Владимир Куницын
Была бы жизнь
IX
Командир эскадрона Андрей Чардынцев с отвращением смотрел на рапорт. Терпеть он не мог всякие бумаги, а уж те, что от подчиненных, просто приводили в бешенство.
В свои тридцать он достиг всего, о чем мог только мечтать лет пятнадцать назад. Младший сын разорившегося рязанского помещика вовремя понял, что продолжать борьбу за возрождение некогда цветущего поместья вместе с двумя старшими братьями не имеет смысла. В молодости отец состоял на военной службе, принимал участие в русско-турецкой войне, в семьдесят первом году командовал ротой гренадеров в батальоне Михаила Кутузова. Раненый в битве при Ларге, поля боя не покинул, продолжая командовать солдатами до тех пор, пока не потерял сознания. За этот подвиг был награжден орденом Георгия четвертой степени, но в армии остаться не смог из-за тяжести ранения. Оставив военную службу, Василий Чардынцев вернулся в поместье, приносящее в то время немалый доход. В Рязани на ярмарке познакомился с учительницей, и, женившись на ней, привез к себе. Красавица Настя родила Василию троих сыновей. Четырнадцать лет счастье не покидало дом Чардынцевых, но все кончилось в одночасье. Настя простудилась холодным февралем восемьдесят шестого и, проболев всего неделю, умерла. Ни уездный доктор, ни специально выписанный из Рязани ничего поделать не могли.
Василий с горя запил так, что иногда неделями не выходил из своей комнаты. Рачительного хозяина и заботливого отца будто подменили. Казалось, его уже ничего не интересовало. «Зачем все это, если ее уже нет», – часто повторял он, проливая пьяные слезы над портретом Насти, нарисованным лет десять назад заезжим московским художником. Умер Василий через пять лет, тоже в феврале – вылез из окна в одной рубахе, да и замерз в сугробе.
Старые боевые друзья Василия, достигшие немалых высот в воинской службе, не отказали в просьбе его младшему сыну.
Братья с облегчением вздохнули, когда Андрей сообщил, что едет учиться в Санкт-Петербург в Императорский сухопутный шляхетный кадетский корпус. Благословили на правах старших, собрали на дорогу более чем скромную сумму, да проводили в уездный город. А что не горевали на прощание, так с чего бы это вдруг? Все понимали, что так лучше, мальчишка будет сыт, одет, обут, да еще и при деле.
В Санкт-Петербурге Андрей быстро понял, что гувернер, который последние годы чаще пил с отцом, чем разговаривал с его детьми, многое не успел объяснить. Сначала над Андреем смеялись, но он сумел постоять за себя. К счастью, в военном деле многое можно заменить обычной храбростью, которой у него оказалось в избытке. Карьера пошла успешно, но, достигнув должности командира эскадрона, Андрей, человек от природы неглупый, понял, что дальнейший рост вряд ли возможен. Слишком уж он не любил бумаги, без которых не мог существовать полковой штаб. Вот и теперь, глядя на рапорт корнета, написанный красивым почерком, чувствовал, как тихо поднимается ненависть к юному щелкоперу. Этот-то с бумагами живет дружно! Вон, целый лист накрапал! Знаем мы таких борзописцев! Годик в полку потрется, а потом в штаб, бумаги эти проклятые перекладывать! Сначала в полковой, потом в дивизию подастся. А там глядишь и в штаб корпуса генералом. Ну я ему сейчас покажу откуда пули должны лететь!
Данилов вышел от командира эскадрона с пунцовыми щеками, глотая комок незаслуженной обиды, колом стоящий в горле. Только бы не разреветься! Он хотел всего лишь, чтобы все поняли, что Шмита убили «неправильно», свистнувшая у рощи пуля ему не почудилась, а значит, летают они «ниоткуда», выцеливая генералов. А получилось, что он паникер, что молоко на губах не обсохло, что сразу после Пажеского корпуса начал тереться около генералов и что не мешало бы ему почаще креститься. Никогда! Никогда больше не станет он писать рапорта начальству. Все переврут, все наизнанку вывернут, да еще и виноватым сделают.
X
Каранелли был очень рад встречи с Жаком. Этот невысокий веселый гасконец, кучерявый с черными живыми глазами, всегда создавал отличное настроение у собеседников. Несмотря на обманчивую внешность, которая скорее подошла бы пастуху или крестьянину-виноделу, он являлся главным оружейником команды Луи. Изобретатель, конструктор, инженер. Выпускник Специальной Императорской военной школы в Сен-Сире, отличный знаток огнестрельного оружия и всего, что с ним связано, Жак Бусто в компании офицеров смотрелся инородным телом. Лейтенантский мундир на андалузском быке сидел бы более элегантно, выправка сына полка могла считаться идеальной в сравнении с выправкой полнеющего Жака, короткая шпага непонятно каким образом постоянно умудрялась висеть горизонтально, от чего всегда казалось, что у него растет маленький тоненький хвост. Невозможно представить, но лейтенант в темноте гасил свечи выстрелом из пистолета за пятнадцать шагов, целясь через зеркало.
Капитан не виделся с Жаком более полугода. Придумав какое-то новое ружье, лейтенант за три месяца до отъезда Каранелли отправился в Париж, где изготавливал необходимые детали. Вернулся в замок он уже после того, как командование там принял Арменьяк. Что удалось Бусто сделать за это время, сильно интересовало капитана.
– Дружище, – обнимая Жака, радостно говорил Луи, – как я скучал по тебе. Сгораю от нетерпения, хочу узнать, что нового ты привез мне.
Капитан разговаривал с только что прибывшим вместе с обозом инженером, отнюдь не как командир с подчиненным. Жак, несмотря на то, что, на первый взгляд, производил отталкивающее впечатление, умудрялся стать всем, кто его узнавал поближе, хорошим приятелем. Каранелли он был другом.
– Могу показать последнее изобретение. Думаю, оно последнее в прямом смысле слова. Мне сказали, что теперь я буду командовать взводом гренадеров Императорской гвардии, учить их строевой и водить в атаку.
Луи весело засмеялся, представив на секунду несуразную фигуру Жака перед строем гвардейцев.
– Не беспокойся, дружище, командовать ты по-прежнему будешь инженерами и мастеровыми, а также склянками, клистирными трубками, растворами, железками и своим животом.
– Живот не тронь, ему и так пришлось несладко во время перехода. Кстати, не пора ли обедать?
Капитан снова засмеялся. Хотя ноябрьское солнце поднимается поздно, но нельзя же устраивать обед сразу после восхода.
Подошел Арменьяк. Они обнялись с Каранелли.
– Командир, готов доложить о проделанной работе.
– Позже. Я думаю, основное расскажет и покажет Жак.
– Луи, он просто кудесник.
– Это да.
Пришедший обоз наполовину состоял из имущества, прибывшего из Фонтенбло. Солдаты под руководством Перментье быстро и сноровисто заносили ящики в один из особняков на тихой улице Цнайма.
Почти весь день вновь образованная рота занималась делами хозяйственными, и по мере наведения порядка начала вырисовываться ее структура. Первый взвод отборных гренадеров предназначался для охраны весьма немалого имущества. Второй и третий считались экспедиционными, основным назначением которых была перевозка специальных и секретных грузов императора. Четвертый, которым командовал один из химиков Жака Бусто, был задуман как походный вариант той лаборатории, что осталась под Парижем. В роте он значился мастерской для ремонта императорского оружия и карет. И последний, пятый взвод, который возглавлял Анри Фико, находился в стадии укомплектования. Пока в нем на трех лейтенантов приходились два брата-вольтижера, один из которых находился в лазарете. Но подобранные в роту солдаты и офицеры получали дополнительное жалование за то, что никогда ничему не удивлялись. И, разумеется, не болтали лишнего.
Поздно вечером в мастерской Бусто собралась вся команда. Лейтенант Анри Фико, спокойный красавец, похожий скорее на шведа, чем на француза, светловолосый с серыми глазами, обладал удивительной силой. Каранелли иногда думал, что Анри сможет взбежать на холм с годовалым жеребцом на плечах. Почти год назад Каранелли, Бусто и Фико по приказу императора набрали несколько мастеровых и десять солдат в группу специальных заданий. Чуть позже по протекции самого Наполеона присоединились еще два офицера. Маленький изящный Доминик Левуазье, кучерявый, с тонкими чертами лица, который просто дьявольски владел шпагой. Пятым офицером был Арменьяк, сказочный специалист взрывного дела, тот самый, что оставался в замке за Каранелли, но сегодня прибыл вместе с обозом.
«Как я все-таки рад, что мы собрались вместе, – подумал капитан. – После Рима они мне, как родные».
Все офицеры группы Каранелли великолепно стреляли. И часто там, в карьере около Фонтенбло их дуэли «до первого промаха» заканчивались в сумерках. Но если в стрельбе из штуцера чаще всех выигрывал Луи, то, что касается пистолета, все было известно заранее. Как это удавалось Бусто, понять невозможно. Тем более, никогда не видели, чтобы он упражнялся.
– А где остальные, Луи? – спросил Жак. – Долго нужно ждать, чтобы собрались все?
– Люка в лазарете, недавно попал. Остальные уже почти месяц, как под Ульмом похоронены.
– Ах, черт! – Бусто замолчал, словно отдавая дань памяти погибшим. – А что, сильно ранен.
– Нет, Николя пришлось подставить спину под приклад, что бы отвести русский штык от брата. К несчастью, он все-таки задел шею Люка. Но ничего страшного, дня через три будет с нами.
– Странно это. Погибла половина отряда. А живы только те, кто ездил в Рим.
«А Жак, хоть и не был ни в Риме, ни под Ульмом, тоже родной, – вновь подумал Каранелли. – И, правда, как все странно сложилось».
– И даже все здоровы, – продолжал Бусто, – только Люка немного не повезло.
– Ему повезло в Риме, – отозвался Николя Сен-Триор, – он тогда неделю был лейтенантом, а я только кучером.
– Что поделать, Николя, если ты прирожденный кучер? Тогда мне нужен был четвертый лейтенант. Но дело даже не в этом. Не мог же я доверить карету твоему младшему брату?
Улыбки тронули лица – все помнили, как тщетно пытался скрыть тогда зависть Николя, увидев Люка в офицерском мундире.
– Кстати, о званиях. С сегодняшнего дня и ты, и Люка сержант-майоры.
– Надеюсь, по этому поводу будет устроен хороший обед! – подвел итого Бусто.
У большого стола, покрытого толстым сукном, на которое поставили сразу четыре канделябра, Бусто демонстрировал то, над чем он работал последние полгода. Лежащее на столе ружье с какими-то необычными рычажками выглядело коротким. Во всяком случае, значительно короче, чем те штуцера, с которыми приходилось иметь дело последнее время. Подзорная труба, укрепленная над стволом, пожалуй, стала уже привычной деталью оружия.
– Я хотел бы начать с главного! – легко добился общего внимания Жак. – То, на что вы так внимательно смотрите, есть лишь приложение вот к этой вещице.
Бусто извлек из кармана маленький цилиндр, плоский с одной стороны и заостренный с другой. Так, по крайней мере, сначала показалось Луи.
– Вот такой заряд в медной оболочке позволит увеличить частоту стрельбы в десять раз. Это вам не бумажный картуз, господа, изобретенный еще два века назад!
Жак щипцами, неизвестно откуда появившимися в руке, отломил верхнюю часть цилиндра.
– Пуля твердая, бронзовая снаружи. Если сделать бронзовую всю, то получится слишком легкой. Она пустотелая, внутрь заливается свинец. Получается хорошее сочетание веса и твердости. Прошу обратить внимание, господа, нитропорох. Практически не дает дыма, зато в коротком стволе развивает такое давление, что пуля летит даже дальше, чем из длинноствольного штуцера, с которым вы хорошо знакомы.
Бусто остановился, обводя глазами сидящих за столом. Офицеры вместе с Николя, которому только что пожаловали чин сержанта, внимательно вслушивались в слова инженера. В этот момент забывались звания. Перед наукой все равны.
– В нижнюю часть, в донышко заряда, вделан капсюль. Именно он поджигает порох, после удара, который наносит боек.
– Что? Какой боек? Где боек? – встрепенулся Лавуазье, испугавшись, что что-то пропустил.
– Чуть позже, Доминик, – успокоил Жак, – сейчас покончим с зарядом и пойдем дальше. У кого есть вопросы, господа?
На столе появилась пригоршня зарядов, извлеченная из широких карманов инженера. Рассматривая один из них, Каранелли спросил:
– Где же их делают?
– Разумеется, здесь, мой друг! Кому еще можно доверить тайну?
– И кто же?
– Они прибывают завтра. Императорские ювелиры.
– Кто? – густые черные брови капитана изогнулись.
– А кто еще? Каждый ведь стоит дороже, чем кусок серебра такого же веса.
Каранелли после этого заявления еще внимательнее стал рассматривать заряд.
– Сколько же зарядов в день могут сделать твои ювелиры?
– Сейчас уже сорок.
– Хорошо, продолжай Жак.
– Переходим к оружию. Штуцер с усиленным стволом, чтобы не разорвало зарядом из нитропороха, имеет винтовальную нарезку. Проходя через ствол, пуля делает полтора оборота и после этого летит к цели, вращаясь. Не кувыркаясь, а, вращаясь вокруг своей оси, что дает ей устойчивость в полете. Тем, кто не понял, господа, завтра я покажу юлу. А теперь самое главное.
Жак поднял ружье на уровень плеч, чтобы всем было хорошо видно. Он дернул за один из рычагов, и конец ствола пошел вниз. Ружье будто переломилось пополам и стало немного похоже на оглоблю. В средней части этой оглобли, там, где ствол только начинался, стал виден его внутренний канал. Лейтенант быстро вставил заряд и поднял ствол в прежнее положение. Раздался отчетливый щелчок.
– Теперь внимание, Доминик, можно просыпаться! Мы сейчас будем говорить про боек! – в голосе Жака зазвучало привычное желание шутить. – Это такая маленькая железка, которая сейчас касается капсюля. Если по ней ударить чем-нибудь тяжелым, то другим концом она ударит по капсюлю. Все уже догадались, что тогда произойдет?
– Выстрел! – выпалил свежеиспеченный сержант и тут же осекся, смущенно глядя на офицеров. На секунду повисло молчание. Потом Каранелли, с явным одобрением глядя на покрасневшего подчиненного, произнес:
– Молодец, Николя! Ты неплохо соображаешь. Только не надо тушеваться! Здесь, в этой комнате, мы все равны. Кроме Жака, разумеется.
Последняя фраза прозвучала с той необходимой долей иронии, чтобы погасить повисшую над столом неловкость.
– Да, именно выстрел!
– Жак, а как ударить по бойку? Нужно будет носить с собой молоток? – со смехом спросил Доминик. – Или у тебя в замке сидит дрессированный клоп?
Вместе с ним засмеялись и все сидящие за столом.
– О, нет! Всех клопов у нас давно вытравили химики! – и, меняя тон, продолжил уже серьезно. – Для удара по бойку применяется арбалет. Там внутри очень маленький арбалет с очень маленьким болтом. Смотрите, как заряжается арбалет.
С большим усилием он потянул еще за один рычаг. Опять раздался щелчок, и показалось, что Бусто с облегчением вздохнул.
– Если вы не смогли дотянуть рычаг до щелчка, отпускать его нужно с осторожностью, иначе штуцер может выстрелить. Теперь же болт удерживается курком, можно спокойно прицеливаться. Сейчас покажу, только сначала разряжу штуцер.
Гибкие пальцы хорошо заученным движением дернули рычаг, переламывая оружие. Кончиками пальцев, зацепившись ногтями за тонкий ободок заряда, Жак вытащил его из ствола.
– На штуцере два прицела. Один обычный с мушкой в конце ствола. Второй, я называю его оптический, вам тоже знаком. Он немного приподнят, чтобы не мешать обычному. В первый удобно целиться, стреляя на сто-двести шагов. Второй для стрельбы от двухсот до тысячи шагов. В центре прицельной трубки можно увидеть крест, которого нет в подзорной трубе. Он хорошо виден, потому, что вставлен в центр прицела между стеклами. Пуля попадет в то место, куда показывает крест, если цель на дистанции в пятьсот шагов. Если стреляете на двести шагов, то цельтесь прямо под ноги противнику. На тысячу шагов наводите крест выше кивера.
– Это понятно, скажи, какая получается скорострельность?
– Когда привыкнешь, то сможешь делать десять выстрелов в минуту.
Разошлись далеко за полночь. С утра Луи и Жак довольно быстро нашли удобное место для испытания оружия, и после обеда приступили к стрельбам. Из пяти штуцеров, имеющиеся у Бусто, к сожалению, два постоянно давали сбои. Остальные пристреляли до захода солнца, потратив около четырехсот зарядов, а единственный пистолет, который Жак собрал буквально по дороге в Цнайм, не желал вести себя, как того хотел оружейник. Каждый третий или четвертый выстрел давал осечку, и Бусто, бормоча под нос невнятные ругательства, что-то подправлял и снова стрелял до следующей. Сержант-майор Сен-Триор помогал лейтенанту, поднимая сбитые кивера и снова вешая их на ветку. Сначала он отходил перед выстрелом в сторону. Потом надоело, и, повесив кивер, стал садиться прямо под ним на поваленное дерево. Ни того, ни другого не смущала дистанция в пятьдесят шагов.
Вечером Каранелли вместе с адъютант-майором был у императора. Выслушав доклады обоих, Наполеон остался доволен и, дав некоторые распоряжения Перментье по организации роты, велел увеличить производство зарядов.
Глава вторая
ДОРОГОБУЖ
I
– Николенька!
Голос мягкий ласковый, но звонкий, будто колокольчик.
Ни – лень! Словно два удара маленького серебряного язычка спряталось в имени.
– Николенька!
И гувернер, седоусый худощавый француз, и нянька, полная розовощекая смешливая Марфуша, с раннего утра отпущены в город по случаю воскресения. Отец не едет на службу в Дорогобуж, рядом с которым на берегу Днепра расположено имение.
– Николенька! Пора уже вставать!
Мама! Когда нет Марфушы, она всегда сама приходит в спальню к сыну.
– Или мой юный драгун уже подает в отставку?
Коля прямо подскочил на кровати. Господи, как же он мог забыть! Отец сегодня обещал позаниматься с ним!
Мама смеялась так весело, как умеют только мамы. Очень задорно и совсем необидно. Сидя на кровати, Коленька невольно залюбовался ее волосами: солнечный луч пробился в щель между портьерами, и казалось, что легкая кружевная шапочка из золота надета на голову.
Позавчера поздно вечером они вернулись из Смоленска. Отец по делам часто, почти каждый месяц, ездил в губернский город. Сын давно просился, но обычно отец отказывал, а тут вдруг сам предложил. От радости Коля даже не мог уснуть до полуночи. С утра, только рассвет забрезжил на востоке, кучер Федор тронул четверку лошадей, и коляска покатила со двора. После Дорогобужа дорога сначала долго шла по краю большого ровного поля, потом углубилась в сосновый лес. Высокие мощные деревья близко подступали к дороге и, когда налетал ветер, начинали скрипеть, как злые духи из страшной сказки.
К Смоленску подъехали, когда на западе разгорелась ярким оранжевым пламенем вечерняя заря. На ее фоне темные башни, нависающие над Днепром, смотрелись неприступными исполинами. За воротами дорога круто пошла вверх мимо бледно-розового, в подступающих сумерках, собора с пятью золотыми куполами. Город, огромный, во много раз больший, чем Дорогобуж, весь охваченный толстенной кирпичной стеной, высотой более пяти саженей, произвел на Колю очень сильное впечатление. Трудно представить, что такое количество каменных домов можно собрать в одном месте. Высокие, в три этажа (а один даже четырехэтажный!) делали улицы узкими, хотя на брусчатой мостовой легко могли разъехаться два экипажа. По тротуарам, несмотря на вечернее время, гуляло множество людей, а из некоторых окон слышалась музыка.
На следующее утро отец отправился по делам в дом губернатора, к самому Петру Исаевичу Аршеневскому, а Коля с Федором поехали кататься. Очарованный красотой раскинувшегося на высоких холмах города, мальчик с радостным изумлением смотрел на лепные узоры домов, украшенные фигурами животных и птиц, белоснежный Успенский собор, вскинувший в небо купола, снующих деловитых ремесленников, огромные повозки с мешками и бочонками, открытые двери многочисленных лавок и трактиров. А стена, окружавшая всю эту красоту, превращала город в сказочную крепость. Именно сказочную, потому что не может быть таких огромных крепостей, у которой от одной стены до другой больше двух верст! Коля тогда так прямо и подумал – ее построили, чтобы отделить сказку от обычной жизни, размеренно текущей сразу за крепостной стеной в предместьях и слободах.
За ужином Коля робко, с тайной надеждой, спросил: сколько дней еще они пробудут в Смоленске? Ответ отца огорчил – завтрашний день последний. Но, словно почувствовав состояние сына, добавил:
– Но завтра мы побываем на маневрах.
Этот день разделил Николенькину жизнь на две части – до того времени, когда он увидел драгунский полк, и после. Четкой ровной колонной маршировали на пустыре около Молоховских ворот всадники в зеленых мундирах. Потом по команде «Задние две шеренги, приступи!» быстро перестраивались в три шеренги. Вновь строились в колонну и меняли фронт полка. Рассыпались по всему пустырю, но вновь команда «Стой – равняйся!» собирала драгун в стройную колонну. Потом полк пошел в атаку на воображаемого противника; сначала малой рысью, потом галопом и, наконец, перешел на полный карьер. Драгуны летели стремительной лавиной, и сразу всем становилось ясно, что нет такой силы, которая могла бы остановить их.
Мальчишка смотрел на кавалерийские маневры, забыв обо всем на свете. Даже не обращая внимания на отца, глядевшего с улыбкой человека знающего, какое впечатление может произвести блеск оружия на настоящего, хоть и маленького пока мужчину.
– Что, папа? – рассеянно переспросил Коля, поняв, наконец, что отец обращается к нему.
– А хотел бы тоже стать драгуном?
– А возможно?
– Все возможно, если сильно захотеть.
И вот теперь Николенька сидел в кровати, с ужасом думая, что отцу может показаться, будто сын уже раздумал идти на службу в драгунский полк.
– А где папа?
– С Федором, на конюшне. Готовят лошадей.
Чмокнув в щеку смеющуюся маму, мальчик, в спешке надев штаны, помчался с рубахой в руках на конюшню. По дороге, едва вылетев в коридор, он чуть не врезался в Порфирича, худощавого пожилого дворецкого, одетого в расшитую золотом ливрею. Тот лишь слегка посторонился, бросив суровый взгляд.
– Доброе утро, Порфирич! – крикнул на ходу Коля. – Я сегодня не буду завтракать!
– Здравствуйте, юный барин! Хочу посмотреть, как у вас это получится.
Но последних слов Николенька не слышал. Выскочив во двор, он засмеялся, радуясь траве, деревьям, солнцу, и помчался к конюшне мимо дворовых изб, где жили три дюжины крепостных, обслуживающих дом и двор.
Когда Коля был совсем маленький, он очень боялся Порфирича, всегда серьезного до сердитости, не терпящего ни малейшего беспорядка. Но, став старше, понял, а вернее почувствовал, что дворецкий, у которого не было детей, любит его, как сына. А юный князь, в связи с частыми отлучками отца, стал часто забегать в комнату Порфирича, чтобы обсудить с ним «мужские» вопросы.
Отец встретил Николеньку с виду сурово, хотя глаза смеялись.
– Запомни первый закон солдатской службы – с утра плотно позавтракать, если нет никаких других приказов. Ты получил другие приказы?
– Нет!
– Тогда исполнять первый закон! Марш!
Первые уроки Коле начал преподавать отец, благо сам дослужился, прежде, чем получил тяжелое ранение, до чина ротмистра и командовал эскадроном Смоленского драгунского полка. Того самого, который проводил маневры у Молоховских ворот. Потом появился второй гувернер – немец – большой мастер в стрельбе. Именно он научил Колю стрелять на ходу с лошади. В четырнадцать лет мальчика внесли в списки Смоленского драгунского полка. К тому времени рука его уже уверенно держала настоящий палаш. А из пистолета он почти без промаха попадал в тыкву на ветке в десяти шагах от тропы, по которой летел галопом. Тропинка петляла по лесу, и чаще всего тыква появлялась после очередного поворота. Всадник должен был, не снижая скорости, выхватить пистолет из притороченного к передней луке седла ольстраха и выстрелить прежде, чем тыква скрывалась из виду. С ранней весны до поздней осени купался в Днепре, ходил на все представления заезжих циркачей и пытался в парке возле дома повторить то, что видел, каждый день носил бревно на плечах.
Но не только приемам боя и укреплению тела время уделял Николай. С обоими гувернерами легко находил общий язык, бойко разговаривая с каждым из них на родном наречии. Музыка и танцы, математика и астрономия, пусть очень редкие, но все-таки регулярные поездки в Смоленский общественный театр и представления в родном имении, поставленные крепостными актерами, постоянно окружали уверенно идущего к своей цели юношу.
Как-то раз отец, заглянув в комнату Николая и увидев на столе исписанные листы бумаги, сразу догадался, что в них. Это не трудно, если учесть, что юноше исполнялось через месяц семнадцать. Да и заплывший воском канделябр говорил о том, что долго еще после наступления темноты просиживал за столом сын. Сначала Данилов-старший решил не смотреть, но потом передумал. Отцовского любопытства природа не отменяла. Уговорив себя, что он только хочет проверить собственную проницательность, отец взял в руки лист, исписанный аккуратным почерком. Конечно, это наивные стихи, по-детски неумелые, и, разумеется, посвященные юной графине Истоминой. Граф заезжал на прошлой неделе с дочкой, томной красавицей, без малого пятнадцати лет. То, что было написано на листе, потрясло его.
Июньские дожди косые,
Январский снег, апрельская капель,
Осенний лист до одури красивый,
Рассветный лес, туман белесо-синий,
Пейзажи милой родины – России -
И соловья в походном ранце трель.
В голову закралась предательская мысль. А не зря ли он так искусно подтолкнул сына к карьере военного? Может Россия лишилась прекрасного поэта? Драгун, их полками считают, а поэтов пальцами на руках.
