Владимир Голяховский
Это Америка
7. Отвальная
Оставались последние дни перед отъездом, и Лиля металась по магазинам – нужно было купить чемоданы, но их нигде не было. В отчаянии она позвонила Моне:
– Моня, в Москве чемоданов нет.
– Чемоданов нет? Ай, ай, ай! Ну, значит, вы не поедете, – рассмеялся он.
Лилины нервы были напряжены, она обиделась:
– Хорошо тебе смеяться. Я отдала чемоданы Алешке, а во что я сложу наши вещи?
– Ну, ладно, ладно. Сколько штук и какие тебе нужны?
– Четыре, среднего размера, чтобы мы с Лешкой могли их тащить.
На другой день Моня привез крепкие фибровые чемоданы рыжего цвета. Лиля была в восторге, благодарила, а он только улыбался:
– Ерунда, по блату достать можно все. Что ты собираешься делать с мебелью?
– Мы с Алешей решили не возиться с ее пересылкой. Он сказал, чтобы я оставила тебе на память обстановку его кабинета.
Она настояла на своем, и он увез кабинет. Комната опустела, и Лиля еще больше загрустила об Алеше – здесь он сидел, читал, писал, сюда она ночью приходила к нему…
Павел, увидев пустой кабинет, символ расставания, расстроился и спросил:
– Можно я возьму себе одну вещь?
– Папа, да бери хоть все!
– Нет, мне только одна вещь дорога – мое старое кавалерийское седло. Это память о моем боевом прошлом. Как посмотрю на него, как будто заряжаюсь молодостью.
Лешка почувствовал грусть в его тоне и обнял деда:
– Конечно, дед, бери, это же твое седло. Ты подарил его Алеше, а Алеша подарил мне. Теперь оно вернется к тебе. Но оно тяжелое, я принесу его тебе сам.
* * *
По вечерам к Лиле приходила Римма – помогала укладывать вещи.
– Где ты достала чемоданы? Все жалуются, что в Москве чемоданов нет.
– Моня Гендель достал, он все может.
– Даже чемоданы? Ну и ловкий мужик! Надо с ним познакомиться.
– Римка, я ведь насквозь тебя вижу. Но учти, он женатый.
– Знаем мы этих женатиков. Их охмурять особенно занятно. – Римма оглядела полупустую квартиру: – Лилька, надо устроить отвальную. Помнишь как ты устраивала свои проводы перед отъездом в Албанию?
– Конечно, помню. Тогда все собрались, даже наш китаец Ли пришел. Он подарил мне выточенные китайские шарики. Я храню их и повезу с собой, как память о нем.
– Надо опять собраться – на этот раз ты уезжаешь навсегда.
– Ой, мне некогда даже подумать об этом. Квартира уже полупустая, я скоро сдаю ее.
Римма решительно предложила:
– Соберемся у меня, я все сделаю сама, скажи только, кого хочешь позвать?
Лиля обрадовалась:
– Правда сделаешь? Вот спасибо! А позвать надо только тех, кто не против выезда евреев. А то некоторые знакомые даже отвернулись от нас, узнав, что мы уезжаем.
– Хорошо, но сначала мы с тобой должны сделать прически у моей парикмахерши, она приходит на дом. Самая модная в Москве. Дорого берет, но зато классно работает. И не возражай, я плачу. Ты должна хорошо выглядеть – знай наших.
– Я хочу стрижку покороче, чтобы не возиться с волосами в пути, пусть себе отрастают.
Действительно, стрижка получилась удачная, Лиля довольно рассматривала себя в зеркале и грустно думала, когда же увидит ее такой Алеша…
* * *
В писательском кооперативе отвальные не были новостью: уже несколько семей уехало в Израиль и Америку. Лилина вечеринка проходила в богато обставленной квартире Риммы, доставшейся ей от последнего мужа.
Приехал из Сухуми министр здравоохранения Тари-эль Челидзе:
– Генацвале, не могу отпустить тебя, не попрощавшись!
В большой прихожей с высокими зеркалами Римма встречала гостей вместе с Лилей. Обнимались, целовались, у женщин на глаза наворачивались слезы.
– Лилька, неужели мы видимся в последний раз?..
На Лиле был французский брючный костюм, но Римма затмевала ее в своей обтягивающей синей юбке и красной кофте с глубоким вырезом.
Римме всегда нравилось производить впечатление, и теперь ей представилась возможность показать старым друзьям, как она устроила свою жизнь. Они обходили комнаты, уставленные мебелью красного дерева, украшенные коврами, картинами и зеркалами, поражались богатству и вкусу хозяйки:
– Римма, ты живешь прямо как в сказке!
– А помните меня студенткой, мечтающей о московской прописке? Всего пять мужей – и я стала жить, как мечтала.
Гриша Гольд, как всегда одетый в хороший костюм из дорогого материала, обошел квартиру и с видом знатока похвалил:
– Молодец Римка, так и надо жить!
Гришу считали тайным миллионером, он был финансовым гением, умел устраивать дела так, что жилось ему лучше всех.
На Моню Римма произвела буквально опьяняющее впечатление, он был ошеломлен:
– Так вот вы какая! Лиля вас недостаточно хвалила – вы неотразимы.
Миша Цалюк принес магнитофон с записями еврейских песен и танцев. Жизнерадостная музыка создала приподнятое настроение, Римма пританцовывала на месте и смеялась:
– Ребята, не надо грустить. Проводим нашу Лильку весело.
Все шумели, смеялись, только Рупик и Соня грустно стояли у стены отрешенные – на них давил груз отказа. В начале вечера зашли и Павел с Августой – поздороваться с гостями и уйти. Павел увидел Рупика, пошел прямо к нему, молча пожал руки ему и Соне. Она смущенно и жалко улыбалась, а Рупик сказал:
– Вы, наверное, знаете: коммунисты-карьеристы от науки выжили меня с кафедры, уничтожили мой учебник.
А теперь нам отказали. Рухнули все надежды уехать на нашу историческую родину – в Израиль.
Подошел Гриша, сочувственно пожал руку Рупику:
– Говорил я тебе – надо вступить в партию, коммунисты своих не трогают. В этой стране евреям надо не высовываться, а приспосабливаться. Я высокого положения не добиваюсь, но со связями живу в свое удовольствие, а в случае чего защищен партийным билетом.
Рупик насупился, но тут подошла улыбающаяся Римма, которая следила за настроением гостей и поняла, что в этой ситуации Рупика и Гришу лучше развести. Она взяла Гришу за локоть:
– Пойдем, потанцуем. Не надо его раздражать. Не всем удается стать такими успешными да благополучными, как нам с тобой. Рупик стал ученым, а ты – миллионером. Каждому свое.
Когда они отошли, Рупик сказал Павлу:
– Завидую людям, которые умеют так устраиваться в жизни. Теперь мне одна дорога – уехать, но и здесь мне мешают.
Павел постарался подбодрить его:
– Вам ли завидовать кому-нибудь? Я уверен, что все ваши надежды там осуществятся.
Услышав, что разговор идет об отъезде, сразу несколько гостей подошли со словами:
– Да мы тоже хотели бы уехать… В этой стране нет будущего…
Испанка Фернанда Гомез встала в привычную гордую позу, как делала всегда, когда хотела сказать что-нибудь важное:
– Дядя Паолин, я тоже скоро уеду. Испанский диктатор Франко умер, и многие испанцы возвращаются на родину. А недавно я узнала, что мои родители живы.
– Поздравляю тебя, моя дорогая, как я рада! – воскликнула Августа.
Тариэль грустно сказал:
– Вот и грузинские евреи стали уезжать. У меня в министерстве скоро не останется врачей-евреев. А абхазцы радуются – грузины уезжают, им лучше. У меня сын подросток, он удивляется: «Папа, что стало с абхазцами?» А что я могу сказать?
Римма насмешливо заметила:
– А ты ему расскажи, как верил в дружбу народов когда-то.
– Генацвале, так это я раньше так думал, а теперь…. Тут Римма громко позвонила в серебряный колокольчик:
– Прошу всех к столу.
* * *
Павел с Августой попрощались и пошли гулять по пустынной Планетной улице. Они долго молчали – через три дня предстояла разлука с Лилей и Лешкой. Потом Павел вздохнул:
– Вот, третий раз в жизни я встретился с Лилиными друзьями, со следующим поколением. В первый раз они только окончили учебу и уходили в новую жизнь. Они были полны надежд на будущее, уверены в нем и в себе. И я попробовал предсказать это будущее. Потом я увидел их через шестнадцать лет, уже взрослыми, и мне показалось, что я угадал все правильно. Но прошло всего несколько лет, и почти все мечтают уехать из страны. Вот какая произошла за это время трансформация…
* * *
На отвальной все было сделано как захотела Римма – изысканный стол с красивой посудой, продукты заказаны из «Елисеевского». Многие блюда она приготовила сама с прислугой. Лиля с радостью увидела в середине стола «селедочку по-еврейски» – под постным маслом, с белыми кольцами лука поверху. Римма подмигнула ей:
– Это твоя мама всегда делала, я от нее научилась.
– Где тут у нас знаменитая селедочка по-еврейски? – спросил подошедший Моня.
Римма сверкнула глазами и усадила его рядом с собой:
– Сиди и не трепыхайся.
Пораженный Моня покорно сел.
Тариэль начал первый тост тамады:
– Дорогие друзья! Вот мы собрались опять, нас объединяет дружба, но рады наши начинают редеть. Кто бы мог подумать, что нам придется разъезжаться?.. Но где бы мы ни были, наша дружба не ослабнет. Я хочу сказать…
Римма перебила его:
– Извини, Тариэль, но, ребята, давайте просто выпьем за удачу Лильки, подруги нашей молодости, моей лучшей подружки. Пожелаем ей стать успешной американкой. Никто не будет так тосковать по ней, как я.
– Все будем тосковать, – вразнобой заговорили гости. Когда чокнулись и выпили, Тариэль продолжал:
– Что случилось с нашим поколением, ребята? Лиля уезжает, Рупик собирается уехать… Фернанда стремится в Испанию… В конце концов Римма останется здесь одна. Моня вскочил, схватил ее за руку:
– Нет, одна она не останется – я останусь с ней! А вообще, я уеду, только когда погашу последнюю электрическую лампочку в последнем еврейском доме.
Поднялся общий смех, а Римма молча смотрела на него своим выразительным взглядом.
Пока Римма с прислугой меняли блюда на столе, Моня успел рассказать тост-анекдот:
– Советские евреи делятся на пять категорий: уездные евреи – которые уезжают; потомственные – которые уедут потом; России верные жиды – те, кто остаются; и дважды евреи Советского Союза – эти уезжают и возвращаются назад.
Смех усилился. Римма толкнула Моню в бок и громко сказала:
– Ну ты и даешь!
Он так же громко ответил:
– А ты?
Шутка попала в точку, смех поднялся еще громче. Разгоряченные вином, вкусной едой, смехом гости после ужина танцевали. Миша Цалюк пригласил Лилю. Танцевал он красиво, плавно и, мягко ведя ее, говорил на ухо:
– Я тебе завидую. Хотя я пока потомственный еврей, но потом действительно уеду в Израиль. Приедете с Алешей ко мне?
– Обязательно приедем.
Моня, конечно, танцевал с Риммой.
Последней танцевали зажигательную «Хава нагилу». Уже было поздно, и все стали расходиться. Рупик с Соней уходили первыми. На прощание он сказал:
– Помнишь Евсея Глинского? Он в Нью-Йорке, хорошо устроился. Я написал ему письмо, передай, если сможешь, – Рупик протянул конверт. – И последняя просьба: когда выйдешь из советского самолета на свободную землю, повернись к этому самолету и плюнь в его сторону за меня.
У Лили сжалось сердце…
Гости благодарили Римму, обнимали Лилю, кто-то опять прослезился.
Вскоре все разошлись, лишь Моня медлил, делая вид, что продолжает осматривать квартиру.
– Что, квартира понравилась? – хохотнула Римма.
– Хозяйка понравилась, – поддержал игру он.
– Ладно, ладно, вот провожу Лилю и покажу квартиру, хотя еле на ногах стою…
– Можешь рассчитывать на мою поддержку.
Лиля плакала в коридоре, Римма обняла ее:
– Я приеду к тебе, приеду.
– Буду ждать тебя. Спасибо тебе, мой дружочек, за такой хороший прощальный вечер, так приятно было повидаться со всеми…
Долго Лиля с Риммой стояли в обнимку и плакали, а Моня терпеливо ждал, прислонившись к дверному косяку. Только уже за порогом Лиля улыбнулась, глядя на него, а Римма подмигнула ей. Подруги понимали друг друга.
8. Пересылочный пункт – Вена
Самолет Ту-134 сделал широкий полукруг над аэропортом Шереметьево. Лиля прильнула лбом к окошку, впилась глазами в землю внизу – узкие шоссе, чахлые перелески, серые поля, деревеньки с покосившимися крышами. Сверху все выглядело очень убогим, но было таким привычным, родным… На глаза навернулись слезы.
Лешка покосился на мать:
– Мам, ты чего?
– Смотрю вот на Россию в последний раз, больше ведь не увижу. Ты бы тоже посмотрел…
Погрустневший Лешка недовольно буркнул:
– А плевать, что не увижу.
Но Лиля заметила слезы у него на глазах и поняла: сын переживает расставание со своей первой любовью.
Самолет был почти пустой, в конце салона сидели двое мрачных мужчин в одинаковых серых костюмах. Профессиональным взглядом они исподлобья осматривали пассажиров. Это был непременный атрибут каждого советского самолета с эмигрантами. Даже выпущенные из России, люди все еще находились под их бдительным оком.
Через три часа шасси наконец коснулись земли. Лиля подумала: «Не просто земли, а земли свободной!» Она обняла Лешку за плечи, поцеловала, и они с ликованием переглянулись. Сойдя по трапу на эту землю, Лиля просто физически ощутила, что стоит на ней свободней, чем в России. Она оглянулась назад – агенты не вышли. Значит, теперь они с Лешкой уже недосягаемы для них. Тогда она повернулась к самолету и плюнула – как об этом просил Рупик. К ним, улыбаясь, подошла элегантная служащая таможни – она встречала много эмигрантов из России и, наверное, все поняла.
В 70–80 годах Вена стала для эмигрантов из России воротами в Европу и в мир. Дипломатических отношений между Россией и Израилем не было. Президент Австрии Бруно Крайский, известный еврей-антифашист, разрешил евреям останавливаться в Вене на несколько дней для оформления бумаг. Их проживание оплачивалось американским правительством и с помощью частных пожертвований.
Лиля с Лешкой шли вдоль стеклянной стены внутри аэровокзала, за стеклом стояли встречающие. В толпе они разглядели радостные лица Коли и Лены Савицких и тети Берты – они приехали из Льежа. Паспортный контроль прошли легко и быстро, предъявили свои выездные визы, в которых не было слова «Австрия», но австрийские пограничники уже видели тысячи таких виз, знали, что это люди из Советской России, и приветливо им улыбались.
Сразу за паспортным контролем к ним навстречу устремилась какая-то молодая женщина.
– Шалом! – приветствовала она их певучим голосом. – Вы доктор Берг?
У нее в руках был листок со списком фамилий – информация о прилетевших.
– Шалом, да, это я с сыном.
– Куда вы едете – в Израиль или в Америку?
Лешка сразу ответил:
– В Америку.
– Да, в Америку, – подтвердила Лиля.
– Вы хорошо подумали? В Израиле вы нужней и возможностей там для вас больше.
– Спасибо за предложение, но мы хотим ехать в Америку.
Израильтянка продолжала горячо настаивать:
– В США вам будет намного трудней, и вашему сыну тоже. Подумайте хорошенько.
– Мы уже твердо решили.
– Если вы передумаете, мы завтра же переправим вас в Израиль, вам даже не надо останавливаться в Вене. И в Израиле вы сразу начнете работать.
Лиля удивилась: как она сможет работать без знания языка? Но ей не хотелось обсуждать свои планы, она только сказала:
– Извините, но мы уже всё решили.
Эмигранты из России могли выбирать между Израилем, Америкой и Канадой. Были и такие, кто хотел ехать в Австралию. Но израильтяне хотели привлечь как можно больше людей, соблазняли обещаниями работы и обустройства.
Наконец к Лиле с Лешкой почти бегом подошли Савицкие с Бертой. Берта подбежала первая, обняла Лилю с Лешкой:
– Свободны, свободны! Наконец-то!
Действительно, впервые в жизни они были свободны. Обнялись и поцеловались с Савицкими, но лишь успели перекинуться несколькими словами, как подошел мужчина:
– Вас ждет машина – поедете в гостиницу для политических беженцев.
Впервые они услышали, что являются теперь «политическими беженцами». Мужчина продолжал:
– Гостиница маленькая, чемоданы брать с собой не разрешается. Переложите в сумки все необходимое для проведения нескольких дней в Вене. Чемоданы получите перед отправкой в Рим.
Вот тебе на! Лиля стала быстро отбирать белье, пижамы, посуду. Что еще? Да, предупреждали, что нужна электроплитка, кастрюля, чайник, мыло, носки, чулки, еще какие-то мелочи. Вещи на подарки и на продажу – водка, шампанское, фотоаппарат. Лешка возился в своем чемодане, обязательно хотел взять блокнот, нервничал и злился, что не может его найти.
– Зачем тебе блокнот?
– Письма Ирке буду писать!
Лиля вздохнула – против любви возражать не станешь.
Берта сказала:
– Мы приедем к вам в гостиницу и тогда наговоримся.
С таким маленьким количеством вещей они действительно почувствовали себя беженцами… Быстро втиснувшись в микроавтобус «форд», Лиля и Лешка поехали в город.
* * *
Маленькая трехэтажная гостиница Zum Türken («У турков») за Дунайским каналом вся пропахла запахом отварной курицы. Временный комендант, такой же беженец, провел их по узкой лестнице на второй этаж. По коридорам бегали дети и ковыляли старики, в конце стояла очередь в общий умывальник и туалет. Через полуоткрытые двери комнат Лиля заметила: в каждой размещалась целая семья, кругом теснота, все готовят на электроплитках.
Комендант держался сухо, даже надменно, на ходу объяснял:
– Вам полагается по три доллара в день на каждого, получите у меня в австрийских шиллингах, распишетесь. На эти деньги в ресторан не находишься, но через улицу есть продуктовый магазин. Там дешевле всего курица, вот все и варят.
Он отпер маленькую узкую комнату, вдоль серых стен стояли четыре железные кровати и сложенная раскладушка, один небольшой стол и два обшарпанных стула. Грязное окно без занавесок выходило в тесный двор позади здания. Лиля откинула серые покрывала – на тощих матрасах лежало желтовато-серое застиранное белье. Она помрачнела, горестно вздохнула, на глаза опять навернулись слезы.
– Ой, Лешенька, вот она – жизнь эмигрантская. Такой я ее себе и представляла.
Он обнял ее:
– Мам, все будет хорошо. Это только начало трудное. Не обращай внимания на мелочи. Мне, например, на них наплевать. Вырвемся отсюда, и дела пойдут лучше.
Лиля растрогалась. Он прав, им обоим надо запастись терпением и обладать силой воли, чтобы научиться спокойно воспринимать тяготы эмиграции. Она только сказала:
– Знаешь, твоя бабушка Мария в детстве жила в Москве в ужасно старом, запущенном и тесном домишке. Жильцы называли его «гадюшник». Вот и мы назовем нашу гостиницу «гадюшником».
* * *
Неблагоустроенная гостиница была больше похожа на захолустный заезжий двор. Несколько таких гостиниц принадлежали богатой венке по имени мадам Бетина. Она владела сетью роскошных отелей, а как дополнительное «дело» содержала старые дома, приспособленные под временное жилье еврейских беженцев из России. За эти убогие жилища Бетине хорошо платили еврейские организации. В их примитивных условиях беженцы жили не дольше десяти дней, потом их переправляли дальше – в Рим.
В ожидании прихода Савицких и Берты Лешка пошел в общий умывальник с туалетом. Там стояла очередь, все с полотенцами через плечо. Люди ворчали:
– Что за безобразие – даже душа нет! Десять дней живем, не мывшись.
Действительно, от многих исходил удушливый запах пота, и стоявшие рядом демонстративно обмахивались ладонью или полотенцем. В умывальной на четыре раковины помещались еще четыре кабинки общего туалета. Один за другим в туалетные кабинки входили и выходили мужчины и женщины, и бедный парень наслушался из кабинок малоприятных кишечных звуков и нанюхался еще менее приятных запахов. Вернулся он в комнату мрачный:
– Мам, я даже не знаю, как сказать. Там такое делается…
– Дальше можешь не рассказывать, я все поняла.
– Мне-то плевать, но я не знаю, как ты будешь ходить туда.
Через час приехали Савицкие и Берта. Войти внутрь им не разрешили – посетителей не впускали, никому не полагалось видеть условия, в которых жили эмигранты в «гостинице». Лиля с Лешкой спустились к гостям:
– Идемте праздновать ваш приезд в кафе, – предложил Савицкий.
Типичное венское кафе было очень элегантно оформлено. Лиля с Лешкой с любопытством рассматривали стены, мебель, посуду, украшения.
Пили вкусный кофе с венскими пирожными и – разговаривали, разговаривали…
Савицкий сразу сказал:
– Я привез ваши золотые монеты и оригиналы документов.
Лиля поблагодарила:
– Спасибо, но у нас очень примитивные условия, я боюсь держать там золото.
– Тогда сделаем так: документы можете взять, они понадобятся вам для оформления, а монеты я отдам, когда мы будем уезжать обратно в Льеж.
На обратной дороге они зашли в «магазин», рекомендованный комендантом. Это была просто лавочка в одну большую комнату, уставленная по стенам полками до потолка. Но чего там только не было, на этих полках! Многие из этих продуктов они не видели в Москве и даже не знали об их существовании: десятки сортов сыров и колбас, виды йогуртов, пачки разного масла, крекеров, красиво упакованная итальянская паста разных видов, диковинные фрукты, ароматные булочки и, конечно, – куры, куры, куры. Куриные тушки крутились на гриле у прилавка и призывно пахли, но были слишком дорогими. Под стеклом лежали сырые расфасованные цыплята – эти были самые дешевые.
После полупустых прилавков московских магазинов Лиля с Лешкой воодушевленно бродили среди этого изобилия и говорили друг другу:
– Смотри – бананы! А в Москве их не купишь.
– Мам, смотри, растворимый кофе!
– О, даже несколько сортов… А в Москве и одного сорта нет.
– А упаковки-то какие красивые!
Изобилие товара произвело на Лилю такое впечатление, что она вдруг заплакала. Лешка, сам пораженный всем увиденным, попробовал ее утешить:
– Мам, ты чего?.. Успокойся.
Лиля вытирала глаза:
– Ничего, это пройдет. Я плачу о нашем бедном народе, который никогда, никогда не видел ничего подобного. Я прожила там всю жизнь и не имела даже представления о том, что возможно такое изобилие. Несчастные люди, несчастная страна…
Лешка рассудительно заметил:
– Мам, это же совсем другой мир.
– Да, Лешенька, совсем другой.
Это было только начало их будущих открытий, еще много раз придется им сравнивать прошлую жизнь с новым миром и поражаться бедности своего прошлого.
Они купили на завтрак йогуртов, булок, колбасы и, конечно, дешевую курицу на обед. Лиля поставила ее вариться на электроплитке, и их тесная комнатка заполнилась тем же запахом, который царил во всей «гостинице».
* * *
Вечером Лиля с Лешкой хотели позвонить от коменданта своим в Москву, сказать, что благополучно прилетели и встретились с друзьями. Но комендант заявил:
– Мадам Бетина запретила беженцам звонить. Идите на почту и оттуда звоните, сколько хотите. Но вернуться вам следует не позже десяти часов, потом я запру дверь и никого не впущу. Это тоже приказ Бетины.
Они заторопились, вышли из дома на широкую малолюдную улицу. По сторонам стояли красивые дома старинной архитектуры и бросались в глаза яркие витрины магазинов. Лиля немного задохнулась от быстрой ходьбы, и вдруг с ней произошло что-то странное, как будто наяву ей привиделась мистическая картина: она находится внутри какой-то длинной и узкой трубы, в дальнем конце, будто в тумане, виден слабый свет, и она вдруг ясно ощущает, как что-то отделяется от нее, покидает ее тело и медленно удаляется в сторону этого света. Она буквально видит нечто, скрывающееся вдали, и понимает, что что-то ушло из нее. Лилю охватило странное облегчение, ей стало легче дышать.
Она остановилась. Лешка смотрел на нее удивленно.
– Мам, ты чего?
– Знаешь, сынок, моя прошлая жизнь только что покинула меня, – ответила Лиля.
* * *
Ранним утром следующего дня Лиля с Лешкой поехали оформлять бумаги. Они поднялись по пыльной лестнице старого запущенного дома в центре Вены. В квартире на третьем этаже размещались организации, ведающие пересылкой в Израиль, Америку и Канаду. Дверь осторожно приоткрыл высокий неопрятный старик с небритыми впалыми щеками. Он сердито уставился на них и спросил на ломаном русском:
– Чего вам нуждается?
Такая реакция была понятна: еврейские организации вынуждены были предпринимать различные предосторожности из-за агрессивности арабов. Лиля показала ему визы, он впустил их и молча сунул в руки две толстые анкеты. Пока Лиля их заполняла, он еще много раз открывал дверь с таким же вопросом, впускал целые семьи и молча совал им анкеты в руки. Невзрачный холл с поцарапанными стенами заполнила русскоязычная толпа, стало тесно и шумно. Все проходили одну и ту же процедуру: сначала семьи вызывали в комнату для беседы с представительницей израильской организации «Сохнут». Она говорила по-русски и всем предлагала ехать в Израиль. Женщина посмотрела на Лилю с Лешкой, заглянула в их анкеты:
– Вы доктор из Москвы? Как я понимаю, в Израиль вы не поедете? – Очевидно, ее предупредили.
У Лили была заготовлена на такой вопрос фраза:
– Мы любим Израиль и поддерживаем во всем, но жить хотим в Америке.
Представительница вздохнула, записала что-то в анкетах и передала их в соседнюю комнату, там сидели представители «Джойнта». Ждать приема пришлось долго. Вокруг гудела толпа, и Лиля с Лешкой с любопытством присматривались к людям – всех их связывала общность положения просителей. Половина была с детьми, даже совсем маленькими, но и стариков было много, выезжало по три поколения. В речи многих доминировало характерное южнорусское произношение, часто с одесским акцентом. Были евреи из среднеазиатских и закавказских республик, по-русски они говорили плохо, общались на своих наречиях. Дети плакали, старики вздыхали. Евреям не привыкать к тревоге, но здесь был особый случай – старт в новую жизнь.
Наконец Лилю с Лешкой вызвали в кабинет председателя «Джойнта», обставленный в солидном консервативном стиле. Пожилой толстый человек глубоко сидел в большом кресле за громадным письменным столом. Он говорил по-английски, и Лиля плохо его понимала, переводил ей Лешка. Оказалось, у председателя были сомнения в их происхождении: ведь Лешкин отец был албанцем.
Председатель спросил:
– Как получилось, что отец вашего сына – албанец?
– Я вышла замуж за албанца, – ответила Лиля.
Он развел руками:
– Странно, первый раз встречаю такой брачный союз. Еврейкам лучше выходить замуж за евреев. Наша организация принимает советских евреев как political refugees – политических беженцев, потому что евреи в СССР лишены права исповедовать свою религию, ущемлены в праве на образование. Вы должны доказать, что вы еврейка, иначе вашего сына нельзя будет считать евреем и мы не сможем принять вас на содержание еврейских организаций. Скажите, почему ваше отчество «Павловна»? Вашего отца зовут Павел? Это же христианский апостол, это не еврейское имя.
Лиля очень заволновалась – почему ей не доверяют? – и стала объяснять:
– У него было в детстве еврейское имя Пинхас, но после революции он переделал его на русский лад. Так делали многие евреи.
– Допустим. Но как вы можете доказать, что вы еврейка?
– Странно, по-моему, это видно.
– Ну, внешность бывает обманчива, да вы и не выглядите как типичная еврейка.
Насчет обманчивой внешности он был не совсем прав – один взгляд на него сразу определял его еврейское происхождение. Но чем ей подтвердить свое еврейство? Лиля поняла, что его интересует ее отношение к религии. Она решила ответить сразу на английском, что читала Библию, собралась с мыслями и выпалила:
– I have written the Bible (Я написала Библию)!
Президент буквально подскочил в кресле, щеки его затряслись:
– Что вы говорите! Наконец-то я вижу человека, который написал Библию!
Лешка удивленно посмотрел на Лилю и только буркнул:
– Мам, ну ты чего?.. – Он был явно смущен.
Лиля поняла свою ошибку, покраснела и стала оправдываться. Но председатель продолжал хохотать. Эта невольная оговорка так его развеселила, что он перестал их расспрашивать и передал бумаги в следующую комнату, в HIAS[11]. Там их попросили принести все документы. Это означало, что первый этап они прошли.
* * *
Обратно они шли пешком, чтобы сэкономить на транспорте. Был ранний вечер, уже зажглись яркие огни зазывных реклам и осветились роскошные витрины. Очень интересно было наблюдать за венцами, за жизнью улицы. По сравнению с москвичами люди были намного лучше и ярче одеты, повсюду мелькали лица европейского типа, женщины выглядели очень элегантно. Но самое главное и неуловимое заключалось в ощущении свободы, которое исходило от этих людей. «Насколько же это другой мир!» – думала Лиля.
Обилие магазинов, ресторанов и кафе поражало воображение.
– Лешенька, смотри – все первые этажи сплошь в магазинах и ресторанах.
Он ухмыльнулся в ответ:
– Еще бы, у них тут есть чем торговать. Смотри, сколько электроники.
Он прилипал к каждой витрине с невиданным многообразием товара, а Лиля заглядывалась на витрины с одеждой и обувью. Но оба старались не обращать внимания на кафе и кондитерские. Оттуда несся манящий запах кофе, а за стеклом витрин красовались сотни пирожных и тортов. Эта картина завораживала, у Лили с Лешей текли слюнки, но – нельзя, дорого. Они устали после целого дня суеты и волнений, проголодались. Но у них уже появилась ущербная философия эмигрантов – боязнь тратить гроши.
Лиле стало жалко Лешку, и она предложила:
– Давай шиканем и купим себе что-нибудь поесть, прямо на улице.
– Мам, а это не дорого?
– Ну, очень дорогое покупать не будем.
Как назло, ничего дешевого на центральных улицах они не находили, а заходить в кафе им было не по карману. Думы о еде еще больше раздразнили аппетит, Лиля видела по Лешкиному лицу, что тот страдает от голода. Наконец на углу одной из улиц они встретили торговца, обрадовались и купили у него пару хот-догов. Хот-доги они видели, естественно, тоже впервые в жизни, и лакомство показалось им таким вкусным, что Лешка даже заурчал, быстро кусая и проглатывая куски. Улыбнувшись, Лиля купила ему еще одну сосиску.
От еды сразу исчезла усталость. Они как раз проходили мимо величественного католического собора Святого Стефана, центра и символа Вены. Остановились, полюбовались фасадом, задрали головы и долго осматривали 137-метровые готические башни.
– Давай зайдем, посмотрим, – предложила Лиля.
Их поразил простор и высота сводов зала, изобилие света, стройные колонны, уходящие ввысь, громадные многоцветные витражи. Лиля обняла сына за плечи:
– Лешенька, как просторно здесь, как дышится! А ведь собору больше пятисот лет.
Они бродили по собору как зачарованные, и вдруг где-то в высоте, над их головами, возникли глубокие низкие звуки органа, они заполнили собой весь простор храма. Лиля и Леша были даже подавлены величием звучания, они сели на скамью и заслушались…
* * *
В тот вечер Савицкие и Берта пригласили их к себе, в отель «Каприкорн». Как приятно было оказаться среди своих после всех забот и тревог! Прямо из номера они дозвонились до Москвы, попросили Павла дать их номер телефона Алеше. Тот вскоре перезвонил:
– Лиличка, ну наконец вы в Вене! Поздравляю вас! Как ты, как Лешка?
– Мы в порядке, нас приехали встречать тетя Берта и Савицкие. А ты как?
– Я всеми силами стараюсь вырваться к вам, оформляю документы, надеюсь, меня выпустят и мы наконец встретимся. Коля привез тебе, что мы просили?
