Владимир Каржавин
Под псевдонимом Серж
* * *
Москва июня 1919 года внешне значительно проигрывала Москве 1913-го. Шикарные магазины, рестораны, клубы, освещённые гирляндами лунные парки и кафе-шантаны, блестящие экипажи, а вместе с ними весёлые праздные толпы с улиц и площадей, нарядные женщины, галантные офицеры, праздно прогуливающиеся поэты, артисты, чиновники и государственные деятели – казалось, всё это ушло в прошлое и навсегда. Взамен же разбитые фонари и витрины, редкие грязные трамваи, неулыбчивые прохожие, остерегающиеся входить в тёмные проулки и подворотни, очереди за хлебом. И в противовес всему этому – шагающие строем решительные люди с винтовками и красными звёздами на фуражках.
Но было бы неправильно считать, что культурная жизнь в Первопрестольной совсем остановилась.19 января 1919 года в одном из жилых домов на Новой Басманной улице торжественно открылась Московская центральная публичная библиотека. Есенин и Маяковский по-прежнему собирали массу поклонников, читая свои стихи. Таиров и Мейерхольд ставили спектакли. А во Дворце искусств в июне 1919 года открылась 1-я выставка картин, рисунков и скульптуры. На выставке были представлены 218 экспонатов, участвовало 42 художника и скульптора, среди которых были такие известные личности, как Коненков.
В один из дней среди посетителей выставки можно было видеть высокого светловолосого человека в полувоенной форме. Со стороны он казался незаурядным ценителем живописи. У одних картин он подолгу стоял, часто делая пару шагов назад, на середину зала, чтобы лучше их рассмотреть. У других экспонатов вообще не останавливался, проходил мимо, не замечая. Иногда он что-то спрашивал у чинно стоящего смотрителя зала и, понимающе кивал в ответ, делая записи в маленьком блокноте. В одном из залов он долго о чём-то беседовал на французском с пожилым бородатым господином, очевидно, художником.
Человек в полувоенной форме незаметно приглядывался ко всему вокруг, и за ним тоже приглядывали, и Алексею Балезину – а это был он – не составило труда опознать в следовавшем за ним из зала в зал господине Вербицкого – Хорька. В последнем зале перед самым выходом Вербицкий сам подошёл к Алексею.
– Господин Дюваль? Как видите, мир тесен.
«Вот ты и попался. Откуда ты знаешь моё имя? Я тебе не представлялся», – с оттенком злорадства подумал Балезин, но виду не подал. И только слегка кивнул в ответ.
– Вы, я вижу, серьёзно интересуетесь живописью? – продолжал Вербицкий.
Балезин-Дюваль разочарованно вздохнул:
– Экспонаты бесспорно интересные, но… вы знаете, что мне надо.А этого нет.
– В таком случае, должен вас обрадовать: то, что вам надо, я нашёл. Я имею в виду западноевропейскую живопись.
Алексей явно не ожидал такого поворота событий.
– Вот как? Уже нашли? Что ж, похвально… И когда я могу на них взглянуть?
– Да хоть сейчас.
– Здесь?
Слащавая улыбка так и светилась на лице Вербицкого:
– Ну что вы… Мы поедем с вами в мою, не закрытую пока ещё совдепией лавку.
Мысль работала быстро и чётко. Алексей понимал: если он откажется и попросит Вербицкого отложить визит в его лавку, к примеру, на вечер, то это вызовет подозрение.
А интуиция подсказывала: вариант «на живца» удался, на подходе крупная рыба.
Они вышли на улицу, и буквально тут же подкатил извозчик, столь редкий для Москвы 1919 года. Лошадьми управлял здоровенный детина в помятой кепке. Теперь Балезин уже окончательно не сомневался: всё заранее подготовлено, его ждали.
От Дворца искусств до Хитровки, вблизи которой находилась лавка Вербицкого, было недалеко, и вскоре хозяин лавки, провернув несколько раз замысловатой формы ключ, открывал входную дверь.
– Прошу…
Алексей шагнул внутрь знакомого уже помещения, куда плохо проникал дневной свет
и в котором пахло воском и ещё каким-то смрадом.
– Подождите пару минут, я сейчас, – Вербицкий исчез где-то в глубине лавки.
Наступила тишина. Прошла минута, две… Работая в контрразведке у Батюшина, Алексей научился интуитивно чувствовать ситуацию, когда у него кто-то за спиной. Нет, не толстяк Вербицкий, он исчез в другом направлении. Тут за спиной кто-то ещё. И он не ошибся.
– Интересуетесь картинами?
Балезин вздрогнул, резко повернулся и отпрянул назад. В создавшейся ситуации это было правильно: так поступил бы настоящий коммерсант-француз, а не бывший контрразведчик с железными нервами. Тем более что из-за спины говорили по-французски.
В это время вернувшийся в помещение Вербицкий включил свет. Это лицо Алексей хорошо запомнил из фотографий в картотеке Отмана. Перед ним стоял сам Яков Кошельков!
– Простите, с кем имею честь? – также по-французски вопросом на вопрос ответил Алексей.
Кошельков был «на взводе». То, что его обложили со всех сторон – это ещё полбеды, к такому он привык. А вот исчезновение его любовницы Анны Савельевой приводило его в ярость. А вдруг она в уголовке или, того хуже, в ЧК? Он зверел, стрелял направо и налево, Но желание уйти за кордон, имея в кармане валюту, было очень велико. Поэтому перед Балезиным-Дювалем он предстал с виду спокойным.
– Кульков Яков Петрович, – представился Янька. – До 17-го года коммерсант.
– Дюваль… Серж. Тоже коммерсант, но после 17-го.
– И что явилось этому причиной?
– Под Верденом хлебнул газу. Списали.
По-французски Кошельков говорил неплохо. Балезин же говорил свободно, хотя и с некоторым акцентом. Впрочем, кто мог сейчас оценить французский выговор в этой пропахшей воском лавке.
Присели. Кошельков развалился в кресле и не спускал глаз с Алексея. За спиной бандита стоял Вербицкий Выражение лица его из слащавого превратилось в настороженно-серьёзное. Возникла пауза. Балезин оценивал ситуацию. Группе, в которую он вошёл, поставлена задача ликвидировать бандита Кошелькова. Это значит, что он может выхватить из внутреннего кармана френча миниатюрный браунинг и без зазрения совести всадить несколько пуль в того, кого боится вся Москва. Вот только успеет ли? Кошельков не такой простак, чтобы прийти одному. Наверняка его подельник, а может быть и два, держат под прицелом его, Алексея, спину. Нет, такой вариант развития событий отменяется.
– Деньги при вас? – вдруг по-русски спросил Кошельков.
– Ну что вы, по нынешней Москве ходить с долларами и франками опасно, – также по-русски ответил Балезин, естественно, с некоторым акцентом.
– Вы думаете, нынешняя Москва знает, что такое доллары? – усмехнулся Кошельков и вдруг загадочно прищурился. – Так вы русский или француз?
– У меня мать русская, отец француз. Я гражданин Франции, но часто бывал в России.
– Живёте в Париже?
– В Лионе. Собираю экспонаты для одного частного музея.
– И только западноевропейскую живопись?
– Такие мне поставлены условия.
– В Москве давно?
Балезин, не ответив, поднялся.
– Послушайте, господин Кульков. Не кажется ли вам, что наша деловая встреча превращается в допрос? – резко выговорил он, снова перейдя на французский. – Может, вам ещё доложить, на какой улице я живу, в каком полку служил, кто моя любовница… Если хотите, вот мой паспорт.
Отман, разрабатывая «легенду» для Балезина, предусмотрел и ситуацию с гражданством. Паспорт на имя Сержа Дюваля был в полном порядке.
– Сядьте, не кипятитесь, – Янька сделал успокаивающий взмах рукой вниз и полез за пазуху. Алексей внутренне напрягся. Если Кошельков не поверил, ему ничего не стоит выхватить револьвер и всадить в него несколько пуль. Но тот вынул не револьвер, а сложенный вчетверо лист бумаги:
– Всё, что могу вам предложить.
Список картин и рисунков был немалый, но для настоящего ценителя искусств, за которого выдавал себя Балезин, ценность представляли только две малоизвестные картины раннего Коро и небольшой портрет, написанный Сезанном. Ничего больше из работ всемирно известных мастеров Янька Кошельков награбить не успел. На них и указал Балезин-Дюваль:
– Вот эти готов купить.
Кошельков не стал протестовать против такой на первый взгляд незначительной сделки. Хвалить же свой товар он не умел, поскольку в живописи ни черта не понимал. Он жаждал только одного – убедиться, что у этого француза есть валюта. А если это так, то завтра он, гроза Москвы, может совершить налёт хоть на Третьяковку.
– Хорошо, я готов продать, – сказал он, испытывающе посмотрел в лицо Алексею. – А может, вам добавить что-нибудь ещё: золото, бриллианты?
Балезин театрально замахал руками:
– Что вы, что вы… Золото, драгоценности везти через границу? Я ещё в своём уме. А вот холсты, спрятанные в подкладе чемодана, подозрение не вызовут.
Кошельков понимающе кивнул. Потом поднялся.
– Замётано…
– Что-что?
– Я хотел сказать, решено. Правда, есть одно обстоятельство. Я вечером уезжаю, поэтому жду вас через час с деньгами здесь же.
Вот это новость! Дело принимало неожиданный оборот.
– Через час? Боюсь, что не успею, – развёл руками Алексей.
– У господина Вербицкого, – Янька кивнул на толстяка и впервые за время разговора усмехнулся, – своя карета. За час извозчик доставит вас к Метрополю и обратно.
«А эти, мерзавцы неплохо работают», – мелькнуло в голове у Алексея. Он поднялся. Отказ означал провал. Ничего не оставалось, как принять правила игры, предложенные противником. Но он держал себя в руках и внешне выглядел спокойным, даже повеселевшим.
– Прекрасно, поехали. Только придётся заглянуть ещё в одно место.
– Это ещё куда? – насторожился Янька.
– К моему оценщику.
– Это обязательно?
Балезин и Кошельков стояли друг против друга. Кошельков был выше среднего роста, но ниже высокого Алексея. Балезин хорошо усвоил, что в подобных ситуациях важно перехватить инициативу.
– Послушайте, как вас…
– Господин Кульков.
– Послушайте, господин Кульков, – повысил голос Балезин. – Я коммерсант и не всегда могу отличить оригинал от копии. Это делать должен профессионал.
– Ладно. И где искать вашего оценщика?
– Он живёт в одном из переулков Замоскворечья. В настоящее время не работает, уволен новой властью.
– А если его нет дома.
– Он будет дома. Мы договорились, что сегодня после просмотра выставки я зайду к нему.
Всё сказанное выглядело логично, и подозрительный Кошельков согласился:
– Замётано. Добавим ещё по времени… – он достал из кармана золотые часы, при открывании крышки которых раздался мелодичный перезвон. – Я жду вас не в пять, а… без четверти шесть. Здесь.
* * *
Балезин и Вербицкий вышли на улицу. Вербицкий предусмотрительно выходил за Алексеем, а поэтому успел обменяться взглядом с Кошельковым. Суровое лицо первого бандита Москвы напоминало: «Не спускай с него глаз». Выйдя, Вербицкий закрыл лавку на ключ.Тут же подъехал экипаж, которым управлял тот же самый здоровенный детина в помятой кепке. На Алексея он бросил недобрый взгляд.
– Карета подана, прошу, – Вербицкий был сама любезность.
– А вы что, со мной? – удивился Балезин, когда владелец лавки грузно опустился на сиденье рядом с ним.
Тот в ответ загадочно прошептал:
– Если по секрету: у меня в Метрополе зазноба. Классная краля, скажу я вам. Поэтому пока вы будете решать свои дела, я с ней пообщаюсь.
«Чёрт возьми, да они обложили меня со всех сторон!» – Балезин почувствовал, что начинает нервничать. Правда, в Риге и Варшаве было ничуть не легче, но там против него работали немецкие контрразведчики, и к борьбе с ними он был готов. А здесь, в Москве, – обыкновенные бандиты… и перевес пока на их стороне.
– Пшёл! – гаркнул на извозчика Вербицкий. И в этот момент на другой стороне улочки Алексей увидел не спеша идущего бородатого человека в парусиновой толстовке.«Отман! Ну, слава богу!»– едва не воскликнул он.
В парадное Метрополя, который с начала 1919 года снова стал гостиницей, они вошли вместе с Вербицким. Тотчас перед ними возник рослый пожилой портье с пышной седой шевелюрой. Алексей не мог не заметить, как они с Вербицким обменялись взглядами.
– Покидаю вас, – Вербицкий вопросительно глянул на Алексея. – Встретимся через?…
– … через двадцать минут.
– Что так долго?
– Я должен не только пересчитать деньги, но и сменить рубашку. В Москве жарко, и я весь употел. К себе не приглашаю, но в другой раз обещаю рюмку французского коньяка, – пояснил Балезин, а про себя с затаённой улыбкой подумал: «Что-то маловато времени ты выбрал для общения с кралей. Опять врёшь».
Лифт в гостинице не работал, и Алексей стал подниматься пешком. Но его ждал «сюрприз» – лифт вдруг пошёл. И стоило Балезину ступить на свой третий этаж, как дверь догнавшего его лифта открылась и… появился Седой. Он выкатил, накрытый белой салфеткой столик и двинулся вслед Алексею. «А из этих бандитов, если бы не их тёмные деяния, получились бы неплохие нелегалы, – успел подумать Алексей, подходя к своему номеру. – Грубовато работают, но в выдумке не откажешь».
Повернулся ключ, скрипнула дверь. Окна номера выходили на восток, и сейчас во второй половине дня здесь было уже не жарко. Но как только дверь захлопнулась, Алексею пришлось забыть о жаре и прохладе. Его удивлению не было предела.
– Сергей Генрихович, я не верю в чудеса, но, по-моему, вы умеете летать.
Бородатый мужчина в парусиновой толстовке поднялся с кожаного кресла.
– Говорите тише, Седой может подслушать, – Отман приставил палец к губам, сделал шаг навстречу и, взяв Балезина за локоть, увлёк в глубь комнаты. Пришлось закрыть вторую дверь, отделяющую комнату от маленькой прихожей номера, и разговаривать полушёпотом.
– Я, конечно, летать не умею, но, как коренной москвич, знаю все улицы, переулки и проходы. Я со своим извозчиком опередил вас – это, во-первых. А, как работник сыска, знаю все ходы и выходы в гостиницах и могу открыть любую дверь. За свою карьеру не один десяток жуликов и аферистов здесь «брал» – это, во-вторых. А в-третьих, у нас с вами очень мало времени, вас ведь «пасут». Поэтому, давайте перейдём к главному.
Алексей быстро, но во всех тонкостях рассказал всё, что с ним произошло, начиная от выставки, кончая появлением в Метрополе. Потом слово взял Отман.
– К тому времени, как вы подъедете к лавке, она будет незаметно окружена. Поэтому слушайте меня внимательно: в лавку не соваться! Метров за двести перед последним поворотом, у церквушки, увидите человека в белом картузе. Как только он его снимет, под любым предлогом – голова закружилась, затошнило или что-нибудь подобное – останавливайте извозчика. Его и Вербицкого мы тут же берём, живых или мёртвых. И дальше уже наша забота.
– А если Яньки в лавке не окажется?
– За лавкой уже установлено наблюдение. Из неё он не выйдет. Тем более что Вербицкий закрыл дверь на ключ.
Замолчали. Балезин почувствовал, что план ему не нравится.
– Выходит, я в последний момент прячусь в укрытие?
– Да, да, да! – шёпотом, но убедительно произнёс Отман. – Насколько мне известно, вам скоро предстоит ехать куда-то далеко, и вашей жизнью рисковать нельзя.
– А другими можно?
– Послушайте, Алексей Дмитриевич, это приказ Ершова.
– На фронте я ему приказывал, и он должен знать: русский офицер не должен прятаться за спины других.
– Советую вам поменьше напоминать, что вы русский офицер.
Сидевший в кресле Балезин вскочил:
– Сергей Генрихович, если бы это мне сказал кто-нибудь другой, я бы ответил ему так, что пришлось бы заткнуть уши. Но я вас очень уважаю, а поэтому промолчу. Что касается операции, я её начал, я и закончу! Больше всего рискует тот, кто не рискует!
В ответ Отман покачал головой:
– Ах ты господи… Да успокойтесь вы и поймите, здесь тоже фронт, тоже приказы. А вы нужны в другом месте. Юргенс два раза на дню спрашивает о вас.
Спор грозил затянуться, а время летело быстро, тем более что ещё один вопрос не был решён. И Алексей, естественно, его задал:
– А как насчёт Архангельского? Заезжать к нему?
– Обязательно, иначе Вербицкий насторожится. А они с Мерином могут что-нибудь выкинуть.
– Мерин? Это кто?
– Извозчик. Старый знакомый. Его ищут. На нём несколько убийств, так что будьте осторожны. И последнее: как только остановятся лошади, вы берёте на прицел Мерина, Архангельский – Вербицкого. А там уже и мы подоспеем.
* * *
Борис Михайлович Архангельский был в прошлом сыскарь с приличным стажем. За свои 42 года он успел поработать в нескольких южных городах России: Ростове, Екатеринославе, Киеве. В Киеве его и застали события 1917 года. Когда к власти пришла Центральная рада, Архангельского из сыска уволили, и, чтобы прокормить семью, он больше года занимался чем угодно, только не борьбой с жуликами и бандитами. Но это было ещё полбеды. Кое-кто попытался свести счёты с неподкупным сыщиком. И вскоре Архангельский понял, что из родной Малороссии пора убираться. Вот только, куда? Выручил старший брат Арсений. Член партии большевиков, о котором после ареста в 1907 году никто не слышал, он вдруг оказался жив-здоров и, более того, не последним человеком в Московском совете рабочих депутатов. К нему в Первопрестольную и подался Борис Михайлович вместе с женой и малолетним сыном. Работа ему быстро нашлась. Поскольку он специализировался на раскрытии краж произведений искусства и хорошо в них разбирался, его определили работать в комиссию по национализации именно произведений искусства: картин, скульптур, золотых и серебряных вещей и им подобных. Дело в том, что музеи переходили под надзор государства, а в многочисленных особняках, брошенных теми, кто бежал из России или был расстрелян, оказалось достаточно много ценностей.
Повозка, в которой находились Балезин с Вербицким, подкатила к самому подъезду небольшого двухэтажного дома, на втором этаже которого жила семья Архангельского. Вербицкий поднялся вслед за Балезиным.
– У вас что, здесь тоже зазноба? – с нескрываемой иронией спросил его Алексей.
Тот понял глупость своего положения и пожал плечами:
– Так я за вас же беспокоюсь. Мало ли кто в подъезде окажется, а вы при деньгах.
– Не надо за меня переживать. Здесь хорошие люди живут, – назидательно произнёс Балезин и закрыл двери прямо перед носом толстяка.
Как и предполагалось, Борис Михайлович был дома, один. Ещё при первом знакомстве он проникся к Алексею большой симпатией, ведь оба они были из Малороссии.
Алексей кратко, но во всех деталях обрисовал ситуацию; особо остановился на своих сомнениях:
– Будь я на месте Кошелькова, я бы не стал дожидаться, а из осторожности ушёл бы куда-нибудь, например, в ближайший трактир. Логика проста: а вдруг придут не те, кого он ждёт?
– Но вы говорите, что лавку запер на ключ этот ваш…как его?
– …Вербицкий. Но, Борис Михайлович, мы же с вами не дети. У бандита такого масштаба, как Кошельков, может быть ещё один выход из лавки.
Архангельский задумался. Прошёлся взад-вперёд по комнате, потом уверенно сказал. – Я тоже так считаю.
Алексей вопросительно глянул на него:
– Ну, так что: остановим извозчика, как требует Отман, или без остановки прямо к дверям лавки? А если так, то возможен вариант, когда придётся стрелять.
Небольшого роста, лысоватый, Борис Михайлович стоял перед Алексеем и смотрел ему в лицо снизу вверх.
– Вы кого пугаете стрельбой? Я всю жизнь боролся с этой мразью! У меня пять ранений.
– Простите, я не хотел вас обидеть.
– Да ладно вам… Вместе так вместе. В общем, едем без остановки прямо к лавке!
* * *
Повозка двигалась обычным ходом, но Алексею казалось, что она тащится со скоростью улитки. Поворот, ещё поворот – и вот, наконец, та самая церквушка. Всё, как обещал Отман: не спеша прогуливается человек в белом картузе. Вот он его снял…
Повозка проехала, не останавливаясь, и Алексей успел краем глаза заметить, как человек с белым картузом в руке удивлённо посмотрел ей вдогонку, а затем по сторонам, словно кого-то потерял.
Первым, как и подобает хозяину лавки, из повозки вышел Вербицкий. Щёлкнул замок, отворилась дверь. Алексей и Борис Михайлович вошли следом. Мерин хмуро смотрел им вслед.
Уже сделав первые два шага, Балезин понял, что в лавке никого нет. Это тотчас подтвердилось: на прилавке, за которым в обычные дни восседал Вербицкий, лежала прижатая пепельницей записка. Вербицкий прочитал её, скомкал, сунул в карман и развёл руками:
– Господин Кульков просит извинить, но ему срочно пришлось уйти. Дела… Он вас ждёт в трактире «Чёрный ворон». Вы не волнуйтесь, это недалеко. Мы доедем за пять минут.
Балезин и Архангельский переглянулись. Взгляд каждого говорил: «Мы оказались правы».
– А как же он вышел, вы же заперли лавку на ключ? – спросил Алексей.
– У него есть второй ключ, которым можно открыть изнутри.
«Рассказывай кому-нибудь другому, – молча усмехнулся Алексей. – За лавкой наблюдают. Шмыгнул через потайной ход твой Янька – и был таков».
Как уже говорилось выше, Алексей Балезин любил иногда для снятия нервного напряжения немного покуражиться. Так было с тем парнем, который в первый день на Хитровке клянчил у него закурить. Так случилось и сейчас. Негодующе взмахнув руками, Балезин стал медленно надвигаться на Вербицкого.
– Вы что же себе позволяете! Я что вам – мальчик в детские игры играть? То вы меня с выставки тащите к себе в лавку, то я должен немедленно лететь на извозчике за деньгами… И вот теперь: извольте следовать в какой-то там вонючий трактир…
Русскую речь Алексей выразительно сопроводил несколькими известными ему французскими ругательствами. Потом, повернувшись к Архангельскому, решительно произнёс:
– Есть предложение поискать более достойных партнёров.
Вербицкий явно не ожидал такого поворота событий. Он живо смекнул, что в случае их ухода ни ему, ни Кошелькову не видать валюты, как своих ушей.
– Позвольте… – начал было он оправдываться, но Алексей его перебил:
– Может, нам ещё и в Кремль поехать?
Толстяк взмолился:
– Дайте же, дайте же мне договорить. У господина Кош… у господина Кулькова там встреча с женщиной. Сами понимаете…
Балезин сделал вид, что успокоился.
– И далеко до этого… как его… «Черного ворона»?
– Я же сказал, всего минут пять, быстро доберёмся. Ну, прошу вас, поехали…
Предстояло решать быстро – на размышление секунды. Если Кошельков, открыв дверь, вышел на улицу, его наверняка бы засекли сотрудники, наблюдавшие за лавкой. Стрелять непременно бы пришлось. Но выстрелов не было, всё было тихо. Вариант второй: он заметил слежку и выбрался через чёрный ход. Это вполне возможно: одна лавка примыкает к другой, а Янька-Кошелёк не тот тип, который появляется в помещении с одним входом-выходом. Но тогда зачем оставлять записку, проще исчезнуть и «лечь на дно». Нет, тут скорее третий вариант: ничего он не заметил. Он ушёл чёрным ходом просто в целях безопасности. Сработало, как говорится, чувство самосохранения. Предусмотрительный гад…
Секунды летели. Если люди из группы Ершова действительно следят за лавкой, они конечно же засекут их выезд. Но если они последуют сразу же за их повозкой, то Вербицкий или Мерин могут их обнаружить. Значит, надо как-то дать им знать, что их путь ведёт в «Черный ворон». Но как? Только запиской! Но догадаются ли?
– Ну, прошу вас, едем, – слащаво повторил Вербицкий.
Алексей глянул на Архангельского. Лицо того выражало решимость.
– Ладно, поехали, – махнул рукой Балезин. – Но это в последний раз. Кстати… гм… туалет у вас здесь есть?
– Обижаете…
Это было то, что надо! Закрыв дверь маленького по размерам туалета, который располагался в глубине лавки, Алексей быстро выхватил блокнот, тот самый, с которым ходил по выставке, отодрал край листка и записал: «Мы в “Черном вороне”. Маленький клочок бумаги смял и поместил в зажигалке между корпусом и крышечкой; чтобы клочок бумаги случайно не воспламенился, фитиль предусмотрительно отодрал.
Втроём они вышли на улицу. Балезин осмотрелся – и на сердце сразу отлегло: по другой стороне шёл человек в белом картузе. Дальше, как говорится, всё было делом техники. Садясь в повозку, Алексей незаметно для всех, кроме человека в белом картузе, выронил зажигалку.
* * *
Москва всегда славилась трактирами. В Москве их было много, даже очень много. Любой уважающий себя трактир отличался своими обычаями, своими особыми блюдами и имел своих постоянных посетителей. Трактир Тестова, трактир Лопашова, «Яр», «Эрмитаж», «Славянский базар» и многие другие. Лучшие из них потом стали называться ресторанами, хотя главным отличием их от ресторанов было то, что трактиры в основном посещали купцы. Чего в них только не подавали: жареные поросята с хреном, раковый суп с растягаями, знаменитая гурьевская каша, икра, ботвинья с осетриной, белорыбицей и сухим тёртым балыком, пироги с налимовой печёнкой, селяночка со стерлядкой и многое-многое другое. Ну а водочка, красное и белое вино – это уж как сам-собой разумеющиеся напитки. Но не главные. А главным-то был чай из самовара, который купцы прихлёбывали из блюдечка с сахарочком вприкуску. И если для современного питейного заведения подобного масштаба главным объектом является сверкающая бутылками баровая стойка, то для трактира таковым служил крепко сбитый буфет. На его полках красовались три ряда белоснежных чайников, перед которыми возвышался бородатый мужик-буфетчик.
После октября 1917 года число трактиров сократилось в разы (потом в годы НЭПа оно снова резко возрастёт). Но кое-кто уцелел и работал; благо, посетители были. В числе таких трактиров был «Чёрный ворон».
* * *
Трактир «Чёрный ворон» во времена царя-батюшки ничем особенным не отличался. Трактир был двухэтажный; его первый этаж предназначался для всех. Здесь располагались кухня и буфет, за которым хозяин, чернобородый мужик лет пятидесяти, с недоверием поглядывал вокруг. Здесь, на первом этаже, располагалась небольшая площадка-сцена и конечно же столики, за которыми восседала самая разношёрстная публика. Сновали половые в белых, не совсем чистых фартуках. Всюду витал табачный дым; пахло кислым и жареным. Разговорный гул не смолкал ни на минуту.
Второй этаж располагался на антресолях и был не для всех. Вход сюда по лестнице заканчивался плотной дверью, которую всегда можно было закрыть изнутри. На втором этаже лучше дышалось, не так громко слышна была музыка, а несколько столиков за счёт перегородок стояло изолировано друг от друга, но так, что всё происходившее на первом этаже, включая сцену, было хорошо видно через редкие деревянные перила. И ещё: в глубине этажа были отдельные нумера, в которых до революции веселились с женщинами купцы и чиновники средней руки. Более почтенная публика развлекалась в других местах. Ныне, в 1919 году, второй этаж «Черного ворона» принадлежал только блатным: ворам, бандитам, мошенникам, шулерам всех мастей и прочей уголовной нечисти. Но в этот вечер на втором этаже было всего три человека: Янька Кошельков, его ближайший телохранитель Юсуф – восточный человек, который без промаха стрелял и бросал ножи, и ещё один подельник некто Сёма Кислый. Кислый из окна следил за улицей и подъездами к трактиру. Несколько часов назад Юсуф и Кислый незаметно присутствовали в лавке Вербицкого, наблюдая за разговором Балезина с Кошельковым и готовые стрелять в любой момент.
Яков Кошельков восседал за столом, на котором красовались две бутылки Мадеры ещё дореволюционного разлива и закуски, достаточно солидные для нынешнего голодного времени. Рядом примостился Юсуф. Янька спокойно курил, поглядывая через перила на входную дверь трактира. Но это спокойствие было мнимым. Он усиленно соображал. Что-то в этой истории с французом его всё время настораживало. Уж слишком всё гладко получается. А может, Хорёк ссучился и мусора привёл? Или чекиста? Не похоже… И всё-таки что-то в нём не то… За свои двадцать восемь Янька-Кошелёк разного люда повидал, в том числе и иностранцев. А этот вот… как его… Дюваль ни на кого не похож. Когда Хорёк с Французом ушли, он из предосторожности решил не рисковать: оставил записку, а сам тайным ходом вместе с Юсуфом и Кислым вышел из этого нагромождения лавок. Здесь, в «Чёрном вороне», спокойнее. Если что, можно свалить тоже через потайной ход. Но француз, француз…
Если он сейчас появится, то, похоже, настоящий. Тогда можно дальше с ним корешить, толкнуть ему что-нибудь за валюту.
В это время от окошка отскочил Кислый.
– Едут!
Янька бросился к окну. Со второго этажа хорошо было видно, как у входа в трактир притормозила повозка, из которой вылезли Балезин, Архангельский и Вербицкий.
– А это что за фрайер, вон тот, лысый? – насторожился Кислый; выражение его лица говорило о том, что он пытается вспомнить, где его видел.
– Оценщик француза, – успокоил его Кошельков, и сам вроде бы тоже успокоился. Отлегло.
– Юсуф за ширму! Кислый за дверь! – скомандовал он. – Если шухер – сами знаете, что делать.
Первая, закрытая на засов, дверь вела с антресолей вниз; вторая тоже вела вниз, но на кухню. Там, естественно, был выход во двор и ещё один выход прямо на соседнюю улицу, о котором знал только Кошельков.
* * *
Когда они вошли в трактир и стали подниматься по лестнице, Балезин весь внутренне напрягся. Зрение у него было отличное, и, несмотря на задымление от табачных выхлопов, он хорошо видел Кошелькова за перилами антресолей. Янька здесь! А раз так, он, если что-то заподозрит, выстрелит первым. Значит… значит, жизнь Алексея Балезина оборвётся на двадцать пятом году в этом вонючем трактире. И Ольги больше он уже никогда не увидит.
Стучали ноги о скрипучие ступени, а мысли возникали разные: вернись, ещё не поздно. Можно не рисковать – сесть за свободный столик и ждать. Повод можно найти. А Отман с Ершовым должны подойти с минуту на минуту. Но нет, русский офицер пасовать перед бандитами не должен! Рискнём!
Дверной засов Кошельков открыл сам. Лицо его не выражало ни радости, ни удивления.
– Прошу к столу.
Извиниться за перемену мест он не пожелал. Более того, стоило им всем четверым сесть за стол, как Янька, почувствовав себя хозяином положения, перешёл к делу:
– Деньги при вас? – глянул он в упор на Алексея.
– При мне. А холсты?
В ответ Янька достал небольшой тубус и вынул из него то, что собирался продать. Довольный своей откровенностью, он переспросил:
– Так с вами деньги или нет? Я не вижу ни портфеля, ни саквояжа.
В ответ Балезин ехидно улыбнулся:
– А вы уверены, что кроме нас, четверых, так сказать два-на-два, здесь никого нет? По-моему, там, – он кивнул в сторону ширмы, – кто-то ещё.
Подобного вопроса Кошельков не ожидал и на секунду растерялся. Но тут же понял, что проиграл и что ему придётся отступить.
– Выйди, Юсуф, – скомандовал он. – Побудь за дверью.
Из-за ширмы вышел крепкого сложения, наголо бритый мужчина неопределённого возраста. Пришедших он удостоил звериным взглядом. Но команде хозяина подчинился. Алексей вспомнил детство, рынок в их небольшом городке. Там среди прочих торговал кавказец, очень похожий на Юсуфа. А они, мальчишки, забегая туда, неизменно подкрадывались к его лотку, на котором красовались разные фрукты и орехи и норовили что-нибудь стянуть. Хозяин, понимая, что оплаты за съеденный товар не будет, выскакивал и вслед улепётывающим пацанам свирепо орал: «Ухады! Зарэжу!»
