Владимир Морж
Итальянская штукатурка
1. Я умер в 01:13. Должен отсигналить кардиограф, включиться компьютер и начать компиляцию. В конце концов должен получиться один файл. Программа выстроит фрагменты в некотором указанном мною порядке, хотя и может кое-что переставить… Текст разместит на сайте на моей странице…
Мама об этом только потом об этом узнает.
Возможно, меня оживят… Есть вероятность… Хотя бы на какое-то время… А с другой стороны умер-то я уже давно…
2. Проснулся и уставился на стену. И она приготовила мне сегодня сюрприз: на обоях – ничего! Как ни пытался увидеть в бессистемном переплетении прямых и кривых линий, штрихов, пунктиров контур, силуэт, шарж, ну хоть что-нибудь конкретное – тщетно: беспорядочность, полная абстракция. Пришлось расслабиться, закрыть глаза и лежать бездумно.
Но продолжалось это недолго: солнце доползло до головы, уничтожило дремоту. Хотелось отвернуться, но я этого не делал. Просто позвал…
3. Иван Севастьянович сказал:
– Это точно?
– Да. Ничего не увидел.
– Это может означать, что ты перешёл в другое состояние. Или вообще ничего не означает, – его глаза за очками излучали весёлость.
– И сколько раз мне менять состояние? Сны были. Реальность была. Всё это я пытался реализовать…
– Да, это было для тебя самое главное: влиять на предсказанную реальность творчеством. Это и есть самореализация.
– Но ведь теперь источник пропал!
– Это временно! – Иван Севастьянович произнёс это слишком жизнерадостно. – При определённых усилиях ты сможешь снова влиять на свою реальность. Главное – не сдаваться. И внимательно воспринимать То, что увидишь на штукатурке. Временная «слепота» может означать приближение чего-то нового, будь к этому готов. И всё опять будет пучком! Не расстраивайся раньше времени…
4. Три дня ничего не происходило. Я глаза сломал, стараясь хоть что-то увидеть на стене. Стал хуже есть. Это заметила мама. Конечно, стала упрекать. Пришлось спрятаться в интернет: сказал, что работаю.
Если бы родился раньше, то не застал бы онлайн работу. Как такие, как я, раньше вообще жили?
Иван Севастьянович подсказал и дал несколько ссылок. Конечно, пару раз обманули. А потом я сам себе ещё нашёл. Например, Волка. И появилась прибавка к пенсии. Не так плотно сижу на шее мамы. Иногда везёт: получается больше, чем обычно у двоих нас.
А ещё записался на несколько анкеток-опросов. И интернет для меня получается бесплатным.
5. Решил отдохнуть, а когда открыл глаза, то новизна раскрылась мне системой овалов, вложенных один в другой. Ура!!! Солнце ярко освещало это «сооружение». А рядом – круглое жёлтое пятно. Ура? И от этой картинки веяло чем-то навсегда потерянном… В общем, всё опять налаживалось. Просто старое нужно переложить в дальний ящик.
6. Я объехал белую громаду стадиона, поставил машину на стоянке. Поставил хитро, чтоб быстро выехать из массы авто после матча. Вышел, осмотрелся. Стадион закрыл собой город. Собственно пойма осталась только на востоке: там виднелись верхушками «коралловых островов» кучки деревьев; чёрными при закате. Юг – зубчатый горизонт города-спутника. Чуть западнее, значительно выше солнца – бледная Луна. Запад – транспортная развязка, по которой течёт разноцветный поток; над ней – солнце, которое, опускаясь, намеревается запутаться в петлях путепроводов.
Матч будет ночью. Я приехал пораньше, как просила племяшка Настя. Она ждала какую-то лотерею, которую проводят до начала и в которой она обязательно выиграет смартфон.
Пикнул ключом, проверил запор. Пошёл к стадиону. У меня было место на северной трибуне, а стоянка, которую я выбрал специально, – с юга. Стадион пришлось обходить: на арену пускали только через вход на трибуну, указанную в билете.
Давно не гулял по пойме. Теперь приходится «наслаждаться» тем, что от неё осталось. А помню, как тут среди деревьев бегали зайцы. Теперь – асфальт, бетон, поребрики, заборы, газоны…
Кое-где по двое-трое бродили волонтёры. Болельщиков ещё не было. Молодые девчонки и ребята натянули на руки огромные жёлтые поролоновые ладошки. В эти ладошки нужно хлопнуть. И я хлопал. Весело, конечно. Фотографировал их, делал с ними селфи.
Шёл в своё удовольствие. Мимо оград, мимо пустых VIP-стоянок со скучающими охранниками у шлагбаумов, переходил пока безмашинные дороги. И вот, обогнув стадион, увидел город, который уступами возвышался над деревьями набережной.
После турникета и металлоискателя был дополнительно общупан со всех сторон, выбросил початую трёхсотграммовую бутылочку с водой (проносить такие вещи с собой категорически запрещается) и оказался у высокой и широкой лестницы, ведущей к наклонённой ко мне стене арены. Поднялся, ещё раз полюбовался открывшимся летним видом города.
В подтрибунном высоком пространстве было пусто, если не считать продавцов за лотками с водой и снедью. Делать тут было решительно нечего: купил трёхсотграммовую бутылочку воды, которая стоила тут в десять раз дороже, чем в городе. Получил сдачи, повернулся спиной к лотку и пошёл на звук гудящих трибун. Это было странно. Не рано ли беснуются фанаты?
Через высокий проём увидел противоположный край арены, прошёл вперёд и внезапно оказался на трибуне.
Стадион был пуст.
Шумело табло, где транслировался какой-то матч.
Билет у меня – на нижний ярус. Я оглядел свою трибуну, прикинул, где этот одиннадцатый ряд. Увидел единственного болельщика. Женщину. Совсем не похожую на мою племянницу Настю, которая и вытащила меня на этот матч. С ней никто не хотел идти на стадион (она ярая болельщица, член клуба фанатов), никто не верил в лотерейный выигрыш, а возвращаться надо было ночью, что страшно и опасно. Она уговорила меня, я её и подвезу до подъезда.
Ну что ж, Настя, наверное, придёт позже. И вообще это было безумием: являться на стадион за два часа до начала. Кое-где на лестницах и в проходах статуями отчаяния стояли волонтёры в разноцветных безрукавках, терпеливо дожидаясь болельщиков и их идиотских вопросов.
Стадион пока не содержал того, ради чего построен: болельщиков. Ну, если не считать ту женщину, что одиноко сидела внизу. И мне стало не так обидно: не один я буду торчать среди синих кресел.
Я спускался по лестничке, постепенно понимая, что та женщина сидит именно на одиннадцатом ряду. Я уже шёл по проходу между рядами, когда женщина повернула голову и я увидел её лицо.
Это была Евдокия.
Я не споткнулся, не потерял равновесия, но чуть замешкался и тут же двинулся дальше. Подошёл. Наши места оказались рядом.
Она вопросительно смотрела на меня, ничего не понимая. Но довольно быстро нашла ответ на загадку, что отразилось в её глазах:
– Настя?
Я кивнул.
– Присаживайся.
Табло взрывалось гулом, постоянно что-то бормотал комментатор, а мы молчали. Обсуждать уловки Насти, которая пыталась нас помирить, не хотелось. А говорить нам в общем-то было не о чем. Не о футболе же! И молчание стало угнетающим.
– Как ты? – не нашёл ничего более подходящего я.
Она посмотрела на меня:
– Плохо. Но уже легче. Зато Настя решила растянуть это удовольствие…
– Маленькая она ещё. И когда же она явится?
Дося тщательно разглядывала пустое зелёное поле:
– Она не придёт. У неё было только два билета.
– Лучше бы в театр…
– Она хитрее, чем ты думаешь. Ты бы поверил, что она купила билеты в театр?
Вопрос был риторическим, и я промолчал.
Табло продолжало создавать иллюзию абсолютной полноты абсолютно пустой арены. Поле начали поливать: огромные струи воды в несколько рядов фонтанами поднялись над зеленью травы. И сразу потянуло холодом.
Я снял ветровку и накинул Досе на плечи.
– Спасибо…
Начали включать освещение: постепенно, ряд ламп за рядом, пока всё поле не залило не только водой, но ярким слепящим светом. Как этот свет не мешает футболистам?
И вот на трибунах начал вяло собираться народ, рассаживаться редкими островками в этой огромной чаше.
Евдокия внезапно положила голову мне на плечо. Чувство нежности охватило меня, но я не решился её обнять.
Потом она резко встала, скинула ветровку.
– Жаль… Как жаль… – сказала она и я увидел слёзы у неё на глазах. Она ссутулилась, и пошла, удаляясь от меня, к лестнице, медленно поднялась по ней, пока не пропала в арке выхода и там пропала.
Мы давно пропали друг для друга.
Она не обернулась: незачем…
Фонтаны иссякли, патрубки окунулись в мокрую траву и исчезли. Я опять почувствовал холод и надел ветровку. Она сохранила ещё тепло и запах Доси.
Над стадионом желтела еле видная среди ослепительного света софитов полная луна. Через десять минут она скрылась за краем трибуны. Ушла, как Дося.
Позвонил Насте. Она что-то щебетала и «дико извинялась», что не смогла прийти на матч, что в следующий раз.., что обязательно.., что всё равно будет интересно и без неё…
Настроения смотреть футбол уже не было. Делать мне тут теперь нечего.
7. Прорвало! Сегодня на штукатурке увидел трапецию. Долго разглядывал, пока не понял, что это – перевёрнутый стакан. Вспомнил разговор с Иваном Севастьяновичем.
Я тогда решился узнать то, чего мне наш добрейший врач никогда мне не сообщит. Сначала я просто намекнул. Он пропустил слова мимо ушей, продолжая меня вертеть и диагностировать. Я выразился точнее.
– В какой-то степени это зависит от тебя, твоего настроения. Если сдашься, то будет очень плохо.
– Иван Севастьянович, вы только не кривите душой. Есть объективные причины смерти. Например, каким бы старик ни был деятельным оптимистом, он всё равно умрёт, рано или поздно.
– Ключевое в твоей реплике: «рано или поздно»!
– Так ведь и пытаюсь узнать: «рано или поздно», вам ведь прекрасно известно, что сдаваться я не намерен.
– Я вспомнил вопрос о стакане, который для пессимистов наполовину пуст, а для оптимистов – наполовину полон…
– Значит, всё зависит от того, с какой точки зрения я посмотрю? И от этого станет ясно, долго ли я проживу? Вам не кажется эта сентенция притянутой за уши?
Иван Севастьянович даже не обиделся. Просто прекратил, наконец, меня дёргать, уложил и укрыл пледом. Это в принципе было сигналом, что он скоро уйдёт.
– Я боюсь, что если объявлю тебе о проценте жизненной силы, которой ты располагаешь, то потом буду очень сожалеть, что это сказал.
– Может быть. Но опираетесь вы в умозаключениях на идиому со стаканом, которая глупа сама по себе.
– Да? Любопытно.
– Невозможно решить, полон стакан или пуст вне событий, которые происходили с ним до этого.
– И какая разница? Стакан – индикатор мироощущения человека в целом.
– Да ничего подобного. Если у наблюдателя нет представления о том, что было ранее со стаканом, то его реакция – не больше чем проекция того, что происходило чуть ранее с ним самим. Это не мироощущение, а всего лишь отражение сиюминутного настроения наблюдателя.
– Ты хочешь сказать, что человек с плохим настроением увидит, что стакан наполовину пуст?
– Возможно и это. Но если до этого человек поперхнётся, то он найдёт стакан переполненным водой.
– А что изменится…
– Всё! – не дал я договорить Ивану Севастьяновичу. – Если до этого стакан наполняли водой, то он наполовину полон. Если воду, например, пили, то стакан наполовину пуст. Где здесь мироощущение?
– Нестандартно мыслишь?
– Я просто хочу знать, насколько я пуст!
Иван Севастьянович такого поворота ожидал, вернее, чувствовал и боялся. Он открыл рот, демонстрируя замечательные зубы, потом отвернулся, подумал немного, повернулся ко мне, посмотрел в глаза и занудливо произнёс:
– Я не знаю ответа. Болезнь прогрессирует, но мы пытаемся её хотя бы приостановить.
– Получается?
Врач подумал и спросил:
– Ты разве забросил свои занятия в интернете?
Я улыбнулся и покачал головой.
– Ты нашёл себе ещё одно занятие, и пытаешься его закончить в срок?
Я отвёл взгляд и не ответил. Я боюсь, что ему не понравится моё новое увлечение.
– Хорошо. Главное, что ты борешься. И эта цель оправдывает средства, – он встал и вышел.
Он это сделал так поспешно, что во внезапно открывшейся двери столкнулся с озадаченной мамой; она как всегда подслушивала. И когда Иван Севастьянович невольно на неё налетел, она вскрикнула от неожиданности. И ещё я заметил, что мама посмотрела на врача с осуждением.
Любопытно, что он ей расскажет? Что ответит?
Я подключился к камере и стал внимательно слушать. И услышанное меня тогда не порадовало…
8. Сегодня на стене – лес с уродливыми стволами деревьев. Но лес был сказочным! Потому что у корней самого уродливого дерева заметен синий отблеск.
9. У серо-зелёного моря жили великаны, одноногие, многорукие и несуразные; поэтому их так и назвали: «кривастики». Их домом были верхушки дюн, а кривастики жили то на одной, то на другой дюне.
Кривастики часто бродили по берегу моря и отыскивали янтарь, который сразу же кидали обратно. А взамен море им пригоняло рыбу, крабов и даже китов. Добычу кривастики ловко вылавливали разлапистыми руками. Когда удавалось поймать много рыбы, они устраивали себе праздник: разводили на самой большой дюне огонь, смеялись, радовались, пели и водили хороводы. Рыбу они запекали и с удовольствием ели. А потом отплясывали вокруг костра любимый прыгучий танец, отчего песок дрожал, а дюна расползалась в разные стороны.
В песке под дюнами обитали маленькие юркие человечки, которые себя называли пещиками. Они рыли в песке норки, в которых тихо и незаметно жили. Наверх они выходили, чтоб собрать себе ягод и орешков.
Иногда кривастики плясками тревожили пещиков, и им приходилось ночами насыпать новую дюну, рыть в ней новые пещерки. Но они были добрыми и незлопамятными, и не обижались на своих великанов-соседей. Кривастики же были такими большими, что не замечали пещиков.
Днями и ночами маленький народец искал в песке волшебный и особо прозрачный синий янтарь. По преданию такой камень мог выполнить любое желание. А желание у пещиков было одно: чтоб песок перестал осыпаться. И тогда они станут счастливыми, как гномы, которые жили, по слухам, в твёрдой скале. И если желание будет исполнено, то никакие кривастики больше мешать не будут.
Так прошло много лет, и, наконец, мечта пещиков сбылась: они нашли синий камень! Гномики притащили его в самую большую пещерку и позвали своего короля, чтобы тот объявил желание народа, записанное в древней скрижали. Желание должно быть прочитано только королём с правильной интонацией и точно – до самой последней точки.
Как назло в это время кривастики поймали кита, устроили очень весёлый праздник и так бурно танцевали, что дюна стала дрожать до самого основания. Своды пещерки пещиков стали обрушиваться, засыпая волшебный янтарь. Один камешек со свода пещерки даже упал королю на голову, который начал было разворачивать скрижаль, повторяя про себя выученное наизусть желание его народа.
Король отряхнулся, посмотрел на вздрагивающий свод пещеры и в сердцах произнёс:
– Да чтоб вас, кривастики, скрючило, и чтоб вы больше не плясали!
В тот же момент синий янтарь рассыпался в пыль. Ведь он исполнил услышанное желание, и кривастики превратились в высокие изогнутые сосны. Там, где кто плясал, так теперь и остался стоять в весёлой позе.
…С тех пор прошло много лет. Пещики по-прежнему живут в дюнах, иногда их передвигают, стараясь снова найти синий камень. Иногда вспоминают и своих соседей-великанов. А место, где навечно застыли кривастики-сосны, теперь называют танцующим лесом. Может, великаны когда-нибудь и расколдуются, когда найдётся ещё один синий янтарь?
10. На стене увидел узор, похожий на паутину. И вспомнил.
Каждое утро мама проходит через мою комнату на лоджию, где у неё настоящий зимний сад. У порожка двери, ведущей на лоджию, живёт паук, которого я никогда не видел. Каждую ночь он сплетал паутину, которую мама утром обязательно сметает. Это настоящая борьба: он созидает, она уничтожает его труд.
Я сначала ждал, что паук сообразит и сдастся (мама не потерпит паутины никогда!), но он оказался очень настырным. Наверное, место было «хлебное», а может, он уже привык воевать. Или ему больше заняться нечем? Точно! Нечем!
Я похож на этого паука. Плету целый день или даже ночь свои тексты, а утром они падают в хранилище. Опять плету, они опять исчезают. Я уже привык, что надо плести, плести и плести. Несмотря ни на что.
Но. В отличие от паука я могу достать когда-то сотканную «паутину», «развесить» на старом месте и посмотреть на неё. И даже её подправить и выбросить засохших мух. А потом спрятать подальше от веника мамы.
Паутина моего неизвестного сожителя беспорядочная. Это не идеальные круги, а просто натянутые безо всякой системы нити.
В этом мы одинаковы. Я связываю свою паутину так же беспорядочно…
11. Сегодня на прогулке мама поставила коляску рядом с лавочкой, а сама присела отдохнуть.
Мимо проходила молодая пара. Они продолжали свой разговор:
– Я всегда тебе уступала!
– Нет, это я тебе всегда уступал!
– Нет, я!
– Подумай, вспомни, я всегда тебе уступал!
– Если бы я тебе не уступала, мы бы давно расстались!
– Всё как раз наоборот, если бы я не уступал, мы бы развелись!
– Ты всегда уходил от разговоров!
– Лучше уйти, чем выслушивать…
Чем закончился этот спор об уступках в семейной жизни, я не знаю.
12. Опять на стене что-то непонятно-геометрическое. Но не трапеция, а треугольник. Нет, конус. Даже два. Гора? И над горой – что-то огромное, несуразное… Далеко за этим передним планом – равнина, лунный пейзаж. Искривленный близкий горизонт за кратерами. И висящая над этой пустыней Земля…
13. – Что там такое? – мусоровоз висел над пиком уже с час, выпущенные боты во всю занимаются чисткой, и тут Фенкиньен понял, что один из них, под номером семнадцать, направленный в Лагерь № 4, зациклился и застопорил работу. Более того, индикаторы сообщали о каких-то непредусмотренных программой препятствиях.
Фенкиньен послал боту «отрезвляющий» сигнал, чтоб тот прервал выполнение задания и поднялся на пять метров. Потом переключил изображение на большой монитор и начал просмотр записи.
Лагерь № 4 – самый большой и самый загаженный – расположен на Южной седловине. Им пользовались при прохождении маршрута № 1. Его популярность очевидна: через него тянется самый лёгкий путь к вершине, его всегда облюбовывали обычные туристы. И как следствие – там сгрудились сотни палаток. За эти столетия почти все они вмерзли в лёд, засыпаны снегом и мусором, а сверху ставили и ставили новые палатки. Как мусульманские среднеазиатские дахмы.
Так вот, бот разбирал одну из палаток, стоящую на самом верху. Она выглядела новенькой, будто только что поставленной. Хотя уже целый год восхождения были запрещены, ведь ЮНЕСКО принял окончательное решение по очистке горы.
Судя по записи, бот начал надрезать пластик у основания, ввёл в палатку манипуляторы, осветил внутренности. Обычно в таких местах был свал из брошенных вещей: оборудования, пищевых отходов, кучи обёрточного мусора… В этой палатке бот обнаружил три замёрзших трупа.
Первого и второго он вытащил манипулятором и разместил их в саркофаге. Когда он занялся третьим, то «труп» открыл глаза. Более того, он схватил какую-то палку и стал отбиваться от манипуляторов. Повреждения были незначительными: человек был, очевидно, при смерти, очень слаб, голоден и обморожен. Понятно, что ему что-то померещилось в бреду, если он своего вызволителя начал избивать.
У бота программа спасения не была инсталлирована за ненадобностью, поэтому он и не мог ничего сделать. Фенкиньен успел прекратить работу и поднять бот, а то бы оживший «мертвец» повредил манипуляторы.
Ну что ж. Всё стало ясным.
Загрузить программу спасения – минутное дело; она включена, и семнадцатый получил разрешение действовать. Он осторожно «заглянул» в палатку: человек лежал в той же позе, но с закрытыми глазами. Видимо, драка с манипуляторами отняла у него последние силы. Бот, согласно инструкции, обдул тело тёплым воздухом, освобождая от намёрзшего льда, набросил на человека тёплую сеть, вытащил «свёрток», вложил его в себя, ввёл человеку антишок, поднялся к мусоровозу и влетел в шлюз. Тут его встретил медицинский робот. Эта заминка вряд ли могла существенно задержать работы, Фенкиньен вполне укладывался в график по времени даже с учётом этой паузы. Но дело было в другом: по контракту он не должен был заниматься спасательными работами.
Бот разгрузил не до конца наполненные контейнеры и полетел собирать мусор дальше. Все остальные девятнадцать ботов успешно выполняли план: они шли назначенным маршрутом по двое-трое, захватывая метров пятьсот в ширину. Трое работали на самой трудной точке, на вершине, тоже загаженном месте, где сам чёрт голову сломит.
Фенкиньен опять подумал о найденном человеке. Инициатива могла завершиться штрафом за нарушение условий договора!
Контракт Фенкиньен заполучил почти случайно. Сразу три его конкурента – а у них мусоровозы и посолиднее и поновее – снялись с конкурса из-за каких-то проблем. А тут он подсуетился, дал кое-кому на лапу и оказался недосягаемым для остальных соискателей.
Оплата сдельная: сколько вывезет мусора, столько и получит денег; главное, чтоб не осталось никаких следов человеческого дерьма на горе. За трупы оплата особая. Но среди разрешённых работ спасение альпинистов не значилось. Так что Фенкиньен, тихо матерясь, бегло перечитал светящийся на мониторе текст контракта и даже вспотел… Придётся связаться с заказчиком…
Готовясь к этой работёнке, Фенкиньен целый месяц изучал историю восхождений, маршруты, возможные скопления мусора, закупал для обновления парка несколько новеньких ботов, лихорадочно их программировал… Ему пришлось рассчитать теоретический объём мусора и перестроить мусоровоз: найти способы плотнее набить баки непривычным грузом, выполнить первоначальную сортировку, компактно, но деликатно разместить трупы… Если он ошибся в расчётах, то за вторую ходку придётся платить неустойку. А тут ещё этот полузамёрзший идиот!
Контракт заключался с ЮНЕСКО, который нашёл, наконец, на эти цели деньги. У всех на слуху была полемика в различных инстанциях: от комиссии по этике до комиссии по защите природы. Куча маститых чиновников «думала» несколько десятков лет. А за эти годы гора подросла ещё метров на десять.
Противники очистки очень сомневались, надо ли вообще убирать оттуда мусор. Можно прикинуться, что он – результат жизнедеятельности человека, а значит – вполне естественен для природы. Фенкиньен знал, что это – последняя грязная гора. Все остальные уже очищены. Правда, на планете не было мест, так сильно заваленных мусором, и приведение в порядок которых стоило бы так дорого. А гора не простая: самая высокая в мире. На неё, как и в древние времена, лезли и лезли эти идиоты-самоубийцы.
Были планы считать эту гору памятником «дерзновенным альпинистам» или «жертвам безрассудства». Но разум возобладал. Ограничили количество турфирм. Установили заоблачные цены на восхождение… Но походы – даже со смертельными исходами – продолжались… Особенно возрос поток обезумевшего молодняка, ищущего выхода своей неуёмной энергии, которому умирать не страшно, а страшно не стать «героем». Слишком лёгкой и беззаботной стала жизнь на Земле.
ЮНЕСКО победила. Восхождения были полностью запрещены. Но разве это кого-то остановило? Наоборот, находились дураки, которые тайно взбирались на вершину! Наверное, Фенкиньен наткнулся на таких горе-альпинистов. Ведь официально считается, что никого на горе нет, а значит, никаких спасательных операций не предусматривалось!
Вспомнил полемику.
Вопрос: что делать после очистки горы?
Ответ: запретить вообще всякое восхождение.
Вопрос: а как это сделать?
Ответ: а хрен его знает. Не отстреливать же альпинистов! Это же был самый лакомый кусочек для искателей приключений на планете!
Вопрос: а если разрешить восхождения опять?
Ответ: и лет через сто придётся её чистить; слишком дорогое удовольствие для человечества!
Вопрос: а если Марс? Там самая высокая гора в системе вообще, Олимп называется.
Ответ: Олимп не любят восходители. Им подавай вид сверху! А что за вид, если склон Олимпа скрывается за линией горизонта? Бедно на достойные горы Ближнее Приземелье!
…Наконец отозвался чиновник, курирующий контракт.
Визор показал сонного очкарика. Он что, даже спал в очках? Хотя… да! В этом году очки на носу – писк моды.
– Мистер Фенкиньен, что случилось? Вы знаете, что в моём часовом поясе глубокая ночь?
– Да, мистер Джонсонсер. Но у меня форс-мажор: найден живой альпинист.
– Не городите ерунды!
– Надеюсь, что он выживет. Но что мне с ним делать? В контракте речь идёт только о покойниках.
– Совершенно верно. Спасательные операции вне вашей компетенции. Я, конечно, мог бы вам посоветовать сбросить его обратно на склон, но это не совсем гуманно. Более того, если так сделать, и этот турист околеет после вашего отлёта, не дождавшись спасателей, то на горе останется неубранный труп, значит, вами будет нарушен пункт… – он почесал ощетинившийся подбородок, вспоминая номер пункта. Но так и не вспомнил: – нашего контракта…
– И что мне делать?
– Понятия не имею. Обогрейте, накормите, привезите, наконец, в какой-нибудь госпиталь…
– И кто мне за это заплатит?
– Повторяю: в контракте расходы на спасение человека не предусмотрены. Вот пусть спасённый и возмещает убытки… – Джонсонсер помолчал, зевнул… – Больше по таким пустякам меня не беспокойте, – и отключился.
Фенкиньен подумал, что медробот уже закончил программу реанимации, и нужно всё-таки взглянуть на «покойника». Мусорщик бегло осмотрел экранчики ботов – кажется, никаких сбоев больше не было, – и пошёл в свою каюту.
Каюта – это закуток, где Фенкиньен мог просто полежать, вытянув ноги, послушать новости, развлечься, напялив на голову шлем, поесть… Да мало ли! Больше свободных помещений на мусоровозе не было: рубка, кабинка для гигиенических процедур и этот закуток. Гравидвигатель занимал места чуть больше, чем эти три комнатки. Остальное – баки для мусора, отсеки для размещения ботов и обслуживающих роботов, баки с горючим для манёвров, цистерны для воды и воздуха. 90% полезного объёма – мусорные отсеки. Даже медробот со всеми лекарствами и инструментами компактно складывался в особой нише в жилой каюте.
Он прошёл короткий коридорчик и нажал на кнопку двери, и она раздвинулась. На разостланной постели лежала грязная голая баба без сознания: медробот её раздел и оживлял.
– Отчёт!
– Введено средство от обморожения конечностей и лица, питательные смеси, вода. Пациент усыплён. Пациент придёт в сознание через несколько часов.
– Не забудь её оттереть от грязи. Водой пользуйся очень экономно. Используй очищенную талую воду. Для неё у меня нет ни крошки пищи. Корми по достаточному минимуму из моей пайки. Вес?
– Шестьдесят четыре килограмма плюс одежда.
– Хорошо, что не несколько тонн, – пошутил Фенкиньен и посмеялся своей остроте. – Всю одежду в мусорные баки. Чипирована?
– Да…
– Сведения введи в базу данных, просмотрю.
Фенкиньен чертыхнулся и закрыл двери. Не было печали! Нужно узнать, откуда она, на его горе, на горе взялась (посмеялся отменному каламбуру). В рубке уселся за монитор. Боты успешно чистили гору. Никаких остановок в работе нет.
Механизм находил свой участок, сканировал его, отыскивал залежи и выклёвывал мусор изо льда. Иногда приходилось ворошить камни, которые столетиями сыпались со склонов, засыпая массу предметов. Бот собирал мусор к себе в бункер и по мере наполнения доставлял это добро к мусоровозу. Опустошал свой бункер и летел обратно.
Тонны пластмассы, металлов, тканей, дерева, органики – всё это сортировалось, нагревалось, уплотнялось…
– Диспетчер! Бот № 17 принёс два трупа. Осмотрели?
– Трупы осмотрены. Инфа с чипов извлечена и перенесена в базу данных.
Новенького диспетчера Фенкиньен допрограммировал сам. По своему вкусу. Сейчас его лучше не трогать: он занимался приёмкой мусора. В полёте к заводу он будет заниматься окончательной сортировкой. Но он имел сладкий девичий голос, который даже немножко возбуждал…
Шабаш!
Все прогнозы подтвердились: и баки полны, и гора чиста, как за миллион лет до первого альпиниста.
После очистки Фенкиньен опять запустил ботов на гору от вершины до линии контрактного лимита, чтоб проинспектировать выполненные работы, собрать незамеченное, а сам начал готовиться к отлёту. Завод по переработке уже ждал его. Осталось ещё час-два, и можно со спокойной совестью лететь на Луну. Фенкиньен был очень доволен своей работой.
Поинтересовался, сколько трупов нашли боты. Говорили, что на склонах их были тысячи. Врали. Даже сотни не набралось. Фенкиньен вывел на экран имена найденных: Фрэнсис Арсентьев, Ханнелора Шмац, Цеванг Палджор в знаменитых зелёных ботинках, Дэвид Шарп и даже первый покоритель Джордж Мэллори…
Узнал, кого спас. Это была девочка-студентка из Чикаго. Она проводила каникулы со своими друзьями. Как они попали на гору, Фенкиньена не интересовало. Скорее всего, прилетели на дельтах, устроились в лагере и уснули. Очень похоже, что самоубийцы. Девочку звали Савди Фолль. А надо было её назвать «Saved fool1»! Кстати, как она там?
Мусоровоз поднялся над горой, завис над этой красотой, выбирая дальнейший маршрут, взял курс на Луну. И Фенкиньен решил проведать спасённую.
Предварительно дал команду, чтоб её разбудили.
Двери открылись. Девочка тупо смотрела мимо мусорщика.
Медробот её укутал в какую-то одежду (Фенкиньен узнал свою рубаху и штаны. Взял в шкафу без спроса!).