Владимир Нестеренко
Обязан побеждать
Глава 6
Чуть свет лейтенант разбудил Таню:
– Переберёмся на запасную позицию. Там глуше и дальше от дорог, спокойнее.
В голосе и словах Кости было столько силы, уверенности и деловитости, что Таня едва не обиделась на его сухость, словно и не было ночной близости. Костя тут же заметил её невеселый исподлобья взгляд, нагнулся и поцеловал девушку в губы, весело добавил:
– С добрым утром! Любовь к тебе клокочет в моем сердце, как горная река. Но вставай, моя орлица! Пора в полёт.
Таня вскочила, обхватила шею Кости, повисла на нем, целуя, её сердце наполнялось счастьем. Это было счастье любви – неизъяснимое, новое и вместе с тем пугающее силой своего проявления в столь неподходящей военной обстановке.
– Так срочно, без крошки во рту?
– Разомнёмся, перекусим на новом месте. Отпразднуем нашу свадьбу!
– Но у нас нет даже по сто граммов спирта.
– Во фляжках есть вода, вот ею и обмоем нашу близость. – Костя стоял обвешенный оружием, счастливо улыбался и казался Тане несокрушимым богатырем из той сказки, в которой тот крушил врагов: налево взмахнет палицей – переулочек, а направо – целая улица.
Но минута восторга и восхищения быстро прошла, вернулось осознание суровой действительности и неизвестного будущего. Она едва не всплакнула, но взяла себя в руки и стала собираться в дорогу.
Они взяли половину продуктов, личное оружие, часть боеприпасов и, стараясь не оставлять следов, двинулись в глубь леса.
Новая позиция показалась Тане настолько глухой и однообразной по сравнению с прежней в лощине, что девушка подумала: немудрено впопыхах проскочить мимо. Правда, перед балкой лес распахнулся, поредел, образовав не широкую продолговатую полянку, но сама ложбина в этом месте сужалась, гуще заросла калиной, черемухой, бузиной. В одном месте балки, рядом с разлапистой могучей сосной, обозначились выходы сланца, поросшие густым вереском и образовавшие конфигурацию в виде грота, где вполне могли разместиться два человека.
– Вот здесь ты будешь ожидать меня после операции.
– Ты так и не скажешь, что задумал? – с волнением спросила она.
– Не переживай! Если буду бить из «дегтяря», то с большого расстояния и всегда смогу уйти в случае опасности. Враг не получит удовольствия от облавы. Уйду заранее. Клянусь тебе нашей любовью!
Они плотно позавтракали, и он ушёл с пулемётом, взяв несколько дисков, оптический прицел, жалея, что нет бинокля.
Она ждала долго. Сначала терпеливо, как человек, ждущий час отъезда. Потом ожидание превратилось в волнение и страх. За его жизнь и за свою. Больше за его. Не случится ли с ним беды, с ней – тоже! Может быть, тут припахивает эгоизмом? Но это нормально: жизнь людей всегда зависит друг от друга. У неё боязнь за любимого человека. Не по обстоятельствам первой близости, а по закону первого взгляда. Таня с восхищением смотрела на его мощную грудь атлета, когда перевязывала рану, как бы невзначай задела волевой подбородок, не знавший бритвы, всмотрелась в напряженные, суровые светлые глаза, скорее всего в них можно прочитать раздражение за нелепое ранение. Да разве ранения бывают иными, со смыслом. Его гладкий мальчишеский лоб слегка морщился, когда санинструктор накладывала бинт на правую ключицу, рана уже не гноится, затягивается. Вчера Таня вновь перевязала рану, с удовольствием налегая на его широкую грудь. Он усмехался, а ей было радостно: ухаживает за любимым человеком! Нежданно и негаданно оказалась в силках любви, о которой, что уж скрывать, мечтала, как и каждая девушка.
Таня прислушивалась к каждому шороху, стрекоту на сосне белки и ждала оповестительный крик кедровки. Эти птицы жили здесь, и она слышала, как одна из них шелушила сосновую шишку. С птицами ей веселее. Знак того, что никого нет рядом. Потом мелькнул бурундук, задержался на несколько мгновений, увидев девушку, фыркнул и по стволу сосны взлетел на несколько метров.
Беспечные звери! Они не знали, что идёт страшная война. В лесу могут начаться пожары от взрывов снарядов и бомб, и тогда огонь погонит их из дому, из обжитого места. Эта война сродни девятибалльному землетрясению, так внезапно начавшаяся и унесшая жизни сотни тысяч молодых и старых людей, военных и гражданских. Враг не разбирает, кто перед ним: бомбит и уничтожает всё живое. Свиреп, как дикарь, жесток, как людоед.
Солнце, прячась временами за огромные кучевые облака, перевалило за полдень. До девушки долетел стройный гул большой массы немецких самолётов. Они шли на восток бомбить наши позиции, города и деревни. Но уханье взрывов сюда не доносилось. Знать, фронт откатился за эти дни далеко. Это пугало Таню, и долгое ожидание любимого человека переросло в тихий ужас. Таня решила сказать Косте, чтобы он больше никогда не оставлял её одну с неизвестностью. Она не допускала мысли, что он не вернётся, но чертушка всё же нудил: куда же ты подашься, в какую сторону, если что?
Неожиданно прилетела сорока и затрещала. Таня подобралась, взяла в руки «лимонки». Она знала: сорока просто так трещать не станет. Кто-то идёт. И вот за сорочьим криком раздался почти похожий, но более резкий крик кедровки.
Костя!
Но ей приказано не бросаться ни на какой крик. Просто должна знать, что это он почти рядом, а не враг. Следом чирикнул воробей и его голос:
– Таня, это я!
От сердца сразу же отлегло. Захлестнула волна радости. Костя прислонил к стволу сосны пулемёт и долго целовал девушку в губы. Они жили в счастье любви. Таня вдруг расплакалась:
– Не оставляй меня одну.
– Ай-ай, слезы на ресницах у любимой – бриллиант потерянный мужчиной, – широко улыбаясь, сказал Костя. – Мне казалось, – ты смелая.
– Может быть и смелая, но я боюсь быть одна.
– Я за тебя жизнь отдам. Но я не могу отсиживаться. У Пушкина есть «Песнь о Георгии Черном», что убил своего отца за то, что молил сына не бунтовать против турков и пошёл по белградской дороге, «…выдать туркам ослушного сына,\ Объявить убежище сербов». Георгий дрался за свободу сербов, я дерусь за свободу нашего народа и за тебя!
– Я согласна с тобой, я ничего не боюсь, когда ты рядом, когда рядом дрались бойцы нашего полка.
– Терпи, товарищ Таня. День-два – и ты активный боец.
– Я терплю, хотя сердце заходится от жути ожидания. Рассказывай, как ты там?
Он устало улыбнулся и сурово добавил:
– Удалось сжечь бензовоз и платформу с бочками горючего. Жаль, первую успели разгрузить, а бочки увезти.
– Как это произошло? Ешь, ты голоден, и рассказывай!
– Надоело есть холодную кашу. Я набрал сухих осиновых веток. Они горят почти без дыма, сейчас разведём маленький костерок и согреем кашу. – Костя уже ломал ветки. – Ты слышала самолёты?
– Да, они прошли высоко, севернее от нас.
– Я слышал их бомбовый удар. По звуку взрывов бомб и артканонады фронт от станции в добром суточном переходе. Наши дерутся!
– Ты тоже сегодня дрался.
– Дрался, прикончил несколько фашистов из железнодорожной команды. На станции есть какая-то крупная армейская часть. Полно солдат и офицеров. Немцы не суетились, вытолкали маневровым паровозом горящие платформы со станции. Я видел, как крупнокалиберный пулемёт пристраивали на платформу, не мог удержаться и рубанул по фрицам очередью. Кажется, кого-то прошил. Заметил, как разворачивают второй пулемёт, и отошёл в глубь леса. Пулемёт ударил зло. Пули безвредно щелкали по деревьям. Завтра туда соваться не стоит, хотя отличная позиция для снайпера. А вот на лесной дороге, по которой мы ехали, устроим засаду. Надо добыть немецкую форму и теплые вещи. Вот-вот пойдут дожди. Может брызнуть даже завтра, видишь, как слабый дымок прижимает к земле. К дождю.
Таня сидела у подножия сосны на шинели, поджав ноги, и смотрела на то, как ловко орудует Костя. Он тоже поглядывал на неё и тепло улыбался, словно в домашней уютной обстановке. И она улыбалась, просто нельзя было не улыбаться от такой лесной идиллии.
Костерок быстро занялся. И действительно, горел почти без дыма, выбрасывая длинные бледные языки пламени. Приятно пахло нагретым воздухом, как из духовки с маминой стряпней. Костя вскрыл две банки с рисовой кашей, надежно пристроил к огню. Взял и подпалил зачем-то сосновую палочку, и она долго курилась в его руках, словно зажженная и тлеющая сигарета. Оба диверсанта смотрели на дымок, он успокаивал. Был мирный и такой домашний! Вскоре в банках зашкворчал жир, и повар убрал их от огня, прижигая пальцы.
– Не мешало бы добыть чайник, – сказала Таня.
– Очень правильная мысль. А пока вскипятим чай в моей фляжке, заварим травами. Видишь, сколько набрал, пока шёл.
Костя вынул из рюкзака солидный пучок переросшего и давно отцветшего майника с широким листом сердечком, остроносой малины, ажурной смородины и мяты с бледными белыми цветками в макушках. На Таню пахнул аромат сбора.
– Ты настоящий домохозяин! – невольно воскликнула она, протягивая руку к листве. – Я хочу знать подробности операции. Ты близко подошёл к станции?
– Я же говорил, там есть косогор с дубами недалеко от узла платформ. Правее и подальше клуб. Возле него крутилось много легковых машин, офицеров. Очевидно, штаб дивизии, а может, корпуса. Так вот, на прочную ветку пристроил пулемёт, долго выжидал цель. Наконец подошёл бензовоз, в который стали закачивать из бочек горючее для танков. Тут я ударил зажигательными пулями по бензовозу. Промахнуться не мог, и он превратился в факел. Прошил бочки, достал нескольких фрицев. Горючее вспыхнуло, потом ухнул взрыв. Про пулемёты уже сказал. Погони я не заметил. Они тоже не дураки. В лесу без собак искать человека – пустое занятие. Но и овчарка берёт только свежий след. Спустя три-четыре часа след теряется, а если дождичек накрапывает, вообще не возьмёт. В армейских частях собаки не водятся, знай об этом и спи спокойно.
– Молодчина!
– Я бил по гадом с твоим именем, за твою любовь и за смерть своих родных. Нас не остановить!
Вечер тихо, даже с какой-то нежностью, опустился на лес, поглотил маленькую крепость и двух влюбленных защитников Отечества. В эти минуты лес шептал им тихо сказки из детства, и мир казался вовсе не жестоким, а теплым и мягким, как материнская ладонь.
* * *
Командир пехотной дивизии генерал фон Фрайс только что сытно отобедал и теперь прошёл в свой просторный кабинет на втором этаже уцелевшего от бомбёжек железнодорожного клуба. Здесь остались почти новый диван, покрытый узорным дерматином, массивный стол с приставными легкими столиками т-образной формы и мягкие стулья. Генерал распорядился изменить конфигурацию: сдвинуть столы влево и добавить справа такие же, чтобы удобно было проводить оперативные совещания и раскладывать карты. За спиной у командира – неизменный портрет фюрера в простенке между двумя окнами, а справа почти полстены занимала карта с нанесенными стрелами боевых действий его дивизии, группы армий «Центр» и в целом Восточного фронта.
Фон Фрайс прошёл к карте, уставился на красную стрелу его дивизии, кончик которой подрос, но уперся в неодолимую оборону русских недалеко от реки Десна. Дивизия его заметно поредела после кровопролитных недельных боев, прорыва обороны противника под станцией Локоть. А успех ли это, когда в ротах осталось по полсотни и даже менее солдат, и надо ли развивать наступление. Без вливания новой крови в дивизию – не обойтись.
Генерал вздрогнул от неожиданного взрыва на станции, отчетливо донесшегося в открытую форточку, и от звучной пулемётной стрельбы. Что бы это могло быть? Он нажал на кнопку звонка, и в дверях, как оловянный солдатик, появился всегда подтянутый адъютант.
– Пауль, выясни, что за взрыв и стрельба на станции?
– Слушаюсь, господин генерал, – вытянувшись, отчеканил гауптман. И тут же вышёл.
Фрайс в задумчивости вернул свой взор к карте. В голове назойливо стучала мысль: «Иван мне знаком из моей окопной юности в Первой мировой. Мы связались с ним себе на беду».
Затрещал армейский телефон, и генерал нервно снял трубку, не ожидая ничего хорошего от предстоящего разговора с начальством. За острыми репликами в разговоре с начальником штаба армии Фрайс почти забыл о происшествии на станции, ибо оно потонуло в контратаке с правого фланга русских, которую с трудом отбивали его роты. Появившийся гауптман, напомнил:
– Господин генерал, станцию обстреляли из пулемёта. Уничтожено несколько сот литров горючего для танков, сгорел один бензовоз, пострадало до десяти солдат. Стреляли попавшие в окружение военные разгромленной дивизии.
– Их уничтожили?
– Скорее всего – да. Пулемёт врага тут же замолчал, после того как по диверсантам ударили из крупного калибра.
– Трупы нашли? – довольно равнодушно спросил генерал под впечатлением недавнего разговора с начальством.
– Нет, господин генерал.
– Надеюсь, такое безобразие больше не повторится?
– Наши разведчики отправлены в глубь леса, пока никого не обнаружили.
– Будем считать это досадной мелочью. Нам некогда заниматься окруженцами. Пусть о них болит голова у оккупационной власти и полиции.
Генерал прошёл в задумчивости по кабинету вдоль стола, устремил взгляд в окно.
– Впрочем, Пауль, я поторопился с выводами. Нам придётся выделять силы на борьбу с партизанами. Генерал Меллентин недавно высказал своё резюме: «Иван не отступает ни на шаг. Они дерутся за каждую развалину, за каждый камень». Его слова подтверждены сегодняшней диверсией. Вы свободны, Пауль.
* * *
Утром пошёл дождь.
– Что я говорил. Накидывай на себя шинельку, перекусим, и я пойду на охоту.
– Опять без меня?
– Опять и очень жаль! Возможно, придётся быстро уходить, а ты не сможешь. Потерпи ещё денек для надежности.
Мелкий дождь вскоре превратился в ливень с раскатистой, скорее всего с последней грозой и не переставал до полудня. Поиск пришлось отложить. Дорога наверняка раскисла и вряд ли по ней потащатся мотоциклисты. Плечо к гравийке вдвое больше и на поиск не хватало светового дня. С гротом из сланца, который приспособлен для укрытия и ночлега, соседствовала могучая разлапистая сосна и прикрывала бойцов от проливного дождя. Они сидели, плотно прижавшись друг к другу, укрывшись шинелью, и дремали. Через час по дну ложбины, буквально у их ног, стал набухать дождевой поток. Он тянулся на север, приминая травы, катился по неглубокому каньону, образовавшемуся от обильных весенних вод, постоянно подновляя его, и, конечно, уничтожил все следы одинокого диверсанта-мстителя, устроившего небольшой фейерверк на станции.
К полудню дождь утих, деревья обдуло сочным порывистым ветром, озаряя макушки прорывающимися сквозь рваные тучи лучами солнца. Лейтенант взбодрился, тридцать раз отжался на руках от земли, столько же раз присел, принялся метать финку в ствол дерева. Она, просвистев, всякий раз вонзалась остриём. Таня внимательно и одобрительно следила за Костей.
– Нельзя терять форму, – сказал он, приветливо улыбаясь, – ты тоже качай мышцы, любая тренировка диверсанту только на пользу. А теперь займемся обороной.
Лейтенант подхватил ящик с гранатами и принялся минировать подступы к их убежищу, буквально перед полянкой на глубину в пятьдесят метров от центра по окружности. В дело пошли «лимонки» и противотанковые гранаты, провод зелёной окраски. Одновременно лейтенант учил этой опасной науке товарища Таню.
– Ну вот, теперь можно спокойно спать ночами. Сторожа надёжные, не уснут на посту и нас предупредят. Только ты хорошо запомни каждый секрет, чтобы не напороться на взрыв.
– Здесь есть белки, они не смогут взорваться?
– Белки вряд ли. Зверьки редко спускаются на землю. А вот русак своей массой на скаку может сдернуть сторожку. Будем надеяться на лучшее. А теперь, пока светло, схожу за оставленными боеприпасами.
– Костя, милый, мне тебя жалко! Ты один за всех.
– Таня, выбрось из головы жалость. Не то сейчас время. Мне же легче, когда ты не переживаешь. Верь в мою отвагу и сама будь мужественной, это наполнит покоем твою и мою души.
– Я постараюсь, возвращайся быстрее.
Ночью лейтенант спал спокойно, надеясь на своих «сторожей». Сон был глубокий, сберегающий силы. А их надо было пополнить: почти бессонные ночи, тревога за малоподвижность группы, многоразовый перенос боеприпасов, нелепое столкновение с майором, вылазки порядком измотали. Таня несколько раз просыпалась, прислушиваясь к шуму леса, вновь засыпала с желанием на рассвете проснуться первой. Но все же Костя опередил. Поцеловал спящую подругу, она проснулась, ответила благодарной улыбкой. Влюбленные пожелали доброго утра.
– Как нога у тебя, Танюша?
– Опухоль спала. Ночью я вставала и свободно наступала. А что, возьмёшь с собой?
– Есть у меня одна задумка, немцам мозги задурить. Одновременно одеждой разжиться, чайником или котелком.
– Посвяти меня в свою задумку?
– Выйдем к просёлку, тогда.
Росистое раннее утро расплескало алые брызги зари по колонии облаков на восточном небосводе, охватывало прохладой, идти было легко, дышалось свободно и первые два километра Таня даже не ощущала тяжесть карабина, своей санитарной сумки, правда, с минимумом бинтов, ваты, йода, а также с двумя банками каши и сухарями. Сосны вперемежку с берёзой и дубами молчаливо провожали бойцов – был полный штиль. Вспорхнули горлицы с куста калины и ушли на близкую опушку, которая просматривалась сквозь негустой соснячок.
Тихо, спокойно. Воздух после вчерашнего ливня сырой, плотный, насыщенный кислородом. Звуки в лесу глохнут почти тут же, а на просёлке полетят далеко, как в трубу. Лесная дорога – она и есть труба, проторённая среди сосен, берёз, осины, ольхи, а кое-где меж кряжистых дубов. Так и кажется – богатыри русские в дозор выехали. Костю удивил небольшой табунок мандаринки, кормящийся желудями, которыми усыпана земля под разлапистыми кронами. В глаза бросился самец с ярким блестящим сине-зеленым хохолком и разноцветными, широкими изогнутыми кверху маховыми перьями. Он даже приостановился, указал Тане рукой на птиц, обошёл их, чтобы не вспугивать, не обнаруживать себя. Даже в душе похвалил: идут они бесшумно, осторожно, словно плывут по воздуху. Вот и дорога. Настоящий лесной коридор, в котором ожерельем лучей увита изумрудная даль. Лейтенант остановился, прислушался. Никого.
– Минируем дорогу в широкой прогалине, чтоб меньше подозрений у фрицев было. Переходим на ту сторону дороги, заметаем следы, устраиваемся против мины. Будем вести огонь оттуда. И уходить вглубь, в противоположную сторону от нашего бивака, если немцы вздумают устроить облаву.
Выбрали удобную позицию для обстрела довольно с близкого расстояния, в полусотне метров по ширине прогалины, которая выглядела нечесаной куделей с осокой, кочками и была сырой после ливня, куда здравый человек соваться не станет.
Ждали долго. Наконец послышался треск мотоциклов и гул грузовика.
– Мотоциклы пропускаем. Я подрываю машину, ты немедленно бей из винтовки по мотоциклистам. Веди их под прицелом сразу же. Сокрушительно ударю из «дегтяря». Если откроют сильный ответный огонь, снимаемся и уходим. Огрызнёмся выстрелами, когда лес нас прикроет. Покажем фрицам, в какую сторону драпанули. Задача понятна?
– Так точно, товарищ командир!
Внезапность всегда ошеломляет. Таня вздрогнула от прогремевшего взрыва и промедлила с выстрелом. Лейтенант прицельно ударил из пулемёта по крытому брезентом грузовику, окутанному дымом шашки и фонтаном земли и песка, затем быстро перенёс огонь по второму мотоциклу, который накренило от взрывной волны. Солдат он срезал. Таня ударила по первому мотоциклу. Попала в пулемётчика, который упал грудью на оружие.
Лейтенант видел, как мотоциклист рванул вперёд, но Танина пуля его догнала, и машина ушла в кювет. Костя вновь резанул по грузовику, откуда выскакивали уцелевшие солдаты, прячась за завалившийся грузовик и походную кухню на прицепе. Огонь пулемёта прижал их к земле. Раздалась команда открыть огонь. Но «дегтярь» бил и бил короткими очередями.
Немцы так и не смогли ответить дружным огнём, видно, немногочисленная нестроевая поварская команда не отличалась боевой подготовкой и полегла вся.
– Молодец, товарищ ворошиловский стрелок, рука не дрогнула!
– И не дрогнет впредь. Я до жути насмотрелась бедных калек мальчишек. У кого руку оторвало, у кого ногу, кому живот осколком вспороло. Один совсем мальчишка в атаке упал, я – к нему. Он сидит, сгреб в руки своё хозяйство, на лице ни кровинки, а из-под рук фонтан крови. Осколком мины обрезало хозяйство.
«Как я теперь жить буду без невесты? – кричит в истерике. – Она ждёт меня целого!»
– Как может рука дрогнуть после таких ужасов? Этот ужас они принесли на нашу землю и разлеглись на ней навечно. Мы что, всех прикончили? – всё же с нервной дрожью в голосе спросила Таня.
– Успокойся, родная. Всех, нечего им тут делать. Сама говоришь.
– Мужики-то какие здоровые, откормленные.
– Это нестроевики, повара. Видишь, кухня сзади. Подождём, не зашевелится ли кто? Можно схлопотать пулю. Держи под прицелом, я обойду каждого. – Лейтенант вытащил из кобуры пистолет, снял с предохранителя и, настороженно, окидывая взглядом лежавшие вразброс трупы, не спеша подошёл к машине. В кабине было два трупа, сильно окровавленные. Один из них унтер-офицер. «Вот его бы форму», – подумал лейтенант. Но тут же отказался, грудь была вся в крови. В кузове лежали два трупа на ящиках и мешках с провизией. В углу котелки. Раздался стон раненого, лейтенант выстрелил в поднимающуюся фигуру.
Подошла прихрамывая Таня.
– Забираем ящики с провизией, посуду – и в лес не на нашу сторону.
Лейтенант подал Тане котелки, кружки, две небольшие канистры со шнапсом и приказал уходить, сам выбросил из кузова несколько ящиков с тушёнкой, увесистый тюк с палаткой в чехле, несколько мешков с крупой, один на полцентнера взвалил на спину и быстро пошёл в лес. Мешали кочки, недавно бывшие союзниками. Но он быстро преодолел расстояние и снова вернулся за провизией. Перенёс в лес все трофеи. Отыскал в кузове брезент в рулоне, унёс его и палатку. И только тогда стал снимать форму с мотоциклистов, прорезиненные накидки. Снял пулемёты с боекомплектом. Едва углубился в лес, как услышал гул машин.
– Таня, уходим тихо. Задумка пропала. Жаль обнаруживать добытое.
– Что же ты хотел?
– Пострелять, увести облаву за собой подальше на южную сторону дороги и, сделав крюк, вернуться на базу.
– Пусть ищут там, где нас нет?
– Хотелось бы, но не вышло. Думаю, охота за нами всё равно обеспечена. Унесём подальше всё что сможем. Остальное спрячем, постепенно, если не обнаружат, заложим в тайник. Ты неси, что я тебе дал, а я постараюсь унести тушёнку и куль с крупой.
Таня, тихонько бренча котелками и канистрами, затолкала их в рюкзак. Костя помог ей надеть лямки, сам же, прикрыв травой и ветками кучу добра и немецкие пулемёты в густом сосновом подросте, упаковал груз в брезентовую накидку, взвалил на плечи и двинулся за Таней, которая шла прихрамывая.
– Таня, как нога? Рано я взял тебя в бой.
– Ничего не рано. Неделя прошла. Слышишь, гудит. Что-то тяжёлое.
– Скорее всего – две самоходки и мотоциклисты. Их расчёты в лес не попрут.
– А если машина с солдатами?
– Эти могут. Наткнутся на наш склад. Жалко. Надо было уничтожить провизию.
– Тоже жалко, вдруг не пойдут в лес. Откуда им знать, в какую сторону мы ушли. Следов явных не оставили. Ты же об этом позаботился. Провод смотал, дорогу, где мы топтались, замёл веткой.
– Для опытного глаза следы остались. Направление огня, гильзы. Потому нам надо идти проворно на юго-восток, а затем на север и выйти к своей базе.
– Получается так, как задумано?
– Не совсем, мы идём молча, не огрызаемся, не делаем загадку немцам. С таким грузом до ночи не выйдем на дорогу. Придётся оставить у приметного места и идти налегке.
– А котелки, кружки, форма?
– На это сил у нас хватит. Привал. Видишь, впереди опушка открылась, а дальше болотистая низина. Мы ходко шли два часа на юго-восток. Здесь оставим груз. Отыщем. Накидки возьму с собой, а для мешка с крупой и ящика устрою примитивный лабаз из двух жердей и вот этой могучей ветке дуба.
– Тушёнки бы не мешало попробовать, сравним с нашей кашей.
– Верно, пару банок вскроем прямо здесь. О, да там вон родник! Потому болотинка с озерушками образовалась, калужница желтоголовая по отмелям расселась, багульник, а вон у берега высохшие дудки дягеля, бодяк распушил свой белобрысый чуб, дальше вижу кровохлебка. На чай сгодится.
Притомившаяся Таня с интересом осматривала новое место. Обширное болото, а скорее озеро, четко очерчено высокими деревьями по краям его. Южная оконечность, загнутая носком в западную сторону, не просматривалась: закрывали камыши, рогоз с бархатными семенниками, торча высокими свечками, а дальше – корабельными стройными соснами.
– Не сделать ли это местечко новой базой? Вода рядом.
– Посмотрим. Давай вот налегай на тушёнку. – Константин быстро вскрыл ящик, извлек две банки. – Она хоть и вражеская, трофейная, но сытная!
Они ели тушёнку, подхватывая куски кинжалами, заедая сухарями, запивая родниковой водой, поглядывая на озерушки, по которым скользили солнечные блики. От них слепило в глазах, навевая покой, ленивую расслабленность после долгой ходьбы, а от плотного перекуса на Таню наплывало томление тела. Она прижалась к левому боку Кости и, казалось, слышала биение его горячего сердца, отсчитывала удары и уносилась мыслями под клены в ту первую ночь их близости и могла сидеть так до бесконечности. Идиллию нарушил прагматичный голос Кости:
– Пока идут армейские части, надо громить отдельные команды. Армейские части нас ловить не станут. Придут оккупационные войска, те устроят карательные облавы. Будут гонять нас, как зайцев. Да мы кое-что им устроим.
– Костя, ты что, не думаешь к своим пробиваться?
– Таня, скажу в открытую, меня учили драться в тылу врага. Я – разведчик-диверсант. Надо сколачивать группу. Но что-то в этих лесах нет окруженцев. Надо искать людей на станции и в том поселке, где стоял наш штаб дивизии. Не мешало бы добыть немецкую рацию и связаться с разведцентром.
– Оё-ё, Костя! Вот откуда у тебя и меткая стрельба, и выносливость, и в лесу не плутаешь.
Костя довольно улыбнулся.
– Оттуда, Танюша, оттуда. Нам бы парней дюжину крепких, да где их взять. У меня, кажется, созрела стратегия: главная цель – пускать под откос эшелоны врага! А самим маневрировать, не подставляться под удар, вот как сегодня.
– Вот почему ты всем запасаешься! Вот какого парня я полюбила!
– Ты жалеешь?
– Костя, не обижай меня, рядом с героем и я овечкой не буду! – Таня принялась целовать лейтенанта, он с удовольствием принимал поцелуи и отвечал своими.
