление. Впрочем, об этом я писал выше. Стрельбы мы успешно выполнили. На следующий год крейсер должен быть переведен на Северный флот. Для этого необходимо отработать соответствующий курс боевой подготовки и мероприятия, относящиеся непосредственно к переходу. Отработку второй и третьей курсовых задач проводили с моим непосредственным и деятельным участием. Я старался, так как твердо знал, что руководи-
телем перехода на Север буду сам.
Не оставляли меня вниманием и партийцы. Именно в академии я получил последнее, 13-е по счету взыскание. На партсобрании группы из 12 человек пришло три адмирала, чтобы давить на наших коммунистов. Собственно давить на них при их трусова- тости особо не пришлось. Устремив очи в пол, единогласно проголосовали за объявление мне выговора без занесения в учетную карточку. На следующий день пытались извиняться. В параллельной группе был делегат съезда КПСС от Черноморского флота (не помню уже какого). Во-первых, его сразу сделали старшим группы, во-вторых ставили одни пятерки, как он бы не отвечал. Ума товарищ был очень сред- него, а по натуре подонок в полном смысле этого слова. Выпустили с золотой медалью.
7 января 1987 года я в качестве командира отряда вышел из Североморска на боевую службу. Конечная цель – Средиземное море. Там я должен был передать командование командиру 170 бригады Г.П.Ясницкому, бывшему моему старпому на «Киеве». И в этот раз флагманским кораблем отряда был наш родной «Киев». Его сопровождали три корабля охранения и большой танкер. Северная Атлантика зимой, пожалуй, самое штормовое место в мировом океане. Но мы, плавая здесь зимой ежегодно, казалось, привыкли к этим штормам. Как оказалось, нам это только казалось. К юго-западу от Ирландии нас настиг такой шторм, с каким я не встречался за десятилетия моих плаваний. Сам я его оценил в 9 баллов.
«Киев» кренило до 29 градусов. Сторожевой корабль охранения – до 50. При этом он зачерпнул своей антенной РЛС волну. Станция вышла из строя. Угол заката корабля этого типа, то есть когда корабль опрокидывается килем вверх, 56 градусов. Оставалось 6 градусов. При мощном шторме, как правило, рекомендуется повернуть на волну и идти минимальным ходом, при котором корабль управляется. Но здесь этого сделать было невозможно – за бортом была так называемая «толчея», когда волны не имеют строго определенного направления. Главная задача на «Киеве» – абсолютно надежно раскрестить самолеты и вертолеты. Сразу вспомнился «Девяносто третий год» В.Гюго.
Но все-таки в течение суток мы вышли из этого ада. В дальнейшем без приключений пришли в Средиземное море под начало 5-й эскадры. Командование отрядом я пе- редал Ясницкому, а сам на одном из кораблей Черноморского флота отправился в Севастополь окончательно готовить ракетный крейсер «Маршал Устинов» к переходу на Северный флот. Москва и СФ начали формировать мне походный штаб и политотдел, хотя я в них совершенно ненуждался, так как плавали мы в сопровождении максимум одного корабля: до Гибралтара нас сопровождал БПК 7-й эскадры, а в Атлантике СКР 2-й дивизии СФ. Встретили нас в Североморске весьма торжественно во главе с командующим флотом, которому я сделал доклад, где самым лестным образом отозвался о командовании корабля, экипаже и о корабле в целом.
Следующая моя командировка была на авианосец (ТАКР)
«Баку». Это был четвертый корабль этого класса, изначально отличавшийся от предыдущих по оружию и радиоэлектронным средствам. Прибыв на корабль, я сразу ознакомился с актом приемки корабля от Минсудпрома и увидел, что Главнокомандующий ВМФ адмирал флота В.Н.Чернавин утвердил акт с многочисленными оговорками и под обязательства министерства судостроительной промышленности. Корабль, конечно, был очень сырой, но акт был утвержден. И если громко заявить, что корабль не готов не только к боевой службе, но и к переходу на СФ, значило подставить Главкома ВМФ перед Генеральным штабом и министром обороны. По- этому безо всяких заявлений стали готовить корабль к боевой службе, учитывая упомянутые выше оговорки в приемном акте.
Задача была довольно сложная, тем более, что офицерский состав корабля, хотя и был трудолюбивым и старательным, но малоопытным. Необходимо было перегнать с Северного флота полноценное авиакрыло на «Баку». Мне повезло, что пришлось взаимодействовать с начальником штаба Черноморского флота в то время вице-адмиралом Селивановым и командующим ВВС Северного флота в то время генерал-лейтенантом Дейнеко. Оба были умными, добросовестными, предельно ответственными руководителями. Работать с ними было легко и приятно. Надеюсь, и им со мной. Взаимодействие с ними было отработано следующим образом. Я составлял для каждого неформальную записку с предельно четко и коротко поставленными вопросами, касающимися их ответственности. Записка оформлялась в цвете, чтобы легче и быстрее ухватывать суть вопросов. Для уяснения этой сути им хватало несколь- ких минут. И не было случая, чтобы они какой-нибудь вопрос упустили.
Однажды на «Баку» прибыл тогда первый заместитель командующего СФ вице-адмирал Касатонов с походным штабом под тридцать человек. Люди, практически не знающие корабля и особенностей службы на нем, должны были в кратчайший срок (2-3 дня) научить экипаж, что и как ему делать. А на самом деле всё только запутали, под- готовку задержали. Доложить обстановку Касатонову дол- жен был командир корабля Ляхин, умный, грамотный, трудолюбивый офицер, но не хваткий и с довольно мягким характером. Но Касатонов так накалил обстановку, что командир стал путаться при докладе, чувствовалась неуверенность. Тогда я встал и коротко, но исчерпывающе сде- лал доклад. Касатонов поинтересовался, какой у меня штаб. Я честно ответил, что штаб состоит из двух человек, и для дела, и для меня этого достаточно. Касатонов: «Владимир Николаевич, это несерьезно. Вам нужно человек 18- 20», Они мне, конечно, были не нужны, я работал с квалифицированными командирами боевых частей, и они меня вполне устраивали.
Обед в салоне флагмана, за столом командир, Касатонов и я. Касатонов командиру: «Бедненький у вас салон, вот помню у Владимира Николаевича стол в салоне ломился”. Я (очень спокойно): «Товарищ вице-адмирал, Ляхин мо- лодой, воровать еще не научился». Гробовая тишина. Вопрос о салоне больше не поднимался. Через 2-3 дня Касатонов со своим штабом убыл, на корабле облегченно вздохнули, я остался со своим «штабом» из двух офицеров.
Основной недоделкой на корабле была совершенно новая радиолокационная станция воздушного и надводного наблюдения с фазированной решеткой. Это был второй экземпляр РЛС, первый испытывался на Каспии, но и он до ума доведен не был. Это значило, что раньше, чем через год корабль полностью боеготов не будет, и надо принимать решение: оставлять ли корабль на Черноморском флоте или переводить его на Северный в том состоянии, в котором он находится на сегодняшний день. К такому переходу он мог быть готов уже через месяц- полтора. И, конечно, главкомом ВМФ было принято решение отправить корабль на СФ в текущем году. Для окончательной подготовки мы отправились к Феодосии для выполнения ряда стрельб ракетным комплексом вертикального пуска ракет «Кинжал». Отстреляли успешно, хотя я, как и на Балтике, использовал несколько ракет из боекомплекта, чем ракетно-артиллерийский отдел флота был, конечно, недоволен.
Эта последняя моя командировка на «Баку» была с сокращенным «штабом», то есть с одним офицером – флагманским ракетчиком 170-й бригады капитаном 2 ранга Брусиловским. Электронщика Потапенко чуть ли не в буквальном смысле слова не отпустила жена. Ей так надоело постоянное отсутствие мужа, что она на приеме у командира эскадры слёзно просила не отправлять Потапенко в командировку, так как даже дети стали его забывать. Позже командир эскадры пригласил меня и спросил, справлюсь ли я без Потапенко. Я ответил, что справлюсь. Но оконча- тельное решение было все же за самим Потапенко. В беседе со мной попросил на этот раз оставить его в Североморске. Что и было сделано.
Шёл 1987 год. В 1988 году мне было поручено подготовить к переходу в Польшу на ремонт плавбазу «Тобол», на которой размещался командный пункт эскадры. Это был дизель электроход, корабль с высокими бортами, как у сухогрузов или лайнеров. Не ремонтировался он еще больше, чем БПК «Тимошенко» – более 12 лет. При попытке как-то наладить электромеханическую установку, чтобы добраться до Балтики самостоятельно, мы столкнулись с тем, что это оборудование давно не выпускают, запасов никаких не осталось. Поэтому корабельные специалисты с помо- щью специалистов судоремонтного завода чуть ли не кустарным способом попытались восстановить эту устаревшую во всех смыслах технику.
Кое-чего добиться удалось, силовая установка заработала, но очень и очень ненадежно. Было принято решение идти на буксире. Был выделен океанский буксир-спасатель, капитана которого я хорошо знал по предыдущему взаимодействию. Командование почти как всегда «удачно» выбрало время перехода – ноябрь, время жестоких штормов в Северной Атлантике, видимо считая, что оно самое подходящее для дышащего на ладан корабля.
Почти в это же время буксировали проданный Испании на металлолом БПК проекта 57. Не Дотянули – его выбросило на побережье Фарерских островов. Такая же судьба постигла несколько позже мой родной крейсер «Мурманск» – его выбросило на скалы у побережья Норвегии. Норвежцы порезали его на металлолом.
Провожали нас в Североморске с какой-то печалью. Понимая, что сейчас от нас зависит для успеха – это сверх внимательное несение ходовой вахты у действующих механизмов, я почти каждые четыре часа сам выходил на раз- вод этой вахты и нестандартно, эмоционально проводил инструктаж. На четыре часа эмоций хватало. Вахты были трехсменные, сил и бодрости для них тоже хватало. Баренцево и Норвежское море нас пощадило – более 4-5 баллов волны не было, да и ветра более 18 м/сек тоже. А на Балтике вообще была тишина. Так что до Балтийска, где надо было сдать боезапас, мы добрались вполне благополучно. В Североморск теперь на самолете я прибыл во второй половине ноября и сразу подал рапорт о демобилизации.
Теперь можно было оглянуться назад, сделать кое-какие выводы, подвести итоги.
Но прежде, чем их подводить, нужно было приехать в Сочи, где я жил до начала своей воинской службы, прописаться и получить квартиру. Прописка – как ненавидели это слово наши бескомпромиссные правозащитники, утверждая, что это то же крепостное право. Нужна регистрация! Переместился ты на новое место жительства, – сообщи об этом властям. Для учета, и всё. Правозащитники своего добились! Прописка стала называться регистрацией. Как она освободила граждан от крепостного права прописки? Это легко проследить на моем примере. Чтобы прописаться в однокомнатной квартире матери, мне достаточно было 3-4 документов в одну инстанцию – паспортный стол. Через неделю мне выдали новенький паспорт с пропиской.
В 1996 году появился закон, по которому офицер, прослуживший на Севере более 15 лет, должен был получить пенсию с коэффициентом, но если ты продолжаешь жить на Севере. Я решил выписаться из Сочи (благо квартира в моей собственности) и зарегистрироваться в Мурманске. Но теперь я должен был испрашивать разрешение на то,
чтобы выписаться из Сочи, у начальника ПВС УВД района. Даже Советская власть не смогла такое придумать. Это первый пункт «освобождения» от крепостного права. Последующие будут при регистрации. Семь лет потребовалось нашим законодателям, чтобы понять, что пенсионер, отмучившийся десятки лет за Полярным кругом, достоин получать пенсию с учетом коэффициента, где бы он ни жил. Я немедленно выписался из Мурманска для ре- гистрации в своей собственной квартире в Сочи.
Не тут-то было. После отмены Советской власти и «крепостного права» прописки всё стало гораздо сложнее. По количеству предоставляемых документов и времени процедуры – в десять раз, по количеству инстанций – «всего» в пять. Что только мне ни пришлось писать: и анкету на 20 позиций, одна из которых спрашивала, – зачем я приехал в Сочи. Да жить я хочу в своей квартире! Не лишней оказалась и автобиография, инструкция, как её писать, у чиновников имелась.
В конце всех процедур, а где разрешение моего сына на мою регистрацию. Я пояснил, что он курсант военно-морского института, и сам в Сочи не зарегистрирован. Товарищей это не убедило даже тогда, когда я напомнил им об элементарной логике: если он мне не разрешит, то и я ему не разрешу, – квартира будет пустовать вечно? Ответ:
«Ничего не знаем, так положено». При всей глупости наших чиновников (особенно средних-пишут инструкции
– «шедевры», и нижних – их используют бездумно; стар- шие-то в основном специализируются на взятках, «откатах», воровстве) они мне нравятся…своей глупостью. Я никогда не давал ни одной взятки, я просто сочинял такие бумаги и справки, что они по глупости своей их учитывали. Не буду открывать все тайны, но один «перл» приведу, – обоих своих сыновей я прописал в Сочи, не выписывая из Ленинграда, а старший даже не один здесь. Два режимных по прописке города! Я довольно долго исследовал, – что превалирует в чиновнике: алчность, вороватость или глупость? Сделал вывод: в нижнем и среднем, к счастью, – глупость, в старших – алчность.
Квартиру я после оформления паспорта получил ровно через год, так как в очереди был двадцать вторым, неко- торые получали до меня и раньше. Многие из военных пенсионеров, которые демобилизовались спустя год после меня, не получили жилье до сих пор. А если бы я на флоте получил адмиральское звание, демобилизовался бы лишь в 1995 году. Тогда о квартире можно было и не заикаться. Вот тогда-то я с теплотой вспомнил о своих бывших недоброжелателях, препятствующих моему продвижению по службе и присвоению воинского звания. Не будь их, не имел бы я собственной квартиры до сих пор.
Анализируя после окончания службы отношения со своими начальниками, ясно видишь следующую закономерность: ко мне хорошо относились представители высшего командования (начиная с командования флотом), не исключая и политработников. Ранее я упоминал членов во- енного совета- начальников политуправления СФ вице-адмиралов Падерина и Сорокина. А Сорокин, когда стал членом военного совета – начальником политуправления ВМФ СССР, оказал мне целенаправленную, решающую поддержку в «схватке» с начальником авиации ВМФ генерал-полковником Мироненко. Дело в том, что на главные авиационные корабельные должности командование авиации флота присылало непригодных для этого офицеров. Я сменил двух заместителей командира по авиации, трех командиров авиационной боевой части (БЧ-6), – результат был тот же. Прибывшему на наш флот Мироненко местные авиа начальники пожаловались на мой «кадровый беспредел». С Мироненко я говорил довольно резко и его самого обвинил в создавшемся положении. Началась подготовка меня к очередной парт комиссии. Об этом узнал прибывший из Москвы Сорокин. После беседы со мной, на следующий день он собрал в кабинете командующего флотом самого командующего, командующего ВВС СФ, начальника политотдела эскадры и меня. В течение 1,5-2 минут Сорокин пояснил причину сбора, а затем коротко, но жестко оправдал меня по всем пунктам, указав командующему ВВС Северного флота на безответственность по укомплектованию «Киева» старшими офицерами-авиаторами. Вопрос о моей парткомиссии был снят. Второй Раз, в том же кабинете, с участием Сорокина. Откровенно с симпатией ко мне относился адмирал флота Егоров. Сначала как командующий СФ, а затем как начальник главного морского штаба. Об Отношении ко мне предыдущего НГШ адмирала флота Н.Д.Сергеева я уже упоминал.
Среди непосредственных начальников на пальцах одной руки можно пересчитать относившихся ко мне благопри- ятно или хотя бы нейтрально. Разгадка разного отношения ко мне разнокалиберных начальников – на поверхности. Крупные начальники никаких личных отношений со мной не имели и знали обо мне только по результатам: боевая служба, ракетные стрельбы, различные плавания, безаварийное обеспечение безаварийных полетов авиации и так далее. У ближних же, тем более непосредственных начальников, счет ко мне был совсем другой. Здесь главным было то, что и каким тоном я им сказал, как поступил в ничего не значащих для дела мелочах.
Я уже упоминал, как я при постановке на бочку крейсера передал управление им начальнику штаба эскадры контр-адмиралу Гусеву. До этого произошел похожий случай с моим комбригом Дымовым. Еще командуя БПК «Смышленый», глубокой ночью возвращались к причалу в Североморск. Комбриг, посчитав, что я слишком близко прохожу возле одного из причалов, скомандовал рулевому:
«Право руля!» Команда на руль или машинный телеграф означает, что начальник вступает в управление кораблем. Вахтенному офицеру я приказал зафиксировать это в жур- нале. После этого комбрига словно парализовало, он больше не смог вымолвить ни слова.
Во избежание аварии я вступил в управление и ошвартовал корабль. В три часа ночи мы с комбригом были у меня в каюте, и он пытался написать в нашем журнале боевой подготовки какую-то гадость. Я сидел тут же на диване и, закрыв глаза, посмеивался. Дымов, не закончив предложения, швырнул ручку и почти бегом бросился из каюты. Я даже не успел его проводить. Думаю, что любви ко мне этот случай не прибавил.
Гораздо чаще было другое. Получив от начальства какое-либо приказание я, конечно, выполнял его, но более рационально. На- чальник чувствовал себя дураком и зачастую не без оснований.