Владимир Евгеньевич Бородин
Бунт поссумов
– Местный музей «Мир поссумов» уникален в мире – он пропагандирует убийство животных, – заученным тоном вставила ассистентка, – А слоган музея: «Сохрани новозеландские деревья! Покупай мех поссумов!» Управляющая сетью продажи одежды Тереза Энглисс заявила, что мех поссума более «экологический», выражаясь бытовым языком, чем синтетический, при производстве которого неизбежно загрязнение воды и воздуха.
– А, позвольте спросить, в чём конечная цель исследований Лаборатории? – напряжённо спросил Мило, воспользовавшись паузой.
– Дорогой Мило, поверьте мне, наша цель исключительно благородна: Совершенствование скрытых возможностей человеческого мозга.
– Но, если Вы завершите этап работы с мозгом столь высокоразвитого животного, как поссум, разве Вам не потребуется поэкспериментировать с обезьяной прежде, чем взяться за человека? – собравшись духом, выпалил Мило.
– Мы уже вплотную подошли к тому, что мыслительные способности наших нынешних подопытных становятся более совершенными, чем у шимпанзе, – загадочно улыбнулся Арчи всё той же малоприятной улыбкой с оскалом верхнего ряда резцов, теребя гладко выбритый острый подбородок, – Таким образом, более уже не понадобится иной объект.
В этот момент кто-то позвонил в наружную дверь и ассистентка, лёгкой плавной походкой, направилась открывать.
– Скорее всего прибыла наша коллега – профессор Дебби Хэй из Оклендского университета, биомедик, – вздохнул Арчи, бросив взгляд на часы, – Так что, Мило, до скорого свидания. Будем надеяться, что компетентные органы не обнаружат, тот факт, что Вы – русский шпион, – рассмеялся профессор. Впрочем, его лицо тут же превратилось в маску сфинкса.
Распрощавшись, Мило вышел в вестибюль, где столкнулся с дамой строгого вида, в очках, но с приятной улыбкой. «Биомедик это звучит круто» – подумал Мило. Ассистентка же одарила студента на прощание особо очаровательной улыбкой, выражая надежду, что скоро они непременно встретятся. Мило смутился. «Наверное, опять покраснел, как жалкий юнец» – раздражался своим мыслям и странному поведению этой девицы студент.
Через неделю, которая понадобилась на проверку данных фан Схотена в спецструктурах за океаном, Мило был приглашён в Лабораторию. Оснащённость её поразила воображение даже Мило, видевшего не раз наиболее современные исследовательские институты сытой Голландии. Помимо бездонного финансового источника из-за океана, в Лабораторию, как выяснилось, вкладывали и близлежащие Институт инноваций в биотехнологию, Оклендский Институт биоинженерии и университетская Школа биологических наук.
3.
– Вы правы, Тасман увидел эту землю раньше Кука. Но истинное название наших островов – не Новая Зеландия, данное им Абелем Тасманом из Нидерландов ещё в семнадцатом веке, но –Аотеароа – более древнее, маорийское, означающее «Земля белого длинного облака» – взвинченным тоном, но вместе с тем, и безразлично- заученно вещал оклендский экскурсовод, стоявший перед толпой туристов со всего мира. – Следует заметить, что Тасман даже не удосужился высадиться на берег, а лишь спустя доброе столетие это сделал Джеймс Кук. Площадь всех островов – 269 тысяч квадратных километров, население, на сегодняшний день – четыре с половиной миллиона.
– Позвольте, а сколько будет в квадратных милях? – перебил гида седовласый весьма почтенного вида старик-англичанин.
– Какие только идиоты сюда не приезжают: мили ему понадобились, – буркнул за спиной Мило хрипловатый насмешливый голос с непонятным акцентом, – сидел бы себе на своей Пикадилли.
– Да ладно тебе. Старик живёт прошлым… – откликнулся другой мужской голос более приглушённо.
– Средняя плотность населения – пять человек на квадратный километр, – продолжил извержение данных гид, не расслышав, или проигнорировав вопрос пожилого клиента. – А знаете ли вы, дорогие гости, что Окленд расположен не на семи холмах, как Рим, но на сорока восьми и – более того – не простых холмах, а – остывших вулканах! В крупнейшем городе страны имеются прекрасно оснащённая обсерватория, очень богатый зоопарк, уникальный аквариум, прекрасный ботанический сад. Перед вами высится, пронзая небо на 328 метров Небесная башня – высочайшее сооружение южного полушария!
– Вот уели они своих соседей-оззи, – проскрипел тот же голос за спиной.
Мило уже знал, что «оззи» кличат австралийцев, а себя зовут «киви».
– Ну, а для геев и лесбиянок в Окленде сущестует Прайд-центр, в котором можно легко установить контакты, особенно обратившись заранее на их веб сайт, – неожиданно выпалил экскурсовод и, с нотками умилённого сочувствия, добавил, – Только что прошёл их «Фестиваль героев» в «Парке героев». Ребята собирали деньги на нужды больних СПИДом- благородное дело, – тут гид мечтательно полузакрыл глаза.
– Что же, вполне политкорректно. Герои… – раздался знакомый насмешливый голос за спиной.
– Я слышал, что город Дунедин образован шотландскими пресвитерианцами, а само слово «Дунедин» означает «Эдинбург» по-старошотладски, а точнее – по-кельтски. Так ли это? – спросил вдруг тот же старик.
– Да, Вы правы, – несколько нерешительно-уклончиво ответил экскурсовод и тут же выпалил, – Главные достопримечательности колониального зодчества имеются у нас в городах: Нэпиер – лучшие образцы ар-деко в мире. После сокрушительного землетрясения 1931 года Нэпиер был заново отстроен в едином стиле. Как вы знаете, мы живём в Огненном Поясе – сиркумпацифической сейсмически активной зоне. Учёные прогнозируют, что наши Южные Альпы за несколько миллионов лет вырастут раз в семь в высоту, то есть – превзойдут Гималаи! Озеро Таупо ни что иное, как гигантский кратер от крупнейшего извержения из известных в истории за пять тысяч лет. Оно образовалось около двух тысяч лет назад, – похоже было, что гид смутился от вопроса англичанина и не знает о чём бы ещё сказать, – В Оамару и Дунедине тоже много образцов колониальной архитектуры. В Веллингтоне имеется красивый неоготический собор Сент Пол. Но самое достопримечательное сооружение в нём стоит на северной стороне Лэмбтона, в Парламентском Округе. Это – Бывшие правительственные здания 1876 года, созданные архитектором Уильямом Клэйтоном. На первый взгляд вы видите каменное сооружение в стиле итальянского Возрождения, но на самом деле это – крупнейшая конструкция из дерева в южном полушарии! Трудно поверить, что здание вовсе не из розоватого камня! – зашёлся фальцетом гид, дав петуха, – Сегодня в здании расположен факультет права университета Королевы Виктории.
– Я вообще-то о Дунедине спрашивал, – недовольно буркнул себе под нос старик.
– Естественно, всё лучшее они себе гребут – юристы, – хмыкнул знакомый голос за спиной, – Конечно, это звучит – Королевский университет, но старейший был образован в Дунедине на далёком юге, как ни странно. Золота тогда было там много.
– А Вы не могли бы рассказать подробнее об Исчезающей пушке Армстронга? – спросил вдруг британец.
– На холме, точнее – вулкане Голова, расположена установка 1880-х годов – Исчезающая пушка, сооружённая по причине опасности русского вторжения. Второе подобное тяжёлое орудие особой конструкции установили в те же годы на полуострове Отаго под Дунедином, чтобы защитить всю гавань.
– Была ли в том нужда? Не далековато ли от России? – усмехнулся хриплый голос, на этот раз – громко.
– Полагаю, что без необходимости никто бы не стал тратить огромные средства на сложный комплекс с орудием, способным исчезать в бункере после выстрела, – откликнулся гид.
– Ваш ответ представляется мне убедительным, – заметил старик.
– А мне – нет, – громко бросил тот самый из породы несоглашающийхся.
Теперь Мило смог оглянуться на него и рассмотреть коренастого малого североевропейской наружности лет под сорок. Скорее всего, это был местный малый, пригласивший на экскурсию своего гостя-иностранца. Позже Мило не поленился прочитать в Сети ряд статей и даже книг о реальности русского вторжения в тот период и пришёл к убеждению, что англичане были обуяны паранойей со времён заявления императора Павла о намерении послать казаков в Британскую Индию вместе с Наполеоном. А в объёмном добросовестном труде мистера Хопкирка, который Мило успел лишь пробежать, намного чаще упоминались британские «политические ястребы», чем российские. Были и русские генералы, желавшие вторжения, но их намерения не простирались далее нападения на Афганистан. Цари же были против развязывания войны.
– И, конечно, – Национальный музей крикета в Веллингтоне, вот что стоит повидать! – зашёлся до кашля гид, но никто в толпе слушателей не отозвался на его восторг, кроме единственного фаната крикета, который тут же выкрикнул:
– Вау! – и тряхнул рукой, выброшенной вверх.
Экскурсовод продолжил с особым упоением и подробностями говорить о съёмках сэром Питером Джексоном «Властелина колец», потом и «Аватара»
– У нас в Веллингтоне есть собственный Голливуд – «Веллвуд»…
Гид начал было о том, что леса Новой Зеландии подходят для съёмок подобных фильмов как нельзя больше, но старик-англичанин постарался вновь смутить его, задав вопрос об охране природы.
– Да, было дело, – откликнулся гид, – в 1985 году два французских секретных агента взорвали в оклендской гавани судно Гринпис «Рэйнбоу Ворриер» (Воин радуги), собиравшееся идти с акцией протеста к атоллу Муруроа. Агенты отсидели год в тюрьме, поскольку при взрыве погиб один человек, но Франция давила и их отпустили досрочно.
– Во Франции их встретили героями, – усмехнулся хрипловатый плечистый скептик.
– В заключение я хотел бы сказать пару слов о неприятностях, причиняемых нам, вернее, нашим прекрасным лесам, маленьким пушистым зверьком поссумом, – продолжил гид, – Первым из европейцев на этого неприметного зверька обратил внимание Джеймс Кук. В своём отчете путешественник отметил, что они поразительно похожи на американских опоссумов и, в дальнейшем, не сомневается, что это тот же вид, но почему-то в этом отчете капитан пропустил букву «о» и с тех пор «опоссум» превратился в «поссума». Именно с легкой руки отважного капитана. Зверьки были завезены из Австралии и начали плодиться с неимоверным усердием, уничтожая коренных птиц и поедая наши редкие растения, а также вредя садоводству. Поэтому прошу не удивляться надписям вдоль дорог, типа: «Выполни национальный долг – задави поссума!» Не так давно был шум по поводу организации шоу с демонстрацией мод и театральных сцен с мёртвыми поссумами в школе. Деньги собирали на развитие школы. Учителей обвиняли в прививании детям жестокости, но далеко не все соглашались с обвинителями. Миссис Суттон, директор школы, упорно не соглашалась с обвинениями. Другая школа организовала соревнование по швырянию трупов поссумов. Казалось бы – жестоко. Но численность поссумов у нас достигает семидесяти миллионов! Задумайтесь! Они съедают более двадцати тонн листьев каждую ночь! Крысы – вторая беда у нас. Они поедают кладки диких птиц. Нет, мы – новозеландцы, много делаем для охраны природы и наш лозунг звучит оптимистично и весело: «Киви защищают киви» (Kiwis saving kiwi)!
– Подумаешь, – бросил кто-то из толпы, – китайцев куда больше миллиарда, а мусульман сколько? Жрут ещё больше. Но никто их трупы пока не швыряет. Не гоже так!
– Скоро они сами вас начнут швырять, – раздался в ответ голос молодого стройного выходца из Юго-Восточной Азии.
– Стало быть, на одного человека здесь приходится примерно по двадцать зверьков до метра в длину, с острыми зубами, – рассмеялся всё тот же хриплый малый, – Если бы они разом навалились на новозеландцев, те бы не устояли! Гы!
– Позвольте на этом распрощаться с вами, дорогие гости. Пешеходная экскурсия заканчивается. Благодарю за внимание. Мы всегда рады нашим гостям, – заученно выпалил гид и толпа начала рассасываться.
4.
В середине марта состоялась вечеринка по поводу дня рождения Арчибальда Рейнолдса. Перед выходом из постылого, вечно шумного общежития, впрочем, с довольно приятными соседями, Мило, без особой любви, взглянул на себя в зеркало, откуда на него посмотрела печальная лошадиная физиономия, обрамлённая аккуратно подстриженными светло-русыми волосами и короткой щетиной рыжеватой бородки: «Тоскливо смотреть – белёсые глаза со светлыми же ресницами, да ещё и веснушки, хоть и редкие. Нос вечно облуплен от солнца, да и длинноват для козырька. Хоть бы толику её ровной смуглости мне!» – подумал фан Схотен о несравненной маорийке, в которой, увы, оказалась лишь четверть маорийской крови. Её отец-американец некогда влюбился в мать – наполовину маорийку, и остался на островах, очарованный их красотами. «И не посмотрит Бэсси на такого. К тому же, плечи слишком узки, полное отсутствие мышц на тощих руках. Если голенастость ног ещё скрывают джинсы, то одеть рубашку с длинным рукавом вместо цветастой майчонки здесь дурной тон…» – заключил Мило.
Почтенный профессор в замызганных шортах встретил Мило, приняв поздравления с благосклонной улыбочкой. Его ассистентка, та самая блондинка, которая нынче облачилась в умопомрачительной «длины» шорты, стоя у импровизированного бара, тут же налила очередному гостю полную кружку пива «Туи» из огромной жестянки:
– Отведай излюбленного киви «птичьего» напитка, Мило.
– Спасибо, Моника. С днём рождения, Арчи! – смутился Мило, подняв кружку вверх, и почувствовал, что краска разливается по его нелюбимому лицу.
– Это «двойная птичка» получается, – поспешила объяснить Моника своим писклявым голосом, – Ты уже, наверное, в курсе, что местные жители называют себя «киви» с оттенком гордости, ну а «Туи» – не только самое популярное пиво, но и название маленькой серенькой птички.
– Лучше напитка быть не может, – вяло бросил молодой, мелкий, щуплый, курносый, светлый парнишка Аллан, с вечной перхотью на воротнике, которого прозвали Мрачный Малый. Он пристально посмотрел на Мило исподлобья, – Все потуги киви сделать вид, что они теперь предпочитают красные вина – не более, чем снобизм.
– Ну, уж позволь, Аллан, всё это не совсем так. Мне виднее, – вставила ассистент профессора, а также и бухгалтер – Моника, – Многие в наши дни предпочитают красное и у нас его делают теперь не хуже, чем во Франции, или я не права? Говорят, что лучше, чем у вас в Америке делают, Арчи, не говоря о Южной Африке и Австралии.
– Думаю, что чилийцы с аргентинцами вам ничем не уступают, – заметил самый старший в составе Лаборатории, почти сорокалетний крепыш-Фоззи Мориц – программист из Германии с окладистой темной бородой. Он имел какое-то туманное отношение к группе Рейнольдса и, почему-то, работал в Оклендском университете.
– Ах, какое «Пино Нуар»! – цокнула языком ассистент профессора, припав пухлыми губами к рюмке, тщетно пытаясь произнести это название с более французским выговором, чем коренной обитатель Иль-де-Франса, – Поразительно! Не дурак был сам Цезарь, заявив, что в нём истина!
«Дура» – подумал Мило, добавив к этому ещё и грязное словцо.
– Разве Цезарь имел в виду именно «Пино Нуар»? – усмехнулся Арчи с невинным видом.
– А как же! Что же ещё мог он иметь в виду?
– Уж не новозеландского ли разлива?
– Ну, знаете ли, профессор, смеяться тут грешно, право. Наше «Пино Нуар» – национальная гордость!
– Название само – иноземное. Технология тоже. Понимаю бы гнали тут брэнди, или пивцо какое, и говорили о национальной гордости. «Олягушатились», – рассмеялся Фоззи. Его американский английский был получше, чем у Мило, так как он, после бакалавра в мюнхенском университете Людвига-Максимильяна, сделал мастера в Калифорнийском университете. По укоренившийся голландской привычке, вошедшей в кровь, Мило несколько настороженно относился к соседу через границу, «живущему в лесах», без особой приязни, памятуя прошлое.
– Всё равно мы круче, чем оззи. Сэра Эдмунда Хиллари у них нет, Эверест покорили мы! – захохотала деланным смехом Моника, – Атомщик Резерфорд из наших краёв. И Рассел Кроу родился здесь, правда, по недоумию, перехал в Австралию. Так что, никакой не оззи он! И Брюс Мак Ларен – наш супергонщик. Так-то!
– Эти оззи – те же фази, – Аллан грубо обыграл созвучие прозвища австралийцев со словом «потаскушка», неприятно хмыкнув.
– Вы, киви, впереди планеты всей, верно, Аллан? – хохотнул Грег Кейси – коллега профессора из Штатов, малоприятный малый лет под тридцать. Он, кажется, закончил Йельский универистет.
– Оззи – славные ребята. Ничего не имею против них, – ответил Аллан.
– Славные. И язык их забавен. Нечто вроде диалекта с элементами староанглийского, – вставил Арчи.
– Они любят чудить со своим языком, – улыбнулся Аллан, – Вожак стаи кенгуру, например, у них называется не иначе, как «Старый трепач».
Несмотря на налёт юмора в каждой фразе, некоторый пиетет по отношению к шефу постоянно чувствовался. Исключением был, пожалуй Сидней – парень-маори, лаборант, который брюзгливо-хамовато говорил обо всём и обо всех.
– Что за чушь вы тут порите, ребята? А чо? Наша Моника знает толк в винах. Не деревенская дурочка какая-нибудь, поди, – бросил Сидней с сальной ухмылкой. А про себя пробормотал: «Пино Нуар»… Сама ты – «Пиня», дура и сучка. Подстилка для босса».
– Что ни говори, ребята, но мы оставили оззи далеко позади по качеству вин, – вставил своё слово местный китаец Дэвид – второе лицо в Лаборатории. Он имел какое-то своё, глубоко китайское имя, но для всех прочих оставался просто Дэйв. Видно, родители Дэйва были не из бедных, поскольку, он закончил, почему-то, Университет Джонса Хопкинса за океаном.
– Отчего же? И у австралийцев есть свои хорошие вина, – возразил Фоззи.
– Ты, Фоззи, сам стал почти оззи в наших краях. Гы! – заржал Сидней молодым жеребцом, упиваясь своей остротой, – Моча у них дешёвая. Весь мир своей дешёвкой завалили.
– Положим, что не только дешёвые вина они производят, – откликнулся серьёзный и часто задумчивый Фоззи Мориц – полная противоположность Сиднею.
– Оззи – они как китайцы. Дешевизной и массовостью берут, – засмеялся Дэйв.
– Вас, китайцев, в Аотеароа уже процентов восемь. Скоро будет восемьдесят, – захохотал Сидней.
– Вас, маори, пятнадцать осталось. Пока ещё не поздно нам отпор дать. А если вы объединитесь с поссумами вас сразу слишком много станет, – попробовал отшутиться Дэйв и Сидней долго не мог унять свой громогласный смех, хлопая Дэйв по плечу:
– Ну – сказанул! Ну – насмешил!
– Со своими поссумами пусть оззи объединяются, – поддержала шутку смазливая томная Бэсси.
– Интересно, я слышал, что маорийский стал государственным языком только с 2004 года, – вставил Мило нерешительным голосом, желая хоть как-то проявить себя перед Бэсси.
– Как только догнали богатейшие страны по уровню жизни, насытились, так и подобрели киви. Гы! – Сидней продолжил заразительно-раскатистый смех.
– Ну и вы, маори, не из самых миролюбивых, положим, хоть и обычные, – вставил, молчавший до сих пор, Аллан, вспомнив значение слова «маори», – Помнишь ли ты, Сидни, что некогда на островах Чэтем жили меланезийцы-мориори. Именно так, а не маори! Так вот, народ этот отличался повышенным миролюбием и смертоубийство считал неприемлемым грехом. Но твои предки, Сидней, каннибалы, стало быть – убивцы, уж извини, были подброшены на Чэтем британскими бригами – человек, эдак, полтысячи воинов. Было дело в 1835-м. Ну, и позабавились маори на этих островах: несколько сотен из двухтысячного населения порешили на месте, остальных забрали в рабство.
– Но получается, что вина полудиких тогда Маори всё же меньше, чем организаторов сего набега – просвещённых мореплавателей. И Чэтем был легко и просто объявлен британской колонией, – язвительно вставил Фоззи Мориц, – Англичане давно верны своему принципу «воевать чужими руками».
– Мои предки были храбрые воины, которые шли с почти голыми руками на твоих, вооружённых огнестрельным оружием, милейший Аллан, – засмеялся Сидней, – А то, что некоторые из них отдавали предпочтение человечине, так в чём дело? Спроси босса и он тебе ответит, что не видит разницы между людоедами и тобой за куском говядины на тарелке.
– Ты прав, Сидни, – охотно подтвердил убеждённый вегетарианец Арчи.
– Так можно дойти до того, что и растения грех поедать – тоже живые.
– Заметь, Аллан, что у растений мы съедаем либо их незначительные части, либо плоды, либо скоро всё равно обречённые вегетативные тела. Мы их не убиваем.
– Ты видел когда-нибудь хаку – наш боевой танец, Аллан? – спросил Сидней.
– Естественно. Что же я – не киви, что ли? Но это очень даже воинственное представление, Сидни. Иначе к чему высовывать свои языки аж до пупа, таращиться и орать при этом? Или я не прав?
– Не суть. «Все Чёрные» танцует хаку лучше прочих. Может от того, что они лучшие в рэгби? Гы! – дурковато хохотнул Сидни, – Или ты имеешь что-то против рэгби? Разве эта игра может существовать без агрессии?
– Слышал я, что жалкие остатки мориори пытаются сегодня обращаться в международные суды, чтобы добиться признания геноцида. Маори отказываются обсуждать всё это с мориори и признавать все эти события, – завершил свою мысль Аллан.
– Письменности-то не было ни у тех, ни у других, а эпистолярное искусство англичан не даст их самих в обиду никогда. Даже, если они за этим стояли, – усмехнулся Мориц.
– Ну, уж ты перегибаешь палку, Фоззи, – заметил Майкл Клируотер, коллега Морица по университету, ровесник Мило, – «Письменности не было», – пожхватил он. – Так можно и до расизма докатиться.
– Мыслишь шаблонами, коллега: раз немец, так склонен к фашизму, если не к нему, то – к расизму? Так – проще. Что же поделать с тем фактом, что они просто не имели письменности? А знаешь ли ты кто впервые создал концентрационные лагеря? К твоему разочарованию – не немцы, а досточтимая нация перших либералов – британцы. Успешно испытали их за полвека до немцев на бурах в Южной Африке – родственниках Мило. Сгноили там столько трудолюбивых фермеров, что этот факт был даже использован внутри самой Англии в качестве средства политической борьбы: одна партия обвиняла другую в военных преступлениях. Но об этом забыто. Всё как полагается.
– Да брось ты, – дружелюбно отмахнулся упитанный, рыжеватый, миролюбивого вида, слегка шепелявый Майк, запустив пятерню в курчавую шевелюру.
Мило не впервые показалось, что Майк имеет лёгкий иностранный акцент, особенно, если смущается.
– Пра-ва че-ло-ве-ка! Права-а-а человее-ека, права челове-е-ка! Лос деречос ума-анос! – гнусаво протянул вдруг Аллан.
– К чему это паясничанье в адрес святого? – вскинул брови Майкл.
– А вы знаете, ребята, откуда пошло это словосочетание «Права человека»? – спросил вдруг Фоззи, – Так называлась ложа, основанная оккультисткой мадам Дерёзм и означали эти слова лишь борьбу женщин за равноправие в масонских ложах. Консервативные масоны, естественно, возмущались. Позже теософ Анни Безан придала этому движению воинствующе-непримиримый характер. Обе они многое заимствовали у госпожи Блаватской.
– В нашей стране, к счастью, таких косных масонов больше нет, устарели, повывелись, – бросила Моника, – Уже лет тридцать назад три главных государственных поста у нас занимали женщины!
– А я ничего против англичан и не имею, – сказал вдруг Аллан Джейсон Дин, – Это я к тому, что они натравили маори на мориори. Мы сами – выходцы из шотландских переселенцев и даже, по-своему, до сих пор блюдём традиции якобитов в семье. Отец мой ещё тот якобит. Он себя и киви стопроцентным умудряется ощущать, и вздыхать по чистой линии династии Стюартов, в семнадцатом веке свергнутой.
– Поразительно! – воскликнул Арчи, – Мы, янки, совсем иные стали, а вам тут до сих пор свойственны некоторые странности. Похоже, вы себя доминионом всё ещё ощущаете.
– Ну, мой предок – редкое в наших краях исключение… Что же, выпьем «за джентльмена в чёрном жилете, за того кротика», как говорит иной раз папаша, – улыбнулся Аллан, наливая себе пива «Туи».
– Что это значит? – удивился Мило, – Не могу же я пить не понимая суть дела.
– Думаю, что кроме Аллана, тут все в твоём положении, Мило, – засмеялся Арчи.
– Некогда Уильям Третий скончался от воспаления лёгких, ставшим осложнением после его падения с лошади. А конь короля упал, провалившись в кротовую нору…
– А… – протянул Мило, не совсем улавливая мысль, – Значит, якобиты не любили этого короля?
– Именно так, Мило. Заморского короля, хоть и умного. И пили за «того самого крота».
В этот момент из сада вернулся Сидней с торжествующим видом:
– Почти готово! А ваши желудки как? – бодро спросил он, хотя был насквозь мокрым. В тот день лило с утра, а поскольку Арчи был убеждённым вегетарианцем и не выносил шашлычного духа, все приготовления шли в глубине сада. Сидней с Грегом были ответственными за шашлык и изрядно вымокли.
– О, би-би-кью, хау ай лав ю! – напевал, пританцовывая, на мотив песенки из репертуара «Криденс» Грег, зашедший слегка подсохнуть, заменив романтическую «Сузи Кью» на расхожую аббривеатуру «барбикью», – Гы! – зашёлся он противным смешком, – «Криденс», к тому же – «Клируотер», к тому де – «Ривайвл», гы!
– А ты, Майк, случайно не оттуда – Клируотер? Может папашка твой играл с ними? Дайте хоть глотку смочить, белая кость! – нарочито оскорблённым тоном завопил вдруг Сидней и, припав к банке пива, масляно подмигнул Монике.
– «Монинг джю-юс –тара-та-ра-рам, монинг джю-юс», – пропел вдруг Грег невнятно сипловатым фальцетом, хлопнув по плечу Майка.
– Никакой я не «утренний еврей», – обиженно откликнулся на неразборчивые слова старой песни классического рока Майк Клируотер, раздражённо вскинув рыжие брови. (Ему послышалось вместо «джюс» – «джу», то есть – вместо «сок» – «еврей»).
– А «Пинк Флойд» и не поют о евреях вовсе. У вас, у евреев, мания величия. Это «Битлы» поют. Об утреннем соке «Флойд» пели. Гы! – засмеялся Грег, – Ты меня, право, удивил, Майк – ну при чём тут евреи? Или ты до сих пор дома по-русски с родителями общаешься? «Сок по утрам» это полезнее пива, правда, Арчи?
– Да, иной раз родители ко мне по-русски, иной – так… – совсем смутился Майк, заметно покраснев.
– Сок по утрам, к тому же – свежевыжатый – это чудо, ребята, – бодро откликнулся Арчи, – А вот ваша «мертвечина» – уж извините меня…
– Опять начинаются вегетарианские штучки! Арчи, ну не проходит твоя пропаганда в нашей стране, пойми же, наконец! – закатила смазливые серые с поволокой глазки Моника.
– Не всем дано такое универсальное содержимое черепной коробки, как тебе, Арчи, – вставил Грег, – Иным приходится компенсировать недостаток извилин животным белком.
– А назад в Россию твои родители не собираются? Не ностальгируют? – обратилась Моника с подчёркнутым участием к Майку.
– Да не больно-то любят они свою «Тётю Рейзю», – ответил Клируотер.
– Что, что?
– Россию – по-местечковому, по провинциально-еврейски, – усмехнулся Майк, – Да и с чего бы им её любить? Здесь сытнее. Ежели евреи некрещённые, то их мало что связывает с Россией.
– А где работали твои родители?
– Да не работали толком… Так – «хипповали», протестовали. Диссиденствовали по-своему. Я-то тех времён не могу помнить.
– А что, и у вас там хиппи были?
– Среди советских «хиппующих», как правило, имело место полное неведение политической ситуации. Многие и не знали, что хиппи это определённый протест и что за ним стоят идеи, а лишь рядились, блюли внешний весьма приблизительный облик. Но и в этом тоже был свой вызов нормам одежды и причёски.
– Полагаю, что качество мозгов у всех здесь присутствующих более-менее одинаковое, – откликнулся вдруг профессор на замечание Грега, – Только одни более усидчивы и настойчивы, а иные предпочитают полностью отдаваться приготовлению мясной пищи, а затем растрачивать остатки энергии на её переваривание, к тому же, залив холодным пивом. Варварство…
– Да ладно уж скромничать тебе, Арчи, – очаровательно рассмеялась Моника, – Нас не проведёшь. Одним дано больше, другие способны лишь на малые делишки.
– Каждый имеет свой запас нравственных сил. Тот, кто исчерпал их, уже по-своему достоин почтения, – вставил Фоззи.
– «Нам всем требуется всё наше время и вся наша энергия, чтобы победить идиотизм в себе самом. Остальное не имеет никакой важности» – кажется так сказал Дон Хуан Матус, тот самый кастанедовский дон Хуан, – важно произнёс Майк.
– Один известный американский астрофизик сказал, что человеческое бытиё возвысилось над уровнем жалкого фарса лишь благодаря постижению тайн Вселенной, – вставил Арчи, – Так же и биолог может заявить о своём, с тем же успехом, – махнул рукой Грег.
– Истина в познании, как утверждали гностики. Для эллина единый бог был хуже змия, ибо он запрещал познание, – заученным тоном вставил Майкл.
– Имеет смысл, наверное, лишь охрана природы, по большому счёту. Наши усилия во имя неё, – философски заметил Мило.
– Для нас имеет смысл то, к чему лежит душа, – поправила его Бэсси.
– А ты, Майк, говоришь и по-русски? – спросил Мило Клируотера, желая переменить тему.
– С каждым годом все хуже и хуже, – отмахнулся лаборант, покраснев сильнее самого Мило.
– Овец в Новой Зеландии стало раз в десять больше, чем людей. Овцы пожрут, нас – киви, как тощие коровы – толстых, – произнёс вдруг Аллан.
– Не кати бочку на овец. Их становится всё меньше. Выгоднее стали коровы, – поправила его Бэсси, томно поведя волоокими очами, – Лучше про поссумов вспомни.
– Они хавают наши национальные цветы-коуаи, эти австралийские выродки! Скоро всё сожрут, как за семьдесят миллионов перевалят, – добавил Сидней.
– И семидесяти хватает… Долбанный кистехвостый поссум чёртов! Бич, чума… – вздохнул Аллан.
– Надо бы заставить всяких бродяг и алкоголиков ловить для нас побольше поссумов, – усмехнулся Грег, – Маловато нам поставляют. Скоро понадобится ещё больше.
– Палкой пьянчуг в леса загнать что ли? – шепеляво хихикнул Майк.
– Как поёт Нина Симоне: «У него пыль вместо мозгов…» – пропел вдруг Грег.
– Ты у нас нынче неповторимо музыкален, Грег, – сложила губки бантиком Бэсси.
– Невыносимо, а не «неповторимо», – засмеялся профессор.
– Прошу всех в сад! – грянул Сидней, – Барбекю поспел! – и он, опустошив очередной стакан пива, первым шагнул под непрекращающийся дождь.
– Сколько можно хлебать, Сидни, ты же толстеешь! – возмутилась Бэсси.
– Ежели жир в генах, от него не уйти, – философски ответил маори, – Мой пуку – моя гордость, – похлопал себя по надутому пузу.
– Пиво с мясом – это катастрофа для организма, ребята, – начал вновь Арчи.
– Ешьте почаще ханги – самую здоровую пищу в мире и ничего не будет страшно, даже бренди! – откликнулся из сада Сидней.
– А что это такое? – спросил Мило у Бэсси.
– Ханги – это запечённые в глине овощи и мясо. Традиционное маорийское блюдо, – Бэсси мило улыбнулась голландцу, но без заигрываний, свойственных Монике, – А «пуку» по-маорийски – «живот», «брюхо», «чрево», если угодно.
