Владимир Константинович Внук
Nomen mysticum («Имя тайное»)
Кастелян бережно перелистал книгу – в середине находился пожелтевший лист бумаги, исписанный коричневыми, выгоревшими от времени чернилами. Славута вынул лист, после чего поставил книгу обратно на полку, забрал рукопись, запер библиотеку и направился в свои комнаты, расположенные на втором уровне, прямо под покоями княгини.
Здесь не было той ненужной роскоши, которая буквально заполняла верхние покои. Неровный каменный пол устилал истёртый турецкий ковёр с причудливым красно-жёлтым орнаментом. У небольшого окна был установлен широкий дубовый стол, рядом стояло кресло, покрытое медвежьей шкурой. Рядом стояла широкая лавка, покрытая овечьим тулупом, нередко служившая кастеляну постелью. У изголовья находилась печь, облицованная бело-голубыми изразцами. На стене над лавкой были развешаны ятаганы, длинноствольные пистоли, фузии – свидетели былой славы постоянно напоминали кастеляну о годах его молодости, о близких людях, растворившихся в мире, а иных – ушедших навсегда.
На противоположной стене висел огромный выцветший гобелен с изображением сцены охоты – в одном углу скакали олени, в другом – охотники с псами. Мало кто знал, что гобелен скрывает дверной проём, через который можно было пройти на лестницу, ведущую в подвал, откуда кастелян мог беспрепятственно попасть в любую башню замка. Впрочем, потайная дверь почти всегда была заперта на массивный засов, и пользовался ею Славута только в исключительных случаях.
В дальнем углу стоял массивный, обитый позеленевшей медью сундук. Что именно хранилось в нём, никто посторонний не мог знать – крышка запиралась на замок с двумя ключами, отпирать которые нужно было в определённом порядке. Кастелян вынул связку с тремя ключами, по очереди отомкнул оба замка, открыл крышку и по очереди принялся вынимать и ставить на стол содержимое сундука: старинную саблю в серебряных ножнах – наследство отца и деда – клинок был выкован из дамасской стали, позолоченная гарда, украшенная изящной финифтью, выполнена в виде дубового листа, с золотым гербом «Гипоцентавр» на эфесе; серебряные чернильницу, стаканчик для перьев, нож, песочницу – письменный набор, дар княгини Катажины Радзивилл.
Затем на свет явился деревянный ларец. Славута не смог удержаться от искушения открыть его – там хранился инкрустированный перламутром пистолет, а также необходимые принадлежности: пороховница, приспособление для литья пуль, кусок свинца, высечка для вырубки пыжей, молоток для забивания шомпола и сам шомпол.
Последней кастелян достал длинную золотую шкатулку, захваченную в качестве трофея под стенами Вены в 1683 году. Открыв ажурную, инкрустированную крупными изумрудами крышку, кастелян вынул фирман султана Отомманской империи Мехмеда IV великому визирю Каре Мустафе. Славута развернул свиток и на несколько секунд задержал взгляд на нём, словно пытаясь прочесть причудливую арабскую вязь.
Сундук опустел. Сняв нижнюю доску, Славута открыл потайной ящик. Третьим ключом кастелян отпер ещё один замок, выдвинул ящик и бережно уложил в него свою рукопись, после чего уложил все предметы в обратном порядке и запер замки.
Подойдя к столу, на котором стояли два подсвечника, бронзовый колокольчик и длинная турецкая трубка, добытая в одном из походов, Славута положил бумаги, найденные в библиотеке. В этот момент за стеной послышались мужские шаги, и кастелян погасил свечу – то была привычка, выработанная за годы военных походов.
В дверь постучали, и в комнату вошёл Януш.
– Пан кастелян, может быть, я до рассвета подменю вас…
– Не надо, – Славута вновь запалил свечу, ножом расщепил наконечник пера и обмакнул его в чернильницу. – Можешь отдыхать.
– Но вы третий день в карауле…
– Если понадобишься, вызову. Пока ступай.
Племянник вышел.
Славута поставил в чернильницу перо, и аккуратно положил на стол пожелтевший ломкий лист. От времени буквы выцвели, бумага потемнела, и прочитать что-нибудь было трудно. Тем не менее, кастелян разобрал несколько слов: “Anno Domini MDXXXI… Sofia Novicka… supplicicum…” [8].
Софья Новицкая… Кастелян вспомнил, что однажды историю про эту женщину ему рассказала княгиня Радзивилл.
После смерти основателя Мирского замка Юрия Ильинича его сыновья – Николай, Ян, Станислав и Щасный – переругались из-за отцовского наследства. В дело пришлось вмешиваться королю Сигизмунду Старому, который оставил Мирский замок за Станиславом. Вскоре умер старший брат Николай, а вслед за ним наступил черёд Станислава, который скончался прямо во время пира. Братья умершего, Ян и Щасный, обвинили в смерти Станислава жену его собственного слуги, Софью Новицкую. Несчастная женщина была подвергнута пытке, после чего приговорена к сожжению заживо, приговор лично привёл в исполнение Щасный Ильинич. Однако после казни Новицкой словно злой рок стал преследовать род Ильиничей: братья снова рассорились из-за наследства, и опять для разрешения семейных дрязг понадобилось вмешательство короля. Сигизмунд своим привелеем оставил замок за Щасным, а остальные земли – за Яном. Однако Ян Ильинич вскоре покинул этот мир, затем наступил черёд Щасного, у которого от супруги – Софьи Радзивилл – остался малолетний наследник – сын Ежи. Десятилетнего мальчика взял под опеку родной дядя князь Ян Радзивилл.
Казалось, древний род вновь обретал былое могущество: Ежи Ильинич стал одним из самых влиятельных магнатов Великого княжества Литовского, его земельные владения соперничали с владениями Радзивиллов, Сапег, Острожских, Глябовичей, и самый могущественный монарх мира – император Священной Римской Империи Карл V – возвёл Ежи Ильинича в графское достоинство, пожаловав ему титул «графа на Мире». Но Небеса оказались неумолимы и новоиспечённому графу Священной Римской империи: в самом расцвете лет он покинул этот мир, не оставив наследника. Все владения Ильиничей, включая Белую и Мир, перешли к I-му ординату несвижскому Миколаю Кристофу, увеличив и без того обширные владения Радзивиллов…
Славута спрятал рукописи, погасил свечу и растянулся на лавке, но сон не приходил.
Была ли Новицкая действительно виновна? Славута уже не сомневался: женщина стала жертвой обстоятельств, а магнаты обрекли её на роль пешки в большой игре. Но, манипулируя чужими судьбами, сильные мира сего сами стали безвольными игрушками в руках судьбы, которая сводила в могилу одного за другим отпрысков рода, и те, подобно свечам, угасали до тех пор, пока не угас сам род. Можно подкупить судью, можно запугать свидетелей, можно убежать за границу – но как подкупить небесное правосудие, запугать собственное прошлое, убежать от будущего?
В окно стучали крупные капли дождя. Заунывно выл ветер в печной трубе. Сквозь плотную серую пелену пробивался тусклый утренний свет.
Глава VI. Прах к праху, земля к земле
Дождь над Миром шёл всю ночь и всё утро. К полудню земля раскисла и превратилась в грязное месиво. Сырой пронизывающий ветер трепал влажную листву на деревьях.
Проводить Наталью в последний путь пришли вдовствующая княгиня, кастелян, Януш, пани Эльжбета, горничные Стефания, Агнешка и Богдана, кухарка Кристина.
Земля уже разверзла могильную пасть, чтобы поглотить человеческое тело. Бледные черты лица покойницы заострились, отчего лицо казалось чужим и незнакомым. Карие волосы были аккуратно расчёсаны и уложены по бокам. На голову чьей-то заботливой рукой был возложен венчик из белых цветов. Два могильщика терпеливо ждали, пока священник церкви Святой Троицы отец Василий отпевал усопшую. По краям гроба, слегка потрескивая, горели свечи, запах ладана и воска смешивался с запахом влажной земли, к которому примешивался тонкий аромат распускающихся лип.
Катажина, склонив голову, молча смотрела на тело девушки, слишком юной, чтобы уходить в землю. Пани Эльжбета, постоянная спутница княгини, подобно тени, стояла за её спиной, по её внешнему виду было видно, что она пришла на похороны лишь для того, чтобы не оставлять Катажину без своего присутствия. Горничные и кухарка стояли, прижавшись друг к другу, страдая от сырого холодного воздуха. Кастелян занял место чуть поодаль, у старой берёзы, время от времени бросая взгляды на окружающих, словно пытаясь понять, чья рука из числа присутствующих могла нанести роковой удар.
Над сырою, пропитанной дождевой влагой землёю, разносился густой голос священника:
– Упокой, Господи, душу усопшей рабы Твоей. Прости ей все прегрешения, вольные и невольные, и даруй ей Царствие Небесное…
Наконец, после непродолжительной панихиды гроб был опущен в наполненный водой зев могилы. Отец Василий посыпал крестообразно гроб землёю и прочёл:
– Господня земля и исполнение ея вселенная, и вси живущие на ней!
Подойдя к могиле, Катажина бросила ком слипшейся земли, её примеру последовали остальные. Затем за лопаты взялись могильщики, и вскоре на кладбище вырос небольшой бугорок с небольшим деревянным крестом, отмечающий место окончания земного пути ещё одного человека.
Отпустив свиту, княгиня пошла в сопровождении кастеляна и пани Эльжбетой по кладбищу. Тропинка петляла вокруг почерневших и покосившихся деревянных крестов, а то и просто безымянных холмиков, заросших густой травой. На православном погосте Мира не было ни монументальных гранитных изваяний, ни отделанных итальянским мрамором фамильных склепов – здесь упокоились те, кто, орошая землю собственным потом, растил на ней хлеб, чтобы затем уйти в ту же самую землю. И кости каждого последующего поколения перемешивались с костями поколения следующего – до того часа, когда трубный зов должен призвать всех людей, живых и мёртвых, на Страшный суд.
Славута, зная привычки и характер княгини, ожидал, пока собеседница первая начнёт разговор, однако Катажина, погружённая в мысли, хранила молчание. Несколько раз кастелян бросал осторожные взгляды – казалось, княгиня стала меньше ростом, и её лицо приобрело какой-то нездоровый жёлтый оттенок. Несколько раз она останавливалась, придерживаясь за правый бок, после чего продолжала идти, преодолевая недомогание.
Наконец спутники дошли до большого каменного креста, расположенного на краю кладбища. Спутники перекрестились: кастелян – справа налево, тремя перстами, Катажина и Эльжбета – слева направо, всей ладонью.
Невдалеке кукушка начала отсчёт чьих-то лет. Катажина вслушалась в размеренные звуки, доносящиеся из лесной чащи. Наконец, кукушка смолкла. Княгиня и кастелян направились к воротам кладбища. Пани Эльжбета, шедшая впереди, уже скрылась за деревьями.
– Пан Славута, прошу понять меня правильно, – Катажина, наконец, нарушила молчание. – Преступление должно быть раскрыто, а виновный – понести кару. Однако хочу заметить, что мне не хотелось бы, чтобы результатом расследования стали политические осложнения.
Славута молча наклонил голову.
– Я прошу вас докладывать о каждом выводе, к которому пришло следствие. Убийца, скорее всего, до сих пор находится в моём доме. Это первое. Теперь второе. Сегодня придёт эконом, я попрошу принять отчёт.
– Слушаюсь, пани.
– Что нового произошло за ночь? Агнешка, я видела, вернулась из Ишкольди. Но Барбара на завтраке не появилась.
– Сапежанка осталась в Ишкольди, при кляштаре.
– Вольно же ей носиться, – Катажина пожала плечами. – Письма приходили?
– Да, пришло письмо от князя Доминика.
– Интересно, интересно…
Кастелян улыбнулся – он знал, что князь Доминик Миколай Радзивилл, будучи не в ладах с Яном Собесским, получил пост великого канцлера литовского наперекор воле короля. Несмотря на непростые отношения между монархом и великим канцлером, Катажина поддерживала с последним тесные отношения, причём нередко великий канцлер делился с княгиней важной информацией.
Спутники уже подошли к воротам, как вдруг Княгиня громко вскрикнула – тропинку преградила нищая безобразная старуха: седые грязные волосы спадали рваными космами и смешивались с лохмотьями рубища, в прорехах которого было видно давно не мытое тело.
Откуда она появилась, кем она была раньше, как её звали – этого в Мире никто не знал. Иногда она на несколько месяцев куда-то исчезала, а затем вновь, словно из-под земли, появлялась, пугая внешним видом суеверных обывателей: грязная, оборванная, она ходила, то бормоча что-то нечленораздельное себе под нос, то выкрикивая чужим, хриплым, нечеловеческим голосом ругательства и проклятия. Стоило ей появиться на базаре, люди старались уйти в другие ряды, лавочники прятали товар, матери телом закрывали детей. Впрочем, были и те, кто привычно спешил по своим делам, словно не замечая безобразной нищенки,
– Человек есть прах, прах есть земля, – надрывным хриплым голосом воскликнула нищенка, потрясая левой рукой, в которой была зажата какая-то палка. – Прах к праху, земля к земле, – старуха вытянула правую руку в направлении княгини. – Моё!
Катажина с брезгливым ужасом смотрела на грязный крючковатый палец с длинным, почерневшим, растрескавшимся ногтем, устремлённым прямо на неё.
Неизвестно, что бы произошло, если бы на помощь не пришёл кастелян – он сделал шаг вперёд и, заслонив княгиню, положил руку на эфес сабли.
– Моё! – повторила старуха, обеими руками переломив палку, словно судейский жезл. Кастелян выхватил из ножен клинок. Лицо старухи исказилось, подбородок затрясся, бессмысленные глаза закатились, она попятилась назад и упала в высокую траву.
– Уйдём, уйдём, – умоляюще прошептала Катажина. Кастелян левой рукой сжал правую ладонь княгини, правой обнял за талию и повёл прочь. Эльжбета, боясь отстать, семенила рядом.
– Моё! – за спиной в третий раз каркнула нищенка, погрозив иссохшим, костлявым, но страшным в своём безобразном бессилии кулаком, в котором были зажаты обломки. Славута почувствовал, как спутница теряет равновесие, и, ускорив шаг, почти вынес Катажину из ворот погоста, где их ожидала ни о чём не подозревавшая Эльжбета.
– Ваша милость, что случилось? – захлопотала она вокруг княгини. – Вам стало плохо?
– Всё хорошо, всё пройдет… – Катажина с видимым облегчением опёрлась на плечо придворной дамы и сделала несколько шагов, но вскоре силы окончательно покинули Катажину – её дыхание стало прерывистым, она опустилась на траву и неожиданно разрыдалась. Кастелян, не зная, что делать, подал руку спутнице, однако княгиня и бросила на собеседника холодный уничижающий взгляд. Краска досады отразилась на щёках – она, княгиня Радзивилл, сестра короля Польского и великого князя Литовского, вторая дама Речи Посполитой, позволила себе раскиснуть перед каким-то безвестным шарачком, да ещё в присутствии придворной дамы.
Решительным движением княгиня отстранила кастеляна.
– Прошу не забываться, пан Славута.
Кастелян, сжав губы, сделал шаг назад и застыл в холодно-почтительной позе.
Гордыня, на мгновение затопившая разум, схлынула, как сходит вода при отливе – и Катажина вновь почувствовала себя слабой и одинокой женщиной. Да гори огнём все титулы, короны, гербы, если рядом простого человеческого понимания.
– Да что случилось? – не унималась Эльжбета. – Пан Славута, я побуду с княгиней, а вы отправляйтесь за каретой и лекарем…
– Ничего не надо… – Катажина ослабила шнуровку на вороте платья. – Просто та старуха… она напугала меня…
– Какая старуха? – Эльжбета склонилась над княгиней.
– Та нищая старуха… – выдохнула из себя Катажина. – На кладбище…
– Какая старуха? – переспросила Эльжбета, после чего перевела удивлённый взгляд на кастеляна.
– Разве вы её не встретили? – спросил Славута.
– Никого не было.
Княгиня и кастелян обменялись взглядом, после чего Катажина, опираясь на руку кастеляна, поднялась с травы.
– Пан Славута, проводите нас до костёла. А потом ступайте.
– Вы уверены? Я могу подождать.
– Нет, нет, мы придём сами.
Через Слуцкую браму спутники вошли в местечко, где их пути разошлись: Славута повернул направо, к церкви Святой Троицы, Катажина и Эльжбета – налево, к костёлу Святого Миколая Чудотворца.
Людей на утренней мессе было немного. Войдя в костёл, княгиня преклонила колени, перекрестилась, прошептала: “In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen”[], и заняв место не возле алтаря, как обыкновенно, а поодаль, в левом нефе.
Ксёндз читал: “Sanctus, Sanctus, Sanctus Dominus Deus Sabaoth Pleni sunt caeli et terra gloria tua. Hosanna in excelsis. Benedictus qui venit in nomine Domini. Hosanna in excelsis” [10]. Облачённые в белые одежды мальчики, стоявшие возле алтаря, звонили в колокольчики, подавая знак, когда миряне должны встать на колени. Ещё один плебан кропил прихожан святой водой.
Княгиня подошла к подсвечнику, на который установила семь свечей – в память о своих детях, покинувших этот мир.
Из всех детей Катажины в живых оставались только самые младшие дети от обоих браков – Теофилия Людовика, ставшая княгиней Любомирской, да Кароль Станислав Радзивилл, князь на Несвиже и Олыке, ординат несвижский.
Тридцать лет назад на свет появился её первенец, плод греховной любви с князем Дмитрием Вишневецким. Несмотря на то, что рождение ребёнка произошло всего месяц спустя после венчания Катажины с князем Владиславом Домиником Заславским-Острожским, супруг признал своё отцовство. Ребёнок при крещении был наречён Александром Янушем. Затем в браке родилась дочь Теофилия Людвика. Казалось, семейному счастью юной княгини ничто не угрожает – однако после рождения дочери князь Владислав Доминик неожиданно скончался.
Брак со вторым мужем князем Михаилом Казимиром Радзивиллом принёс семерых детей. Вначале родился здоровый Николай Франциск, затем – слабоумный Богуслав Кристоф. Трое других детей – Текла Адела, Ян и Людовик – умерли во младенчестве. Наконец, родились сыновья Ежи Юзеф и Кароль Станислав.
Ещё двадцать лет казалось, что род князей Заславских и несвижская ветвь Радзивиллов дали достаточно молодых отростков. Однако судьба решила иначе: вначале скончался болезненный Богуслав Кристоф, спустя год – Николай Франциск, затем из Острога пришла весть о смерти Владислава Доминика. А три года спустя крипта несвижского костёла Тела Господня приняла бездыханное тело Ежи Юзефа…
Огоньки свечей трепетали, словно стараясь оторваться и вознестись куда-то вверх. Уже смолкли звуки органа, стали расходиться прихожане, а княгиня, не двигаясь, стояла на коленях – её дрожащие губы беззвучно двигались, но глаза оставались сухими.
Наконец Катажина сотворила крёстное знамение и, никем не узнанная, в сопровождении пани Эльжбеты покинула костёл.
Глава VII. Алая шёлковая накидка
В замке Катажина спросила, вернулся ли кастелян – Славута уже находился в библиотеке, где слушал доклады войта и эконома. При виде княгини паны склонили головы в поклоне. Катажина, ответив на приветствие коротким кивком, опустилась в кресло.
Четыре года назад Славута, сославшись на занятость, отказался от поста эконома, сохранив за собой должности возного и кастеляна. После некоторых колебаний Катажина по рекомендации кастеляна назначила на освободившуюся должность престарелого шляхтича Мартина Гротовского, более похожего на святого отшельника, чем на эконома. Тем не менее, княгине ни разу не пришлось сожалеть о сделанном выборе – этот седой благообразный старец крепко держал в своих цепких руках всех арендаторов Мирского графства.
– Куплено железа пять слитков, всего сто двадцать фунтов. Расход железа: слесарю Слуцкому слиток весом в три фунта на лужение замков. Кузнецам Даниле и Зурке для ремонта круглой печи и дымохода – пять фунтов. Прочие слитки сложены в склад. За вставку стёкол стекольщику Дмуховскому и Мальке Гиршу выдано двадцать грошей. Гончару Дзядзичке за кувшины, иную утварь для кухни выдано сорок грошей. Маляру Турецкому за покрас ограды погоста выдано пятнадцать грошей. На цагельне в Бирбаше готова партия кирпича, нужно шесть подвод. И в Свержене готова известь.
Славута, заложив руки за спину, расхаживал вдоль стены.
– Пошли подводы вначале в Свержень, затем в Бирбашу. Новая черепица готова?
– Пока нет.
– Пошли в Карпову Луку, поторопи их. Что ещё?
– От молдавского господаря пришёл обоз с вином. Всего сорок восемь бочек.
– Половину оставить здесь, остальное отправить в Несвиж.
Эконом на секунду замялся. Кастелян остановился и с прищуром посмотрел на докладчика.
– Что ещё?
– Одна бочка пустая. Дно протекло. Возчики божатся, что сами не знают, как это случилось.
Славута недобро усмехнулся.
– Я знаю, что случилось. Рассчитаться только за полные. А за пустую бочку им сполна заплатит их милость господарь Константин, – кастелян вновь усмехнулся – на этот раз собственной шутке: молдавский господарь Константин Кантемир едва ли оставит проступок своих слуг без достойной награды.
Кантемир всегда вызывал у Славуты уважение, граничащее с восхищением. Господарь Молдавии, будучи подданным падишаха Высочайшего Османского государства Мехмеда Четвёртого, в ходе последних войн втайне оказывал поддержку Яну Собесскому. Слуги Кантемира служили надёжными проводниками литовским отрядам, помогая обходить засады и ловушки, расставленные османами. Под покровом ночи его посланники проникали в литовский лагерь, доставляя информацию о перемещениях и численности турецких войск. И неизвестно, каким был бы итог войны с турками, если бы не помощь молдавского господаря.
Как от всевидящего ока великого визиря султана Мехмеда IV, хитрого и недоверчевого Кары Мустафы укрылась двойная игра Кантемира? Это до сих пор осталось загадкой для Славуты – кастелян хорошо знал, что и за меньшие проступки подданные падишаха Великой Порты нередко расплачивались жизнью. Сам Кара Мустафа дорого заплатил за собственную близорукость – после разгрома под Веной великий визирь по прямому приказу султана был удавлен шёлковым шнурком в Белграде…
– Это всё?
– Привезены из Каменеца по приказу их милости князя два зубра. Ещё доставлена птица павлин.
Княгиня на секунду подняла голову. Лет десять назад на расстоянии половины версты от замка по её личному распоряжению была огорожена целая сосновая роща – там был основан известный на всю Речь Посполиту зверинец.
– Интересно, – заметила княгиня. – Я желала бы их посмотреть.
– В любой момент, когда ваша милость это пожелает, – Гротовский согнулся в низком поклоне.
– Это всё? – нетерпеливо повторил кастелян.
– Для итальянского сада прибыли новые деревья. Две дюжины апельсиновых саженцев, полтора десятка фиговых, два десятка миртовых растений.
– Передать садовнику, если хоть один росток загубит, ответит спиной.
– Готов реестр расходов за месяц, пан кастелян, – Гротовский положил на стол толстую тетрадь в деревянном переплёте. Кастелян передал тетрадь расходов княгине, и та углубилась в чтение.
Эконом сделал шаг назад, уступая место войту Миколаю Зеновичу – пожилому грузному шляхтичу, назначенному на свою должность ещё покойным ординатом Михаилом Казимиром Радзивиллом.
– Шинкарь Гурвич жалуется: мещане Самсович и Тягла устроили драку в шинке, – с одышкой забубнил войт, словно любое слово давалось ему с большим усилием. – Много посуды побили. Еле разняли. А затем жинка Самсовича жинке Тагле клок волос выдрала.
Кастелян скосил глаза на княгиню – та, не поднимая голову, делала в тетради пометки пером.
– Мужиков на неделю в холодную, – распорядился Славута. – Пусть остынут немного. И взыскать за разбитую посуду с каждого поровну. А бабам дать по двадцать розог. Далее.
– У Борки Райтника свели корову со двора. Борка говорит, что не иначе как сосед, Миколка Бондарь.
– Проведи дознание. Может, сам пустил корову пастись, да и прозевал. Далее.
– Рядом с прудом, у фальварка, в ольшанике, найдена мёртвая женщина, Неведомо кто.
– То есть как неведомо? – Катажина оторвала голову от реестра.
– Вся обглодана, узнать невозможно.
Княгиня и кастелян обменялись взглядом.
– Кто-нибудь из местных пропадал?
– Наверно, неместная. Может, лихие люди убили. А может быть, волки порвали, или медведь помял.
Катажина по обыкновению осенила себя крестом.
– Пан Славута, проведите дознание. Покойницу похороните у ограды погоста. Всё?
– Всё, пани.
Катажина перевернула последнюю страницу реестра.
– Двадцать мушкетов… Шестьдесят фунтов пороху… Пятнадцать фунтов свинца… А это что за расходы?
– Эта покупка сделана по моему настоянию, – ответил кастелян.
– С кем вы собираетесь воевать, пан Славута?
– Я всегда предпочитаю держать порох сухим… и наготове.
Катажина пожала плечами, закрыла тетрадь и вернула эконому.
– Хорошо, я согласно. Передайте пятьсот талеров на нужды несвижского монастыря. И ещё двести талеров костёлу в Бяла-Подляске.
– Слушаюсь, ваша милость.
Доклад был окончен, войт и эконом покинули библиотеку.
Едва стих шум шагов, Катажина закрыла тетрадь.
– Сегодня я думала о том деле, пан Славута, – без вступления начала княгиня, – и хочу сообщить нечто, что наверняка укрылась от вашего проницательного взгляда.
– Я весь во внимании, ваша милость.
– Вы помните, во что была одета Наталья в ночь убийства?
– Минуту, – кастелян задумался, – исподняя рубаха, сарафан, красная накидка. И ещё чепчик.
– Верно, верно. И какие ваши выводы?
Славута пожал плечами.
– Я так и полагала, – княгиня улыбнулась, сделала небольшую паузу, затем выдохнула. – Красная шёлковая накидка, которая была на Наталье, принадлежит Агнешке Олейник, моей второй горничной.
– Ошибки быть не может?
– Пан Славута, есть вещи, в которых могут ошибаться мужчины, но не женщины.
– Иными словами?..
– Я сказала только то, что сказала. Я не утверждаю, что Агнешка может иметь к убийству какое-то отношение. Более того, в ту ночь я шла в каплицу и сама видела Агнешку возле колодца.
Кастелян на мгновение задумался.
– Погодите. Я на это не обращал внимание. Шёлковая накидка у горничной… Откуда?
– Нет, нет, я не это хотела сказать.
– Но такая накидка должна стоить немало денег…
– Пан Славута, мне бы не хотелось, чтобы вы заостряли внимание именно на этом вопросе. Это подарок Агнешке. Просто каким-то образом он оказался у Натальи. Больше вам знать не следует.
В этот момент в дверь постучали. Януш, испросив взглядом разрешения у княгини, доложил:
– Ляхович приехал из Несвижа.
– Допросите его, пан Славута. Может быть, он сможет дать ответ на интересующие нас вопросы.
Славута встал, опять поклонился, и неожиданно потерял равновесие – от падения его спас лишь дубовый стол, на который он в последний момент успел опереться.
Кастелян пришёл в себя, когда почувствовал прикосновение руки княгини на своём плече.
– Сколько ночей вы не спали? Хватит на сегодня дел. Ступайте к себе, отдохните. Сегодня я освобождаю от всех обязанностей. А завтра прошу составить мне компанию, я хочу посмотреть павлина и зубров. Ступайте, ступайте! Януш, помогите же ему!
Кастелян решительно отстранил племянника, потёр виски, словно пытаясь отогнать усталость. Ещё бы, столько суток на ногах!
– Сегодня заступишь в караул, – охрипшим голосом бросил он Янушу. – Возьмёшь Ляховича, поставь его у ворот, чтобы он постоянно был на виду. Слышишь, ни на минуту не оставляй одного. Завтра я с ним побеседую.
Славута нетвёрдой походкой, придерживаясь за стену, направился в свою комнату. Несколько раз он останавливался, с трудом переводя дыхание, пока, наконец, не добрался до своей комнаты, где обессилено опустился в кресло.
Память отбросила кастеляна на три десятилетия назад, когда он, овдовев, вернулся в Литву. За четыре года в Речи Посполитой много изменилась: войско, долго не получавшее денег, создавало конфедерации и грозило выйти из повиновения. Сейм, остро нуждаясь в деньгах, был вынужден разрешить чеканить вместо серебряной монеты медные шеляги – и скоро полновесная серебряная и золотая монета оказалась вымыта грубыми медными боратинками. Ещё никогда престиж королевской власти не падал так низко, и среди магнатов уже начали раздаваться голоса о детронизации Яна Казимира и избрании нового монарха, достойного короны Речи Посполитой…
За спиной хлопнула дверь. Кастелян обернулся – в дверном проёме стояла Богдана, самая молодая горничная княгини.
– Пан кастелян позволит? Пани княгиня послала меня помочь вам. Опять зарядили дожди, – защебетала девушка, ловко накладывая в камин поленья. – Я так соскучилась по теплу. А у нас опять холода. Я так продрогла сегодня на погосте, что кажется, простудилась.
Дрова, занимаясь огнём, начали трещать. Из приоткрытой дверцы печки потянуло теплом, и приятная истома растеклась по всему телу. Славута, уже не сопротивляясь накатившей усталости, закрыл глаза. Откуда-то издалека, сквозь пелену дрёмы, доносился звонкий голос Богданы:
– Так жаль Наталью. Я теперь боюсь одна ходить по замку. Мы с Кристиной уговорились ходить вместе. Не ровен час, всё может произойти. Наталья была хорошим человеком. Кто мог поднять на неё руку. Пан кастелян знает, что мы были дружны с Натальей. У нас почти не было секретов друг от друга, да и какие могут быть секреты. Всё время на виду…
Последние слова были произнесены на полтона ниже. Кастелян разлепил веки и внимательно посмотрел на девушку: Богдана краем глаза наблюдала за его реакцией. Убедившись, что посыл достиг цели, девушка подошла к кровати и принялась взбивать подушку.
Славута потёр ладонью затылок.
– Продолжай.
Вместо ответа Богдана осмотрелась, потом осторожной походкой подошла к двери, приоткрыла её, заглянула в коридор, и затем аккуратно прикрыла.
– Пан кастелян, я не знаю, как сказать.
– Скажи, как есть.
Богдана ещё раз бросила взгляд по сторонам, приблизилась и полушёпотом произнесла:
– Вот только я не знаю, надо ли это говорить… пан должен знать… она, Наталья, брала чужие вещи…
На лице Славуты отразилось разочарование, и Богдана поспешила внести ясность.
– Нет-нет, пан кастелян не так всё понял. Она всегда всё возвращала. Наталье это уже не повредит… Просто она тайно встречалась с их милостью, и когда шла на встречу, брала чужую одежду.
Сон окончательно покинул кастеляна.
– Чужую одежду, – машинально произнёс он.
– Да. И понимаете, та накидка, в которой была Наталья…
– Знаю, – остановил её Славута.
Кастелян мысленно прокрутил в голове всё, о чём говорилось сегодня: по словам княгини, Агнешка получила накидку в подарок от неизвестного, личность которого Катажина не сочла необходимым ему раскрывать. Эта накидка в роковой вечер оказалась на Наталье, которая встречалась с «их милостью»…
Неожиданно он поймал себя на мысли, что эта юная горничная, всегда казавшаяся ему наивной, на поверку оказалась не такой уж и простушкой: рассказав много, она не раскрыла главного.
– Кто он?
– О ком вы, пан кастелян?
– С кем встречалась Наталья?
– О, пан кастелян, вы же понимаете… чужая тайна…
– Останется тайной навсегда. Я обещаю, что никому не скажу.
Богдана приблизилась к кастеляну почти вплотную, и тихие, едва слышимые слова слетели с её губ:
