Владимир Герье
Тэн Ипполит-Адольф
В этой части своего труда Т. пользуется научной индукцией Стюарта Милля и Вэном; все остальное, по его словам, у него ново – и метод, и выводы. Один из главных результатов этой науки о душе – исчезновение самой души. Человеческое я не выдержало под напором фактов, открытых в нем научным анализом. Il n'y а rien de rèel dans le moi, sauf la file de sesévénements. Как и в других случаях, у Т. сухая формула облекается при объяснении в живописный образ. «Вереница фактов, составляющих человеческое я, представляется лучезарным снопом (une gerbe lumineuse) и наряду с ним поднимаются вереницы других аналогических явлений, составляющих телесный мир, различных по виду, но тождественных по существу и кругами расположенных друг над другом; игрой своих лучей они наполняют беспредельную бездну пространства. Бесконечная масса ракет одного и того же типа, на различной высоте беспрерывно поднимающихся и вечно тонущих в полной мрака пучине, – вот что такое физические и нравственные существа. Какой-то всеобъемлющий поток, какая-то непрерывная преемственность метеоров, зажигающихся лишь для того, чтобы потухнуть и снова зардеть и потухнуть, без устали и конца – таково зрелище мира; таково оно по крайней мере при первом взгляде на него, когда он отражается в крошечном метеоре, который мы сами собой представляем». Но если на почве этой психологии исчезает душа как реальный предмет, то исчезает и другая «словесная сущность», ей противоположная, – материя. Самые атомы становятся «геометрическими центрами». Т. был, таким образом, совершенно прав, когда защищался против упрека в материализме: «вывод моего исследования, – говорил он, – тот, что физический мир сводится к системе понятий (signes), что в природе нет ничего реального, кроме элементов духа в различной группировке; полагаете ли вы, что настоящий материалист подписался бы под этим»? Т. не был материалистом и потому, что допускал нравственную ответственность человека. «Можно быть, как Лейбниц, детерминистом и с Лейбницем признавать ответственность человека… Полный детерминизм и полная ответственность, эта старинная доктрина стоиков, в настоящее время разделяется двумя самыми глубокими и самыми противоположными мыслителями Англии: Стюартом Миллем и Карлейлем – и я под ней подписываюсь». Т. не был материалистом и по своему отношению к религии. Он считал несовместимым с современной наукой лишь «современный, римский католицизм»; «с широким и либеральным протестантизмом примирение вполне возможно». Т. высоко ценил христианство как элемент нравственной культуры. Особенно характерна в этом отношении та страница, которую Т., указав, что ослаблению христианства в истории всегда соответствует моральный упадок общества (Ренессанс, Реставрация в Англии, Директория), заключает словами: «ни философский разум, ни художественная и литературная культура и никакое правительство не в состоянии заменить его влияния. Только оно может удержать нас от рокового падения, и старое евангелие – и теперь еще лучший союзник социального инстинкта». – За исследованием о познавании должно было следовать другое, о воле, в котором Т. пришлось бы объяснить сочетание детерминизма с признанием нравственной ответственности и построить свою этику на научной почве; но обстоятельства дали трудам его иное направление. Т. находился в Германии, когда началась франко-прусская война. Весну 1871 г. он провел в Оксфорде, куда его пригласили читать лекции.
По возвращении в Париж он нашел свое отечество глубоко взволнованным войной и коммуной и находящимся в процессе перерождения. Т. не раз признавался, что он не любил политики; в ранней молодости он был увлечен наукой, а при Наполеоне ему только и оставалось заниматься наукой. Теперь обстоятельства натолкнули его на политические вопросы: он написал статью об условиях мира с Германией, брошюру о лучшем способе всеобщей подачи голосов, статью о патриотическом приношении по поводу уплаты военной контрибуции и др.; но практическая деятельность в области политики была для него закрыта. Он мог, однако, сделать больше для своего отечества, чем журналист или депутат: в минуту переживаемого Францией кризиса он мог поставить перед ней зеркало истории, содействовать ее самосознанию и дать ей возможность в ее прошлом найти указания для предстоящей ей реорганизации. «Я весьма не люблю политики, но очень люблю историю», – писал Т. Теперь для него явилась возможность сочетать то и другое: у него назрела мысль написать историю происхождения современной Франции – «Les origines de la France comtemporaine». T. и для самого себя искал в этом труде руководящих принципов. «До моих Origines, – писал он, – я не имел политических принципов и даже предпринял мою книгу, чтобы их доискаться». Сочинение, предпринятое Т., должно было состоять из 3 частей: изображения старой Франции, революции и новой Франции, построенной на развалинах старой. Первая часть вышла в 1876 г. под названием «L'Ancien Régime» (до 1899 г. 23 издания; перев. по-нем. и по-русски). Это скорее история французского общества, чем государства. Т. хорошо объясняет строй старого порядка из общественных потребностей средних веков, а затем показывает, как этот строй пережил вызвавшие его причины и сделался источником привилегий и злоупотреблений. Контраст культурного аристократического общества салонов и придавленной поборами народной массы выставлен на вид мастерски. Вторая часть – Революция – заключает в себе три тома: l) «L'Anarchie» (до 1900 г. 18 изданий); 2) «La Conquête Jacobine» (1881; до 1900 г. 16 изд.) и 3) «Le Gouvernement révolutionnaire» (1884; до 1900 г. 14 изд.). Это сочинение представляет собой крутой переворот в разработке истории революции. Все прежние – из более известных – истории этого события можно было причислить к ораторской, патриотической историографии; это были апологии всей революции или одной из господствовавших в ней партий. Правда, в лице О. Конта позитивизм коснулся революции, но непоследовательно; осудив учредительное собрание за то, что оно исходило из «метафизики», т. е. из «общих принципов» свободы и равенства, Конт видел в деятельности конвента поворот к обновлению человечества. Т. приложил к революции на всем ее протяжении свой «научный метод»: анализ, т. е. разложение общих понятий на составные элементы, или факты, и размножение фактов. Для этого он собрал из напечатанных памятников и архивных источников громадный исторический материал, часто подавляющий читателя. Бесчисленные старые и новые факты расположены с замечательной архитектоникой, и однообразие их расцвечено поразительными метафорами и картинами. Еще резче, чем различие между прежним и новым методом, был контраст между деятелями революции и изображавшим их историком. Те были дети классического духа, ораторского рационализма; историк их был пионером научного духа. Никто из членов учредительного собрания не затруднялся дать Франции новую конституцию, так как это представлялось им чисто теоретической задачей. Критикуя их дело, историк называет его «самым трудным на свете». Заменить старые рамки, в которых жила великая нация, новыми, приноровленными к ней и прочными – предприятие, превышающее силы человеческого духа. Французские законодатели начали с составления декларации прав человека и гражданина. Это значило, что они исходили из понятия о человеке, как о разумном существе. Такому представлению Т. противопоставляет понятие о человеке, почерпнутое из антропологии и истории первобытной культуры: «по природе своей и по строению человек – плотоядное существо; его предки терзали друг друга с каменными орудиями в руках из-за куска сырой рыбы; человек все тот же – нравы его смягчились, но природа не преобразилась». С этой точки зрения Т. относится скептически к работе учредительного собрания, к его затее создать новую Францию на основании теории разделения властей и догматики «общественного договора». Его внимание поглощено оборотной стороной дела, до тех пор остававшейся в тени.
