Владимир Дараган
Российские этюды

Больница

Мы встретились как-то сумбурно. Сначала перезвоны по сотовым, потом ожидание в дворах с серым мокрым снегом, какие-то желтые здания, стены с обоями, пинание колес у российского «джипа» по прозвищу «тарантайка» и слова, типа, «этот где хочешь пройдет, если сзади толкать». Потом противная езда по Варшавке, поворот в Ясенево. И все время чувство, что с утра уже выпили. Мы, это костяк нашей старой лаборатории. Сегодня на арене не я, а очень главный врач и профессор, который сейчас здесь, а завтра хрен знает где читает лекции. А что делать? У него трое детей, их может испортить жилищный вопрос. Это он научил меня пить чистый спирт. Мы с трудом вспомнили, что я был у него руководителем диссертации.

За рулем наш гениальный программист. Тот самый, который, придя в лабораторию, называл меня Вовка и на «вы». Он говорит, что в Москве 80% людей что-то продают, а таких как мы, которые что-то делают, надо выставлять в зоопарке.

– Фигня все это, – говорит профессор. – Мы вот из больницы ко мне заедем, и уж там расслабимся как следует!

С нами женщина. Она тоже читает лекции, но сегодня она нас всех облагораживает. При ней мы следим за орфографией, фонетикой и синтаксисом нашей речи. Это непросто, но с утра еще получается. Профессор рассказывает, как его впервые в нашей лаборатории пустили из подвала в приличную комнату, где мы пили чай:

– Я вошел в храм мысли очень робкий и сел на краешек стула у какого-то стола. Мне намекнули, чтобы я убрал со стола чашку, куда я ее нечаянно поставил. И только я ее убрал, как открывается дверь, показывается женская рука, которая метким броском посылает огромную сумку точно на то место, где стояла моя чашка.

– А нефиг чашки ставить где попало! – говорит облагораживающая женщина. – И вообще, утром работать надо, а не чаи распивать.

– Вот именно! – говорим мы хором.

Мы едем в больницу, навестить нашего инженера. Ему за 80, но он продолжает работать! И работает в той же лаборатории, из которой мы разлетелись по земному шару. У него третий инсульт, но он не обращает на это особого внимания. Так, слегка два пальца не разгибаются, но он их обещает разработать.

– У нашего Дмитрича стержень здоровья в организме, – говорит профессор. – Он у меня под контролем, полет нормальный.

Быть под контролем у профессора непросто. У него каждый диагноз окончательный. Сначала он дает от силы месяц жизни, потом говорит, что пошутил. За это мы его все любим. Он всегда шутит. Но при этом находит то, что не могут найти другие врачи. Он думающий врач, аналитик и всю жизнь работал как вол. Никому не удавалось приходить в лабораторию раньше, чем он. И мне ни разу не удалось уйти с работы позже его. Он был единственным врачом в стране, который мог программировать на нескольких языках. Он освоил МРТ за пару дней, поставив, наверное, мировой рекорд.

– Слушай, – говорит он мне. – Нам в Сколково могут кучу денег отвалить, не хочешь пару лет там поработать?

Я не хочу, у меня много других незаконченных проектов.

– Ну и правильно! – говорит он.

Дальше следует его краткий, но эмоциональный монолог. Присутствие облагораживающей женщины добавляет в монолог многоречивые паузы.

Академическая больница стоит в лесу. Дмитрич рад нас видеть. Он бодренько ходит по коридорам, заигрывает с сестрами, они ему улыбаются, а на нас не обращают внимания. Часы неприемные, но профессор тут консультирует, нам везде зеленый свет, мы с комфортом располагаемся в холле второго этажа. За окном видны покрытые льдом деревья, падает мокрый снег, в холле полумрак.

– Ну? – спрашивает профессор.

У нас с собой было. Нью-йоркские конфеты отдали Дмитричу на подарки сестрам, мы раскупорили другое.

– Стаканы бы… – говорит Дмитрич. – У меня только чашка.

– Может в пробку? – робко предлагаю я.

– Фигня все это, – говорит облагораживающая женщина и аккуратно начинает вливать в горло пахучую жидкость из бутылки.

Мы продолжаем начатое. Шум и веселье! Сестры ходят мимо с улыбками. Я внимательно за ними наблюдаю.

– Но-но, не балуй! – грозит мне пальцем профессор. – Тут все схвачено!

Через полчаса все больные второго этажа, даже неходячие, начинают проходить мимо нас, чтобы зарядиться адреналином. Дмитрич уже практически здоров, мы его зовем к профессору домой, а потом в баню.

– Мы с Дмитричем по баням не ходим! – отвечаю я. – Мы против случайных половых связей.

– Случайных не будет! – заявляет профессор. – А если что, то мы прямо в бане и вылечим.

Дальше я помню смутно. Жену профессора я знал еще по лаборатории. Нас накормили, не обругали, а были рады. В это день нас все любили. В баню я не поехал, так что ничего про это написать не могу.

В метро я заблудился, но потом выблудился.

Около метро

Зачем мне была нужна трудовая книжка – я не знаю. Но вот захотелось и все – вынь да положи на тумбочку! Впрочем, я знаю – мне хотелось узнать, есть ли там героическая запись, что я полгода работал разнорабочим на фабрике «Серп и Молот» в городе Пушкино. А то я много рассказиков на эту тему написал, а документа нет.

Вышел из станции метро «Ленинский проспект» и почувствовал, что мне снова двадцать лет и я с волнением иду в один из храмов науки. Вокруг изменилось немного. На ларьки и рекламу я перестал обращать внимание, на новые магазины с безвкусными вывесками тоже не смотрел. А вот костяк площади Гагарина, Воробьевки, Ленинского, Профсоюзной и Вавилова был на месте. Я вспомнил все развязки и выезды, внимательно посмотрел на растопырившего руки Гагарина, вспомнил, что знаком с женщиной, которая делала монтаж этого памятника. Потом постоял и подумал, что знаком с кучей людей, которые что-то делали. Оказывается, я хорошо знаю тех, кто сейчас ремонтирует Большой Театр, кто реставрировал «Рабочего и Колхозницу» и еще много чего другого. Вот торгашей я знаю плохо, но это ладно, переживу.

Для тех, кому интересно, скажу, что под фонтаном перед Большим театром строится огромное хранилище декораций с полной автоматизацией. Нажимаешь кнопку «Борис Годунов» и декорации ползут на сцену. Скоро Большой сможет ставить по два-три спектакля в день.

Чуть подальше от метро я стал встречать ученых. Нашего брата я узнаю за версту, особенно сейчас. У них активный взгляд в себя. У нормальных людей взгляд в себя сонный, а у этих очень задумчивый. Так еще смотрят беременные женщины. Настоящие ученые даже об выпить-закусить думают по-особенному, по-ученому! И еще у них обязательно сумки. Раньше были портфели или дипломаты, а сейчас сумки через плечо. Иногда там ноутбуки, но чаще пара пива и кое-что из продуктов. У меня в дипломате всегда были овощи из ближайшего магазина.

Тут не было пацанов, которые изображали бы из себя крутых. Вообще таких изображателей стало много меньше. Я не встретил ни одного в эту поездку. То ли мода прошла, то ли все вымерли или выросли. Толпа на улице одета как в Америке. Только иногда встречаются женщины в шубах и в дорогих сапогах на шпильках. В Америке это экзотика.

Интересно, когда меня погубит любопытство? На пешеходном переходе я поставил эксперимент. Светофора там не было, но была «зебра». Я поднял руку перед идущей машиной и пошел через дорогу. Машина встала, я посмотрел на шофера и не увидел ни ошалелости от моей наглости, ни раздражения. Потом я дождался других машин и пошел обратно. Так и ходил туда-сюда, туда-сюда. И все спокойно меня пережидали. Я так увлекся, что забыл, зачем сюда приехал.

Институт

Я зашел в отдел кадров и понял, что машина времени уже изобретена. Это машина сделала те же столы, те же шкафы и женщину за столом, которая сидела тут столько, сколько я себя помню в этом институте. И она ничуть не изменилась.

– Я Дараган, – сказал я, чуть заикаясь от волнения.

– Я знаю, – спокойно сказала женщина.

– Я за трудовой книжкой.

– Я знаю, – снова повторила она.

Она спокойно пошла к шкафу и достала гору трудовых книжек, перевязанных бечевкой.

– Вот тут такие, как вы, – сказала она. – Кто-то умер, кто-то подрабатывает.

– Я не умер, – сказал я.

– Я знаю, – сказала она. – Вы подрабатываете без трудовой книжки.

Я расписался в огромной амбарной книге и получил трудовую. К моей радости, первой там была запись, что я начал свою деятельность разнорабочим. Жаль, что там не написали, какую красивую канаву я выкопал.

Полистав книжку, я увидел свою жизнь. Это очень грустная книжка. Там вся жизнь разложена по пунктам, все готово для ввода в базу данных. Последняя запись была, что я ушел из института по собственному желанию.

– Что-нибудь еще? – спросила женщина.

Ей было неинтересно, чем я занимаюсь и зачем мне книжка. Сейчас я уйду, и в институте останутся только копии приказов с упоминанием моего имени.

– До свидания, – сказал я.

Женщина кивнула и стала перевязывать стопку трудовых старой бечевкой.

Я ходил около корпусов, вспоминая свою бурную жизнь, и тут до меня дошло, что действие в последних главах моей повести происходит именно здесь. А вот и жилой дом, где купил квартиру главный злодей.

И я пошел к этому дому.

Злодей в подъезде

В подъезде любого элитного дома стоит охранник. И этот охранник с большим подозрением относится к незнакомцам, которые добрались сюда без автомобиля.

– Чего надо? – спросил он.

– Я писатель, – скромно сказал я. – Действие моего романа происходит в этом подъезде, и я бы хотел все внимательно посмотреть, чтобы не сделать ошибок.

– Чего? – спросил охранник.

– Мне нужно сделать фотографию этого подъезда для моего романа, – сказал я твердым голосом.

– Это еще зачем? – спросил охранник.

– У меня в романе тут живет злодей.

– Кто тут живет?

– Злодей! Он тут устроит взрыв и пожар.

– Чего?!

– Это в романе, не бойтесь.

– В каком романе? Шел бы ты отсюдова, пока цел!

Вынимаю камеру и делаю снимок. Охранник открыл рот, но не нашел подходящих слов. Я машу ему рукой и ухожу. Охранник выходит на крыльцо, сплевывает в мою сторону и закуривает.

Левитан

Почему к Левитану у меня особенное отношение? Вроде бы пейзажистов я насмотрелся, сам фотопейзажист, когда людей поблизости нет. Но его знаменитая картина «Над вечным покоем» меня не трогает. Видали мы покой и попокойнее! А трогают меня две его картины, да так трогают, что душа выворачивается! Я прямо живу в них. Каждый раз хочу запомнить их точное название, но вместо этого смотрю на них, представляю там себя и про все забываю.

На первом месте – это лошадь с санями около желтого домика. Кажется, «Мартовский снег» называется. Я даже запах снега ощущаю, когда смотрю на нее. Талый снег, запах навоза, разогретые деревянные стены, теплые комнаты в домике, запах щей и гречневой каши.

На втором месте – майский день. Там деревья светятся на просвет. Дворник небольшой, все такое молодое, радостное.

И мазков в этих картинах раз-два и обчелся. Но каждый мазок на месте.

Короче, выставку картин Левитана, собранную из многих музеев, я пропустить не мог. В зале за мной ходила вредная бабка и бухтела, что фотографировать тут нельзя. Я долго не мог понять, почему она ходит только за мной, а потом увидел, что держу в руках огромную профессиональную камеру, на боку болтается сумка с объективами. Я засунул камеру в сумку и показал, что у меня пустые руки. Она удовлетворенно кивнула, спряталась за столб и контролировала меня уже оттуда.

Я стоял у многих картин, почти уткнув в них нос. Я изучал каждый мазок. Ну как можно таким минимальным набором создавать шедевры!

И еще я сделал открытие: Левитан – график. Небольшая гравюка (или рисунок) «Полет ведьм» меня потрясла. Вот попробуйте, не глядя на его рисунок, придумать, как нарисовать четырех ведьм в полете. Это же какое воображение надо иметь.

Соня и другие

Дочка МС (моей спортсменки) с мужем и двумя детьми живет за городом. Я не буду много о них писать и тем более ставить фотографии. Но вот диалог с Соней (ей три года) я решил привести на свой страх и риск.

– Соня, давай играть в слова. Я знаю слово на букву «а» – арбуз. А ты какие слова знаешь на эту букву?

Мама за моей спиной подсказывает, показывая Соне апельсин и ананас. Но Соня, как настоящая москвичка, слова в простоте не скажет. Она морщит лоб и говорит:

– А я знаю слово на букву «кра»!

– ???

– Кравать!

Мистическое отступление

Москва, как всякий большой город, полна мистики. Можно говорить о странных совпадениях, о теории вероятностей, которая все объясняет, или наоборот – все опровергает в зависимости от настроения математика.

Я все время ходил как под наркозом. Девять часов разницы во времени мне до конца преодолеть не удалось. Многое, что происходило вокруг, я относил на счет моего обалдения и всерьез об этом не задумывался. Вот только сейчас, когда я думаю о рассказе, который мы решили написать с дочкой, я стал понимать, что вокруг меня происходили странные события.

У меня есть принцип поведения в незнакомых ситуациях, который нарушать нельзя. Этот принцип простой: не надо сопротивляться намекам судьбы, и тогда все будет в шоколаде. А я повел себя неправильно в самый первый день. Он был уникален для зимней Москвы. В день моего прилета вместо темного низкого неба сияло солнце, сверкали миллионы сосулек и люди улыбались на улице. Когда я увидел, что «Рабочий и Колхозница» уже освещены прожекторами, а небо еще остается голубым, то я даже застонал от невиданной красоты и уникального кадра. Мне нужно было надеть ботинки, взять камеру и выйти на улицу. Вместо этого я решил, что сделаю это завтра. На следующий день пошел снег, и он шел с перерывами все время, что я был в Москве.

Через час меня пригласили в ресторан, но я решил лучше провести время среди мистических книг. Это была вторая ошибка. Я мог взять себя в руки и пойти куда угодно. Вместо этого я полночи смотрел на тени на потолке, слушал странные ночные звуки и ждал, что сейчас что-то произойдет.

Это что-то стало происходить постепенно. Сначала замкнутость комнат в «нехорошей квартире», когда они вдруг соединились в кольцо, из которого я с трудом убежал. Потом чертовщина на крыше. Потом провал в памяти. Я помню, как я дошел от Маяковки до Большого театра, но потом я вдруг оказался у здания ФСБ. Я туда идти не собирался, это я точно помню.

Потом я решил, что не буду ходить в книжные магазины. Дескать, есть электронные книжки, и я приноровился их читать. Но однажды я проходил мимо книжного магазина «Москва» и зашел туда, сам не знаю почему. Меня окутывал какой-то туман, я очнулся и увидел, что держу в руках книгу о ведьмах и чудовищах! Я никогда не подходил к полкам, где стояли такие книги!

А это странное окружение врачей среди разных компаний. Я никогда так много не общался с врачами. И очень странные слова профессора, что он, как врач, слишком много знает, и ему стало очень нравиться общаться с людьми, пока они живы. Сроду он так не говорил!

После его слов я и решил не ходить с ними в баню. Я хотел донести эти слова в том виде, как я их сумел запомнить после выпитого коньяка. Это была очередная ошибка. Каким образом я заблудился в метро, перемещаясь от Павелецкой до ВДНХ? Такого у меня не было никогда! Но зато на ВДНХ я увидел своего старого школьного друга. Но как-то странно увидел. Когда я к нему подошел, то он исчез. Правда выпито к тому времени было немало.

А потом я каждый вечер звонил этому другу, но все его телефоны были заняты. Бред какой-то! У всех свободно, а у него занято.

А странности в отделе кадров института? Меня как будто ждали, хотя я никуда не звонил и никого не предупреждал.

А ведьмы Левитана? Я ведь их увидел не сразу, выставка большая. Я просто услышал, как кто-то сказал, что он потрясен этим рисунком. И я пошел прямо к месту, где висели эти ведьмы. Как будто я знал, где они висят!

А поездка в Кувекино? Этот странный таксист, который высадил меня посреди заснеженного поля около газового распределителя и сказал, что это то место, куда я его просил доехать. Меня спас сотовый телефон.

Я еще напишу о некоторых странностях моей поездки. Психиатров прошу руки не потирать. У меня все нормально, в Америке странности прошли. А вот сюжет для рассказа, который мы хотим написать с дочкой, развивается сам по себе. О рассказе я еще напишу. Но моя следующая заметка будет о встрече с Капитаном.

Капитан был всегда суров и справедлив, но в этот день расслабился, и я сразу почувствовал, что реи с веревкой мне удастся избежать.

Машина Капитана

– Все козлы! – сразу дал определение человечеству Капитан, когда я сел к нему в машину. – Ты посмотри, как они припарковались.

Я посмотрел на Капитана. Он почти не изменился, немного волос потерял, но для настоящего капитана это значения на имеет.

– Только немцы делают нормальные машины, – сказал Капитан. – Вот моя прошла 400 тыс км, а я на ее ремонт потратил всего 2000 евро.

Я вспомнил, что это расстояние от Земли до Луны. Потом вспомнил, что Капитан цифры дает с точностью до коэффициента пи = 3,14. Я разделили 400 на 3,14 и решил, что даже для такого пробега сумма ремонта мизерна.

– У меня был движок 450 лошадей, – продолжил Капитан. – Но когда она стала взлетать над дорогой, то я снизил мощность.

Я представил Капитана, летящего над дорогой, и мне такая картинка очень понравилась.

– Теперь смотри, – сказал Капитан и нажал на газ.

Мы вклинились между грузовиками и поехали по обледенелой полосе, где не был убран снег. Машина почти не замечала таких нюансов. Ей было все равно: асфальт или снег со льдом.

– Теперь ты понял, за что я ее люблю? – спросил Капитан.

Капитан много чего любил в своей жизни. В юности он любил играть в хоккей. Сейчас он любит свою машину. Мне нравятся люди, которые умеют любить. Даже если они капитаны.

Фотоуроки

Мы приехали в Царицино, чтобы научиться фотографировать. После последних злоупотреблений я разучился фотографировать, а Капитан немного научился. Так что наши силы были равны.

– Если ты снимаешь пейзаж, то ищи первый план и ставь его в угол, – говорю я, разглядывая пруды.

Капитан наводит на меня камеру.

– Я для первого плана не гожусь. И вообще, людей после 30 можно снимать только если ты умеешь пользоваться фотошопом.

Капитан судорожно водит камерой влево и вправо.

– Если что интересное, то можно снимать и без первого плана, только надо обозначить путь к объекту.

В глазах Капитана появляется тоска. Он поднимает камеру и без разрешения снимает уток на пруду. Я молчу и рассматриваю рыбаков на льду соседнего пруда.

– А если снять вон того, толстого?

– Одного снимать – бездарно. Надо снимать его в качестве переднего плана, а на задний ставить вон тех рыбаков.

Упомянутые рыбаки явно стали разливать по маленькой. Уроки нам надоели, мы еще постояли и пошли во дворец.

Во дворце

Во дворце тепло. В буфете горячий чай и пироги с вишнями. А еще там злые бабки, которые нас с Капитаном невзлюбили.

– У вас одно разрешение на фотографирование, а аппаратов два.

– Так надо! – строго говорит Капитан.

Бабки грозятся вызвать кого полагается.

– А почему вас так много? – удивляюсь я. – По две на комнату.

– Зала большая, а вас паразитов тут много шастает. А что в Америке никого нет?

– Там просто видеокамеры.

– И у нас видеокамеры! – говорят бабки с гордостью за страну. – Но тут камера-камерой, а вот нас никакая камера не заменит.

Я соглашаюсь. С такими бабками мы непобедимы! Кстати, бабки – это условное название. Некоторые были моложе меня.

Коломенское

В Коломенском мы подошли к дворцу Алексея Михайловича. Это для меня новое, его раньше не было. Я вынимаю камеру, начинаю фотографировать. Естественно, я залезаю туда, куда не ступала нога туриста. Открывается дверь, выходит начальник охраны.

– Ты чо тут делаешь?

– Фотографирую.

– А почему так подробно?

– Хобби у меня такое.

– Из комиссии что ли?

– Нет.

– А ты собственно кто?

– Физик, а мой друг яхты строит.

– Яхты, говоришь… а шли бы вы отсюда!

Капитан хлопает себя по поясу, но кобуры с наганом нет на месте. Мы уходим.

У Храма Вознесения стоит трактор и портит кадр. Капитан зол на все Коломенское, он находит бедного тракториста и говорит ему пару волшебных слов. Трактор беззвучно исчезает, прямо телепортация какая-то! Под горячую руку попадаются две девушки в сапогах на шпильках. Девушки явно приехали завоевывать Москву и решили начать с Коломенского. Капитан отнимает у них фотоаппарат и начинает их фотографировать. Девушкам страшно, но они терпят и даже виновато улыбаются.

Мы ползем по горе к церкви Иоанна Предтечи. Точнее, к церкви Усекновения Головы Иоанна. Есть время, я рассказываю Капитану эту библейскую историю. Капитан слушает, потом вздыхает и говорит, что я зря стараюсь. Такие истории у него в голове не задерживаются. Вот карту течений около Сиракуз он помнит хорошо, а про усекновения голов – уже с трудом.

Церковь Иоанна Предтечи отреставрирована и закрыта на замок. Странно. Почти во всем мире церкви всегда открыты. Кстати, и мечети тоже.