Владимир Голяховский
Крушение надежд

2. Беседа братьев Семена и Павла

– Ну, что ты на это скажешь? – Семен только что закончил рассказывать Павлу о докладе Хрущева. – Я слушал и думал: теперь сверхчеловек этот, Сталин, явился перед всем миром жестоким тираном, подозрительным и невероятно честолюбивым создателем собственного культа. Вот именно.

Павел отозвался раздраженно:

– А другие – кремлевские воротилы, члены верхушки, все эти Молотовы, Маленковы, Ворошиловы, Кагановичи и сам Никита Хрущев, – они где были все это время? Сталин не своими руками все делал, это они творили зло, по его приказу. Это они сделали его кумиром, воспевая на все голоса. А теперь все валят на покойника, пинают мертвого льва.

Семен всегда считал Павла более интеллектуальным и проницательным в суждениях, а потому согласно закивал и вставил свое обычное «вот именно».

Павел продолжал:

– Все диктаторы мира держались на страхе самых близких помощников. И эти тряслись перед Сталиным. Я помню, как в июне 1937 года, после ареста и казни маршала Тухачевского и других генералов, этот Никита Хрущев, в ту пору секретарь московской партийной организации, устроил на Красной площади митинг осуждения «трудящимися столицы военных заговорщиков». Он организовал этот митинг в угоду Сталину и от страха перед Сталиным.

– Да, – вздохнул Семен, – я тоже помню, как на одном из съездов Хрущев говорил с трибуны: «Все народы Советского Союза видят в Сталине своего друга, отца и вождя. Сталин – друг народа в своей простоте. Сталин – отец народа в своей любви к народу. Сталин – вождь народов в своей мудрости руководителя борьбы народов». И так и несло от него рабским страхом. Вот именно.

Разговор шел за закрытой дверью кабинета в квартире Гинзбурга. Семен не хотел, чтобы Августа и Алеша слышали беседу. Братья сидели, удобно расположившись в просторных кожаных креслах – импортный товар, из Финляндии, специально для членов правительства. Павлу было в кресле неуютно, после шестнадцати лет заключения в лагере строгого режима ему привычней было бы на жестком табурете. Перед ним на кофейном столике стояла бутылка пшеничной водки, тоже из правительственного распределителя, такую в магазинах не продавали. Павел пристрастился к водке после освобождения и теперь, беседуя, часто отпивал из стакана маленькими глотками.

Семен продолжал:

– Но все же, как ты считаешь, могут наступить после такого доклада лучшие времена?

Павел помолчал, подумал:

– Люди, конечно, обрадуются. И действительно, есть чему радоваться: развенчание диктатора – это момент народного ликования. История показывает, с каким упоением люди кидались разрушать статуи развенчанных диктаторов. И у нас тоже будет массовый восторг, все будут надеяться на лучшие времена, будут говорить: «хрущевская оттепель» и воспылают надеждами. Но все равно остается старая система правления, которая дискредитировала себя. Помощники Сталина остались и оставят нам его режим. Один диктатор умер и развенчан, но на его место уже выдвигается другой диктатор, этот малограмотный мужик Никита Хрущев. Он прямой выкормыш Сталина, насквозь пропитан духом сталинизма, и ждать от него коренных перемен нельзя, по-другому он руководить не умеет. Наше государство стоит не на экономической основе, а на политической, и если политическая власть остается прежней, значит и перемен больших не произойдет.

Семен согласно кивал головой и добавил к словам брата:

– Вот именно. Хрущев не приводил верных цифр, но в партийных архивах хранятся все документы. Когда-нибудь это станет известно всем, но теперь это секретные данные. А было репрессировано девятнадцать миллионов восемьсот сорок тысяч человек, почти каждый десятый гражданин страны. Из них семь миллионов расстреляны. Пока что освобождены лишь первые тысячи несправедливо обвиненных, таких, как ты. И знаешь, меня неприятно поразило, что из недавно реабилитированных высоких членов партии на съезде не было ни одного делегата. Вот именно.

Павел отозвался:

– Да, я сидел в лагере с такими людьми. Если б их выбрали, они мозолили бы глаза Хрущеву и другим кремлевским воротилам. Это люди закаленные, они бы не постеснялись выступить с обвинениями прямо им в лицо.

– Да, ты прав. И еще меня поразило, что в таком важном докладе Хрущев не сказал о страданиях еврейского населения от сталинского антисемитизма. Ведь он нагнетал атмосферу народной ненависти к евреям, и, если бы не сдох, могли бы снова начаться погромы. На съезде я подсчитал, что на полторы тысячи делегатов было всего десять евреев, и все только с совещательным голосом. Хотя евреев в стране два процента населения, на съезде они не составляли и половины процента делегатов. В партии евреев более восьми процентов, много активных партийцев. Но на съезд их не выдвинули. Это хрущевская политика. Он считает их «примазавшимися», для всей партийной верхушки евреи – граждане второго сорта. Вот именно.

На это Павел откликнулся сразу и с большей горячностью:

– Да, в чашу страдания евреев Сталин влил много яда. Ты говоришь про съезд, но ведь даже в царской Думе среди депутатов было двенадцать евреев. За советских евреев обидно. Как мы все старались, сколько отдали сил на построение равноправного общества, как много вырастили талантливых людей! Казалось, «еврейский вопрос» в советской России перестал существовать. Мы гордились, что равными вошли в русское общество, ассимилировались в нем. Но после заключения я с удивлением увидел: еврейской интеллигенции стало намного больше, но доверять ей стали намного меньше, ее всячески стараются затирать, ставить палки в колеса.

Семен воскликнул:

– Хрущев открыто говорит о евреях, что они «не совсем наши». Это выражение общей политики. Руководство страны не хочет признать, что евреи равная национальная группа в нашей многонациональной стране. Недавно в Москву приезжала делегация французской социалистической партии. Они задали Хрущеву вопрос о евреях. Он ответил что-то вроде: «Да, вначале революции у нас было много евреев в руководящих органах партии и правительства, но после этого мы создали новые кадры… Если теперь еврей назначается на высокий пост и окружает себя сотрудниками-евреями, это, естественно, вызывает зависть и враждебные чувства по отношении к евреям»^[7]. В этом весь смысл: зависть и враждебные чувства по отношении к евреям. И вот сразу после этого вызывают меня в ЦК партии и говорят: «В вашем министерстве слишком много евреев». Понимаешь, они как бы получили санкцию от Хрущева ограничивать евреев, евреи всем мешают, евреи для них «не совсем наши». Я ответил, что хотя я и еврей, но подбираю кадры не по национальному признаку, а беру деловых и умных людей, а их много среди интеллигентных евреев. Вот именно.

– А за границу еврейских специалистов работать посылают?

– Редко посылают. В прошлом, пятьдесят пятом, году Хрущев выезжал в Индию, Бирму и Афганистан, везде заключал договоры о помощи. По министерствам разослали распоряжение подавать списки специалистов на выезд для работы в эти страны. Я подал список, но в ЦК все еврейские фамилии вычеркнули. А евреи-то как раз и были самые лучшие работники. Вот именно.

Павел помолчал, подумал, прокомментировал:

– Я предвижу, что многое в судьбе советских евреев будет зависеть от того, как Хрущев поведет политику еврейского вопроса.

Семен подхватил:

– Да, я тебе так скажу: если Хрущев разгонит деловых советников-евреев, вместо того чтобы дать им проявить свои способности и таланты, это дорого обойдется хозяйству страны, и на этом он сам проиграет.

Павел взглянул на брата:

– Интересная мысль, Сенька, твое предсказание может оказаться верным. По своему поведению Хрущев – настоящий представитель великорусского шовинизма, а шовинизм обязательно приводит к ошибкам. Да, теперь после этого доклада на съезде евреи станут надеяться, что для них наступят улучшения. Но… – он замолчал, как бы перебивая самого себя.

– Ты считаешь, что евреям нельзя строить особых надежд на будущее?

– Строить надежды? Мой неисправимо лагерный мозг не ждет особых перемен.

3. В ожидании «Хрущевской оттепели»

Несколько месяцев в газетах и по радио о докладе Хрущева ничего не сообщали. Партийное начальство молчало, как воды в рот набрали. По партийным организациям доклад разрешили читать только коммунистам. Они слушали на собраниях, но детали рассказывать не решались: партийная дисциплина. По Москве и по всей стране все ходили глухие слухи, что вроде бы Хрущев на съезде критиковал самого Сталина. Неужто критиковал? Это вызывало удивление и возбуждало страшный интерес. Многие роптали: «Опять от народа все скрывают!»

Тем временем Кремль разослал текст доклада под грифом «Совершенно секретно» руководителям подконтрольных стран народной демократии – Польши, Чехословакии, Венгрии, Румынии, Болгарии и Албании. В Польше сняли с доклада копию и переслали на Запад. Текст его начали передавать по-русски радиостанции «Голос Америки», «Би-би-си» и «Свободная Европа». Хотя лишь немногим удавалось слушать эти станции (в городах их передачи глушили), доклад постепенно становился известен советским людям. Волна радости расходилась по стране, и с весны 1956 года люди возбужденно обсуждали новость: неужели действительно развенчали культ личности?

Официальное сообщение о разоблачении культа Сталина стало шоком для всех, для большинства радостным, но для некоторых – неприятным. Люди разделились на два лагеря: противники сталинского режима впервые открыто радовались, а матерые сталиниты раздраженно удивлялись и злобно огрызались. В первом лагере были пострадавшие – почти вся интеллигенция, включая евреев. Во втором – убежденная прослойка из партийных функционеров и сотрудники органов государственной безопасности, чьими руками террор и проводился.

В первом лагере удовлетворенно говорили:

– Вы слышали? На съезде объявили, что Сталин совсем не так уж велик, как нам представляли.

– И полководец он не великий, из-за него мы чуть не проиграли войну с Германией.

– Чего уж там, «великий»! Прямо сказано: «преступник», людей губил миллионами.

– Раньше все валили на Берию, министр госбезопасности, он, мол, от Сталина скрывал свои преступления. Теперь-то ясно, что Сталин сам во всем виноват.

– А другие-то в Кремле, они что делали?

– Они-то? Они руководили, руками водили.

– Да оно и без того было ясно, что Сталин виноват, только говорить боялись.

– Наконец-то кто-то все-таки решился сказать правду.

– Не «кто-то», а сам первый секретарь ЦК партии Никита Хрущев.

– Говорят, он сделал большой доклад на закрытом заседании съезда.

– Почему на «закрытом»? Все должны знать правду.

– Эге, где и когда вы слышали, чтобы у нас правительство говорило людям правду?

– Вот, все твердили про Сталина: «верный ленинец», «продолжатель дела Ленина». Какой там он продолжатель! Зря критиковать его Хрущев не стал бы.

– Молодец этот Никита! Нашелся все-таки смелый человек.

– Надо ждать, что при нем начнется оттепель…

Наиболее информированные говорили:

– Хрущев разоблачил Сталина, но сталинисты-то все остались, сидят на своих местах.

– В ошибках признаваться никому не просто.

– Да этот Хрущев сам погряз в крови невинных жертв, не ему бы открывать рот.

– Эх, хвали траву в стогу, а барина в гробу. Еще посмотрим, какой он сам, Никита…

Евреи отмечали печально:

– Давным-давно пора было развенчать антисемита и изверга Сталина.

– Может, начнется оттепель для евреев?

– Может и начнется, но Хрущев ничего не сказал о том, сколько горя Сталин принес евреям. Ведь это по его наущению говорили «о великой вине евреев перед советской властью… евреи должны искупить свою вину тяжким трудом на благо своего социалистического общества»^[8]. Какую вину? Евреи дали России лучших ученых, докторов, музыкантов. Евреи стали патриотами России, воевали за Россию. И за все это нас всех собирались выслать в Сибирь. Если бы Сталин не сдох тогда, в марте 1953-го, нас всех упрятали бы в лагеря.

* * *

В другом, противоположном лагере мрачно ворчали:

– Зря Хрущев выступил с этим докладом. Сталин – великий человек, верный ленинец.

– Не мог он быть виноват в посадках и расстрелах.

– Да он сам многого не знал, Берия от него все скрывал.

– Конечно, Сталин ведь был занят важными делами – поднял всю нашу страну и выиграл войну с Германией.

– На мертвого все можно валить. Постыдились бы. Как решились на такую ложь?

Была еще одна группа, в провинции – неискушенная молодежь. Им с детства внушали мысль о величии и непогрешимости Сталина, они выросли с лозунгом «Спасибо великому Сталину за наше счастливое детство!». В городе Салавате Башкирской республики напуганные откровениями доклада Хрущева студенты, например, говорили:

– Ой, как непонятно и страшно! Неужели это правда?

– Прямо-таки не верится. Что же теперь будет?..

В постановлении ЦК партии «О преодолении культа личности и его последствий» кремлевские руководители частично признавались в своей собственной слабости: «Ленинское ядро Центрального Комитета сразу же после смерти Сталина стало на путь решительной борьбы с культом личности и его тяжелыми последствиями. Может возникнуть вопрос: почему же эти люди не выступили открыто против Сталина? В сложившихся условиях этого нельзя было сделать… Сталин повинен во многих беззакониях, но всякое выступление против него в этих условиях было бы не понято народом, и дело здесь вовсе не в недостатке личного мужества»^[9].

Павел сказал дома своим: «Врут они, дело-то как раз и было в недостатке мужества. Это не раскаяние, а попытка самооправдания. Те, кто пытался показать мужество, поплатились за это жизнями».

Но многие радовались постановлению, верили в наступление лучшего времени. И назвали период после развенчания Сталина «хрущевской оттепелью».

4. Лиля собирается в Албанию

Для Лили Берг день 30 июня 1956 года выдался необычайно радостным. Утром она сдала последний государственный экзамен в медицинском институте и стала врачом. Переполненная радостью, она вышла на улицу, и там улыбающийся Влатко Аджей вручил ей огромный букет роз и тут же сделал предложение, надев на ее палец обручальное кольцо. Лиля искрилась от счастья. Влатко, атташе албанского посольства, уже несколько месяцев был ее тайным любовником. Она скрывала эту связь от родителей, потому что они боялись за дочь: в те времена в России могли преследовать за связь с иностранцем.

Все эти радостные события они отпраздновали в ресторане «Метрополь» с подругой Риммой и ее мужем. Провожая Лилю домой, Влатко сказал, что у него новое назначение: директор протокола при премьер-министре Албании, и они должны скоро переезжать в Албанию. Лиля радовалась предстоящей новой жизни и легко относилась к будущим переменам: жизнь замужней женщины в новой стране, на берегу Адриатического моря, в средиземноморском климате – это казалось таким интересным. Ею завладело предчувствие большого счастья – жизнь, полная любви и радостей, летела ей навстречу^[10].

И в тот же день Влатко неожиданно сказал ей:

– Лиля, а ведь сегодня не только наш с тобой праздник. Сегодня праздник для всех людей в вашей стране.

– Что ты имеешь виду? – рассмеялась Лиля. – Все празднуют нашу помолвку?

– Сегодня в газетах опубликовано постановление ЦК партии «О преодолении культа личности и его последствий». В нем говорится о преступлениях Сталина перед народом.

Лиля опешила:

– Это правда?

– Конечно, правда. Это официальное развенчание Сталина и начало новой эпохи.

– О Влатко, Влатко, после обручального кольца это лучший подарок, который ты сделал мне сегодня! – И Лиля кинулась целовать его, не стесняясь людей в ресторане. Сколько радости в один день!

Но сообщить родителям об отъезде в Албанию Лиля решилась не сразу: брак с иностранцем и новость о предстоящем отъезде была для них слишком большим ударом. Действительно, Павел и Мария тяжело переживали эти новости. Несколько дней подряд Лиля старалась отвлечь их от грустных мыслей и возбужденно говорила про развенчание Сталина:

– Теперь наступают новые времена! Люди будут более свободными. Римма сказала, что теперь люди могут делать, что хотят, никто им не будет указывать, что можно, а что нельзя. Римма сказала, что теперь не опасно вступать в брак с иностранцами, особенно из коммунистических стран.

Павел развел руками:

– Римма сказала, Римма сказала… Что за оракул твоя Римма, откуда она знает?

– Римма – мой друг. Она очень умная. И ведь не одна она, все говорят про Двадцатый съезд, про доклад Хрущева, и у всех появились новые надежды.

– Надежды могут рухнуть, – ворчал Павел. – Ты не понимаешь, что будешь жить в другой стране, а международные отношения всегда могут испортиться.

– Не испортятся. Влатко говорит, что маленькая Албания никогда не отойдет от России, ей нужна протекция.

– Влатко говорит, Влатко говорит… – опять ворчал Павел. – Что он знает, твой Влатко?

– О, папа, Влатко профессиональный дипломат, он очень умный. Он знает все.

Павел опять разводил руками: что скажешь молодой женщине, ослепленной любовью?

* * *

Мария отчаялась отговорить Лилю от отъезда. Теперь она только подолгу сидела рядом и грустно смотрела на дочь, брала ее руки в свои, гладила и вздыхала – она прощалась с Лилей навсегда. Ей вспоминалась вся их трудная жизнь вдвоем после ареста Павла в прежние тяжелые времена. Лиле было тогда всего шесть лет, и Мария столько лет билась одна, чтобы вырастить ее. А Павел, не так давно вернувшийся из заключения, едва обрел дочь после шестнадцати лет разлуки и теперь снова терял. Он старался скрывать свою грусть, не хотел растравлять чувств Марии, молчал, отворачивался и смотрел в окно. Им было тяжело.

Однажды, посидев рядом с дочерью и повздыхав, Мария пошла за покупками к обеду. Без нее Павел решил все-таки поговорить с Лилей еще раз – не отговаривать, а просто рассказать, какую опасность он видит в будущей международной обстановке.

– Доченька, я хочу поделиться с тобой своими мыслями. Понимаешь, хотя Сталина не стало, но мало что изменилось в отношениях между советскими правительством и руководителями стран «народной демократии» в Восточной Европе. Кремль по-прежнему командует ими и держит их на короткой узде.

– Что это значит «на короткой узде»? – засмеялась Лиля.

– Так мы говорили, когда я служил в кавалерии в Гражданскую войну, в девятнадцатом году, мы так держали коней, чтобы они не вставали на дыбы. А если кто-то из этих стран, например хоть Албания, захочет «встать на дыбы», там может возникнуть для тебя опасность. Тогда надо срочно бежать оттуда.

Лиля, как и все люди, была под впечатлением недавнего доклада Хрущева. Она мягко, но настойчиво возразила отцу:

– Но, папа, мы все знаем, что культ и дела Сталина развенчаны. Теперь люди стали свободней, вся интеллигенция говорит о «хрущевском чуде», о хрущевской оттепели. К тому же мой Влатко получил солидное место, он будет начальником канцелярии совета министров, почти членом правительства. Он говорит, что мы хорошо устроимся и потом сможем ездить в отпуск в Европу. Представляешь, как это интересно – видеть мир! Отсюда я никогда его не увижу: советским людям выезд на Запад не разрешается. Ты не волнуйся, ничего страшного в Албании случиться не может. Мой муж говорит, что албанский вождь генерал Энвер Ходжа – настоящий коммунист и преданный друг Советского Союза.

– Это все, конечно, интересно. И даже пусть этот Энвер Ходжа преданный друг. Но ты все-таки помни, что я тебе сказал. Ну а к надеждам на Хрущева я отношусь скептически: советские руководители и сам Хрущев – это сталинская школа. Они будут продолжать международную линию усиления России с целью распространения коммунизма по всему миру. Для этого им нужны послушные руководители стран советского лагеря. А если один из них воспротивится, тогда этой стране не позавидуешь. Знаешь поговорку: паны дерутся – у холопов чубы трясутся? Страдать будут люди. Если случится что-нибудь подобное в Албании, мгновенно уезжай оттуда и беги к нам в Москву.

– Папа, этого не будет.

– Ну, если все-таки будет, обещай мне сразу вернуться.

– Конечно, папа, я обещаю.

* * *

Неожиданно радио и газеты сообщили, что Хрущев и Булганин полетели в Белград, столицу Югославии, на встречу с президентом Иосифом Броз Тито. Это был новый поворот в политике, явное потепление международной атмосферы. Другие кремлевские руководители были недовольны, что Хрущев едет, как на поклон, – это выглядело извинением за прошлое, просьбой к примирению со стороны виновного. Но Хрущев уже забрал себе много власти и мог настоять на своем. Он сформулировал свое решение так: «Мы не можем быть уверены в мире во всем мире, но для нас важен мир в мире коммунистов».

В тот день Лиля радостно заявила родителям:

– Влатко считает, что поездка Хрущева в Югославию должна укрепить отношения России с Албанией.

Павел как раз слушал зарубежное радио, он на минуту оторвался от приемника и заметил:

– А вот радиокомментатор Анатолий Гольдберг из Би-би-си говорит, что Энвер Ходжа сам в состоянии ссоры с Тито. Поэтому ему визит Хрущева в Югославию не понравится.

Лиля убежденно сказала:

– Ну что может знать какой-то комментатор из Лондона? Влатко знает лучше, он дипломат и говорит, что сближение России с Югославией может повлиять на изменение мнений и настроения Энвера Ходжи.

Павел нахмурился, пробормотал еле слышно:

– Влатко считает, Влатко говорит…

Мария только вздохнула:

– Хорошо бы, если бы было так, как говорит твой Влатко.

Лиля весело рассмеялась, обняла ее:

– Мамочка, конечно, это будет так, как говорит Влатко. Он умный, он многое знает. А когда мы приедем в Тирану, он станет почти членом правительства. Не волнуйтесь, мой Влатко знает, что говорит.

* * *

Среди советских людей давно ходили слухи, что президент Иосиф Тито строит какой-то другой социализм, не такой, как в России. Никто не знал какой, потому что советских людей в Югославии не было с 1948 года, когда прекратились дипломатические отношения. Однако из передач «Голоса Америки» и из рассказов третьих лиц знали, что люди там живут богаче и свободней. Говорили, что югославы могут выезжать за границу, зарабатывают там деньги, а потом возвращаются и открывают свои частные мелкие предприятия – магазины, гостиницы, рестораны, бензоколонки. Поездки за границу, западная валюта, свои предприятия – такому социализму все удивлялись, все это было немыслимо в Советской стране. А евреи к тому же говорили между собой, что в Югославии нет антисемитизма и даже второе лицо в стране Милован Джилас – еврей.

Со времени разлада Тито со Сталиным прошло почти восемь лет. Гордец Тито не собирался подпадать и под влияние Хрущева. С гостями из Москвы он держался высокомерно, независимо, как обиженная сторона, принял их прохладно. По старой русской традиции ему привезли богатые подарки: Хрущев вручил ему и его жене золотые украшения, дорогие картины, наборы уральских малахитовых шкатулок и шелковые узбекские ковры. Он всячески старался задобрить Тито, откровенно извинялся перед ним за ошибки Сталина, пригласил его приехать в Москву и подписать договор о дружбе между двумя странами.

По характеру Броз Тито был светским человеком и модником, любил появляться перед людьми в разных облачениях: то в маршальской форме, то в гражданской одежде, то в спортивных костюмах. Недавно он женился в четвертый раз – на молодой красавице, бывшей партизанке Йованке Будиславлевич. Теперь Тито принял предложение Хрущева, но с условиями. Помня свои обиды, он не желал встречаться с министром иностранных дел Молотовым. Убрать Молотова с поста, который тот занимал много лет, было непросто: всему миру он был известен как руководитель советской дипломатии. Хрущев поморщился, но обещал сменить заслуженного министра. После этого Тито заявил, что приедет с женой, она будет сопровождать его везде и появляться с ним на всех официальных приемах. Проводить официальные встречи в присутствии жен противоречило советским правилам. Что делать? Хрущев с Булганиным переглянулись и согласились. Еще одним из условий была обязательная дневная пешая прогулка по улице Горького в Москве (теперь Тверская) и чтобы при этом на улице текла обычная жизнь, а не толпились согнанные люди. Этим Тито хотел показать, что приедет не только к кремлевским руководителям, но и к русскому народу: кремлевские вожди никогда по улицам Москвы не гуляли, они проносились по ним на своих бронированных автомобилях. Тем не менее пришлось согласиться на все условия.

* * *

Торжественная встреча югославского президента во Внуковском аэропорту снималась кинохроникой. Хрущев произнес речь, обнимал гостя, неловко вручил букет цветов его жене. На второй день после приезда Тито с Хрущевым, медленно прогуливаясь, шли рядом по центру улицы Горького от Кремля вверх, до Пушкинской площади, окруженные членами правительства и дипломатами. Тито выглядел как холеный барин – солидная поступь, прекрасно шитый костюм с ярким галстуком, из бокового кармана пиджака выглядывает белый платочек. Он приветливо улыбался и махал рукой людям, собравшимся на тротуарах. Для него это был момент торжества: он показывал народу, что был прав, порвав со Сталиным. Москвичи дивились на невиданное зрелище: кремлевские вожди шлепают по улице!

В толпе переговаривались:

– Вот ругали, ругали Тито, обзывали «кровавым палачом югославского народа». А теперь сами зазвали и чествуют.

– Значит, зря ругали.

– Так кто же был кровавый палач?

– Знаю, на кого намекаете. Конечно, из них двоих Сталин был палач.

По правую руку от Тито шла его стройная и элегантная молодая красавица жена Йованка, прекрасно причесанная, в строгом светлом костюме, она приветливо улыбалась людям. А слева от Тито семенил пузатый и лысый Хрущев. Редкие седые волосы по бокам головы сбились, мешковатый костюм обвис на плечах, галстук съехал набок. Вид у него был жалкий. За ним смущенно семенила толстая жена. На полшага позади шли довольно понурые кремлевские руководители и новый министр иностранных дел Дмитрий Шепилов, сменивший на этом посту Молотова.

Йованка понравилась в Москве всем, она сразу стала популярной среди москвичек. Они никогда раньше не видели жен приезжавших высоких гостей, а Йованка к тому же была очень красива и эффектна. Москвички стали делать прическу «под Йованку». И Лиле она понравилась, и девушка в тот же день тоже подстриглась «под Йованку».

* * *

В группе дипломатов, сопровождающих высокого гостя на прогулке, был и Влатко Аджей. Албанский посол не хотел показываться рядом с Тито и послал вместо себя Влатко как культурного атташе. К тому же во время войны с гитлеровской Германией Влатко сражался в партизанском отряде Тито. Теперь бывший командир узнал его и обменялся с ним несколькими приветливыми словами, в результате фотография Влатко попала на первые страницы газет.

В тот вечер Лиля умудрилась пробраться мимо охраны дома для дипломатов, где жил Влатко, и осталась в его комнате, хотя это было запрещено. Она уже надела ночную рубашку, готовилась ложиться, когда Влатко показал газету с фотографией. Лиля мгновенно нашла глазами мужа, завизжала от восторга, кинулась к нему на шею и обхватила руками и ногами:

– Влатко, Влатко, какой ты тут красивый и важный! Я теперь люблю тебя еще больше!

Повиснув на Влатко, она откровенно прижалась к нему всем телом, он чувствовал под тонким батистом рубашки, как она вжималась в него. Влатко поддел руки под рубашку и задрал ее вверх. Совершенно обнаженная, Лиля застонала, впилась в него губами, раскинула ноги:

– Влатко! Сделай это, сделай, я хочу тебя!.. – И потянула его на себя, на кровать.

Лиля с жадностью познавала и осваивала сладостную технику любовных наслаждений. Во время прежних романов она еще стеснялась ласк своих любовников. Тогда ей было странно и стыдно, что она лежит вот тут перед ними голая, что они видят, трогают и целуют ее груди, проводят рукой по треугольнику волос на лобке и ощущают горячую влажность между ее ног. Ей было неловко, когда мужской член скользил по низу живота, и она, стесняясь, отворачивалась, когда мужчина проникал вглубь ее сокровенной женственности. Но то были фактически чужие для нее мужчины. Теперь же с ней был любимый человек, законный муж, у них только начинались первые месяцы супружества, и ей нечего было стесняться – она отдавалась ему с беззаветной страстью.

* * *

Утром Лиля прибежала к родителям, размахивая газетой: – Мама, папа, смотрите! Видите, вот Тито, вот Хрущев, а вот чуть-чуть позади Влатко, мой муж, вместе с другими дипломатами. Правда, он хорошо получился? По-моему, он получился лучше всех. Ну, может, Тито тоже хорошо выглядит. А Хрущев рядом – коротенький, толстенький, смешной. Да, ведь их еще и в кинохронике показывали, там Влатко даже лучше видно! Вы пойдите, посмотрите. Он мне сказал, что Тито его узнал и с ним поздоровался, он помнил его по партизанскому отряду во время войны. Влатко говорил с Тито по-сербски, а Хрущев стоял рядом и улыбался. Вот какой у меня муж!

Они смотрели на фотографию, а Лиля весело продолжала:

– Помните, вы все пугали меня «югославской историей» – расхождениями между Тито и Сталиным. Тогда еще арестовывали всех, кто замужем или женат на югославах. А теперь Тито сам приехал в гости к Хрущеву. Видите, какие коренные перемены к лучшему после Двадцатого съезда! Влатко сказал, что у Албании с Россией вообще никаких расхождений не будет. Так что переставайте волноваться за меня.

Павел с Марией рассматривали фотографию со смешанным чувством: с одной стороны, им был приятен ее восторг и гордость за мужа, с другой – этот самый муж собирался увезти ее от них в далекую неизвестную Албанию.

Лиля в экстазе не заметила, как горько они переглянулись.