bannerbannerbanner
Генерал Деникин

Владимир Черкасов-Георгиевский
Генерал Деникин

Полная версия

– А ты знаешь, Пушкин здесь, – он, подобно мне на «деникинской» улице, «мистически» оглядывался в «пушкинском» дворе. – Исчезает временной провал…

Щелкая напротив бывшего дома Фотиади затвором фотоаппарата, я ловил и схватывал в душе, как осторожно шествовала по этим узеньким тротуарам Ксения Васильевна Деникина с большущим животом, где притаилась малюсенькая Марина. Как потом «генеральша» семенила в екатеринодарских круговертях скверов и улочек с младенцем в колясочке. И чего только не происходило за голубыми стенами теперь превратившегося в театр дома? Там был великолепное действо семейных покоев, где робеющий перед молодой женой «царь Антон» брал на руки дочку, словно последний патрон «на вес жизни». И что же мог думать о будущем этого голубоглазого комочка отец, чьи полки взрослых мужчин, самых храбрых русских офицеров истекали кровью в недалеких степях, откуда ветер дул вон через ту форточку…

Эту фотографию дома ее рождения я показывал Марине Антоновне в версальской квартире в то же 2000-тысячное лето по Рождеству Христову в августе. На этот раз мы говорили с ней о самом простом, близком или тревожном сердцу. Она по-прежнему курила, подала любимое шампанское с «семейного» виноградника, хотя недавно сломала бедро и долго была в гипсе. Дочь Деникина, родившаяся под гулкую канонаду русских пушек, привычно не унывала, хотя вот и невестка ее не так давно внезапно умерла от рака, и теперь уж не так уютно было у сына в Аркашоне.

– Отчего же вы не взяли фамилию мужа де Кьяпп, так и не став полноправной графиней? – спросил я на этот раз.

– Я считаю, что быть дочерью такого русского генерала, как мой отец, важнее, чем французской графиней, – отвечала она с неколебимой деникинской искрой в глазах, а ведь ей уже был 81 год.

Конечно, тут и целая школа «неувядаемости». Ведь после Второй мировой войны Мари Деникина была популярной ведущей телепередачи французского телевидения по розыску пропавших, потерявших друг друга в военные годы типа нашей «Жди меня».

В ноябре 2002 года по каналу Российского телевидения Марину Антоновну снова показали почти на час в документальном сериале «Русский век». Она с обычной живостью беседовала в своих «антикварных» версальских стенах. Потом продолжала рассказ под липами, ведущими к Версальскому дворцу, и ветерок ласково бил по ее стройной фигурке, легко вышагивавшей, будто не стукнуло Мари уже 83 года…

В 2001 году, с разрешения Марины Антоновны, мне пришлось открыть тайну Марины и ее матери в разгромной рецензии в Ex Libris «Независимой газеты» под названием «Кривые зеркала Белого движения» о романах В. Поволяева «Колчак. Верховный правитель» и А. Марченко «Деникин. За Россию – до конца». Вот что я там сообщил:

«Об адмирале Колчаке написал известный советский писатель В. Поволяев, о генерале Деникине – тоже былой романист и главный редактор журнала «Пограничник» А. Марченко. Казалось, такое только бы приветствовать – личностями белых полководцев на Родине занимаются уже не идеологи, историки, а прозаики. Увы, обречены заслуженные в СССР литераторы их пресловутым «внутренним цензором»! Хотят – не хотят, а перо надсаживает «беляков» в изверги, душегубы. Новую серию издательства ACT правильнее назвать: «Белое движение советскими глазами»…

Марченко, видимо, как бывший глава «Пограничника», органа воинских частей, подчинявшихся КГБ СССР, сделал свой роман о Деникине со шпионской интригой. Бывший поручик Бекасов, агент ЧК, оказавшись по ее заданию в белом окружении главкома Деникина, предает начальников с Лубянки, выказывает преданность генералу и в эмиграции, до самой кончины в 1947 году, чтобы потом немедленно обратиться в советское посольство, раскаяться и попроситься домой.

Рисунок жизни этого перевертыша очень совпадает с изложенной мною в биографии Антона Ивановича (В.Черкасов-Георгиевский. Генерал Деникин. Смоленск, Русич, 1999) версией судьбы полковника Колтышева со слов дочери белого главкома Марины Антоновны Деникиной, с которой я встречался во Франции. В 1998 году она утверждала, что Колтышев, служивший в ближайшем окружении ее отца во ВСЮР и оставшийся его самым преданным помощником во Франции, был советским агентом, как подозревал сам генерал.

Полную же правду об этом человеке Деникина сказала мне только в 2000 году, после выхода моего «Генерала Деникина», когда объяснила истинную причину к нему своей неприязни. Колтышев, оказывается, сначала за спиной Антона Ивановича приставал к его жене, а потом и к дочери Марине, еще девочке. То есть Деникину лишь привиделся шпион в этом молодчике, а его глубоко оскорбленная дочь уже безапелляционно произвела Колтышева в чекисты из-за присущей ему аморальности. Однако, во всяком случае, полковник Колтышев перед советскими никогда не каялся, а умер во французской богадельне в 1988 году 94-летним стариком и непоколебимым белогвардейцем.

Таким образом, списывал или не списывал Марченко с «моего» Колтышева (а в романе есть прямые заимствования из моей книги), но Бекасов, от имени которою написана половина романа, – «всесторонне» надуманная фигура. Его образ в марченковском исполнении немыслим своим хамелеонством. Императорский поручик становится чекистом, вскоре преображается в рьяного деникинца, а в итоге превращается в «советского белогвардейца»…»

«Колтышевская» история снова всплыла в 2002 г., когда Марина Антоновна по ТВ в «Русском веке» сослалась на уверение ее самозванного племянника В. И. Деникина (в прошлом – Горшкова), будто бы полковник Колтышев все-таки был завербован чекистами. Однако сам источник данной информации – подполковник, заместитель полномочного представителя президента РФ в Центральном Федеральном округе Деникин-Горшков, сын СМЕРШиста и племянник работника КГБ, ею за родственника не признавался. Очевидно, окончательное разрешение «колтышевского» вопроса явится лишь с официальным заявлением по этому поводу Центрального архива КГБ – ФСБ.

В 2002 году в московском издательстве «Вагриус» вышел составленный мною однотомник избранных произведений А. И. Деникина под названием «Путь русского офицера». Я собрал в него сокращенные главы из шести мемуарных томов генерала с одноименными воспоминаниями и «Очерками Русской Смуты», написав вступительную статью. Дорого, что на одном из фотоснимков сборника есть изображение Марины Антоновны, сделанное мною в 2000 г. в Версале, который рядом с Парижем. На нем она держит в руке как раз то фото ее дома рождения в Екатеринодаре, которое мы отсняли вместе с В. И. Лихоносовым. Вот и таким способом «побратался» большой Париже екатеринодарским маленьким Парижем, запечатленным этак в лихо-носовском романе.

Получив посланную мной «вагриусовскую» мемуарную книгу отца, Марина Антоновна ответила мне в сентябре 2002 г. письмом, где были такие слова:

«Большое спасибо за посылку «Пути Русского Офицера». Хорошее издание, хорошие иллюстрации. Ваше же предисловие мне очень понравилось и сильно тронуло…

Сердечно Ваша Марина Деникина».

Ничего знаменательнее и драгоценнее такой подписи такого лица в моей судьбе биографа Белых нет, да, очевидно, и быть не может.

Часть первая (1872–1892 г.г.)
Сын офицера

Родители. Во Влоцлавске. Реалист. "Пифагор". Старший. В юнкерах. Погоны.

Судьба человека – от Бога, а происхождение и детство каждого из нас во многом определяют его дальнейшую жизнь. Отцом будущего главнокомандующего Белой армии генерала А. И. Деникина был русский офицер Иван Ефимович Деникин, мамой – полька, швея Елизавета Францисковна Вржесинская.

Деникин-старший родился в 1807 году в деревне Ореховке Саратовской губернии в крепостной семье. Она рано распалась. Родители Ивана Деникина умерли в его молодые годы, вскоре отправились на заработки брат и сестра. Иван же остался крестьянствовать, и в двадцать семь лет помещик сдал Деникина в рекруты.

Это был «золотой век» русской государственности (вторая половина XVIII— первая половина XIX столетий), правил император Николай I. В детстве царя главным надзирателем за воспитанием был генерал М. И. Ламсдорф, и в основном образование Николая Павловича упрочилось на военных науках. До восшествия в монархи он не участвовал в государственных делах, командуя гвардейской дивизией, исполняя обязанности генерал-инспектора по инженерной части.

При вступлении императора на престол произошло восстание декабристов, и упрямый воински жесткий государь взялся за укрепление власти. В семейном же кругу Николай I был весьма добродушным человеком, лишь на людях демонстрируя строгость. Как бы то ни было, а в горячо любимой императором армии спуску служивым не полагалось.

Служить солдату надлежало 25 лет при суровой дисциплине. Либерально настроенные современники называли государя Николаем Палкиным и потому, что тогда солдат наказывали прогоном сквозь строй, иногда забивая провинившихся ружейными шомполами до смерти. Рассказывал об этом Иван Ефимович маленькому Антону всегда без злобы и осуждения, обязательно заканчивая:

– Строго было в наше время, не то что нынче!

Иван Деникин знал, что говорил. Двадцать два года он был под ружьем, наконец выслужившись в фельдфебели. Это по продолжительности – совершенно исключительный марафон в муштре, поту и крови боевых походов. Немногие выдерживали такие сроки.

Удалось Ивану Ефимовичу при очередном полковом марше отыскать в одном русском городишке своего брата. Деникин узнал, что у того званый обед, и радостно, сюрпризно шагал к нему на богатую квартиру. Брат раньше его вышел в люди… Но перед Иваном появилась лишь братова жена. Она вынесла солдату столовый прибор на кухню, не пригласила в покои… Деникин ушел, не простившись.

Отец Антона Деникина Иван Ефимович Деникин (1807–1885)


После этого он никогда с братом не встречался. Иван Ефимович даже представлять себе не хотел, что такое компромисс. На таком отцовском оселке правился и характер Деникина-младшего.

 

В 1856 году фельдфебеля Деникина, доблестно показавшего себя в Венгерском боевом походе и Крымской войне, допустили экзаменоваться на офицера. Еще до военной службы Иван был грамотен, а с опытом и знаниями более чем двух десятков лет службы экзамен успешно выдержал, его произвели в прапорщики. Это был грандиозный поворот в судьбе 49-летнсго Ивана Ефимовича. Даже самый младший офицерский чин обеспечивал получение личного дворянства.

Как и во всей Европе, в России со становления офицерского корпуса «иноземного строя» в XVII веке «дворяне шпаги» даже формально пользовались некоторыми преимуществами перед «дворянами мантии», вошедшими в высшее сословие по заслугам на гражданской службе. Долгое время и потом «боевые» дворяне отказывались признавать этих братьев по сословию равными себе. А уж потомственные дворяне-офицеры, наследники воинских династий, поголовно «произвели» штатских в «шпаков», «штафирок».

Один из таких потомков, чьи предки служили еще «из чести», покрывая свои офицерские расходы из собственного кармана, уже во второй половине XIX века писал: «Никогда не следует забывать, что не только деды, но и отцы и дяди наши – все сплошь почти были армейские и гвардейские отставные поручики и штаб-ротмистры».

Бывший фельдфебель, представитель низшего командного звена: унтер-офицерского, – Иван Деникин, перейдя в среднее: благородное, обер-офицерское, – стал весьма ответственным лицом в основном, ротном подразделении армии. Прочность роты стояла на трех начальных офицерских чинах, как писалось еще в «Учении и хитрости ратного строения пехотных людей»: «Та рота гораздо устроена, когда капитан печется о своих солдатах, а поручик мудр и разумен, а прапорщик весел и смел». Его благородие прапорщик должен был нести ротное знамя, «печаловаться» о солдатах и им «смельства наговаривать» – поднимать боевой дух. Слово «прапорщик» происходит от старославянского «прапор» – знамя.

Офицерство Деникин получил через год после восшествия на престол императора Александра II, прозванного Освободителем за избавление крестьян от крепостной зависимости в 1861 году. В 1863 году он отменил телесные наказания и клеймение преступников, открыл народные школы, женские гимназии, университеты в Одессе и Варшаве. И, как ни странно, в это время заполыхало самое яркое Польское восстание, продлившееся до 1864 года.

В преддверии восстания 55-летний Деникин командовал отрядом Александровской бригады пограничной стражи. Его подразделение прикрывало на польской стороне Российской империи прусскую границу около уездного городка Пстрокова. Однажды ночью отрядному на кордон донесли, что в имении неподалеку идет съезд польских' заговорщиков.

Деникин дружил с хозяином этого имения и хорошо знал подходы к господскому дому. Он ринулся туда со взводом пограничников.

Вокруг особняка Деникин рассредоточил солдат. Кратко приказал:

– Если через полчаса не вернусь, атаковать дом!

Один пошел прямо в парадный вход. Прошагал в главный зал. Сидевшие там за длинным столом разом вскочили… Многие отлично знали командира пограничников. Несколько человек, выхватывая оружие, бросились к нему. Бледный хозяин, нередко выпивавший с офицером под звуки мазурки, попробовал остановить их…

Деникин размеренно произнес:

– Зачем вы тут – я знаю… Но я солдат, а не доносчик. Вот когда придется драться с вами, не взыщите. А сейчас одно скажу: затеяли вы глупое дело. Никогда вам не справиться с русской силой. Лишь погубите зря много народу… Одумайтесь.

Он вышел. Собрал пограничников и ускакал на заставу.

Когда польские повстанцы начали бои, Деникин бился с ними, как и обещал, за что получил чин и орден. Его сотня смерчем носилась по приграничью, рубясь с отрядами Милославского, Юнга, Рачковского… Однажды, увлекшись преследованием, залетели в прусский городок, из-за чего едва не началась уж дипломатическая баталия.

На русских партизански наваливались конники-«косиньеры», вооруженные косами. Своим оружием они виртуозно действовали и в пешем строю. В одной рукопашной косиньер поразил Деникина глубокой раной в руку, но тот не посчитал ее серьезной и никогда не заносил в свой служебный формуляр. Как-то косиньеры чуть не застали деникинцев в бане. Но пограничники, кто натянув лишь штаны, кто голым, успели выскочить, хватая шашки и винтовки. Бросились к коням и бешено понеслись вперед.

Их седовласый прямоносый усатый командир в бою глазом не вел под разлетом густых бровей, но менялся, когда смолкали выстрелы. Крутой, горячий Иван Ефимович был добряком. Особенно он переживал за пленных, среди которых сплошь и рядом была гимназическая, студенческая молодежь. Прямой начальник Деникина неумолимый майор Шварц приказывал без разбора гнать пленных повстанцев под конвой, обрекая их на беспощадное будущее. Деникин всегда рисковал, распоряжаясь для формы:

– Всыпать мальчишкам по десятку розог.

Потом отпускал их при молчаливом одобрении сотни, из которой о таком никто не донес.

Семилетний Антон увидит, как помнится добро. Раз они с отцом в поездке остановятся зимой в придорожной корчме. В углу за столом сидел высокий плотный человек в медвежьей шубе. Он долго поглядывал в их сторону и вдруг вскочил и бросился к отцу, стал его обнимать. Этот поляк был из «мальчишек», скрывшихся по воле Ивана Ефимовича.

В 1869 году Деникин-старший вышел в отставку в чине майора, что в старорусском строе соответствовало «полковому сторожеставцу». Это был первый из старших, штаб-офицерских рангов, за которым шли подполковник («большой полковой поручик»), полковник. Спустя два года в возрасте шестидесяти четырех лет вдовец Иван Ефимович, первая жена которого задолго до этого умерла, женился на 26-летней польке Елизавете Вржесинской.


Мать Антона Деникина Елизавета Фёдоровна (Францисковна) Вржесинская (1843–1916)


Елизавета происходила из мелких землевладельцев города Стрельно, попавшего под прусскую оккупацию. Там она родилась и росла в обедневшей семье. Чтобы заработать себе и старику отцу на жизнь шитьем, молодая Вржесинская перебралась в Петроков, который защищали пограничники Деникина. Еще во время его службы состоялось их знакомство.

Жена майора-отставника была не шляхетских кровей, но с глубочайшим чувством национального достоинства и католицизма. Она предпочитала говорить только по-польски, сохранив это со своей горничной-полькой и потом, живя на русской территории империи до своей кончины в 1916 году.

Молодая Елизавета Деникина явилась впечатляющим украшением лысеющего ветерана Ивана Ефимовича, еще и отрастившего седую как лунь раздвоенную бороду, нависающую до половины плечей и почти до колодок ордена и медалей, которые он надевал в торжества. Супруга была элегантной польской пани, любящей высокие кружевные воротнички и атласные банты на строгих платьях. Рисунок ее привлекательного лица, в особенности красиво вырезанных ноздрей плавного носа, перешел к Антону Деникину.

* * *

Антон родился 4 декабря (отсюда до февраля 1918 г. – старым стиль) 1872 года в Варшавской губернии, в пригороде города Влоцлавска за Вислой – деревня Шпеталь Дольный. Штаб бригады отца был в городе, после его отставки семья из-за нужды осела неподалеку в предместье. Только здесь на пенсию Деникина-старшего могли разместиться и существовать майор с женой и родившимся сыном, тестем и нянькой Аполонией, прозываемой Пол осей.

В первый год жизни Антона по случаю семейного праздника, по старинному поверью родители решили погадать на его судьбу. Разложили на подносе крест, детскую саблю, книгу и поставили рюмку. Предметы обозначали духовную будущность, карьеры воинскую и книжную, а также столь расхожее на Руси пристрастие.

Принесли малыша. Антон сразу потянулся к сабле, потом поиграл рюмкой. Ни до чего больше не стал дотрагиваться. Иван Ефимович обреченно подумал:

«Плохо дело – будет рубакой и пьяницей».

Никак не сбылось «рюмочное» будущее Деникина-младшего, он и пьян-то был всего раз в своей жизни: в день офицерского производства.

Когда подошло время идти Антону в школу, семья перебралась жить во Влоцлавск. Как чувствовал себя мальчуганом будущий знаменитый генерал? Об этом хорошо написал Н. Д. Бутковский как раз в конце XIX века в своих «Очерках современного офицерства»:

«Что такое сын офицера? В большинстве это человек, который с детских пеленок проникается оригинальной прелестью военной жизни. В младенческом возрасте он уже бывает счастлив, когда ему импровизируют военный мундир. Едва он начинает лепетать, как уже учат его военной молитве за Царя, и образ Государя, столь обаятельный в военном мире, чудно рисуется в его детском воображении. Он засыпает под звуки военной зари и далеко уносится в своих мечтах в область героизма, слушая солдатские песни, исполненные военной поэзии. Учения, маневры, стрельбы, стройные линии солдат, военная музыка, знамя, окруженное своими защитниками, – все это становится ему близким, родным, он тоскует по этой обстановке, если отрывается от нес, и его совсем не тянет в какой-нибудь иной мир; он мечтает о кадетском корпусе. Там он получает удовлетворение, чувствует себя как бы на службе и привыкает гордиться этим».

Антон во Влоцлавске немедленно протоптал дорожку на местные военные стоянки. Он часами пропадал в гимнастическом городке 1-го Стрелкового батальона. С литовскими уланами ездил на водопой и купанье коней, стрелял в тире пограничников. За три версты отправлялся на стрельбище стрелковых рот. Вместе со счетчиками пробоин мальчишка пробирался в укрытие под мишенями, где пули свистели над головой. Он шел обратно вместе со строем, подтягивая:

 
Греми слава трубой,
За Дунаем, за рекой…
 

У солдат, бывших его приятелями, Антон за деньги, вырученные от продажи старых тетрадок, покупал боевые патроны. Сам их разряжал, а порохом палил из старинного отцовского пистолета, взрывал фугасы.

В доме на Пекарской улице, где жили Деникины, отчаянно пребывало двое корнетов уланского полка. Когда они лихо не уносились в седлах на ученье, из их окон гремела канонада гитарных струн, песен и гвалта. Иногда корнет Павел фон Ренненкампф появлялся на покатом подоконнике своего третьего этажа, выделывая штуку из офицерских развлечений, запечатленную Л. Толстым в «Войне и мире».

Корнет с полным бокалом вина садился на подоконник, опуская ноги на улицу. Ни за что не держась свободной рукой, он попивал и бурно приветствовал знакомых, проходящих внизу… Через четверть века удалой корнет станет генералом, прославленным в японскую войну, а Деникин – его боевым начальником штаба…

Что ж молодая уланская «слава трубой»? Пятилетний Антон видел, что произошло при первом звуке боевой трубы с его отцом, которому тогда шел семидесятый год. Началась русско-турецкая война, и Иван Ефимович внезапно замкнулся. Он не находил себе места, угрюмо за молчал. Близкие не знали, что и подумать, а старый майор втайне от всех подал прошение: вновь принять его на действительную службу! Он нетерпеливо ждал ответа.

Приказ пришел: майору Деникину отправиться в крепость Новогеоргиевск для формирования запасного батальона, с которым надлежит отправиться на театр войны…

– Боже мой, куда тебе, старику? – закричала не очень сдержанная мать. – Как ты мог, Ефимыч, сделать это, ни слова не сказав?

Все плакали, кроме майора. Глотал слезы Антон, но больше от горячей гордости: «Папа мой идет на войну». И все же счастье, что из-за окончания войны Иван Ефимович не успел отъехать.

Деникин-старший был, так сказать, до мозга и беззаветности военной косточки. Ведь он прослужил 35 лет: 22 года в солдатах, унтерах и 13 лет офицером.

Его 36-рублевой пенсии на многое не хватало, но майор протестовал против покупки ему и самой дешевой штатской одежды, потому что она его тяготила. Он заносил свое старое обмундирование, а на новое средств не было. Но майор все равно никогда не расставался с вылинявшей военной фуражкой. В сундуке он сберегал свой последний более или менее приличный мундир и армейские брюки. Лишь в дни великих праздников и торжеств доставал и Аккуратно надевал эту форму, бережно пересыпанную от моли нюхательным табаком. Он говорил, любуясь ею:

– На предмет непостыдная кончины, чтобы хоть в землю лечь солдатом.

Антон Деникин стал учеником городской начальной школы. Ему не припало осуществить мечту сыновей офицеров – попасть в кадетское училище, потому что туда принимали, кроме «своекоштных», в основном детей неимущих и умерших офицеров и дворян. Его же отец был «крайне» малоимущим, хотя не признался бы в этом и под пытками.

Однажды первоклассник, семилетний Антон в своем затрапезном пальтице играл на улице с ребятами. Подошел его великовозрастный приятель-гимназист и стал Антона по-дружески подкидывать. Проходящий мимо инспектор реального училища брезгливо скривил губы, заметив гимназисту:

 

– Как вам не стыдно возиться с уличными мальчишками.

Хлестнуло горькой обидой Антона, в слезах он прибежал домой.

Иван Ефимович схватил фуражку и выскочил на улицу. Он разделал инспектора, не жалея крепких слов. Потом отец долго не утихомиривался, повторяя:

– Ах он, сукин сын! Гувернантки, видите ли, у нас нет.

Иван Деникин не выслужил потомственного дворянства, что обеспечивал только чин полковника, и Антон относился к некоему особому сословию «штаб-офицерских детей». Эта и своя собственная «промежуточность» во многом томила Деникина-старшего.

Они имели убогую квартирку во дворе Пекарской улицы. В одной комнате принимали гостей, обедали, работали, в другой родители спали вместе с Антоном. На кухне ночевала Полося, ставшая потом из прислуги членом семьи на многие годы; в чуланчике спал отец Елизаветы Федоровны, как ее польское отчество стали на русский манер называть.

Всегда до получения пенсии приходилось занимать 5—10 рублей. На этот подвиг Иван Ефимович ежемесячно собирался с духом дня два. Но происходил ежегодный праздник, когда из корпуса погранстражи сваливалось его отставнику пособие в 100–150 рублей. Елизавета Федоровна могла «перефасонить» ее неброский наряд. Чтобы внести свой вклад в семью, она дни напролет портила глаза над мелким вышиванием, но получала гроши. Возможно, из-за этого у нее развилась тяжелая мигрень с конвульсиями.

Кремень и добряк Деникин во многом раздражал жену. В день получения пенсии он умудрялся из последнего раздавать заведомо без отдачи еще большим беднякам.

– Что ж это такое, Ефимыч? Ведь нам самим нечего есть! – восклицала она.

Майор всем рубил свою точку зрения до такой степени, что оппоненты переставали с ним при встрече раскланиваться. Жена гневалась:

– Ну кому нужна твоя правда? Ведь с людьми живем! Зачем заводить врагов?

Только перед супругой Деникин отмалчивался. Он аскетически применял это оружие.

Однажды она упрекнула:

– В этом месяце и до его половины не дотянем. А твой табак сколько стоит?

Майор бросил курить в этот же день. В следующие он посерел, исчез аппетит, Ефимыч похудел и замогильно замолк. К концу недели жена и сын стали его просить снова закурить, но старый солдат еще день стоял в своем окопе.

Елизавета Федоровна часто жаловалась на судьбу, майор Деникин – никогда. Он жил с православным самоотвержением, будто перед последней атакой. Антон всегда был на стороне отца, так же понимая их нужду естественным промыслом Божьим.

Конечно, неприятно Антону было, когда рассматривали его мундирчик, выкроенный из старого отцовского сюртука. Карандаши у него ломались, были не «фаберовские», как у других. Нельзя купаться в красивой купальне на Висле, вход туда стоил целых три копейки. А зимой Антон мечтал о коньках. Но он твердо знал: выйду в офицеры – будет шикарный мундир, и не то что коньки – верховая лошадь!

* * *

До девяти лет Антон учился в двух классах начальной школы. Городок вокруг, насчитывающий тысяч двадцать населения, около половины которого составляли местечковые евреи, жил тишайше. Никакие общественные ураганы и бурные культурные начинания ему не грозили. Во Влоцлавске даже не было городской библиотеки, и газеты выписывали немногие. Правда, имелся театр, в котором иногда выступали заезжие труппы.

Значительным происшествием явилась поимка «социалиста». В течение нескольких дней двое жандармов на допросы к начальству из кутузки по улицам его водили, как и слона, всякий раз их конвоировала толпа мальчишек. Сильный эффект вызвало также, что провалился потолок в доме богатого купца, придавив хозяина. Полгорода, включая и незнакомых, ходило навещать больного, посмотреть на тот потолок, в том числе Антон Деникин. Повезло и его Пекарской улице. Директор находящегося на ней банка, захватив крупные суммы, сбежал за границу. Тут несколько дней нельзя было пройти из-за нахлынувших влоцлавчан.

Неподдельно ярким событием в это время стал проезд и остановка на вокзале государя императора. Александр II через Александр-пограничный возвращался из-за рубежа. Царский поезд должен был остановиться во Влоцлавске на десять минут. Встретить государя городское начальство пригласило лишь нескольких выдающихся жителей. Среди них – И. Е. Деникина.

Майор решил взять на высочайшую встречу сына. Антон, по отцову примеру, мистически поклонявшийся монарху, был вне себя от счастья. Мать, не вставая из-за машинки день и ночь, сшила ему плисовые штаны и шелковую рубашку. Отец до огненного сияния выдраил орлы на пуговицах своего парадного мундира.

На вокзале Антон увидел, что тут он – единственный из детей… Сердце его почти замерло.

Подошел поезд государя, плавно остановился. Усатый, с красивыми бакенбардами – белый крест офицерского Георгия на груди, – император подошел к открытому окну вагона, стал приветливо беседовать со встречавшими. Майор Деникин застыл с поднятой к козырьку рукой. Антон, затаив дыхание, не отрывал взгляда от государя…

Когда царский поезд отошел, один из господ на перроне осведомился у Деникина-старшего:

– Что это, Иван Ефимович, сынишка ваш непочтителен к государю? Так шапки и не снимал.

Майор ошеломился, заполыхал ярче своих мундирных пуговиц. Антон будто б грянул оземь с ангельских крыл, такое чувство несчастья он ощутил впервые в жизни. А главное, придется помалкивать перед ребятами: узнают, что от восторга шапку забыл снять, жестоко засмеют.

Вскоре убили императора. Студент-поляк Гриневицкий бросил в Петербурге в его карету бомбу… Православные церкви Влоцлавска были переполнены молящимися. В доме, где жили Деникины, в русских семьях города плакали.

Сын русского и польки Антон Деникин говорил на двух этих языках, обращаясь на каждом в отдельности к отцу и матери, плохо знавшей русский. Воспитывался же строго в русскости и православии. Иван Ефимович глубоко веровал и водил сына в церковь сызмальства, не пропуская служб. Костел Антон иногда посещал с матерью по своему желанию.

В Великую Субботу под Пасху ксендзы и полковые батюшки обходили дома горожан для освящения на разговление столов. Деникины приглашали к себе и ксендза, и отца Елисея. Православный батюшка к такой странности относился благодушно, но ксендзы иногда отказывались служить. Елизавета Федоровна горевала, Ефимыч гневался.

Все это вылилось в скандал, когда однажды Елизавета Федоровна вернулась из костела заплаканная, в крайнем потрясении. Она долго отказывалась отвечать на расспросы мужа. Потом рассказала, что ксендз на исповеди не дал ей отпущения грехов и не допустил к причастию. Он потребовал, чтобы впредь она тайно воспитывала сына в католичестве и польскости.

Иван Ефимович сильно выругался и двинулся к ксендзу. Деникин объяснился с ним до полного католического расстройства. Ксендз взмолился не губить его. Такая «попытка к совращению» могла кончиться для польского священника ссылкой в Сибирь. На такую огласку майор, конечно, не пошел.

После этого Антон сам решил никогда не ходить в костел. Он и раньше бывал там лишь из-за любви к маме, но богослужение в импозантном, высоченном костеле больше воспринимал интересным зрелищем. В русской убогой полковой церквушке Антон чувствовал родное. Да девятилетний мальчик и был в ней далеко не последним прихожанином. Антон с воодушевлением прислуживал в алтаре, звонил в колокола, пел на клиросе, потом ему на службах доверили читать «Шестипсалмие» и «Апостола».

Антон веровал со всей чистотой. Как-то в школе его оставили за провинность после уроков на час в классе. За это еще должны были «пилить» дома, и он встал на колени перед висевшей тут иконой с молитвой:

– Боженька, дай, чтобы меня отпустили домой!

Когда он поднялся, открылась дверь и заглянувший учитель вдруг сказал:

– Деникин Антон, можешь идти домой…

Много Антон молился по разным поводам. Понимал, что надо нести наказание за грехи, но предпочитал порку вместо «пилки». Тогда он призывал:

– Господи, дай, чтобы меня лучше посекли – только не очень больно, – но не пилили!

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34 
Рейтинг@Mail.ru