Владимир Гиляровский
Старогладовцы
– Скажите, Кирилл Григорьевич, а вы хорошо помните Толстого?
– Как сейчас вижу.
– Вы помните повесть «Казаки»?
– Чуть не наизусть. Ведь мы все ею зачитывались… Так и говорили: «Пишет наш Толстов».
– С кого он писал Лукашку?
– Лукашка был у нас сапожник. А того джигита не Лукашкой звали. Забыл я его имя… Да ведь тогда все у нас такие, как Лукашка, были, – все такие джигиты.
– А Марьяна?
– Не так давно умерла… – Потом стал он вспоминать дальше: – Помню я, у Толстого в конюшне были хорошие лошади – гнедая и чалая. Выведут, разгорячат лошадь, а он вскочит на нее и скачет по станице… Лихой джигит был. Только ведь потому все и обращали внимание на Толстого, что он джигит был да с дядей Епишкой дружил, а то разве знал кто, что он такой будет после! У меня-то в памяти еще потому, что мы жили рядом… Помню, он сначала у Глушка на Новой улице жил, а потом к Сехину, родному брату дяди Епишки, переехал, к Михаилу Петровичу. А это рядом с нами. Потом уж, когда Толстой офицером был, рассказывали, что он в набегах отличался. За Старый Юрт ходил со своей батареей, потому о нем тогда и говорили. А если не был бы джигит, кто бы на него внимание у нас обратил?
– Кто-нибудь, кроме вас, в станице помнит Льва Николаевича?
– Едва ли. Разве Ергушевы. Так уж ему, старому, больше восьмидесяти лет.
– Знакомая фамилия – Ергушев. В «Казаках» ее упоминает Лев Николаевич.
– Ну да, который пьяный-то казак лежит. Это он с натуры взял и настоящей фамилией назвал. Любитель выпить был Ергушев… Родственник наш.
– Скажите, Кирилл Григорьевич, в станице узнали после, какой Толстой жил у вас?
– Конечно. Давным-давно, после первых произведений. И книги его все читали, и в школах о нем говорили… Да вот мой племянник Сехин, сын Михаила Сехина, родной племянник дяди Епишки, к Толстому в Ясную Поляну ездил, портрет с надписью для станицы от самого получил, только у него украли дорогой портрет этот.
– Как же это было?
– А уже это пусть сам Дмитрий расскажет. Он теперь служит в Кизляро-Гребенском полку. Вы можете повидать его хоть завтра, около Пятигорска, он под Юцой в лагере стоит. Кланяйтесь ему от меня…
Рано утром я приехал в лагерь под горой Юцой, верстах в шести от Пятигорска, и попал на ученье Екатеринодарского полка. Жара была невыносимая, пыль непроглядная. Ученье окончилось к полудню, и, пока расседлывали коней и готовились к обеду, я воспользовался перерывом и отправился к Дмитрию Михайловичу Сехину.
Полки расположились рядом. Гребенцы уже вернулись с ученья, и я нашел Сехина в палатке. Вышел ко мне красавец-казачина с огромными усищами, в синих шароварах «шире Черного моря», в белой рубахе и огромной черной папахе. Он был весь покрыт пылью: еще умыться не успел.
– Я Сехин, вам меня? – сурово спросил он.
– Дмитрий Михайлович?
– Да, это я! Вам что угодно будет?
– А я к вам от Кирилла Григорьевича.
Я назвал свою фамилию. Оказалось, что Сехин знает меня как литератора. Он пригласил меня в палатку, и я передал ему наш разговор с Синюхаевым и цель моего приезда.
– Ну, что же, я все вам с радостью расскажу. Эта встреча с великим Львом Николаевичем незабвенна, это лучшая минута моей жизни.
С его разрешения я вынул записную книжку, строки из которой я воспроизвожу сейчас.
«В Ясную Поляну я приехал 21 февраля 1908 года. Въезжаю. Снег. Аллея. Идут два мужика. Гляжу – один из них Лев Николаевич. Я спрыгнул с саней, подбежал, а он в снег свернул, лошадям дорогу дает. Подошел я, поклонился и говорю:
– Лев Николаевич! Необыкновенный случай: пятьдесят пять лет спустя внук за деда делает вам ответный визит.
Лев Николаевич не понял и строго посмотрел на меня. Я повторил мои слова.
– А! Палкин? – спросил меня Лев Николаевич.
– Нет, не Палкин, а внук дяди Ерошки.
Насупился Лев Николаевич, стоит и вниз глядит.
– Какого Ерошки?
– Того самого, у которого вы пятьдесят пять лет назад в гостях бывали, с которым охотились и которого в повести описали.
– Епи-ишки? Вот оно! – И лицо Льва Николаевича просияло. – Да не может быть! У Епишки и детей-то не было!
– А был брат Михаил Петрович, я его сын, Дмитрий Михайлович Сехин.
– Сехин! Сехин!
Руку мне протянул и крепко пожал.
– А вы кто? Ротмистр? – и посмотрел на мою военную шинель.
– Нет, я войсковой старшина.
– А, значит подполковник. Ну пойдемте.
Он повернул к дому, а потом вдруг сказал:
– Да вы садитесь в сани! Поезжайте ко мне и скажите Илье Васильевичу, что мне надо еще десять минут погулять.
Я передал слова Толстого Илье Васильевичу, который и принял меня, поместив в комнате внизу. Через десять минут Илья Васильевич позвал меня наверх. Там были Горбунов-Посадов, Гусев и две переписчицы. Лев Николаевич вышел с сияющим лицом и отрекомендовал меня:
– Позвольте представить племянника моего дяди Ерошки.
И он начал меня расспрашивать о станице, вспоминая виденное им.
– А камышовые крыши еще есть?
– Есть.
– А сверстники мои живы?
– Ергушев Иван Варфоломеевич еще жив.
– А чихирь тот же? Какой прекрасный напиток! А рыбка шемайка?
