Владимир Леонидов
Дом Кобылина
ГЛАВА 5 Козырь за пазухой у Фёдора Кобылина
Козырь был такой… 25 июля, когда Петра ждали в Москву по случаю именин старшей царевны Анны Михайловны, 50 стрельцов Стремянного полка, среди которых был Фёдор Кобылин, тайно поставлены у Красного крыльца с наказом слушать набата, которым дается знать, что над государынею «хитрость чинится». Пока стрельцы толпились у крыльца, Кобылин заметил в пыли блестящее колечко и ловко подкинул его концом сапога к себе в рукав. Тем временем набата на было, да и хитрости не случилось никакой, но и проишедшая со стороны Петра новая выходка, сильно раздражила Софью, ибо дело шло о славе ее правления и о князе Василье Васильевиче. Тогда же говорили о плохой примете, потере царицей-медведицей кольца и что Петр не соглашался на назначение наград Василию Голицыну и товарищам его за второй крымский поход, потом якобы Пётр позволил уговорить себя согласиться, но не допустил к себе Голицына и других воевод и генералов с благодарностью за награды. Это было 27 июля. В тот же день вечером Софья пошла ко всенощной к празднику в Новодевичий монастырь в сопровождении пятисотных и пятидесятников и после службы стала жаловаться им на царицу Наталью, что опять начинает беду. «Если мы вам годны, – говорила Софья, – то стойте за нас, а если негодны, то мы оставим государство». Некоторые стрельцы отвечали, что готовы исполнить ее волю; Софья велела им ждать повестки. Но большинство стрельцов, среди которых был и Фёдор Кобылин (за пазухой у него лежало заветное кольцо), не хотело начинать дела по набату; если действительно грозит беда кому-нибудь из членов царского дома, то пусть идет дело законным порядком: пусть думный дьяк скажет царский указ, того они и возьмут, а без указа ничего делать не станут, сколько бы ни били в набат. Приверженцы Шакловитого напрасно тогда старались противодействовать такому расположению большинства стрельцов, понапрасну толковал Стрижов, что из розыска ничего не выйдет, злодеи царевны известны: принять их! а без царевны стрельцам будет плохо. Петр присылает за Стрижовым, Шакловитый не дает его; Петр велит арестовать самого Шакловитого в Измайлове – но скоро выпускает.
7 августа на Верху толковали, что нашли подметное письмо: ночью придут потешные конюхи из Преображенского, чтоб побить царя Ивана Алексеевича и всех его сестер. Вечером Шакловитый распоряжается, велит собрать в Кремль 400 человек стрельцов с заряженными ружьями, но Фёдора Кобылина среди них уже не было, он затаился и решил ждать. Тогда же ещё 300 стрельцов собрали на Лубянке, троих денщиков своих послали к Преображенскому смотреть, куда пойдет царь Петр. Но распоряжения плохо исполнялись: денщики не шли к Преображенскому на указные места, на Лубянке не было сбора.
Далее наш рассказ пойдёт о Фёдоре Кобылине, пятидесятнике Стремянного полка – в 1689 году он разыскивался по делу о Фёдоре Шакловитом и его сообщниках Филиппе Фёдорове, Григории Силине и Петре Секетове.
Всё началось с того, что вместе с Шакловитым сестрица Петра Софья не могла удержать в повиновении некоторые солдатские и стрелецкие полки, не рисковавшие вступить в вооруженный конфликт с войсками, поддерживавшими Петра. По его вызову в Троице-Сергиеву лавру прибывали, во главе солдат и стрельцов, командиры полков. В их числе в Лавру явился и стрелецкий пятидесятник Фёдор Кобылин. Там стрелецкие начальники сообщили царю о тайном совещании, созванном Шакловитым, о его попытке произвести дворцовый переворот. Были переданы разговоры зачинщиков: Шакловитого, Елизарьева, Фёдорова, Силина, Секетова. Последовало требование выдать Шакловитого.
Апелляция Софьи к оставшимся в Москве стрельцам, призыв встать на защиту своего главного стрелецкого начальника успеха не имели. Правительнице пришлось выдать фаворита Федьку Шакловитого, и он был 7 сентября доставлен в монастырь, подвергнут допросу и пыткам и через пять дней казнен вместе с главными сообщниками. Петр по достоинству оценил верных ему стрельцов, с самого начала обеспечив их защитой, как свидетелей заговора, от разыскиваемых ещё собратьев, могущих мстить. Тогда, Наталья Кирилловна говорила сыну:
– Петенька, свет мой, прости этих стрельцов, теперь они за тебя живота своего не пожалеют. Прими их в своё расположение.
– Воля твоя, матушка, – шея Петра напряглась, глаза расширились, голова склонилась на бок, – думаю эти теперь не подведут, верны будут. Свежие силы сейчас ох как нужны. Сейчас нужно мушкетов ещё и огненного заряда к ним…
– Головка стала опять у тебя дёргаться, Петруша? – спросила Наталья Кирилловна сына. – Отдохнул бы ты теперь, будет всё воевать…
– Сейчас некогда, маманя, надо действовать, – Петр, слегка отодвинулся от царицы и посмотрел на неё большими круглыми глазами, – мы верных стрельцов приблизим и есть у меня мысли, как сделать, чтобы верны были по гроб жизни…
Уже тогда создался прецедент, наверное первой на Руси программы защиты свидетелей. Пётр (опасаясь за жизнь стрельца, вернувшего потерянное кольцо царице) не сразу отменил розыск Фёдора Кобылина, оказавшего неоценимые теперь услуги и давшего наиболее точную информацию. При этом розыск бежавших в неизвестном направлении Григория Силина и Петра Секетова продолжался.
ГЛАВА 6 Непредвиденная задержка Великого посольства
Великое посольство, которое вот-вот готовилось отправиться в Европу могло и не состояться. Вечером, перед отъездом из Москвы, друг Петра генерал Патрик Гордон дал торжественный обед в честь посольства, но царь, очень любивший веселые празднества, почему-то не явился. И уже ближе к рассвету, раскрылся заговор – полковник Иоганн Цыклер из обрусевших иноземцев, считавший себя большим русским, чем сами русские, решил постоять за старые обычаи Руси и убить царя-реформатора.
Цыклер ранее входил в ближнее окружение царевны Софьи, но был прощен Петром I после неудачного стрелецкого мятежа 1689 года. Несмотря на такую милость, полковник организовал заговор, в котором участвовали двое придворных в высоких чинах стольника и окольничего, а также стрельцы из Стремянного полка – охраны Кремля. Они собирались ночью поджечь дом, зная, что Петр всегда участвует в тушении пожаров, и, воспользовавшись тем, что с царем будут только стремянные стрельцы, зарезать его. К счастью, один из пятидесятников Стремянного полка, посвященный в заговор, оказался на стороне Петра и вовремя предупредил его.
Лев Кириллович Нарышкин тем временем прислал в Преображенское пятидесятника стременного полка Конищева Лариона Елизарьева, который известил о разговоре своем с Цыклером. Цыклер: – Смирно ли у вас в полках? Елизарьев: – Смирно. Цыклер: – Ныне великий государь идет за море, и как над ним что сделается, кто у нас государь будет? Елизарьев: – У нас есть государь царевич. Цыклер: – В то время кого бог изберет, а тщится и государыня, что в Девичьем монастыре. – Елизарьев сослался на другого пятидесятника своего полка, Григория Силина, который показал: «Цыклер сказал ему про государя, что можно его изрезать ножей в пять; известно государю, прибавил Цыклер, что у него, Ивана, жена и дочь хороши, и хотел государь к нему быть и над женою его и над дочерью учинить блудное дело, и в то число, он, Иван, над ним, государем, знает, что сделать». Цыклер в расспросе и на очной ставке заперся; на пытке указал на Соковнина: «Был я в доме у Алешки Соковнина для лошадиной покупки, и он, Алешка, меня спрашивал: каково стрельцам? Я сказал, что у них не слыхать ничего. Алешка к моим словам молвил: где они, ч..... дети, передевались? знать, спят! где они пропали? можно им государя убить, потому что ездит он один, и на пожаре бывает малолюдством, и около посольского двора ездит одиночеством. Что они спят, по се число ничего не учинят? Я сказал: в них малолюдство, и чаю, что опасаются потешных. Алешка отвечал: чаю в стрельцах рассуждение о царевиче – для того они того учинить и не хотят. Я сказал: и я в них то ж рассуждение чаю; сам ты об себе рассуди, что и тебе самому каково, сказываешь, тошно, что с детьми своими разлучаешься. И Алешка сказал: не один я о том сокрушаюсь. После того в два мои приезда Алешка говорил мне про государево убийство и про стрельцов; ведь они даром погибают и впредь им погибнуть же. Я ему, Алешке, говорил: если то учинится, кому быть на царстве? Он сказал: Шеин у нас безроден, один у него сын и человек он добрый. Я ему сказал: счастье Борису Петровичу Шереметеву, стрельцы его любят; и Алешка говорил: чаю, они, стрельцы, возьмут по прежнему царевну, а царевна возьмет царевича, и как она войдет, и она возьмет князя Василья Голицына, а князь Василий по прежнему станет орать. И я ему говорил: в них, стрельцах, я того не чаю, что возьмут царевну. Алешка мне молвил: если то учинится над государем, мы и тебя на царство выберем. Я ему говорил: пеняешь ты на стрельцов, а сам того делать не хочешь, чтоб впредь роду твоему в пороке не быть. И Алексей сказал: нам в пороке никому быть не хочется, а стрельцам сделать можно, даром они пропадают же. Князь Пётр Голицын человек прыткий и шибкий, мы чаяли от него, что то все учинит над государем. Князь Борис Алексеевич сам пьян и государя пить научил». Соковнину было 10 ударов: повинился и оговорил зятя своего Фёдора Пушкина: «После Цыклерова приезда приезжал ко мне зять мой Федька Пушкин и говорил про государя: погубил он нас всех, можно его за то убить, да для того, что на отца его государев гнев, что за море их посылал». Соковнин показал также, что сын его Василий говорил ему: «Посылают нас за море учиться неведомо чему». После пяти ударов Пушкин повинился и прибавил: «Накануне Рождества Христова был я у Алексея Соковнина в доме, и Алексей мне говорил: хочет государь на святках отца моего, Федькина, ругать и убить до смерти и дом наш разорить; и я ему говорил: если так над отцом моим учинится, и я государя съехався убью». Цыклер оговорил пятидесятника Конищева полка Василья Филиппова: – Был у меня Васька Филиппов, – рассказывал Цыклер, – и я его спрашивал: приехали ныне козаки, а тебе они знакомцы, что они, благодарны ли милости государевой? И он, Васька, говорил: «ему в козаках знакомцы есть и говорил с козаком, что Дёмкою зовут, и отвечал Дёмка козак, что они не благодарны, за что им благодарным быть?»; я говорил Ваське: «дано им ныне 1000 золотых»; и Васька говорил: «то они ни во что ставят для того, что им на войско делить нечего». И я спросил: чего у них чаешь? И он, Васька, сказал: козак Дёмка говорил ему: «дай нам сроку, поворотимся мы, как государь пойдет, и учиним по-своему, полно, что и преж сего вы нам мешали, как Стенька был Разин, а ныне мешать некому», и я говорил Ваське: «будет от того разоренье великое, и крестьяне наши и люди все пристанут к ним». Васька же Филиппов говорил мне, что «…козаков прельщает турецкий султан, чаю, и письмо прислал». Цыклер признался, что говорил Филиппову: как государь поедет с посольского двора, и в то время можно вам его подстеречь и убить. И велел ему о том убийстве и стрельцам говорить. Цыклер объявил: «Научал я государя убить за то, что называл он меня бунтовщиком и собеседником Ивана Милославского и что меня он никогда в доме не посетил»; признался, что говорил: «Как буду на Дону у городового дела Таганрога, то, оставя ту службу, с донскими козаками пойду к Москве для ее разорения и буду делать то же, что и Стенька Разин». Филиппов объявил, что говорил с козаком Петром Лукьяновым, а не с Демкою, и Лукьянов ему говорил: дано 1000 золотых, чего то на войско делить? служи да не тужи, нам и по копейке не достанется; как вы, стрельцы, пойдете с Москвы на службу, и в то число наши козаки зашевелятся и учинят по-своему. И Цыклер к этому рассказу примолвил: как они, козаки, зашевелятся, и он, Иван, с ними пойдет вместе, зовет же его государь бунтовщиком. Потом козак говорил: «Козаки отпишут турецкому султану о помощи для московского разоренья, и он к ним пришлет в помощь кубанцев, так они великое разоренье учинят». Цыклер, по показанию Филиппова, говорил: «В государстве ныне многое нестроение для того, что государь едет за море и посылает послом Лефорта, и в ту посылку тощит казну многую, и иное многое нестроение есть, можно вам за то постоять». Филиппов оговаривал стрельца Тимошку Скорняка, которому при нем Федор Пушкин говорил про государя такие слова: «Что живет мол небрежением, не христиански и казну тощит».
Оговорен был также пятидесятник Рожин, которому Цыклер говорил: «Службы вашей много, можно вам себя и поберечь, а то корень ваш не помянется». Советовал бить челом боярам и своей братье на государя и убить его. Перед казнью Цыклер сказал: «В 1682 году, после побиения бояр и ближних людей стрельцами, призывала меня царевна и говорила, чтоб я стрельцам сказал, чтоб они от смущения унялись, и по тем ее словам я стрельцам говаривал». А перед крымским первым походом царевна призывала також Цыклера и говаривала почасту, чтоб он с Федькою Шакловитым над государем учинил убийство. Да и в Хорошове, в нижних хоромах, призвав его к хоромам, царевна в окно говорила ему про то ж, чтоб с Шакловитым над государем убийство учинил, а он в том ей отказал, что того делать не будет, и говорил ей, царевне: если государя не будет, и за тобою ходить никто не станет, можно тебе его, государя, любить; и царевна ему сказала: я бы его и любила, да мать не допустит; и он, Иван, ей говорил: мать рада, хотя бы и татарин его, государя, любил. И за то она на него гневалась: знать, ты передался на другую сторону. И в то время у ней в хоромах была княгиня Анна Лобанова. И за то его, Ивана, царевна послала в крымский поход; а как он из крымского похода пришел, и она ему о том же говаривала и сулила дмитровскую деревню Ивана Милославского, Кузнецово, которая была за мелетийским (имеретийским) царевичем, и он ей также отказал, и за то она его и в другой крымский поход послала; а пришед из крымского похода, о том она ему не говорила. А Иван Милославский к нему, Ивану, был добр и женат он был у него, Ивана». Цыклер напомнил о своем собеседничестве с Иваном Милославским, рассказал, как подучала его Софья на убийство: у Петра отуманилась голова; ему захотелось достать Ивана Милославского, хотя мертвого; ему захотелось угостить сестру, дочь Милославской… Великий государь указал Соковнина, Цыклера, Пушкина, стрельцов Филиппова и Рожина, козака Лукьянова казнить смертию. И на Красной площади начали строить столб каменный. И марта в 4-й день тот столб каменный доделан, и на том столбу пять рожнов железных вделаны в камень. И того числа казнены в Преображенском ведомые воры и изменники, и в то время к казни из могилы выкопан мертвый боярин Иван Михайлович Милославский и привезен в Преображенское на свиньях, и гроб его поставлен был у плах изменничьих, и как головы им секли, и кровь точила в гроб на него, Ивана Милославского. Головы изменничьи были воткнуты на рожны столба, который был построен на Красной площади.
ГЛАВА 7 Великое посольство направляется в Голландию
10 марта 1697 года, великое посольство выехало из Москвы. Лев Кириллович Нарышкин2 во время первого заграничного путешествия Петра вплоть до 1698 г. входил в особый совет, оставленный царем управлять страной, но его роль в нем была скорее почетной, реальная же власть принадлежала боярину князю Ф. Ю. Ромодановскому. Был одним из богатейших землевладельцев страны, ему принадлежал также металлургический завод в районе Тулы, в Ченцово, куда Лев Кириллович отправлял лучших работных людей. В Ченцово бывал и сам государь Пётр I во время ожидания окончания строительства первой триумфальной арки в Москве и подхода войск из победного Азовского похода. Посещал царь Пётр и Тулу 19 февраля 1700 года во время поездки в Воронеж на строительство кораблей; в этот день он менял лошадей в Ямской слободе на Московской-Ямской, где был тульский зареченский ям или почтовая станция.
Среди «валантиров» великого посольства был уже известный нам Фёдор Кобылин. К тому времени Фёдор Кобылин успел поработать на строительстве корабля на верфи в Воронеже и приобрёл некоторый опыт плотницких работ. Петр лично отбирал «валантиров» для первого зарубежного посольства и стрелец Фёдор понравился царю своими навыками в военном и плотницком деле, а также в благодарность за оказанные давеча услуги и ценную информацию; к тому же потерянное Натальей Кирилловной кольцо опять вернулось на палец «царицы-медведицы». Первые впечатления по выезде Посольства за шведский лифляндский рубеж были неблагоприятные. Ехали медленно не столько от распутицы, сколько от недостатка подвод и кормов, потому что в стране был голод. В Риге посольству сделана была почетная встреча, но губернатор Дальберг счел своею обязанностию не нарушать строгого инкогнито царя, так как русские уверяли, что весть о царском путешествии есть детское разглашение, что царь едет в Воронеж для корабельного строения. С другой стороны, желание Петра осмотреть рижские укрепления не могло не возбудить подозрительности губернатора. Отец этого самого царя стоял с войском под Ригою, а сын без устали строит корабли и вместо того, чтоб сражаться с турками, предпринимает таинственное путешествие на Запад! Но легко понять, как эта подозрительность и недопущение осмотреть город должны были раздражить Петра при его нетерпеливости все сейчас осмотреть, при его непривычке к бездействию при его непривычке встречать препятствия своим желаниям. Враждебное чувство глубоко залегло в его сердце. Тремя днями прежде посольства он переправился в лодке через Двину в Курляндию. В каком он был расположении духа при отъезде, всего лучше видно из письма его к Виниусу от 8 апреля: «Сегодня поехали отсель в Митау. Здесь мы рабским обычаем жили и сыты были только зрением. Торговые люди здесь ходят в мантелях, и кажется, что зело правдивые, а с ямщиками нашими за копейку м..... лаются и клянутся, а продают втрое». Несмотря, однако, на то, что сыт был только зрением, Петр кой-что успел смекнуть и пишет к Виниусу: «Мы ехали через город и замок, где солдаты стояли на 5 местах, которые были меньше 1000 человек, а сказывают, что все были. Город укреплен гораздо, только недоделан. Зело здесь боятся, и в город и в иные места и с караулом не пускают, и мало приятны». Вследствие этой малой приятности Рига осталась в памяти Петра как «проклятое» место. Из Коппенбрюгге Петр направился к Рейну, оставил посольство и с дюжиной верных волонтёров спустился Рейном и каналами до Амстердама. Так как посольство еще не приезжало, то в ожидании его Петр занялся по-своему: в местечке Зандам, или Заандам, известном по обширному кораблестроению, на верфи Рогге появился молодой, высокий, красивый плотник из России, Петр Михайлов, с ним 12 его лучших «валантиров»; жил он в деревянном домике на улице Кримп у бедного кузнеца Киста, посещал семейства плотников, которые находились в России, выдавал себя за их товарища, простого плотника. Валантиры были распределены на строительство корабля – фрегата. Фёдор Кобылин был послан Петром блоки делать. Фёдор начинал делать такелажные блоки под руководством кузнеца 3-й верфи Геррита Киста. Кобылин подмечал, как главный мастер делал едва заметную зарубку-отметку на брусе, а затем уже и старший смотритель подошёл к брусу:
– Теперь моя очередь, как смотрителя за работами, – сказал мастер и, сняв шапку, сделал вторую зарубку. – Геррит! – позвал он. – Теперь тебе, старшему кузнецу полагается вбить метку и сделать зарубку.
Тогда третью зарубку сделал Геррит Кист и передал эстафету своему новому подмастерью Кобылину:
– Ну ка покажи на что ты способен парень!
Фёдор перекрестился, и со словами «Господи, благослови» замахнулся и нанес сильный удар, из-за чего зарубка на брусе оказалась слишком глубокой и одна крупная щепка попала в старого Киста. Кист взял её, повертел, пробормотал «велика зарубка будет отличаться» и спрятал её в карман. Потом он посмотрел на Кобылина и сказал:
– Ну и крепок ты парень, чуть было не испортил брус, но остальные до конца бруса зарубки сделаешь в точный размер, как смотрителем и мною были деланы.
Фёдора научили, а затем и доверили нарезать на зандамской пилораме длинные бруски с пропиленной посередине продольной канавкой; размечать брусок на короткие заготовки в нужный размер; шилом намечать места для засверловки, а затем просверливать в блоках сквозные отверстия для продевания через них канатов корабельного такелажа. Далее, уже на готовые блоки он наносил фаски. Таких блоков требовалось большое количество и Фёдор вскорости хорошо набил руки на их изготовлении, да и хорошие мозоли на ладонях набил тоже.
Федор Кобылин (вверху справа) делает блок под руководством Петра Михайлова