Владимир Михайлович Шулятиков
О Максиме Горьком
В рассказе «Каин и Артем»[18] выводится еврей-разносчик, которому ежечасно и ежеминутно приходится терпеть всевозможные оскорбления со стороны босяков. «Он (Каин) – объясняет автор, – жил среди людей, обиженных судьбой, и для них всегда приятно обидеть ближнего, и они умеют делать это, ибо пока только так они могут мстить за себя»[19]. Эти слова можно иллюстрировать десятками сцен и эпизодов из произведений г. Горького.
Фома Гордеев встречает однажды на улице Софью Медынскую[20] – (Медынская – предмет его любви), едущую в коляске с толстым, антипатичным «барином». Этот барин оказывается архитектором – мужем Медынской. В душе Фомы вспыхивает «темное» чувство: Фому охватывает желание обидеть архитектора. Другой раз одно важное лицо в присутствии Фома назвало Медынскую кокоткой. Фома набросился на оскорбителя и начал его бить; при этом он испытывал жгучее наслаждение, видя, как страшно размахивают в воздухе толстые руки и как ноги человека, которого он трепал, подкашиваются под ним, шаркают по полу. Золотые часы выскочили из кармана и катались по круглому животу, болтаясь на цепочке. Опьяненный своей силой и унижением этого солидного человека, полный кипучего чувства злорадства, весь вздрагивая от счастья мстить, Фома возил его по полу и глухо, злобно рычал в дикой радости.
Фома присутствует при поднятии из воды затопленной баржи. Поднятие баржи стоило величайших трудов и усилий. И когда усилия рабочих увенчались успехом, когда баржа показалась над водой, черная, скользкая, разбитая, немощная, неуклюжая, покоробленная, точно от какой-то страшной болезни, Фоме вдруг сделалось обидно за потраченные усилия, «…при виде этой безобразной, тяжелой массы… (он) чувствовал обиду при мысли, что лишь ради того, чтобы поднять из воды эту грязную, разбитую уродину, он так кипел душой, так надрывался»[21]. В эту минуту его обступили рабочие, дожидавшиеся награды за успешный труд. И Фоме захотелось выместить на них свое разочарование. Он «смотрел на бородатые лица перед собой и чувствовал в себе желание сказать им (рабочим) что-нибудь обидное»[22].
Упомянутая выше беседа Павла с Луневым в больнице была прервана приходом больничного служителя; служитель закричал на Лунева, чтобы тот поскорее убирался прочь, так как время, назначенное для свидания с больными, уже прошло. Лунев, озлобленный, медленным шагом пошел к выходу. Проходя мимо служителя, он спокойно и злобно сказал: «Не рычи, солдатишко, а то я скажу тебе: цыц, собака!» Служитель вдруг остановился, а Лунев быстро пошел вперед, ощущая острое удовольствие оттого, что обругал человека.
Лунев, удрученный тяжелой судьбой Маши, неподвижно и задумчиво сидел перед открытым окном. Из окон противоположного дома неслись веселые крики, пение, смех. Лунев, исполненный злобы и негодования, смотрел на эти окна и думал о том, что хорошо было бы бросить в одно из окон увесистый булыжник или же выстрелить дробью в веселящихся людей. «Он представил себе испуганные, окровавленные морды, смятение, визг и – улыбнулся со злой радостью в сердце»[23].
