Владимир Константинович Николаев
Песня. Сборник рассказов
Брат
На таможне уже минут сорок шмонали серьезно. В воздухе стойко висел кислый запах пота и прелой овчины и еще чего-то чужого.
Досматривали пассажиров ночного рейса Термез – Москва, два раза, задержанного из-за грозового фронта на перевале, но, наконец, выпущенного и прорвавшегося в столицу под утро.
Воробьев напряженно вглядывался в загорелые лица. Хотелось курить и выйти на воздух. На эту работку он попал совершено случайно. Подвернулся своему участковому, у которого проходил подготовку перед командировкой и был, по сути, мальчиком на побегушках. На участке показали крохотную фотку с удостоверения и наказали встретить и разместить в гостинице «нашего человека». Хохма была в том, что Вася – так звали героя, не знал даже, встретят ли его в Москве, и кто будет встречать.
Взяв машину на автобазе и загодя приехав в Домодедово, Воробей был вынужден коротать ночь в окружении мрачных усатых личностей, встречавших, как и он, этот ночной рейс. Рейс же переносили и переносили и все уже примелькались и скурили по ходу все свои и чужие сигареты. Через несколько мучительных часов самолет, наконец, приземлился, но пассажиры всё не появлялись, а когда появились с вещами, то начался этот жестокий обыск. Искали, понятно, «дурь», которую и встречали колоритные личности в кожаных куртках.
Один из кожанок, видя напряжение на лице русского, приблизившись, интимно прошептал: «Каво встречаищь?»
– Брата встречаю, – объявил Воробьев. Личность отвалила. Досмотр кипел. Халаты и тулупы расстегивались, лица разрумянились. Восточные женщины рвались в туалет, их не пускали. Шмонаемые роптали тихо, кожаные – уже в полный голос. Градус нарастал.
Воробьев понимал, что как никогда близок к провалу. Он никого тут не узнавал. Почти наугад в отчаянии он пробормотал бородачу из прилетевших: «Вася, узнавай брата…».
Борода сразу включился, развернувшись, сгреб Воробья в охапку и весело заорал: «Коля! Брат!». Смуглые пацаны понимающе зацокали: «Ц-ц, брата не узнал?!».
Потом они плавно катили по предрассветной Москве, в охотку докуривая водительские сигареты почти без слов, смущенно переглядываясь и улыбаясь. Настроение Васи, который только из-за «речки» и для которого война закончилось, передалось и Воробьеву. Расстались у гостиницы в тихом переулке.
Больше они не встречались. На следующий день вроде мелькнул какой-то рослый загорелый на третьем или четвертом этаже. Или похожий. Воробьев еще улыбнулся: «Брат», но быстро переключился на текучку.
Фляки
Анджей, наклонившись к тарелке, начал есть, от удовольствия даже чуть порозовела кожа на голове под плотным седоватым ежиком. Я тоже, было, приноровился, зачерпнул, но проглотить не смог – горячий запах потрохов заставил судорожно сжаться желудок – а там пиво и хорошее мясное ассорти.
Мы не виделись несколько лет, были короткие созвоны, но пересечься не удавалось. От общих приятелей слышал, что блестящая дипломатическая карьера Анджея неожиданно оборвалась. Его несправедливо «ушли» с работы, а он ушел от жены, союз с которой казался незыблемым; был под следствием, потерял деньги, нелепо поломал ногу, долго лечился и последнее время сильно выпивает.
Промозглым московским утром я приехал в аэропорт с большим запасом – пришлось тянуть время в кафе с паршивым и несуразно дорогим кофе. Стал думать о поездке, ба! – осенило, в этой стране работал Анджей! Тут же набрал его номер и неожиданно быстро услышал насмешливое:
– Привет.
– Слушай, я через три часа буду в Кракове. Что привезти? Это же твой город.
Ответ был молниеносным – мастерство не пропьешь.
– Привези фляков!
– ???
Ладно. (Сейчас расколется сам). А каких и сколько?
– Какие будут, пару банок.
– Это вообще что-то приличное?
Ехидный смешок в трубке.
– Вполне.
В Краков прилетели ночью. Утром разглядел зубцы замка на теплеющем небе.
С утра начал стремительно разматываться плотный клубок официальной программы: к воеводе, к бургомистру, к консулу, обед, экскурсия, ужин «без галстуков». «Нет-нет, за родство наших народов вы не можете не выпить до дна!» Ну, да – за родство! за нашу победу! за присусвующих зесь дам…
На следующий день уже с вещами – прощальный визит к домику Его Святейшества папы Римского. Приличный домик на ступенях цветы
– Когда он был жив, – в глазах румяно-молочной экскурсоводши появились слёзы, – всегда выходил на балкон. Это гонор (гордость – польск.) нации.
Перед дорогой «на посошок» у консула. Умнейший дядька, в большом авторитете у местных, дуайен дипкорпуса. Спросить, что ли, про фляки? А если подстава? Анджей тот еще затейник.
Наше время в этом городе вышло. Галопом на аэродром, короткий перелёт в Варшаву. Под крылом поплыли флаги на башнях. «Когда трубач над городом целуется с трубою…». Красивый город, вернуться, погулять…
В транзитном зале облегченно вздохнул, едва-едва успели к московскому рейсу. Извини, брат, плакали твои фляки, не судьба. По пути к самолёту попалась лавка с «Выборновой» водкой, вдруг увидел – вот они родимые! Купил на нерастраченные командировочные две пузатые банки. Что-то булькает внутри, а что – непонятно.
В Москве неделю созванивались, стыковались, наконец, звонок.
– Давай в пивбаре «Биг Пиг» на Солянке.
– Это где?
– Здание ЦК комсомола помнишь?
Как же, как забудешь?! «Нас водила молодость в сабельный поход! Нас бросала молодость…». Скажи нам в те дни – умереть ради Большого Дела… Да.
Анджей пришел заранее. Идеально выбрит, костюм из «той» жизни. Махнули водки, отхлебнули пивка: что, да как, кто при делах и в целом.
Фляки разогрели на кухне и принесли уже в двух глубоких тарелках. Анджей молча съел всё до последней крошки, даже вспотел, кажется. Пропустил мимо ушей мои рассказы и, глядя в переносицу, абсолютно трезво сказал:
– Ты знаешь, у меня там была любовь, Барбара, Бася. Профессионалка, курва. Я им с дочкой денег давал, а они меня всякой дрянью кормили.
