Владимир Бригинец
Возвращение
В оформлении обложки использован шаблон из бесплатного архива приложения для смартфонов CANVA. Авторы шаблонов не указаны.
Canva – кросс-платформенный сервис для графического дизайна, основанный в 2012 году. Создание изображений в сервисе строится на принципе перетаскивания готовых элементов и варьировании изменяемых шаблонов. Графический редактор даёт доступ к встроенной библиотеке шаблонов, стоковых фотографий, иллюстраций и шрифтов. Сервис адресован как рядовым пользователям, так и профессионалам дизайна и цифрового маркетинга[1]. На платформе можно создавать как изображения для публикации в интернете, так и макеты для полиграфической продукции. (прим. Википедия)
Глава 1. Важно только то, что ты чувствуешь
1.
Играла странная музыка. По улице несли гроб. Похоронная колонна корявым, шатающимся из стороны в сторону строем проследовала мимо моего спящего тела. Все участники этой унылой процессии были облачены в черную, траурную одежду, и только у некоторых просматривались белые воротнички.
Кого хоронят? Меня? Или это был кто-то другой?
Скорее всего кто-то другой.
Пробудившись, я медленно открыл глаза, вдохнул свежего, уличного воздуха и поднялся с лавочки. На подмостки рухнула пустая бутылка. Разбилась вдребезги. Мне показалось, что неловким жестом я привлек ненужное внимание участников шествия, однако это было не так. Люди проходили мимо, устремив взгляды в пол.
Оно и к лучшему. Их надменные, скорбные лица были мне настолько противны, насколько это вообще возможно. Они просто плелись вслед за гробом, водруженным на плечи шестерым крепким мужчинам.
Вчера всё было иначе. Было гораздо веселее. Мы пили портвейн и курили какой-то дешевый табак, привезенный Руфусом из дальних стран. Да и пошло оно всё к черту. Сейчас очень сильно болит голова и во рту стоит какой-то мерзкий привкус резины.
Я закутался в свой рваный коричневый пиджак, обмотал горло красным пушистым шарфом и некоторое время наблюдал, как унылая колонна проплывает мимо меня. Потом я представил себя на месте покойника. Лежу себе в обитом бархатом ящике, сложил руки на груди, весь такой нарядный, довольный, помолодевший. Люди скорбят по мне, тянут свои потные руки в мою сторону, но мне не хочется их пожимать. Довольно с меня подобных действий. В день похорон будьте добры – оставьте меня в покое.
Кто вообще сказал, что мне хотелось бы уйти под звуки такого корявого оркестра, участники которого совершенно не попадают в ноты, а некоторые из них даже не стараются этого сделать. Они идут позади всех, чеканя шаг лакированными туфлями по мостовой. Звук такой противный, такой громкий, что хочется выть. Вот и завыл бы, лежа в ящике. Завыл, а все эти люди завыли бы вместе со мной. Так мы бы и шли, воя, подобно раненым животным.
Я поднялся с лавочки, засунул руки в карманы брюк и пошел следом за колонной.
Осенний воздух был невероятно свеж. Раннее утро. От воды поднимается медленный пар, и пахнет орхидеями. Крыши домов еще не успели принять солнечные лучи, старательно протискивающиеся сквозь свинцовую завесу туч. Мне кажется, я плыл среди всего этого великолепия, сам того не замечая. Все мы плывем на волнах блаженства, даже не подозревая о том, что представляем собой частичку мира, крохотную молекулу, без которой мозаика была бы не завершена. Вот и я, подобно кусочку мозаики, просто искал, куда бы приткнуться, чтобы получилось хорошо.
Потом один из трубачей попросил у меня закурить. Мне пришлось его огорчить, сказав, что не ношу с собой папирос. Он уныло опустил глаза и, казалось, напрочь лишился желания участвовать в шествии. Его толстые щеки то и дело подпрыгивали при каждом шаге, создавая комичное впечатление о своем владельце.
Так мы и брели по узким городским улочкам долгое время. Добравшись до кладбища, где гроб уже поджидали могильщики, колонна рассосалась – люди обступили яму и пристально следили за каждым движением рук двух не выспавшихся молодчиков, ловко опустивших гроб в могилу и закидавших его сырой землей. Вновь играла музыка, сквозь которую слышались вопли убитых горем женщин. Маленькие дети, которых непонятно для чего притащили сюда в такую рань, принялись играть в салочки, бегая от одной надгробной плиты к другой, а я просто стоял в стороне, иногда поглядывая на лица всех этих людей, пришедших сюда в скорби.
Потом я отправился к Руфусу, чтобы попросить у него немного чудесного заморского табака, от которого во рту вязало. Он жил неподалеку, и к моему приходу развешивал постиранное белье на веревку, натянутую меж двух столбов во дворе дома.
– Ты хорошо себя чувствуешь? – справился он о моем здоровье.
– Как обычно. – Я улыбнулся своей небритой физиономией. – Можно одолжить у тебя того странного табака?
– Увы, друг мой, вчера мы его прикончили.
Он тоже улыбался, только выглядело это более естественно.
– Может, хочешь кофе? – поинтересовался Руфус. – Марта сварила отличный кофе…
– Как я оказался на этой лавочке, у фонтана? – перебил его я.
– Ты вчера куда-то пропал. Вернее, ты сказал, что пойдешь домой, и ушел. Видимо, до дома ты не добрался.
– Жанна будет злиться.
– Она точно тебя прикончит.
– Она точно меня прикончит, – повторил я вслед за другом, впившись глазами в одну точку. – И что мне делать?
– Ничего. По-моему, вам пора разводиться, друг мой.
– Но у нее никого нет, кроме меня. – Я помог Руфусу повесить пару рубашек. – Как же я могу ее оставить?
– Она справится, за себя лучше волнуйся.
– И то верно. – Я чихнул. Воздух был чересчур свеж. – Сейчас бы закурить, а нету.
После этого ноги потащили меня домой. К жене.
Она еще спала.
Дом у нас был старый, двухэтажный. Район тоже оставлял желать лучшего, однако после войны весь город пребывал в каком-то странном состоянии.
Я повесил свои вещи на спинку стула, умылся в тазу холодной водой, после чего забрался под одеяло к жене.
– Ты такая теплая, – прошептал я, стараясь прижаться к ней всем телом.
– Мне нужен развод.
Слова ужалили меня в самое сердце. Не то чтобы я не ожидал чего-то подобного, но все же мы вечно откладываем важные разговоры на потом, совершенно забывая о том, что завтрашний день имеет свойство становиться сегодняшним. Именно по этой причине Жанна вмиг показалась мне слишком серьезной.
– В стране кризис, дорогая, как ты можешь думать о разводе в такое нелегкое для всех нас время?
– Перестань ерничать, Том! Ты прекрасно знаешь, что так дальше жить нельзя.
Она поднялась с кровати, накинула халат, после чего закурила папиросу.
– Отпусти меня, пожалуйста! – Ее глаза выглядели грустными. В них не было больше ни капельки любви ко мне, к этому дому, к этой жизни.
Я уткнулся лицом в подушку, захотел закричать на весь дом, но испугался, что охрипну. Жанна выпускала изо рта клубы едкого дыма и пристально наблюдала за моими движениями.
– Это уже край, Том. Финал. Дальше ничего не будет, понимаешь?
– Как-то не очень.
– А ты попробуй трезво взглянуть на всю эту ситуацию, хотя бы раз в жизни. – Она была сердита, даже слишком.
– Я сегодня видел, как по улице несли гроб. Знаешь, о чем я подумал?
– Да.
– О том, как хорошо, что мы живы и здоровы, моя милая. – Сказав эти слова, я звонко рассмеялся, потом закашлял и вновь уткнулся лицом в подушку.
Она потушила окурок, поднялась со стула и уселась на кровать, напротив меня. От нее пахло домом, уютом, утраченным доверием ко мне. Я хотел ее обнять, поцеловать, заняться с ней любовью, но только вот дальше мыслей дело не пошло.
– Чего ты хочешь, Том?
– Вообще или сейчас?
– Тебе нравится меня мучить? О чем ты вообще думаешь? Где ты летаешь, Том?
– Не здесь, это точно. – Я быстро устаю от подобных разговоров. Они пусты и лишены всякого смысла. Это, как если бы обреченному на смерть человеку рассказывали о возможных путях спасения, которые он упустил. – Ладно, хватит. Давай позавтракаем и дальше видно будет.
2.
На чердаке нашего дома располагалась крохотная студия, в которой жена проводила большую часть своего времени. Она рисовала картины. Маслом, иногда просто карандашом. Мне никогда не приходило в голову, что это занятие значит для нее гораздо больше, нежели просто морение холстов. Иногда я наблюдал за ее работой, видел, как дрожат пальцы, как медленно опускаются ресницы, и пытался представить, о чем она думает. Не всегда получалось. Однажды ей удалось продать несколько своих картин, что принесло нашей крохотной семье приличную сумму денег. Мне кажется, в тот день я был рад ее успеху, радовался вместе с ней, осознавая, что счастье будет недолгим.
Вот и сейчас передо мной, на тарелке, лежит завтрак. Обыкновенная яичница, с каким-то подобием бекона. В стакане апельсиновый сок, а за окном утренний ветер срывает с деревьев золотистую листву.
Жанна стояла напротив, прислонившись к стене, и курила. Такой она мне не нравилась. Такой она напоминала мне о том, что иногда приходится принимать взрослые решения.
– После обеда нужно забрать Сагиту из школы, – сказала она, стряхивая пепел прямо на пол.
– Хорошо.
– Ты сделаешь это?
– Да.
– Что насчет работы, Том? – внезапно поинтересовалась она.
– Руфус сказал, что в скором времени в город приедет какой-то парень, которому требуются настоящие музыканты. Я мог бы попробовать себя в его постановке.
– Писать музыку для спектаклей?
– Вроде бы да. – Мне пришлось приступить к поеданию завтрака, ибо он начал остывать.
– Может, лучше вернешься в магазин?
– Я еще не уволился оттуда, – уточнил я.
– Тем более. Это стабильный заработок…
– Там воняет тухлятиной.
– И что? – Она развела руки в стороны. – Вечно тебе что-то не нравится. А деньги кто будет зарабатывать? Может, хоть раз в жизни попробуешь стать взрослым?
– Сомнительное предложение, – произнес я, уткнувшись взглядом в яичницу.
– Знаешь, что, мой милый, – Жанна подошло ближе. – Ты слишком большого о себе мнения. И тема с разводом еще не закрыта!
Я постарался пропустить мимо ушей эти слова. Потом я услышал, как она поднялась на чердак, громко хлопнула дверью и уселась за написание картин. Интересно, что же на этот раз намалюет эта взбалмошная женщина?
Спустя некоторое время я отправился в школу, чтобы забрать оттуда нашу племянницу, Сагиту. Шестнадцатилетнюю девочку, у которой были русые волосы, иногда заплетенные в косички, стройные ноги и какой-то странный, взрослый характер, вызывающий у меня волнение. Она занималась танцами. Сейчас модно заниматься танцами, это просто бум какой-то. Все стараются найти способ самовыражения на сцене. Крутятся, вертятся, одеваются в странные наряды и красятся, как последние проститутки. Сагита любила быть в центре внимания, любила валять дурака, заставляя меня краснеть перед людьми. Жена покупала ей хорошие вещи, приличные костюмы, юбки и платья, и эта мелкая стервозина постоянно крутилась перед зеркалом, воображая себя звездой бродвейской постановки.
До школы я добрался на велосипеде. Стареньком, еще довоенном. У него была слегка погнута рама, да и звонок, прикрепленный к рулю, практически не звучал. Мне нравилось передвигаться на этом транспорте. Бесшумный, малозаметный, да и к тому же популярный в нашем городе. Раньше он принадлежал жене Руфуса, но она отдала его мне после того, как упала с него и сломала ключицу.
Сагиту я обнаружил на заднем дворе, она, вместе с подругами из кружка по танцам, хоронила крохотную золотую рыбку. Рыбка еще была живой, жадно виляла хвостом, выкатывала глаза и судорожно хватала ртом воздух, непригодный для ее жабр. Подойдя ближе и прислонившись к высокому дереву, я просто наблюдал за тем, как девушки развлекаются. Они что-то кричали, смеялись, старались казаться занятыми, но, само собой, занимались этой ерундой исключительно от скуки.
Когда ко мне подошла дама, в строгих серебристых очках и накинутом на плечи разноцветном платке, я смущенно поздоровался.
– Господин Андерс, рада вас видеть, – тут же произнесла она. Я слегка пожал ей руку.
– Вы это поощряете? – в свою очередь решил осведомиться я.
– Что именно?
– Развлечение.
– Ах это. – Она улыбнулась и поправила очки. – Это всего лишь невинные забавы. Хорошо, что они не якшаются с мальчиками. В таком случае было бы горазда опаснее оставлять их одних.
Я был вынужден согласиться с этими словами.
– Как успехи у Сагиты?
– О, она чудный ребенок. Мне кажется, вам следует отнестись к ней с большим пониманием.
– В каком смысле? – не понял я.
– Сагита рассказывала, что вы не обращаете на нее внимание. Практически не появляетесь дома, часто ссоритесь с супругой. Кем вы работаете, мистер Андерс?
– Хм, ну я продавец в мясной лавке.
– Отчего же вы сейчас не там?
– Не знаю, – усмехнулся я. – У вас не будет папиросы?
Женщина покачала головой.
– У Сагиты большие успехи в танцах. Советую вам беречь такой бриллиант, может быть, в скором будущем она станет знаменитой.
– Этого я и боюсь.
Дама возмущенно фыркнула, после чего развернулась и удалилась прочь.
Я вновь стал наблюдать за тем, как девушки хоронят рыбку. Они закопали ее в неглубокую ямку, произнесли надгробную речь и разошлись. Выглядело очень странно, а главное – совершенно бесполезно. Мне даже показалось, что откуда-то донеслись звуки корявого оркестра, сопровождающего все погребальные процессы в этом городе.
Я помахал племяннице рукой. Она улыбнулась в ответ.
– Как у тебя дела, Том?
– Лучше всех.
–– Ты выглядишь усталым. Где ты был этой ночью?
– Не знаю.
– Как Жанна?
– Как обычно. Ворчит.
– Может быть, поедим мороженого?
– Пошли.
И мы отправились за мороженым.
У нас было одно место, на городской площади, где мы часто наблюдали за тем, как голуби собираются стайкой и подбирают хлебные крошки с мостовой. Я купил девушке клубничное мороженое, а себе шоколадное. Усевшись на лавочку, она принялась жадно облизывать лакомство, совершенно не замечая того, что сладость капает ей на юбку.
– Вы разведетесь? – внезапно спросила она, глядя в другую сторону.
– Наверное.
– И тебе все равно?
– Нет, ну а что я могу поделать? – мне не хотелось начинать этот пустой разговор.
– Кажется у нее кто-то есть.
– Мужчина?
– Да.
– Ты знаешь, кто это?
– Какой-то парень, с маленькими, противными усами. Такой слащавый, но милый. – Сагита улыбнулась, вновь проведя языком по поверхности мороженого.
– Да и черт с ними, – огорчился я, выбрасывая свою порция в урну.
Потом мы отправились домой. Молча. Девушка шла чуть впереди, позволяя мне любоваться ее стройными ногами и яркой талией. Я думал о том, как она ворвалась в нашу жизнь, совсем юная, оставшаяся без родителей. А вот о чем думала Сагита, мне было не известно. Она просто шла впереди меня, иногда оборачиваясь. Пританцовывала, воображая, что идет по подиуму. Такой красивый ребенок, у которого не было ничего, только мечты.
