Высоких альтруистических побуждений, идеальной любви к «ближнему» Гоголь (мы имеем дело с Гоголем эпохи последнего десятилетия его жизни) не думает проповедовать. Он не смотрит на любовь к ближнему, как на нечто, заключающее цель в самой себе, представляющее самостоятельную ценность. Он ценит любовь к ближним лишь как средство, именно как средство, которое открывает выход из состояния «томительного беспокойства».
«Мне иногда помотало одно средство, – писал он известной «калужской губернаторше»[4], – которое, как я узнал, помогало и тем, которые получше меня. Средство ото состоит в том, чтобы, оставь на время собственное положение и обстоятельства, как бы они тревожны не были, заняться положением других близких нам людей, и именно таких, которых обстоятельства еще труднее наших и требуют больше работы ума… Когда я, бросивши свои трудные обстоятельства, принимался за токовые же другого, или за размышление о них, душа мои приобретала покой среди беспокойства и мои собственные обстоятельства представлялись потом в яснейшем виде и я легко находил средства через то помочь самому себе».
«Чистую и светлую душу» он противополагает душе, подавленной многими ощущениями[5], т. е. находящейся во власти «томительного беспокойства». Его истинный идеал – это освобождение внутреннего мира от разлагающих элементов. Его заботы о внутреннем воспитании – это забота о создании такой душевной организации, при которой можно было бы всегда оказывать «твердый и сильный отпор болезни», «томительному беспокойству» и «находящему бездействию».