Владимир Колычев
Мент без ценника
Глава 1
Ночь. Мороз и ветер. Мелкий колючий снег. Фонарь со скрипом качается, создавая искаженные, блуждающие тени. Закоченевший труп в нескольких метрах от подъезда. Зловещая тяжесть низкого, затянутого тучами неба. Возможно, эта плотная облачность не позволяет душе покойного подняться к небесам, потому и бродит она где-то рядом, безмолвно стонет, взывает о мщении.
– Давно уже лежит, – поднимая воротник, сказал судмедэксперт.
Он достал из кармана куртки четвертинку беленькой, мелко подрагивающей рукой скрутил пробку, вопросительно глянул на следователя. Тот мотнул головой. Отказался и Богдан Городовой. Ему тоже холодно, ноги в ботинках мерзнут, но водка его не согреет. Сейчас бы чаю горячего… Однако у Голубева своя внутренняя политика. Работа у него такая – с трупами возиться, тут без ста граммов никакой душевности, один сплошной цинизм. А ему нельзя без чуткости, все-таки работает на пороге в загробный мир, где тонкая организация, куда людей с добрым напутствием провожать надо. Ну и помянуть новопреставленного на дорожку – святое дело.
Поэтому отказ следователя и оперативника выпить Голубев принял с плохо скрытой радостью. Чекушка маленькая, и если с каждым делиться, то самому ничего не останется. А тут двести пятьдесят граммов на одно горло; в ночной мороз – самое то. Не сразу, конечно, по чуть-чуть. Работа у судмедэксперта нудная, долгая и не очень приятная. Тут без перерывов никак нельзя. Сделать несколько глотков из косушки, выдохнуть с удальцой, закрыть глаза в предчувствии тепла, достать сигарету, закурить…
Богдану тоже вдруг захотелось выпить. Сам по себе покойник его не смущал, за полтора года работы в органах он уже к ним привык. Но из подъезда выбежала женщина с искаженным от ужаса лицом. Бигуди под косыночкой, распахнутое пальто поверх ночной рубашки в цветочек, тапки на босу ногу. Она поскользнулась и в попытке удержать равновесие перетащила вес тела вперед, в эту сторону же и упала, грудью навалившись на труп:
– Ко-оля!
Вот именно такие сцены и не жаловал Богдан. К погибшим людям он еще мог привыкнуть, но к страданиям их родных – нет. Он сам помнил, как погиб его отец, как завывала от горя мама, как сам плакал навзрыд. Отец тоже был опером, и его вот так же подрезали недалеко от дома. Шесть лет тогда было Богдану. Два десятка лет с тех пор прошло, но женский стон всколыхнул память, выдавил скупую мужскую слезу.
К женщине шагнул сержант патрульно-постовой службы, но Богдан махнул ему рукой, призывая не мешать. Следователь нервно полез за сигаретой.
Время – половина третьего ночи. Видно, мужчина возвращался домой поздно, где-то в районе полуночи. Возле самого подъезда нарвался на своего убийцу. Удар ножом в область сердца не оставил ему шансов выжить. Четкий удар, нанесенный твердой и опытной рукой. Дом двухэтажный, малоквартирный, жильцов не густо, поэтому неудивительно, что труп часа два пролежал на морозе, прежде чем его заметили. А жена только узнала о гибели мужа. Видно, разбудили ее, сообщили. Врач «Скорой помощи» не догадался известить родных или не захотел этого сделать. Осмотрел покойника, сделал заключение и уехал, оставив труп на попечение следствия.
Покойник успел остыть, поэтому снег уже не таял на лице, и тело накрыто белым пушистым саваном. Мужчина лет сорока, в пыжиковой шапке, пальто старое, ботинки сбитые, трехдневная щетина на лице. Но спиртным от него пахло, что наводило на мысль о разборке между собутыльниками. Документов при нем не было, денег тоже. И наручных часов тоже… Похоже на убийство с целью ограбления. Скорее всего, так.
– Пойду я, людей опрошу. – Богдан кивком указал на подъезд.
Пусть следователь занимается покойным, объясняется с его вдовой, а он пойдет выслушивать возмущения и угрозы. Спят люди, а ему придется их потревожить. Разгул демократии в России, народ всерьез решил, что живет в свободной стране, потому о своих правах заявляет в полный голос. Не боятся люди гавкать на милиционеров. Это только перед бандитами они поджимают хвосты и жалко скулят.
Но ничего, Богдан уже привык к хамству непуганых обывателей. Поэтому без особого стеснения нажал на клавишу звонка.
– Кто там? – спустя пару минут донесся из-за двери мужской голос.
– Откройте, милиция!
– Ага, щас!
Богдан больше не стал жать на кнопку звонка, но и уходить не торопился. Сейчас разбуженный жилец выглянет в окно, увидит «уазик», на крыше которого беззвучно крутились проблесковые маяки, заметит покойника, проявит интерес… Если после этого дверь откроется, значит, убийство соседа станет для хозяина квартиры новостью. Значит, ему просто нечем будет ответить Богдану на его вопросы.
Но дверь не открывалась. Значит, хозяин квартиры мог что-то видеть. А на контакт не идет, потому что непробиваемый тупица… А может, и не видел ничего. Но тупой… Богдан снова нажал на кнопку звонка.
– Да что это такое? – донесся из-за двери возмущенный возглас.
Послышались щелчки открываемых замков, приоткрылась дверь, выпуская в холод лестничной площадки домашнее тепло, сдобренное запахом валерьянки. Богдан внимательно посмотрел на грузного, лет сорока мужчину. Красные у него глаза, уставшие. Похоже на бессонницу, вот и пьет валерьянку. Хочет заснуть, да не получается. Потому и злой.
– Вы хоть знаете, сколько сейчас времени?
Только злость в нем какая-то беспомощная, растерянная, нет во взгляде твердости, которая присуща злым по жизни людям.
– Человека убили, вашего соседа, – невозмутимо сказал Богдан, для проформы раскрыв корочки служебного удостоверения.
– И что? – через силу выдавил из себя мужчина.
– А завтра убьют вас.
– Вы что, издеваетесь? – Жалкое возмущение, выдохшееся.
– Я понимаю, бессонница у вас. И тревожить я вас не имею права. Но убийцу надо найти. Или нет?
– Мне какое до этого дело?
– Может, вы что-то видели?
– Нет!
Мужчина попытался закрыть дверь, но Богдан подставил ногу.
– Я в прокуратуру жаловаться буду!
– Тогда ручку возьмите и бумагу. Но лучше всего о теплых вещах позаботиться. В камере у нас холодно, – пристально глядя на него, жестко отчеканил Городовой.
– В какой камере? – оторопел мужчина.
– В КПЗ… Валерьянку вы пили зачем? Чтобы успокоиться?.. Ну да, человека убить – не в лужу плюнуть…
– Человека убить? – От возмущения гражданин хватил ртом воздух. – Что вы себе такое позволяете?!
– У прокурора спросите, что я себе позволяю. Завтра я вам обеспечу с ним встречу, он к вам прямо в камеру и придет.
– Не убивал я Колю!
– А откуда вы знаете, кого убили?
– Так Маргарита на всю ивановскую голосила!
– Маргарита – жена Коли?
– Да. Коли Сысоева жена.
– А вы кто будете?
– Сосед.
– А соседа как зовут?
– Юрий Данилович я… Юрий Данилович Меркушев… Да вы проходите, я чай поставлю…
Тихо в квартире у Юрия Даниловича. Звенящая какая-то тишина. И воздух затхлый. В комнатах темно, только в прихожей свет горит. И в маленькой кухоньке зажглась лампочка, когда туда зашел Богдан.
– Не надо, Юрий Данилович, – покачал он головой. – Выключите!
Свет погас, и Богдан глянул на двор за окном. Деревья в палисаднике, но листьев на них нет, снег с веток осыпался, поэтому место, где лежал покойник, просматривалось хорошо.
– Вам, наверное, завтра на работу рано? – спросил Богдан. – Верней, уже сегодня.
– Да, уже сегодня.
– Если вставать рано, то и лечь надо пораньше. А ляжешь пораньше, сон не идет, верно?
– Его зовешь, а он упирается, – вымученно улыбнулся мужчина.
– Вы на валерьянку сон приманивали, как кота?
– Точно, как кота. Только без толку… Я, когда в армии служил, дневальным заступал. Сидишь у окна ночью, высматриваешь дежурного, а глаза сами закрываются. Я у окна сел, представил, что дежурного жду. Только сон все равно не приходил. Зато Коля появился. Идет себе, пошатывается, а потом вдруг останавливается. Как будто окликнул кто-то. Я не слышал, может, и окликнули. Он остановился, развернулся; смотрю, какой-то мужик к нему подходит. Что-то сказал ему, Коля руками замахал в ответ. Он к нему близко-близко подошел. Я даже не понял, откуда у него нож в руке взялся. Он Колю без замаха ударил. Сел на корточки, под куртку к нему залез, что-то у него там забрал, поднялся и побежал.
Юрий Данилович рукой махнул в глубину двора.
– Там фонарь горит, вы могли разглядеть преступника.
– Нет, не разглядел. У него кепка была низко натянута на глаза. И воротник высоко поднят. И еще он в профиль стоял…
– Какая кепка в феврале месяце?
– Ну, не знаю. Может, шерстяная… И воротник у куртки высоко поднят…
– Он должен был оглядеться, в окна посмотреть. Вдруг за ним наблюдают?
– Может, потому и не посмотрел, что за ним наблюдать могли.
– Логично, – с недоброй усмешкой заметил Богдан. – Я смотрю, вы логичный человек, Юрий Данилович. Увидели, как соседа вашего убили, а в милицию звонить не стали. Что, страшно стало?
– Страшно. – Меркушев с покаянным видом вздохнул и опустил голову.
– Почему?
– Сами знаете, какая нынче жизнь. Союз развалили, инфляция растет, люди на жизнь озлобились. Мафия кругом, убийства, рэкет…
– А мафию мы боимся?
– Жизнь нынче ничего не стоит. Подошли, убили, раз-два, и все.
– Это верно, жизнь нынче ничего не стоит. И кровь людская как водица. Потому что люди свою жизнь перестали ценить. И свою, и чужую. Вот вы бы могли в милицию позвонить, сказать, куда преступник побежал, его бы по горячим следам и взяли. Ан нет, остыли следы. Как преступника теперь найдешь? Потому и чувствуют себя преступники вольготно, что их боятся. И боятся, и покрывают… А может, вы кого-то конкретно испугались? Может, вы знаете человека, который соседа вашего убил. Он из мафии?
– Да не знаю я его! – мотнул головой Меркушев. – Первый раз вижу.
– А вдруг не первый раз? Возможно, видели когда-то, просто сейчас не узнали?
– Ну, может быть…
– Преступник оглянуться должен был. Не оглянулся. Но вы говорите, что он у Сысоева что-то из кармана вытащил…
– Да, присел и вытащил. Только он спиной ко мне сел. Вернее, не ко мне, к окнам. Потом поднялся и побежал…
– Ясно… Значит, в кепке он был. И в дубленке, – нарочно стал путать Меркушева Богдан.
– Нет, куртка на нем была. Обычная теплая куртка с высоким воротником…
– А нос его видели?
– Нос? Да, видел… Крупный такой нос…
– Длинный? Узкий? Широкий? С горбинкой? Без?
– Бесформенный какой-то… Не длинный, но крупный… Вот такой! – Меркушев сложил пальцы так, будто взял в них картофелину.
– А лоб какой? Высокий, низкий? Выпирающий или, наоборот, вдавленный?
– Лоб я не видел, козырек кепки мешал… Надбровья – да, выпуклые. И глаза как будто навыкате. Хотя я не уверен…
– Если я фотографию вам покажу, вы его опознать сможете?
– Если только в профиль, – пожал плечами мужчина. – И то вряд ли…
– Высокий он или нет? Крупный или не очень?
– Не очень высокий. Метр семьдесят, я думаю. Крупный? Нет, я бы не сказал. Хотя и не чахлый. Плотный такой…
– Я так понял, Сысоев близко его к себе подпустил?
– Да, убийца подошел вплотную.
– Но руками махал?
– Да.
– Как? Приветствуя или прогоняя?
– Нет, не прогонял… Но радости точно не испытывал… Возмущался он, похоже, но в драку лезть не хотел. Во всяком случае, мне так показалось…
– Значит, между ними еще раньше был конфликт?
– Может быть.
– Значит, Сысоев возмутился, но в драку не полез.
– Нет… А тот спокойный был. Подошел и ударил ножом…
– Сысоев пытался защититься?
– Кажется, нет.
– Значит, удар для него был неожиданностью?
– Наверное, да.
– А убийца знал, что нанесет удар?
– Да, тот подходил, чтобы ударить.
– А Сысоев его к себе подпустил… Потому что знал его, так?
– Возможно.
– Понятно.
Если покойный знал своего убийцу, то круг подозреваемых сужался.
– А вы Сысоева хорошо знали? – спросил Богдан.
– Ну, как хорошо… В домино летом играли. Тут у нас беседка…
– И много у вас там таких доминошников?
– Была компания…
– Может, кто-то из вашей компании Сысоева сегодня и подрезал?
– Да нет… – задумался Меркушев. – Вряд ли. Я бы узнал…
– А где работал Сысоев?
– На лакокрасочном.
– Употреблял? – Богдан красноречиво щелкнул пальцами по своему горлу.
– Как все, по пятницам. И особенно в день получки… Пятница завтра. Вернее, сегодня. Завтра пьянка у мужиков, Двадцать третье на носу… Может, у него сегодня генеральная репетиция была перед этим делом? Но выпил он не очень много. Я знаю, какой он бывает, когда сильно выпьет. А сегодня бутылку на троих сообразили, не больше.
– А с кем соображал?
– Этого я не знаю, у них там на заводе своя компания. Говорил, что у них без этого дела нельзя. Химия у них там, а ее из крови надо выгонять, водка для этого лучше всего…
– Понятно… У меня к вам большая просьба, Юрий Данилович. Если вы хотите спокойно ходить по городу, то должны помогать нам. Поэтому, если вы знаете, кто убил Сысоева, скажите мне об этом, пожалуйста, сейчас. Убийцу мы все равно найдем, и если вдруг окажется, что вы его знали…
– Но я его не знаю! – Меркушев очень выразительно для убедительности, что это действительно так, приложил руки к груди.
Это могло быть правдой. Только Богдан ему не верил. Не из тех людей Юрий Данилович, с кем бы он мог выпить рюмку водки.
Глава 2
Блестящие залысины, зализанные назад остатки волос, шельмоватый взгляд водянистых глаз, маленький искривленный нос, толстые, четко очерченные губы, выбритый до синевы подбородок, новенький с иголочки мундир, до бритвенной остроты отглаженные стрелки на брюках, отдраенные до зеркального блеска туфли… Это все о нем, о подполковнике Петухове. Звездочки на погонах шитые, генеральской величины. Стройный мужчина, с командирской выправкой, щеголеватый. Такому бы флаг в руки да барабан на шею – и на парад чеканить шаг.
– Не понял, а почему не в форме?
Но лучше всего ему бы сейчас подошли хромовые сапоги и галифе. Ноги у него на ширине плеч, пружинно приподняты на носках – прямо как у эсэсовского офицера, позирующего перед толпой военнопленных. Тросточки только не хватает.
– А я говорил! – встрепенулся капитан Гущин.
Он тоже новичок в отделе. Но если Петухов – начальник РОВД, то Рома всего лишь старший опер. И он действительно говорил, что на совещание к начальнику РОВД нужно идти в форме. Богдан еще подумал, что парень с Луны свалился. А оказалось, они с Петуховым оба оттуда.
– Так это, Игорь Ефимович, у нас не принято, – удивленно посмотрел на шефа майор Шумов, начальник уголовного розыска.
– Теперь принято! Впредь на совещания прибывать в установленной приказом форме одежды. С дознавателей пример берите. С инспекции по делам несовершеннолетних. Все в форме, как люди, а кто вы, непонятно.
– Уголовный розыск мы, Игорь Ефимович.
– Товарищ подполковник, а не Игорь Ефимович, – красуясь перед подчиненными, с заносчивой насмешкой поправил Шумова Петухов. – Мы же не на базаре, правда?
– Никак нет, не на базаре, – буркнул Шумов и направился к своему месту за длинным приставным столом.
– Куда? А переодеваться? – как на какого-то шута, посмотрел на майора начальник РОВД.
Шумов отговариваться не стал и показал своим операм на дверь. Но Петухов не унимался. Он велел построить оперативников в шеренгу и строем вывести из кабинета. И еще добавил, что времена Советского Союза закончились, что в новом государстве должен царить культ дисциплины и порядка. Иначе, сказал он, капитализм не построишь…
– Все правильно Петухов говорит, – сказал в кабинете Гущин. – Закончился Советский Союз, социализма больше нет, впереди капитализм. А капитализма без дисциплины не бывает. Надо равняться на индустриально развитые страны. На Германию, например. Сам знаешь, какая у них дисциплина. Потому и живут как люди.
Он действительно собирался идти на совещание в форме. Потому что хорошо знал Петухова, с которым служил в соседнем городе до своего перевода в Народовольск. Они оба сюда с повышением по службе перешли, и подозрительно одновременно. Что, в общем-то, неудивительно. Давно замечено, что новый начальник старается окружить себя своими людьми. Все правильно, с поддержкой человек уверенней себя чувствует.
Понятно, что Петухов со странностями. Но ведь и бывший начальник Богдана тоже не устраивал. Скурвился полковник Измайлов, криминалу продался, потому и работать мешал. Так что уж лучше по стойке «смирно» ходить, чем вольно, но чтобы тебе палки в колеса не вставляли.
– Ты немец? – сухо спросил Богдан.
– Нет, русский.
– Что немцу хорошо, то русскому смерть.
– Не знаю, не знаю… И давай договоримся, не надо мне «тыкать». Все-таки я капитан, а ты лейтенант…
– Да, но я старше по возрасту, – удивленно посмотрел на Гущина Богдан.
В начале этого месяца ему исполнилось двадцать восемь лет, а он всего лишь лейтенант. Так уж вышло, что из армии в двадцать два года уволился, потом была Высшая школа милиции, которую он окончил в двадцать шесть лет. А Гущин учился в средней школе милиции, куда поступил сразу после армии в двадцать лет. В двадцать четыре он был уже старшим лейтенантом, в двадцать шесть досрочно получил капитана. Ему должно было исполниться только двадцать семь лет… Бывает такое, только зачем нос задирать? Тем более перед своим напарником.
Илья Ревякин уже майор, в Юбилейном РОВД уголовный розыск возглавляет. Если с новым начальником и напарником служба не заладится, можно к нему перейти. Он звал. Непросто будет бюрократические барьеры преодолеть, но в принципе это возможно…
– Не имеет значения, сколько тебе лет, – самодовольно проговорил Гущин.
Богдан еще только рубашку застегивал, а Гущин уже китель надел, пылинки с него сдувает. Новенькая у него форма, такая же отутюженная, как у Петухова. Есть чем гордиться…
Хотя лучше бы он своей физической формой занялся. Богдан еще не знал, как он стреляет, как бегает на длинные и короткие дистанции, как обстоят у него дела с рукопашным боем, но были сомнения на этот счет. Хорошо смотрится Гущин в форме, которая, как это модно, больше на один размер, чем нужно, хотя сидит при этом идеально. В форме такого пошива можно и щеголевато выглядеть, и жировые складки на теле скрыть. Молод еще Гущин, а лицо у него уже рыхлое, двойной подбородок хорошо заметен, пузо проклюнулось, жировые отложения на боках. Ноги короткие, задница тяжеловесная, а плечики узкие. Вряд ли у него высокие показатели по физической подготовке. А если он еще и в рукопашном бою полный ноль, то как с ним в розыск идти?..
– Ну, не имеет так не имеет, – пожал плечами Богдан.
В армии он легко заводился по поводу любой несправедливости в отношении себя и в школе милиции спуску задирам не давал, но работа в уголовном розыске наложила свой отпечаток на его характер. И от преступников приходилось выслушивать всякую гадость в свой адрес, и от граждан вроде Меркушева. В общем, внешняя невозмутимость уже стала его визитной карточкой. Да и внутреннее спокойствие, в общем-то, непоколебимо. Вот если бы Гущин закон преступил, тогда другое дело, тогда бы он отреагировал на его вызов. Но ведь ничего подобного нет, а то, что с головой у него не все в порядке, так это его личное горе.
Городовой вышел в коридор, где Шумов уже собирал своих оперативников. Олег Варенцов, Ренат Батаров, Юра Филиппов, Коля Скальцев. В штатском все они выглядели орлами, а в форме… Нет, с мокрыми курицами их не сравнить, и сейчас в них просматривается бойцовская суть, но ощущение такое, что форма на них с чужого плеча… Один лишь капитан Гущин смотрится гоголем. Наглаженный, начищенный. Правда, Шумов этого не оценил, возможно, даже не заметил.
Зато Петухов поставил Гущина в пример. Дескать, вот как должен выглядеть настоящий оперативник.
– А вам должно быть стыдно, товарищ лейтенант, – оглядев Богдана, сказал подполковник. – Китель когда в последний раз гладили? А на брюках почему двойные стрелки?
Богдан отнесся к этому внушению без иронии. Действительно, надо было заняться формой, отутюжить ее, прежде чем в шкаф убирать. И брюки следовало на плечики вешать, так чтобы не образовалась фальшстрелка. Виноват он, чего уж говорить.
– Распустились вы здесь, как я посмотрю, – сделал вывод начальник РОВД. – Надо браться за ваше воспитание…
Воспитание началось в тот же день. Сначала Петухов потребовал от оперативников предъявить для осмотра «тревожный» комплект. Предъявили. С картами района, карандашами, линейками и компасами все было более-менее в порядке. Если не считать, что у Батарова карты были исключительно игральные. Нательное белье, платки, носки – с этим тоже вроде ничего. Но сухой паек на одни сутки нашелся только у Шумова. Ну, и, конечно же, у Гущина. Это все из-за Скальцева, ему капитана присвоили, он звание на прошлой неделе обмывал. А закуски не хватило, пришлось потрошить «тревожные» чемоданы. Жаль, пополнить запасы не успели. Но ведь это не трагедия. Хотя Петухов так не считал.
– «Тревожный» чемодан – это ваше лицо, господа офицеры. Содержимое чемодана отражает содержимое в ваших головах, – зло сказал он. – Вот у Гущина в чемодане полный порядок, значит, и в голове у него все на месте. Значит, и работать он будет на высоком профессиональном уровне. Значит, ему я могу доверять!.. А вот вы, товарищ Городовой! Что вы скажете мне по убийству гражданина… э-э…
– Гражданина Сысоева, – подсказал Шумов.
– Вот-вот, что вы скажете об этом? Вы смогли установить убийцу?
– Пока нет…
– Вы думаете, это меня удивляет? – ехидно спросил Петухов. – Нет, не удивляет. У вас неглаженая форма, у вас разукомплектованный чемодан, и это отражает ваш профессиональный уровень. Ваш низкий профессиональный уровень…
– Да, но убийством Сысоева занимается не только Городовой, – возмущенно сказал Шумов. – Убийством Сысоева занимаемся все мы.
– И что, есть результат?
– Пока нет, но работа идет.
– И куда она идет? В тупик?
Увы, но расследование убийства на Самарской улице уверенно вело на станцию «Глухаревская». Преступник оставил после себя весьма смутные следы. Меркушев просмотрел все фотографии уголовников, что имелись в районной и городской картотеке, но никого не признал. И среди его знакомых таких не водилось. Богдан взял в работу окружение покойного, его друзей и просто знакомых, приметил двух подозрительных товарищей из коллег по работе, но результата пока нет. И агенты молчат. А их у Богдана немало: и сам он по этой части много работал, и Ревякин ему своих людей подбросил, когда уходил. Но никто ничего не знает. Никто в уголовной среде не хвастал, что пришил работягу с лакокрасочного завода. Никто вообще на эту тему даже не заикнулся…
– Работаем, товарищ подполковник. – Шумов с вызовом посмотрел на Петухова и с явным недовольством перевел взгляд на инспекторов и дознавателей, которых тот до сих пор держал в своем кабинете и для которых, собственно, и был устроен этот строевой смотр-шоу.
– Плохо работаете, товарищ майор.
– Делаем, что в наших силах.
– Да, так говорят хирурги. После того, как у них под ножом умирает пациент. А мне в кабинете у начальника ГУВД умирать не хочется. Мне результат нужен. Положительный результат… Завтра мне отчитываться по этому вопросу, что я скажу начальству?
– Так и скажете, что работа идет.
– Плохо идет работа, очень плохо. Но ничего, я научу вас трудиться…
Богдан готов был к новой взбучке, но никак не ожидал, что подполковник Петухов отправит всех оперативников уголовного розыска на плац и заставит маршировать по квадратикам на глазах у всего личного состава отдела. На морозе. В шинелях и ботинках на тонкой подошве. Лучше всех, разумеется, чеканил шаг доблестный капитан Гущин, новый пример для подражания.
Это издевательство продолжалось до полудня, после чего Петухов дал команду доукомплектовать «тревожные» чемоданы и приготовить конспекты по сегодняшнему и уже состоявшемуся занятию по строевой подготовке. Он его проводил, а конспекты должны подготовить опера. С ног на голову… Впрочем, Богдан не возмущался. Он молодой, не женатый, дома его никто не ждет, так что вечерком напишет.
А строевая подготовка, в общем-то, нужна. Как ни крути, а она дисциплину повышает, и командирская выправка – не последнее дело для милиционера. Только вот как с убийцей Сысоева быть? Тут хоть сотню конспектов напиши, но делу этим не поможешь. Искать преступника не в кабинете надо, тут по городу нужно бегать. Этим Богдан, кстати говоря, и собирался заняться.
Но вдруг оказалось, что конспекты нужно подготовить уже сегодня, к шестнадцати ноль-ноль. И что делать в этой ситуации? Может, Петухов и дурак, но ведь он же не шутом в РОВД работает, а начальником, и получить новый от него выговор Богдану не хотелось. К тому же Гущин уже сел за работу. И форма у него отглаженная, и шаг чеканный, и строевой устав у него вдруг обнаружился. И тетрадку он под это дело новенькую завел.
– Может, под копирку напишешь? – спросил Богдан.
– Нельзя под копирку, конспекты в тетрадях пишутся – как минимум в обычных, а есть еще специальные. Ты же в школе милиции учился, должен помнить, – менторским тоном ответил он.
– Учился. И знаю, что на одно занятие – один конспект. И его составляет тот, кто ведет занятие. Петухов его должен был составить для нас.
– Считай, что мы конспектируем его лекцию, – невозмутимо ответил Гущин.
– Какая лекция? Практическое занятие.
– А мы его в теорию переводим.
– Я смотрю, у тебя на все есть ответ, – не сдержал саркастической усмешки Богдан.
– Да. Поэтому я уже капитан, а ты все еще лейтенант. И не надо со мной на «ты», мы же договаривались.
– Ну, тогда по уставу, на «вы», в обоюдном порядке…
– Как скажете, товарищ лейтенант, – не отрывая головы от книги, кивнул Гущин.
– Конспект по строевой – это, конечно, сила. Но как эту силу к нашему делу приложить? Если бы строевой шаг до убийцы Сысоева довел…
– А что, не получается? – не без ехидства спросил капитан.
– А у вас что, всегда все с первого захода получается?
– Если бы не получалось, я бы капитаном не стал… Вы же не первый год в розыске, лейтенант, должны понимать, как это все делается. Кто Сысоева убил? Наверняка уголовник. Почему я так думаю? Потому что удар очень профессионально нанесен. И нож явно не кухонный. И даже не кнопочный. Длина клинка как минимум семнадцать сантиметров, ширина – миллиметра четыре, не меньше, долы с каждой стороны… Что смотришь на меня? – свысока усмехнулся Гущин. – Думаешь, если по стойке «смирно» стоять умею, то в нашем оперском деле ничего не понимаю? Ты хоть знаешь, какая у меня раскрываемость в ГУВД была? Девяносто процентов! И здесь не меньше будет. Так что тебе, лейтенант, придется подтягиваться. Семьдесят процентов – тоже хорошо, но девяносто лучше. В общем, работать тебе и работать…
– Да вот, работаю.
– И я работаю. Вроде бы конспект по строевой пишу, а сам о работе думаю. И знаю, как убийцу Сысоева найти.
– Как?
– Очень просто. Кто там у нас из уголовников в районе Саратовской улицы проживает? Кого у нас там за поножовщину судили?.. С учетом у вас неплохо дело поставлено, я тут знакомился, двух человек нашел. Кутасов есть такой, и Юсупов. Если брать по алфавиту, то начнем с Кутасова. Где находился ночью с двадцатого на двадцать первое февраля одна тысяча девятьсот девяносто второго года? Дома? Алиби есть? Хорошо. Берем Юсупова. Алиби есть? Нет. Ну, тогда извините!..
– То есть за убийство Сысоева закроем невинного человека?
– Кто невинный? Кутасов?! Он человека зарезал, отца семейства. И сколько получил? Шесть лет? Ты считаешь, что это много? Лично я так не считаю. У детей отца отнял, и всего шесть лет? Нет, этого мало. Поэтому еще пятнадцать лет надо бы добавить. А если вышку дадут, туда ему и дорога…
– Не по уставу это, товарищ капитан, – мрачно глянул на Гущина Богдан.
Чего уж греха таить, приходилось ему вешать чужие кражи на судимых уголовников. Ревякин примерно так и рассуждал – раз уж встал на преступный путь, то скользи по нему и дальше. И Богдана он учил этому. Потому и приходилось порой повышать раскрываемость нечестным путем. Но ведь это мелкие кражи, а тут убийство…
Тот же Ревякин учил Богдана, что у опера не должно быть совести. Но ведь у него у самого совесть была. И свой собственный кодекс чести тоже. Потому и не искал козлов отпущения под тяжкие преступления; потому и работал как проклятый, чтобы сажать реально виноватых.
– Да ладно тебе, лейтенант! Как будто первый раз замужем!
– Да не ладно, товарищ капитан. Договорились жить по уставу – значит, так и будем жить. И не лейтенант я вам, а товарищ лейтенант. И обращайтесь ко мне, пожалуйста, на «вы».
– Но я старше по званию, я имею право на «ты», – снисходительно произнес Гущин.
Похоже, он совершенно искренне полагал, что Богдан, как младший по званию, обязан сносить его барские замашки. Но это не так. И чем он скорее это поймет, тем лучше для него.
Городовой уже понял, с кем имеет дело. И смирился с мыслью, что работать ему придется одному, без надежного напарника. Плохо это, очень плохо, но лучше так, чем опираться на шаткое плечо ненадежного, глупого и каверзного человека.
– Я вам все сказал, товарищ капитан.
Он посмотрел на Гущина тяжело, угрожающе – и отправился искать строевой устав, чтобы ни в чем не зависеть от этого неприятного ему человека.
