Владимир Михайлович Горбачев
Сказки скрытней

Рыбная охота

Прошло еще немного времени (луна ровно на четверть убавилась, а ягода налилась и подросла), и настал для Олака счастливый день: отец сказал, что назавтра возьмет его с собой на рыбную охоту. Олак давно просился, очень ему хотелось вместе с отцом на охоту сходить, но отец все тянул, не брал. А теперь вдруг – завтра! Олак так обрадовался, что заснуть долго не мог, все представлял, как охотиться будет.

На рыбу охотиться – это вам не ягоды собирать. Ягода – дело, конечно, важное, без нее не проживешь; если ягода не уродилась, год считается плохим. Но собирать ее могут даже малыши, кто едва ходить научился. Грибы и орехи – уже посложнее. За орехами лазать надо, трясти, а грибы, во-первых, разные, без разбору не возьмешь, а во-вторых, тут твердость нужна. Он же канючить начнет, гриб: «Не рви меня, не режь меня, дай пожить, на солнышко поглядеть, водички попить!». Некоторые, кто пожалостливее, не выдерживают, оставляют. А какие не канючат, те и рвать уже нельзя – из них вся жизнь ушла. Поэтому на грибы и орехи берут тех, кто скоро в школу пойдет. Правда, Олака еще прошлым летом начали брать, но это потому, что он «не по годам развитый». Так сам Мудрый Орик сказал, а мама потом Олаку передала.

А на рыбную охоту берут только тех, кто уже учится. Потому что это дело не только трудное, но и опасное. Рыба – это не гриб, просить не будет. Как шибанет хвостом – сразу в воде очутишься. А ловят-то не на мелководье, где купаются, – там рыбы нет – а на самой Реке, почти на стремнине. Сбросит тебя рыба, и если ты к лодке не привязан, и если товарищ не успел тебе руку или багор подать, – унесет Река. Повезет – прибьет к берегу до Утеса, и тогда, может быть, и вернешься. Это если тебя Носач не затопчет, Рыжуха не сцапает, Сова в сумерках не поймает. Там, возле Дальнего Утеса, все это запросто может случиться: места там дикие, нехоженые, скрытней никто не знает. По доброй воле к Утесу никто не ходит. Один только Прак-путешественник ходил.

А если унесет рыбака еще дальше, за Утес, – значит, все, пропал. Из-за Утеса еще никто не возвращался. Вот в самом начале лета унесло Ринка, отца Финго, так его и нет с тех пор. Финго, конечно, ждет отца, и Лана, его мама, тоже ждет, но всем уже понятно – не вернется Ринк.

А бывает еще страшнее: если рыба попадется совсем большая, то может схватить и утащить на дно. Правда, такую рыбу ловить не следует, обычай запрещает, но, во-первых, не всегда разберешь, какая она, рыба: очень большая или так себе; а во-вторых, есть смельчаки, которым хочется обычаем пренебречь и с великан-рыбой сразиться. Ведь если такую удается поймать, еды на весь Народ хватит. Из-за этого у взрослых много споров: какую рыбу можно ловить, а какую не стоит, кто настоящий храбрец, а кто зря жизнью рискует.

В общем, рыбная охота – дело интересное и ответственное. Поэтому в то утро Олак твердо решил проснуться пораньше. Известно же: рыбу выслеживают на самой заре, пока туман не растаял. Он так себе и приказал: «Проснуться раньше отца! Ясно?». Это такой способ, чтобы что-то важное не проспать. Олаку про него дедушка Скрип рассказал, а потом Финго подтвердил, что он так делал, и помогало. Олак раньше не пробовал, случая не было, а теперь решил попробовать.

Но как назло, вечером долго заснуть не мог. Наверное, поэтому способ не сработал. Проснулся Олак оттого, что папа Трик его тихонько толкал. Олаку обидно стало, что проспал, но зато он сразу понял, что надо делать, быстро обулся и слез с дерева. Лес стоял серый, как мышиная шкурка, и небо было серое, только на восходе алело. В соседних кустах возились ежи, а где-то далеко, на краю оврага, слышно было, как ходили и рыли землю Носачи: видно, на богатое место напали, никак уйти не могли.

Отец залез под упавшую сосну – снасти достать. Он их там от Носачей прятал. Носачям багры и сети, конечно, не нужны, просто по глупости потоптать могут. Олак кинулся помогать. Вынули. Отец взял тяжелый багор и сачки, Олаку другой багор дал, полегче. И вместе, молча, направились к Реке.

Идти недалеко: вдоль ручья, из которого Народ воду берет, потом через него и по тропочке вниз, вниз. Как бурелом пройдешь (третьего года ветер осерчал, лес ломал, а в этом месте особо натешился), будет орешник, а за ним большая ива на обрыве. Выйдешь из-за нее – и вот она, Река. Струится слева, из-за Горы, и уходит направо, к Дальнему Утесу. Струится, течет, и на ходу бормочет сотнями голосов, повторяя все, что слышала на своем пути. Вот бы разобрать, что Река говорит: сколько интересного можно узнать! Но никому еще не удавалось.

Сейчас, правда, голоса Реки совсем не слышны: туман. Каждую ночь, ближе к рассвету, он окутывает Реку, чтобы меньше мерзла, укрывает теплым одеялом и воду, и траву речную, и берег до самой ивы. Вот и Олак с отцом, как спустились с обрыва, окунулись во влажную пелену, и сразу лес за спиной пропал, и полоса красная на восходе погасла. Из-за тумана вода в Реке утром теплая, и рыба поднимается из глубины поесть и поиграть. Вот тут и стерегут ее скрытни.

Трик бросил сачки на песок и пошел по берегу вбок. Олаку ничего не сказал, да он и так знает: лодка там спрятана. Не от своих, конечно, свои не возьмут. Выдра может поозорничать, или Пильщик-бобер ненароком задеть (Пильщики никогда не озоруют, худого не делают), и тогда уплывет лодка, поминай как звали. А что отец все молчит, так на рыбной охоте вообще говорят мало: рыба, она чуткая, если услышит охотника, спрячется, потом не выманишь ее.

Трик взял лодку за нос, Олак за корму, и отнесли к воде, спустили. Положили сачки, багры, колотушку, чтобы рыбу глушить. Пора самим залезать. Олак уже ногу занес – садиться. Тут отец в первый раз рот открыл.

– Ноги посередке не ставь, – предупредил шепотом. – Только в корму или в нос. И не бухай, ступай осторожно.

Понятно, почему предупреждает: лодка ведь хрупкая, из коры сделана, прутьями скреплена, дырки смолой законопачены. Потому рыбаки обязательно возят с собой ковшик – воду вычерпывать. Если рыбак нерадивый, за лодкой не следит, то, бывает, вычерпать не удается: тонет лодка. Хватается тогда незадачливый охотник за багор, или за кусок коры – что-то от лодки всегда отломать можно – и пускается к берегу вплавь. Но с отцом такое, понятное дело, не случится: он о лодке заботится, иногда целые дни возле нее проводит.

– Садись в корму, – скомандовал отец, – бери весло. Нет, не так – вот, гляди, как я взял. Левую руку держишь выше, правую ниже, и гребешь. Глубоко весло не опускай, греби потихоньку. И не плещи, а то рыбу распугаешь. А главное – на борт не ложись. Смотри, не забывай! Ляжешь на борт – опрокинемся.

Распорядился, лодку от берега тихонько оттолкнул и сам сел. Сел на нос, стал в воду глядеть.

Олак взял весло, как отец показывал, сделал гребок. Бултых! Плеснул водой чуть не до берега, лодка дернулась, будто укушенная. Отец обернулся, но ничего не сказал. Да Олак и так все понял. Не надо ему сейчас ничего говорить, не мешайте: сам разберусь.

Погрузил весло второй раз – осторожно, будто воду погладил. Ни плеска, ни булька: хорошо! Хорошо, да не очень: лодка-то на месте осталась, ни на палец с места не сдвинулась.

Стиснул Олак зубы – что за незадача, что отец подумает! – гребанул третий раз. Плеснуло, но чуть-чуть, лодка дернулась – и поплыла. Ура, получилось!

Однако радоваться было некогда: надо корягу обогнуть, что из воды торчит, на стремнину выплыть, а потом в заводь свернуть, где, как известно, на рыбу и охотятся. Иные храбрецы, правда, и на стремнине охотятся. Трик там, бывало, тоже ловил. Но сейчас, с сыном, что в первый раз весло взял, зачем туда соваться? Он и показал Олаку: на корягу, мол, правь, вон туда.

Олак понял, перевернул весло, как отец учил, гребанул: опять неудача. Укрепил руки получше, опустил весло еще раз: получилось. Вот так и греб – со второго раза на третий. Обогнул корягу, вышел на середину Реки. Как она схватила лодку, как понесла!

– Правей, правей бери! – командовал отец. – Вон туда!

Олак греб изо всех сил. Наконец Река отпустила, и они вошли в заводь. В ней вода тоже на месте не стоит, кругами ходит, но не так, как на середине.

– Камень возьми, возле тебя лежит, и в воду опусти. Да не бросай, опускай тихонько.

Взял Олак камень, и сразу понял, почему малышей на охоту не берут: камень тяжеленный, еле поднимешь. К нему веревка привязана, длинная-предлинная. Олак камень опустил, он бултых – и скрылся. И веревка за ним. Натянулась, лодку на месте держит.

Тогда отец развязал мешок, что на поясе нес, и половину его высыпал в оду. А в мешке – червяки земляные, мухи дохлые, жучки-паучки. А еще грибов кусочки, да ягоды. Высыпал Трик все это добро и манит Олака к себе:

– Садись теперь поближе, – говорит негромко, – бери сачок. Вот этот бери, средний. Если я Рыбу зацеплю – подводи сачок и лови ее, как бабочек и мух ловят. Только сачок крепко держи: рыба биться будет. А что потом делать, я скажу.

Сам Трик взял багор и стал глядеть в воду. Олак тоже в воду уставился. Вот сейчас выплывет рыба – и он ее поймает!

– Не напрягайся так, – шепнул отец. – Ждать, может, долго придется, устанешь. Ты расслабься, словно дремлешь, но не засыпай. С непривычки сложно, но потом привыкнешь.

Попробовал Олак сделать, как отец сказал. Выдохнул, сел посвободнее – словно на солнышке отдохнуть решил. Но глаза держал раскрытыми и на воду все так же глядел.

И все застыли: отец на носу, Олак в середине лодки, лодка в заводи, туман над водой. Одна вода движется: течет, круги закручивает. И вроде в ней тени мелькают. Вот одна поближе подплыла. Да это же рыба! Но тень тут же скрылась, и опять ничего. А время идет. Вот уже и туман редеть стал, кусты на берегу проступили. И возникла у Олака страшная мысль, что в это утро, когда отец впервые взял его на охоту, удачи не будет, пустыми вернутся. Ведь такое бывает, и часто бывает, Олак знает. Вот обидно-то как!

Но тут случилось сразу много событий. Возле носа лодки что-то плеснуло, и тут же отец размахнулся и вонзил багор в воду. И так быстро, что Олак едва успел глазами моргнуть, а отец уже не сидит, а лежит на носу, тащит из воды багор, а на конце багра изгибается, бьет хвостом по воде, раскачивает лодку огромная рыбина. Олак застыл от страха и недоумения: как же такое чудовище можно поймать? Она же вдвое, если не втрое, больше отца!

– Подсекай! Подсекай сачком! – кричит ему отец.

Вышел Олак из оцепенения, схватил сачок – и к отцу. Но все равно не верит – как ее можно в сачок подцепить. Подвел сачок к рыбе – а она шлеп хвостом, и отбросила. Олак снова закинул, она снова вырвалась. Тут его злость взяла: ах ты противная рыбина, перед отцом меня позоришь! Схватил он сачок двумя руками, подвел – и надел его сразу на всю рыбину! Сачок-то длинный, и она вся внутри оказалась.

Надел – а что дальше делать, не знает. Попробовал тащить – куда там: тяжесть неподъемная. Но тут отец на помощь пришел.

– Давай меняться, – приказал. – Ты держи багор, мне давай сачок. Багром тоже тяни, мне помогай.

Поменялись. Отец перехватил сачок ближе к сетке, чтобы не сломался, напрягся.

– Тяни! – скомандовал.

Олак тоже уперся, потянул багор на себя. Блеснуло в воздухе, и здоровенная рыбина плюхнулась на дно лодки. Всю ее заняла, так что для Олака с отцом еле место осталось. Тут же выгнулась, и как долбанет хвостом! Олака подбросило, он выпустил из рук багор и уцепился за борт: вдруг сейчас выбросит! А рыба еще изогнулась: сейчас еще раз так жахнет, сетку порвет и освободится. Но тут отец схватил колотушку и огрел рыбину по голове. И еще раз. Она дернулась еще немного, но уже слабее, потом выгнулась – и застыла.

Отец посидел немного, отдышался, потом вытащил из воды камень и погреб к берегу. Причалили, вытащили рыбу, отец взвалил ее себе на плечи, а Олаку доверил нести багор и сачки. Так, с добычей, и вернулись домой. А Олак дорогой вот о чем думал: как же отец раньше-то ловил, один, если это и вдвоем так тяжело?

Дождливый день

Этот день в прятки играл: с утра притворился чистым, ясным – выходи, мол, народ, занимайся своими делами, а на небо можешь не глядеть. Подумаешь, пара тучек плавает, да по краю дымка стелится, мешает солнце разглядеть – что с того? Разве такие пустяки напугают Лесной Народ?

Напугать, конечно, не напугают, но и перехитрить скрытней нелегко. Они погоду за три дня чуют. А тут и чуять ничего не надо, и так ясно: дождь будет. Может, с обеда, а может, и раньше. Поэтому с утра на поляне суета началась – все спешили дела переделать. Кто рыбачить отправился: говорят, перед дождем охота хорошо идет. Кто торопился окрестности обежать, осмотреть: не поднялись ли грибы, не подросла ли еще ягода. Хотя откуда она подрастет: всю ягоду, что поблизости была, уже собрали, мало ее нынче уродилось. Ну, а кто не любит в спешке дела делать, тот просто одежду разбросанную, да ягоду, что на лопухах сушилась, да рыбу, что на веревках, собирал и в надежные места укладывал. А кто и просто позавтракать на травке уселся: под деревом или в дупле огонь не разведешь, да и приятно на солнышке, на ветерке посидеть, на мир поглядеть. Хоть и видят его каждый день, а все не нагляделись.

Семья Олака не исключение: как увидели, куда дело идет, отец начал собирать рыбу, а мать ягоду. И Олака с Минки к этому делу пристроили. Как собрали все, в дупло уложили, корой прикрыли. Потом отец огонь развел, ягодный настой сварил, а мать тем временем лепешки приготовила. Но только сели, только Олак первую лепешку ко рту поднес – набежала неведомо откуда тучка-невеличка, закрыла солнце. И сразу – шлеп по лбу капля! Бац вторая в огонь! Стук-стук-стук по рукам, да по лепешкам в руках, да по плечам, да по спине!

Скрытни сильно-то дождя не боятся, привычные, но и сидеть под ним просто так, без дела, никто не будет. Тем более завтракать. Потому все похватали свои кружки и лепешки – и скорее в дупло. Не в то, где припасы сложены – то маленькое, тесное, только чтобы добро уместить. Дупло от дождя другое – шире, просторнее, вчетвером усесться можно, даже улечься. Таким оно не сразу стало, не от природы. Вначале, когда его синицы бросили, тут тоже тесно было. Но мать стала жаловаться: что за дом, ни сесть толком, ни ноги вытянуть. Тогда отец стал долбить березовый ствол, и вверх долбил, и вширь, и стало просторно. Отец гордится их домом. И Олак тоже гордится. Не у всех такое сухое и просторное дупло есть. А некоторые, которые ленивые или очень уж невезучие, и просто под корягами укрываются.

Конечно, дупло – не настоящий дом, а временное пристанище. Вот как сейчас, от дождя укрыться, или если ветер чересчур сильный. Другой временный дом – развилка на липе, где ночь проводят. А настоящий дом – под землей, в Горе. Там спрятаны главные сокровища Лесного Народа, туда к зиме сносят припасы, одежду, инструменты, хворост и всякие нужные вещи, вроде тающих камней. Там скрытни проводят долгие зимние месяцы. Вроде бы ничто не мешает и дождь там пережидать. Но тут действует старое правило: от зимы до зимы подземелье должно стоять пустым, нечего его попусту беспокоить. Летом там только ветер гуляет, сушит отсыревшие за зиму коридоры.

Едва уселись в дупле, кружки расставили, лепешки разложили, как вдали первый раз громыхнуло. Все ясно – буря идет. Тут и тучи наползли, улеглись на Гору, заткнули в небе все щели, чтобы никакого просвета не осталось. А гром все ближе, все громче. Олак как раз последнюю лепешку в рот положил, когда снаружи сверкнуло, и прямо над головой как бабахнет! Лопнули в небе последние запоры и скрепы, вырвался дождь на волю, загудел, забарабанил – вот я какой! Вот как могу! А среди гула гром – трах-тарарах! А искра небесная – сверк-блеск!

В общем, непогода на весь день. Аж в дупло стали капли залетать, пришлось вход прикрыть. И что, скажите, теперь делать? Родителям хорошо: они всегда занятие найдут. Мать после завтрака скатерть свернула, кружки наружу выставила – пусть их поливает – и села вязать. А отец снял куртку, достал из ворота иголку и принялся дырки зашивать. А кончит куртку – за рубашку примется. Одежда у скрытней прочная, но ношеная, починки всегда требует. Сестра Минки тоже занятие нашла: куклу учить, как ягоды собирать. Тут мама песню старинную завела, а Минки подхватила. Поют они хорошо, только грустно очень. Олак послушал-послушал, и двинулся к выходу. Прихватил кусок коры, чтобы прикрыться, и вылез из дупла. Мама вдогонку прокричала, чтобы сильно не мочился, сушить негде будет. А отец ничего не сказал.

Снаружи было шумно. Ни листьев не слышно, ни птиц, ни травы – один дождь гудит. Олак повернул направо и побежал к большой ели, что на полуночной стороне. Но как ни спешил, как корой ни прикрывался, все равно штаны и куртка промокли – трава-то словно из Реки вынутая, только тронь. Зато когда добежал, еловые лапы раздвинул, понял, что мок не зря. Под елью, возле ствола, была благодать: сухо, тепло и дух еловый стоит. А главное, Олак тут не первый: и Тинк здесь, и Стук. А еще Прити. Она, правда, девчонка, и девчонка вредная: вечно со всеми спорит и перебивает, везде хочет первой быть. Однако ее охотно берут в компанию, потому что она дочь Прака-путешественника и знает много. А вперед везде лезет, потому что в семье вроде как старшая. Весь Лесной Народ знает, что Тилли, маму Прити и маленького Крука, в прошлом году убила молния. Она собирала ягоду для малыша, когда вдруг налетела гроза. И Тилли укрылась под одинокой елью; а ведь даже дети знают, что под одинокими деревьями в грозу лучше не оставаться. Ель, под которой погибла Тилли, и сейчас стоит за первым оврагом, обгорелая, вся черная; Народ обходит ее стороной.

А Прити и до этого была большоя спорщица, а теперь, если есть кому за Круком присмотреть, тут же присоединяется к компании и затевает споры. Вот и сейчас с Тинком схватилась. Видно, давно спорят.

– Да ты Носача хоть раз близко видела? – наседает Тинк. – Не видела, не видела! А не видела, не говори! А я видел! Он вон насколько твоего Волка больше!

Тинк вскочил и на елку полез – показать, на сколько. Тут и Олака заметил.

– Вот, – обратился он за помощью к другу, – скажи ей. Я говорю, что Носач сильнее. А она заладила: Волк, Волк…

– Волк, может, и меньше, но у него зубы знаешь какие? – Прити не отступала, свое гнула. – Вот такие!

Тут она подняла юбку и показала ногу от башмака до колена – вот какие, значит, у Волка зубы.

– А ты откуда знаешь? – спросил Олак, чтобы поддержать друга.

– Папа говорил! Он, когда к Дальнему Утесу ходил, мертвого Волка видел. Подошел, все рассмотрел. Зубы вот такие!

Раз сам Прак говорил – это серьезно. С этим никто спорить не будет. Но Тинк не сдавался.

– А у Носача клыки есть! Вот такие! – он расставил руки в стороны, чтобы показать. – Он ими ветки раскалывает! Он твоему Волку как даст своим клыком – тот вообще на сосну улетит!

– А тот как укусит – твой Носач завизжит и без памяти убежит!

– А ты попробуй, укуси! Носач тебя и близко не подпустит!

Прити на миг замолчала: видно, придумывала, что бы такое еще сказать, чтобы добить Тинка. А уж Прити-то придумает, будьте уверены. А Тинк тогда может всерьез разозлиться и начнет шишками кидаться, и весь разговор кончится. А Олак только пришел, ему охота посидеть с друзьями, поговорить. Так что он решил вмешаться.

– Да что вы спорите? – сказал. – Оба они сильные. Потому и не дерутся. Я, например, никогда не видел, чтобы Волк на Носача полез. И никто не видел. А уж кто всех сильнее, так это Медведь.

Прити не нашла, что возразить, промолчала. Снаружи, за еловым пологом, все так же гудел дождь. Одна капля все же просочилась сквозь ветки и упала Стуку за воротник. Стук поежился, все засмеялись.

– Да, Медведь самый страшный, – сказала Прити. – Даже Мудрый Орик говорит, что его надо бояться. И хорошо, что он ушел из наших мест. А то бы он еще кого-нибудь убил, кроме Лунго.

– А когда это было? – спросил Тинк.

– Давно: две зимы назад, или три, не знаю, – ответил Олак.

– Дедушка видел, как Медведь его убил, – вступил в разговор молчаливый Стук. – Лунго от него под корягой спрятался, так Медведь его достал. И ведь даже есть не стал, только убил и изодрал всего.

– Это потому, что он злой, злее всех, – убежденно сказал Тинк. Ему, видимо, хотелось еще поспорить и в чем-нибудь переспорить Прити. Та тоже была не прочь схватиться и, не задумываясь, заявила:

– И вовсе не Медведь самый злой. Мама говорила, что они в детстве в него шишки кидали, а тот ничего. А ты попробуй, в Носача шишку кинь! Сам знаешь, что будет. Значит, Носач злее.

Тинк приготовился возразить, но его опередили. Откуда-то слева, из-за ствола, раздался новый голос:

– Злой, еще злее… Не ваше дело спорить о злости! Что вы о ней знаете?

Все повернулись в сторону говорившего и увидели пожилого ежа. Олак его сразу узнал. Еж жил неподалеку, звали его Пши-Пшу. Как видно, Пши сидел под елкой давно, с начала дождя, поэтому скрытни его и не заметили.

– А почему мы не знаем? – возмутилась Прити. – Папа говорит…

– Не надо рассуждать о том, чего не знаешь, – проворчал еж. – Лесной Народ ничего не может знать о злости, потому что злиться не умеет. Я вот не понимаю, чего хорошего сидеть на солнце и пялиться на небо – я и не буду толковать о тучках и листиках. А вы не представляете, как сильно можно на кого-то злиться. Я вот иногда бываю ужасно злой. И на змей злюсь, и на Рыжух, и на Волка. Но это еще понятно – они враги. Но ведь я злюсь и на мышей и птенцов, которых ем, и на Сохатых, и на Пильщиков, к которым у меня никакого дела нет. Зачем злюсь? Почему злюсь? Загадка. И не вам ее разгадать. Вы ведь даже убивать не умеете. Лишенный крыльев не должен рассуждать о полете, лишенному обоняния не стоит спорить об ароматах.

Пши-пшу говорил очень весомо. Сразу было видно, что он дело знает и мышь в нем съел. Однако Прити было трудно смутить. Тряхнув головой, она сказала:

– Странно слышать, что Лесной Народ чего-то не умеет, что умеют колючие и зубастые. «Скрытни не умеют злиться»! «Скрытни не умеют убивать»! А кто в таком случае вел затяжные войны с обороднями, утырями и ягайлами? Кто храбро сражался, отстаивая подземные лабиринты? Может быть, это были ежи?

Олак решил поддержать Прити и сказал:

– И почему мы не можем говорить о полете? Вот мы с Тинком и Стуком на днях летали. Все знают, что скрытни умеют летать.

– Да, я что-то слышал о каких-то войнах, – отвечал еж, подняв колючки, так они почти скрыли его мордочку. – Но если они и были, то давным-давно, в незапамятные времена. И никто точно не знает, кто с кем воевал.

– Вот как? Никто не знает? – Прити так рассердилась, что вскочила на ноги, тряхнув ветку. С ветки пролился целый водопад, но Прити не обратила на это внимания. – А кто в таком случае хранит Священную Книгу? – подбоченясь, спросила она. – Книгу, в которой записано все, что случилось с самого начала?

Пши-Пшу не нашел, что ответить. Вместо этого он окончательно свернулся в клубок и сделал вид, что спит. Прити торжествующе оглядела всех свидетелей ее победы и, кажется, приготовилась сказать что-то подобающее случаю, но Тинк помешал ее торжеству. Он спросил:

– А что такое войны?

– Войны – это когда дерутся, – ответила Прити.

– Как дерутся?

– Ну, как Сохатые весной – видел? – принялась объяснять Прити. – Или Носачи. Или как мы делаем кучу-малу, но только война – это до крови, всерьез. И там убивают.

– Но Носачи друг дружку никогда не убивают, – возразил Тинк. – Ну ладно, а как это – затяжные? Они что, тянули эти войны, что ли? И когда были незапамятные времена?

– Затяжные – значит длинные, – сказала Прити. – Это такое ученое слово. А незапамятные времена были очень-очень давно. Ну как тебе объяснить? Тогда еще никого не было: ни Мудрого Орика, ни даже дедушки Скрипа.

– А кто же тогда был? – не отставал Тинк.

– Были древние скрытни, – принялась рассказывать Прити, знавшая больше других. – Они жили в других местах, далеко отсюда. А по соседству жили гномы. Они были очень умелые, но жадные и противные. Но еще хуже были ягайлы, обородни и эти… как их… да, утыри. Они хотели отнять у народа Священную Книгу и другие сокровища. Но народ храбро сражался и не дал. А потом, когда враги стали уж очень сильно наседать, народ ушел оттуда и двинулся в долгий путь. И в конце концов пришел сюда, к Горе.

– А какие были эти другие сокровища? – спросил Олак. – Я слышал, что они есть, но взрослые никогда не говорят, что это.

– Этого я не знаю, – с сожалением призналась Прити. Это было поразительно: наконец нашлось что-то, чего даже Прити не знала.

– Я немного слышал об этом, – неожиданно произнес Стук. Все удивились и повернулись к нему.

– Бабушка, когда умирала, говорила папе и маме: «Ну, дети, теперь вам вращать нашу Мельницу. Берегите ее! Не дайте ей остановиться!» Значит, есть еще Мельница. Только какая она и что делает, я не знаю.

– Даже я больше знаю о ваших тайнах, чем вы сами, – послышался знакомый ворчливый голос. Оказывается, Пши-Пшу вовсе не спал и все слышал.

– Что ты можешь знать о наших тайнах? – высокомерно спросила Прити.

– Я знаю, что где-то в подземелье, где ваш народ проводит зиму, стоит волшебная Мельница, – проворчал еж. – Мне об этом рассказывала одна старая змея. Еще она говорила, что все лесные обитатели должны заботиться о том, чтобы Мельница крутилась. А почему так – она не знала. Зато она знала, что когда-то у вашего народа было еще Зеркало. Но что это было за Зеркало и куда оно потом подевалось, этого не знает никто.

– А что это – зеркало? – спросил Тинк.

– Это такие кусочки, ну, вроде льда, только не тают, – объяснила Прити. – В них посмотришь – и себя видишь. Как в воде, только яснее. Их находят на Дальних Полянах, Великаны их выбрасывают, а может, теряют. У тети Олиги такое есть, и у жены кузнеца Сминка. И у мамы было, теперь мне осталось.

– Но, конечно, Зеркало, что было у вашего народа, было не такое, – добавил еж. – Иначе бы его не берегли, а потом не искали.

– А разве его ищут? – удивился Олак.

– Да, ищут. И ваш вождь Орик, и твой отец, – кивнул еж в сторону Прити, – и другие. Оно им зачем-то нужно.

Все замолчали. Надо ли было еще что-то говорить? Здесь, прямо под елкой, обитала Большая Тайна.

– Да, здорово было бы найти такое сокровище, – Тинк, как самый маленький, первым решился высказать заветную мысль. – Залезть в какое-нибудь забытое дупло и достать Зеркало!

– Эх, ты! Зеркало из дупла он достанет! – рассмеялась Прити. – Раз уж мой папа и Мудрый Орик не нашли, как же ты найдешь?

– А вдруг повезет? – не сдавался Тинк. – Лес ведь большой!

– Да, лес большой, – поддержал малыша умный еж. – И в нем еще много тайн.

Тут все обратили внимание, что снаружи, за еловым пологом, что-то изменилось. Шума дождя уже не было слышно, зато они расслышали, как где-то пробует голос синица. Олак отодвинул ветку и выглянул. Оказалось, что дождь кончился. На траве лежали солнечные пятна, и трава в этих местах словно дымилась. За Рекой на небе переливалась нежными красками огромная дуга.

– Дождь кончился! – закричал Олак и выскочил наружу. А за ним и все остальные. Было так весело прыгать по лужам, поднимая целые фонтаны брызг!