Владимир Гиляровский
Старогладовцы

– Скажите, Кирилл Григорьевич, а вы хорошо помните Толстого?

– Как сейчас вижу.

– Вы помните повесть «Казаки»?

– Чуть не наизусть. Ведь мы все ею зачитывались… Так и говорили: «Пишет наш Толстов».

– С кого он писал Лукашку?

– Лукашка был у нас сапожник. А того джигита не Лукашкой звали. Забыл я его имя… Да ведь тогда все у нас такие, как Лукашка, были, – все такие джигиты.

– А Марьяна?

– Не так давно умерла… – Потом стал он вспоминать дальше: – Помню я, у Толстого в конюшне были хорошие лошади – гнедая и чалая. Выведут, разгорячат лошадь, а он вскочит на нее и скачет по станице… Лихой джигит был. Только ведь потому все и обращали внимание на Толстого, что он джигит был да с дядей Епишкой дружил, а то разве знал кто, что он такой будет после! У меня-то в памяти еще потому, что мы жили рядом… Помню, он сначала у Глушка на Новой улице жил, а потом к Сехину, родному брату дяди Епишки, переехал, к Михаилу Петровичу. А это рядом с нами. Потом уж, когда Толстой офицером был, рассказывали, что он в набегах отличался. За Старый Юрт ходил со своей батареей, потому о нем тогда и говорили. А если не был бы джигит, кто бы на него внимание у нас обратил?

– Кто-нибудь, кроме вас, в станице помнит Льва Николаевича?

– Едва ли. Разве Ергушевы. Так уж ему, старому, больше восьмидесяти лет.

– Знакомая фамилия – Ергушев. В «Казаках» ее упоминает Лев Николаевич.

– Ну да, который пьяный-то казак лежит. Это он с натуры взял и настоящей фамилией назвал. Любитель выпить был Ергушев… Родственник наш.

– Скажите, Кирилл Григорьевич, в станице узнали после, какой Толстой жил у вас?

– Конечно. Давным-давно, после первых произведений. И книги его все читали, и в школах о нем говорили… Да вот мой племянник Сехин, сын Михаила Сехина, родной племянник дяди Епишки, к Толстому в Ясную Поляну ездил, портрет с надписью для станицы от самого получил, только у него украли дорогой портрет этот.

– Как же это было?

– А уже это пусть сам Дмитрий расскажет. Он теперь служит в Кизляро-Гребенском полку. Вы можете повидать его хоть завтра, около Пятигорска, он под Юцой в лагере стоит. Кланяйтесь ему от меня…

Рано утром я приехал в лагерь под горой Юцой, верстах в шести от Пятигорска, и попал на ученье Екатеринодарского полка. Жара была невыносимая, пыль непроглядная. Ученье окончилось к полудню, и, пока расседлывали коней и готовились к обеду, я воспользовался перерывом и отправился к Дмитрию Михайловичу Сехину.

Полки расположились рядом. Гребенцы уже вернулись с ученья, и я нашел Сехина в палатке. Вышел ко мне красавец-казачина с огромными усищами, в синих шароварах «шире Черного моря», в белой рубахе и огромной черной папахе. Он был весь покрыт пылью: еще умыться не успел.

– Я Сехин, вам меня? – сурово спросил он.

– Дмитрий Михайлович?

– Да, это я! Вам что угодно будет?

– А я к вам от Кирилла Григорьевича.

Я назвал свою фамилию. Оказалось, что Сехин знает меня как литератора. Он пригласил меня в палатку, и я передал ему наш разговор с Синюхаевым и цель моего приезда.

– Ну, что же, я все вам с радостью расскажу. Эта встреча с великим Львом Николаевичем незабвенна, это лучшая минута моей жизни.

С его разрешения я вынул записную книжку, строки из которой я воспроизвожу сейчас.

«В Ясную Поляну я приехал 21 февраля 1908 года. Въезжаю. Снег. Аллея. Идут два мужика. Гляжу – один из них Лев Николаевич. Я спрыгнул с саней, подбежал, а он в снег свернул, лошадям дорогу дает. Подошел я, поклонился и говорю:

– Лев Николаевич! Необыкновенный случай: пятьдесят пять лет спустя внук за деда делает вам ответный визит.

Лев Николаевич не понял и строго посмотрел на меня. Я повторил мои слова.

– А! Палкин? – спросил меня Лев Николаевич.

– Нет, не Палкин, а внук дяди Ерошки.

Насупился Лев Николаевич, стоит и вниз глядит.

– Какого Ерошки?

– Того самого, у которого вы пятьдесят пять лет назад в гостях бывали, с которым охотились и которого в повести описали.

– Епи-ишки? Вот оно! – И лицо Льва Николаевича просияло. – Да не может быть! У Епишки и детей-то не было!

– А был брат Михаил Петрович, я его сын, Дмитрий Михайлович Сехин.

– Сехин! Сехин!

Руку мне протянул и крепко пожал.

– А вы кто? Ротмистр? – и посмотрел на мою военную шинель.

– Нет, я войсковой старшина.

– А, значит подполковник. Ну пойдемте.

Он повернул к дому, а потом вдруг сказал:

– Да вы садитесь в сани! Поезжайте ко мне и скажите Илье Васильевичу, что мне надо еще десять минут погулять.

Я передал слова Толстого Илье Васильевичу, который и принял меня, поместив в комнате внизу. Через десять минут Илья Васильевич позвал меня наверх. Там были Горбунов-Посадов, Гусев и две переписчицы. Лев Николаевич вышел с сияющим лицом и отрекомендовал меня:

– Позвольте представить племянника моего дяди Ерошки.

И он начал меня расспрашивать о станице, вспоминая виденное им.

– А камышовые крыши еще есть?

– Есть.

– А сверстники мои живы?

– Ергушев Иван Варфоломеевич еще жив.

– А чихирь тот же? Какой прекрасный напиток! А рыбка шемайка?