Владимир Болтунов
Была ли полезна тебе жизнь?
Он был самый старший из них. Двадцать семь лет, жена и дочь трёх лет. Мне он понравился, рассудительный, немногословный, пытался пацанов призывать к порядку и чистоте в камере. Единственный, кто читал и слушал всех со вниманием.
– Я за наркотики, – сказал Сияр.
– Соль продавал с братом двоюродным, младшим. Сам её не употреблял, это очень вредно. Хотел денег, они бы дали мне независимость от родителей. Меня поймали, я им всё рассказал, сижу уже три дня. Брата отпустили, он малолетка, – очень грустно сказал он.
Все молчали, задумавшись. Я, немного поев, пил чай, наслаждаясь горячей кружкой. Тепло наполняло меня, сытость давала уверенность.
– Я тоже за наркотики. Я их не употреблял, перебрасывал на лагерь, здесь у нас на строгач. Жил у моря, мне покупали пиво старшие сидевшие мужики и просили бросать через забор траву. Говорили, что это благое и уважительное дело. Я им верил. Вот теперь в тюрьме. Мама одна осталась и девушка. У девушки парня посадили за наркотики, я с ней дружил, гуляли, купались летом. Влюбился я, обещал, что к наркотикам не притронусь, – рассказывал Сашка.
За дверью началось движение. Кормушка открылась, и начали выдавать баланду. Выдавал еду заключённый в грязном белом халате, насыпая каждому в тарелку кашу. В кружки наливал чай.
– Дайте хлеба и посуду, у нас новенький, – обратился в кормушку Андрей.
Ответа не последовало, кормушка громко закрылась.
Ребята ели кашу, виновато поглядывая на меня. Я остался без баланды, у меня не было посуды, в которую я мог бы получить свою порцию. Это меня уже не беспокоило, я был сыт и благодарен за угощения в виде колбасы и печенья. Остаток еды, отданной мне, никто не тронул, понимая, что это будет мой ужин на сегодня. Сияр посматривал на неё, явно желая добавить колбасу к пустой перловой каше.
– Колбасу берите, я сыт, после выпью чаю и поем печенье, – не задумываясь, предложил я ребятам.
Все аппетитно ели пустую кашу, передавая остаток колбасы по кругу, вгрызаясь в неё своими молодыми зубами. Лица у них были довольные, печенья был полный пакет, которого должно хватить нам на пару дней.
Вот же молодость! Вся жизнь ещё впереди. Как мало надо человеку для жизни…
Надо учить людей жизни, увещевать слабых и маловерных, учить всему. Не общество, мы сами во всём виноваты, мы сами себя погружаем во тьму. Когда душа черна, в ней будет зреть грех и невежество. Лучшая душа – душа страдающего, которая утешится, узнав Бога. Нужна борьба, но, она сопряжена с риском. Кто из нас умел смолчать, находясь в благоденствии? Кто молчал во времена полного краха? Хвалимся или ропщем! Вот поэтому, узнавший горе, не будет оглядываться назад, чувствуя тяжесть за спиной. Всё имеет свой желудок, умело поглощая страсти, несчастья, даже любовь. Надо ли его так обременять? Во всём нужна мера и мудр именно тот, кто сумел себя сам вовремя арестовать.
Её слёзы накрывали меня, не давая моей душе сил
Вечер заканчивался, настойчиво переходя в ночь. Мои сокамерники игриво переглядывались в ожидании чего-то. Я валялся на нарах, пытаясь почитать, подставляя страницы книжки под тусклый свет одной лампочки. Всё мои мысли были только о семье. Как их коснулся мой арест, есть ли помощь от друзей, что же вообще происходит? Сигарет было мало, Сияр не курил, Сашка и Андрей курили одну сигарету на двоих. Я курил по полсигареты, решив вместе с ними, что курить будем все вместе, чтобы не отравлять воздух в камере постоянно, расписав количество сигарет на вечер.
– Сигареты попросим, пачку без фильтра нам точно подгонят. Подогреем обратно печеньем, – деловито сказал Сашка ребятам.
Он больше всех поглядывал на меня. Что пытался рассмотреть, я не знаю. Его серые глазёнки смотрели на меня, он ждал совета, понимая сложность своей ситуации и начало тюремного пути. Что я ему тогда мог сказать, когда был в неведении и нуждался в наставничестве сам.
Свет над нарами выключили, переключив на ночной режим. Ядовито-белая лампочка зажглась над входной дверью.
– Оба-на, сейчас начнётся движуха, тюрьма живёт ночью, – громко сказал Сашка, голосом бывалого и опять въедливо уставился на меня.
Все сидели, прислушиваясь к ночным шумам вокруг. Было необычно тихо, вся тюрьма ожидала начала жизни.
Громкий выкрик на улице дал команду к движению по тюрьме.
– Один, три, шесть, дай дорогу, это девять ноль, – несколько раз звучал голос за окном. Тюрьма зашумела, застучала, начала свою жизнь.
– Сияр, иди, грей ухо, – сказал Сашка.
Сияр, зная свои обязанности, беспрекословно встал у дверей, прислонив своё ухо к отверстиям в броне для просматривания камеры постовыми. В коридоре всё замерло, только перекрикивание между камерами арестантов.
Количество незнакомых мне слов, разные голоса и звуки меня очень оживили. Я ощутил себя участником чего-то нового, ещё неизвестного мне.
Мы услышали явный стук и команду «девять, строим дорогу». Андрей тут же начал вынимать штапик из окна, снял стекло. Сашка, нырнув под нары, достал разобранный кипятильник, скрученный крючком. Умело начал приматывать его к штапику верёвкой, сплетённой из распушенной китайской синтетической сумки, которая, потрёпанная, валялась в углу.
– Готово, ждём, – сказал уже тихим голосом Сашка.
Все замолчали. С потолка послышался стук и крик «принимай».
Андрей с палкой нырнул в окно. Через две решётки в полметра от него, в прорезанное отверстие сетки-рабицы он начал отлавливать спускавшуюся веревку с небольшим мешочком на ней. Я только наблюдал за этим.
– Ребята три дня в СИЗО и уже такой опыт и сноровка, вот дела, – не без удивления подумал я.
– Нас так научили те, кто был с нами до вас, вы запоминайте и учите этому других, это обязательное правило. Тут на откосе окна написаны все сигналы, фразы, сколько и по какому поводу стучать в стену, – сказал мне Сашка, наблюдая за работой Андрея.
Верёвка с маленьким мешком была у нас. В ней лежала записка и две пачки сигарет.
«Привет арестанты, если есть нужда, пишите, если есть излишки какие, можете передать нам, мы тоже подогреем братву. Если есть новенькие, пусть пишут Ф.И.О. год рождения, откуда, статью и кто по жизни. Связь сейчас спустим, положите на телефон, сколько сможете», – шёпотом прочитал Андрей.
Вам надо писать, на этой же бумажке с обратной стороны, – сказал мне Сашка.
– Зачем, зачем им это, да и мне тоже, – с недоумением поинтересовался я.
– Так надо, они должны знать, правила такие. Они не дадут телефон кому попало. Не лишайте нас связи с родными, пожалуйста, – взмолился уже Сияр.
Я написал всё, что просили в записке, понимая, что скрывать мне нечего и со временем все и так узнают про меня. В тюрьме тайн о людях нет.
В мешочек вложили записку, немного печенья, постучав в стену, крикнули: «Принимай». Черная верёвка потянулась, с шумом напевая свою мелодию обтирая решётку, на этаж выше.
– Над нами камера и там смотрящий за карантином. Всё происходит только с его разрешения, – задумчиво сказал Сашка.
Мы ждали, долгое время ничего не происходило. Дружно курили, молча, благо сигареты у нас уже были.
– Спасибо братве за сигареты! – сказал гордо и громко Сашка.
Опять четкие звуки ударов. По шуршанию веревки нам становилось понятно, что к нам спускается «дорога». Андрей, приняв мешочек, передал его Сашке.
«На связь час. Первый говорит Виктор, пусть ждёт звонка с семьдесят пять», – прочитал Сашка, смиренно передав мне маленький кнопочный китайский телефон.
Я держал телефон в руках, давно забыв, что такие ещё бывают. Моё сердце колотилось от волнения, что скоро я услышу голос своей жены.
– Точно ли я помню её номер, может, она спит, ей же рано на работу, что сказать, её могут прослушивать, – вихрь мыслей летал в моей голове.
Экран телефона засветился, без звука и вибрации. На маленьком экране появились цифры 75.
– Слушаю, – сразу ответил я почти шёпотом.
– Витя, привет. Как заехал, есть ли нужда? – поинтересовался голос в телефоне.
– Всё отлично, что есть надо, ты кто? – с напряжением в голосе спросил я.
Это Рудик, смотрящий за карантином, я увидел знакомую улицу, я там тоже живу, вот решил поговорить, может, знакомые есть общие, – ответил дружеским голосом Рудик.
– Я жил в сто пятом, там Жека Тюменский жил когда-то, я его квартиру и снимал. Ты Тюменского знал?
– Нет, с таким не знаком, я переехал оттуда уже года три назад, хотя прожил там пятнадцать лет.
– Понятно, хочу понять, может, мы знакомы и общались. В каком подъезде жил, что за машина, как выглядишь? Чего не написал реальный адрес? – не отставал он.
– Рудик, тебе это зачем? Адрес по прописке. Я на районе не общался ни с кем, дом, работа, семья. Говори, что надо? – пытался обрезать ненужный мне разговор.
Голос у него был спокойный и мягкий, с акцентом.
– Ладно, понимаю тебя. Звони домой, позже поговорим, – и отключился.
Я не мог ни о чем думать, не желал разговоров. Моё сердце кипело от желания услышать свою жену. Плохой свет, маленькие кнопки, моё уже не самое хорошее зрение, всё это не давало мне возможности набрать номер.
– Давайте я помогу, – включился Андрей.
Я видел их нервозность от большого желание скорейшего разговора с родными. Я отнимал у них то малое время, которое было отведено нам для связи.
Звонок и не туда. Второй – не взяла трубку. Может, уже спит?
Я не мог вспомнить точно номер своей жены, ошибался. Вернее, я его и не знал никогда на память. Нервозность усилилась, я отдал телефон, решив вспоминать номер и набрать позже.
– Плохо не знать, да ещё и забыть, – думал я, ища выход в этой ситуации.
После моей третьей неудавшейся попытки свой разговор по телефону начал Андрей. Сашка сказал, что его девчонка ночами не спит, ждёт звонка, и он готов говорить с ней после всех. Мама же его уже спит, она рано встает, для поездки на работу в другой город и будить её разговорами он не хочет. Сияр пристально смотрел на всех, не понимая, когда его время для общения.
– Мне надо две минуты, сказать, что готовить на «передачку», – не выдержав, с мольбой в голосе сказал Сияр.
– У меня очень старенькие родители, я их единственный поздний ребёнок. Им надо отдыхать, – добавил он.
Никто ему не перечил, все молчаливо согласились.
– Тут звонит кто-то, второй раз, – сказал Андрей.
– Если 75, то пусть ждут, – ответил я первый.
– Нет, другой номер, – глянув ещё раз в телефон, ответил Андрей.
– Говори, не дёргайся, у нас есть ещё время, потом перезвоним, – настаивал я.
Андрей, забившись в угол возле окна, продолжал свой разговор, прикрывая руками рот с телефоном. Связь была плохая, стены казематов не давали качественного сигнала, высовываться ближе к окну было опасно, могли увидеть. Но слабый ручеёк контакта с волей был. Это главное.
После поговорил Сияр, кратко, сухо, называя своего отца, на Вы. По его голосу было понятно, что союза в его отношениях с отцом нет.
Пришло время моего разговора. И, проверив номер, я понял, что это номер, который не ответил мне. Я его набрал. Моему счастью не было предела, на обратной стороне звучал растерянный, сонный голос моей жены.
– Наташа, это я, – единственное, что смог выговорить в первые секунды разговора.
– Витюша, ты, ты где, тебя отпустили? – не веря, что это я, в смущении проговорила жена.
– Меня сегодня перевели в СИЗО, появилась возможность поговорить, как ты, дети, говори, у меня мало времени, ребята ждут своей очереди к телефону.
– Я очень скучаю, люблю тебя и молюсь. Что происходит, мне никто ничего не может объяснить. Столько людей мне звонят, приезжают, все переживают за тебя. Многих я не знаю вообще.
– Слушай внимательно. Я сам понять не могу, что они от меня хотят. Точнее понимаю, но на подлость не пойду. Прости меня… Ни с кем, ни о чём не говори, просто молчи. Что я звонил, никому не говори. Держись зятя, пусть он будет рядом.
– Любимый, предлагают помощь твои друзья, адвокатов, деньги. Я не знаю, что мне делать. Что с тобой, как здоровье? – перебивая меня, сказала жена и заплакала.
– Не плачь, прошу тебя. Я хочу, особенно сейчас, видеть тебя сильной. Мне это надо, как никогда, – просил её я.
Моё сердце рвалось от боли, слёзы готовы были ручьём рвануть наружу, дыхание сперло до удушья. Я едва сумел справиться с собой. Смотрели ли на меня, слушали ли мой разговор, я не видел. Не мог видеть, я был словно в другом измерении и реальности.
– Ты говори, я тебя слушаю, ты же знаешь, что я плакса у тебя, – шмыгая носом, проговорил мой любимый человек.
– Я понимаю, но тебе надо держаться, не загонять себя в депрессию. Страшного ничего нет, это не может продолжаться долго. Меня просто нет рядом, вот и всё. Надо терпеть. Такая сейчас воля Божья, молись только. Боженька милостив, он даст утешение и покажет выход.
– Молюсь. Неля сказала, что тебя отпустят по апелляции. Прокурор написал жалобу какую-то, что не видит причину ареста, – уже собранным голосом сказала жена.
– Как твоя спина, что ты кушаешь? Завтра буду готовить передачу, ждали, когда тебя переведут в СИЗО. Все родные рядом, звонят, передают привет, – совсем твердым и собранным голосом продолжила она.
– Всё нормально у меня, я здоров и сыт. Надеюсь, будет возможность и завтра поговорить. Этот звонок тебе и для меня был неожиданностью. Я подумаю, и скажу что-то конкретное. Буду заканчивать. Положи на этот номер двести рублей.
– Ты не бойся за нас, у нас всё нормально, мы тебя ждём. Я люблю тебя! – сказала жена и опять тихо заплакала.
– Я люблю тебя, береги детей, – ответил я, проглатывая ком в горле, не имея сил произнести более ни одного слова.
Её слёзы накрывали меня, не давая моей душе сил. Они были настоящими, пропитанными любовью и это было важно для меня сейчас.
Есть люди с простой, чистой душой, детской. В них нет хитрости и злобы, такими они не стали, такими они родились. Они любят и видят только красоту и добро, другое им чуждо. Им не надо самолюбиво держаться за маленькие чужие истины и добродетели, они уже наделены душевным добром с рождения. Простых, чистых и блаженных видно сразу, душа их чувствует и с улыбкой принимает. Мы знаем и не делаем, говорим, надо идти и не идём. Но есть и другие, они идут и живут, как умеют, в своей чистой простоте. Вот такой была у меня жена.
Сашка тоже успел поговорить, ютясь, как воробей, у окна. Слов и тона его разговора я не слышал. Мы пили чай и курили, перебрасываясь с ребятами скупыми фразами.
Ты меня слышишь – Сашка?
Телефон ночной тюремной дорогой отправился на своё место дневного отдыха. Сияр и Андрей спали, мы же с Сашкой заварили чай.
– Я летом болтался всегда на море, рядом с ним жил в соседнем селе. Там меня и нашли старшие ребята, двое из них уже сидели. Они мне рассказали о тяготах в заключении, братстве и понятиях тюремной жизни. Мне нравилось их слушать, смотреть, как они себя ведут – крутые. Вот и согласился я им помогать, перебрасывать через забор ночью на лагерь коноплю. Ездил сам в указанное место, перебрасывал и уходил. Они меня угощали пивом, брали с собой на море, иногда кормили, денег не давали. Сказали, что это западло, на этом зарабатывать. Я не знаю, знала ли моя девушка, чем я занимаюсь. Она была против моей дружбы с этой компанией. Они ей не нравились, да и парень её бывший сидел за наркотики. Я отказался им помогать, и они пропали осенью совсем. Мы были очень рады, что они отстали от меня. Я иногда скучал, мне не хватало их компании и остроты в жизни. Весной один вернулся, сказал, что у них проблемы, и двоих посадили. «Брось ещё раз, надо братву подогреть, чтобы нашим пацанам была польза. Нести блага на лагере это святое, там же уже твои кореша», – так он меня просил. Я не мог ему в этом отказать, он же просил это сделать только один раз – корешам. Я несколько раз ходил у забора, наблюдал, видел машину и странных людей. Чувствовал всё, у меня появился впервые страх. Переборол себя и бросил. Меня сразу окружили, бежать возможности не было, я сдался. Он мне говорил, что, если поймают, отпустят. Это трава, она никому не нужна, они ловят только за тяжёлые наркотики. Если вдруг закроют, по тюрьме будет зелёный свет, так как я грел лагерь, это в почёте. Я не хочу сидеть, дурак, сейчас только всё понял. Он подставил меня, отдал им, возможно, вместо себя, – тихим голосом рассказывал мне свою историю Сашка.
– У меня отца убили в тюрьме. Мама всегда молчала про это. Просто я знал с детства, что он нас бросил и уехал неизвестно куда. Позже соседи сказали мне правду. Я боялся говорить об этом с матерью. Мама всегда работала, я ей помогал по дому, мыл машины на мойке, мне неплохо платили. Жили очень дружно с ней. Одно она меня просила всегда: «Сашка, не влезь только никуда». Как она там без меня сейчас? Я у неё один. Мужчин в доме у нас не было, она красивая, возможно, кто-то и был, но мне это неизвестно. Я всегда тянулся к старшим, мне отца не хватало, мужской силы и дружбы.
Сашка заплакал. Совсем по-детски вытирая слёзы кулаком, не боясь своих чувств. Молодой парнишка с карими и грустными глазами, мелкий совсем, мне напоминал подростка. Я понимал теперь его пытливый взгляд в мою сторону. Ему нужна была опора, мужская, которую он так и не получил в своей жизни.
Я молчал. Вопросов ко мне не было, я просто слушал.
– Я влюбился, как-то, сам того не желая. Мы гуляли, купались в море. Она немного старше меня, живёт в соседнем селе. У неё два брата, классные, меня приняли сразу. Она и к нам приходила, кушать всем готовила, убирала. Мама её полюбила тоже. Мы часто были у меня, там всё и получилось в первый раз. Она у меня первая, – опустив глаза, застенчиво проговорил он.
– Я сейчас с ней много говорю. Я ей сказал, что люблю её, и она мне тоже сказала. Мне трудно, я хочу плакать, когда говорю с ней, едва держусь. Не хочу показывать своих слёз. Ваша жена тоже плачет, я слышал, вы просили её не плакать. Моя девчонка тоже плачет. Хочет ждать, обещает. Так невозможно, она же своего парня не дождалась, загуляла со мной. Ему дали только два года. Мне светит десять. Мне верить ей? – непроизвольно выкрикнул последнюю фразу Сашка.
Я молчал, мне было, что ему сказать. Вроде ответ очевиден, но как здесь забрать надежду, имею ли я право на это. Могу ли я вещать, не зная промысла Бога по этому мальчишке и его девчонке. Я молчал.
– Я всё понимаю, тюрьмы не боюсь, мне пообещали «зелёную» дорогу. Мамку жалко и девушку свою. Только о них и думаю. Нет, точно больше никогда. Дурак такой, зачем, почему их не послушал, ведь они меня так просили: «Сашка, только не влезь!» – опять заплакал, замолчав Сашка.
– Люся не дождётся, как мне её уговорить ждать? Я не успел ей сказать всего, мы не говорили про нас вместе, – вытирая слёзы, продолжил он.
Ребята спали, мы курили, пили чай. Я молчал. Ответ у меня был, но как его донести до этого молодого парня. Ведь это только мой опыт и наблюдения, может он и ложен.
– Знаешь, Александр, что я тебе скажу. Я рад, что твоего сердца коснулась любовь. Многие её ищут всю жизнь и не находят. Другие путают влюбленность с истинными чувствами. Сколько живёт любовь, год, два, всю жизнь? Саша, любовь – это дар от Бога, самый великий дар. Его еще надо заслужить, получив, не обесценить, не растерять по малым частям потом в жизни. Она прилетает в сердце, как птица. Женщина мужчине даёт крылья, ответной любовью мужчина дает свою силу и сильные ноги, для возможности оттолкнуться от земли, чтобы высоко парить в этом чувстве. Так было у меня. Любовь – это ещё и труд. Быть в гармоничных отношениях отнюдь не просто. Притирки в первое время, недопонимания, всякое бывает. Для всего надо время и желание быть вместе. Ты меня слышишь, Сашка?
Сашка не мог владеть собой от пристального внимания в его сторону, он срывался в глубокое рыдание. Я понимал, что ему хватит сегодняшнего разговора и предложил спать.
– Нет, прошу вас. Дайте мне хоть какой-то совет. Я мучаюсь, мне ей надо что-то сказать. Я хочу, чтобы она меня ждала, – почти в истерике обратился он ко мне.
– У меня нет универсального ответа. Все случаи разные, в жизни может быть всё. Саша, услышь меня, в жизни может быть всё! Молись, молись и за неё, проси Бога сохранить ваши чувства, дать сил претерпеть достойно все трудности. Не дави на неё, не надевай на неё оковы невозможности выполнения. У вас нет брака, детей, совместного быта – только чувства. А если это только увлечение у обоих? Что тогда, зачем обязательства в словах, которые не будет возможности исполнить? Отпусти её, дав право принятия решения самостоятельно, время всё решит в вашу пользу, проверит чувства и верность. Не обязывай быть верной в словах, это великое искушение для молодёжи. Ты потом её этими же обещаниями будешь поедать, доведя себя до ненависти, если она оступится. А если разлюбишь ты и не захочешь быть с ней? Она будет тебя ждать, потратит, возможно, лучшее время в своей жизни. Что тогда? Кто ты будешь для неё? Скажи ей про свои чувства, что она нужна тебе, но право выбора оставь за ней. Скажи, что время будет мерилом ваших отношений. Что ты не держишь её, желаешь только добра и счастья и это все от большой любви к ней. Возможно, она сейчас не поймёт тебя, да и ты не всё ещё понимаешь. Выбор за вами обоими, только обоими. Решение одного, без согласия другого – это пустая иллюзия. Говори с ней, только честно, про всё. Господь всё управит в лучшую сторону и только на пользу вам. Но это будет не всегда так, как хочется именно сейчас тебе. Давай помолимся, я вслух буду читать вечернее правило, – закончил я свой монолог.
– «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь», – встав и развернувшись к окну, начал читать из молитвослова моего сына.
– Ты, Саша, слушай, повторяй, что поймешь, молись и проси своими словами как умеешь.
– «Владыко Человеколюбче, неужели мне одр сей гроб будет, или ещё окаянную мою душу просветиши днем? Се ми гроб предлежит, се ми смерть предстоит. Суда Твоего, Господи, боюся и муки безконечныя, злое же творя не престаю», – читал слова молитвы Иоанна Дамаскина, показывая Сашке на постель.
От этих слов Сашка разрыдался в голос. Он сел на кровать, закрыв своё лицо руками. Я продолжал неспешно, тихим голосом читать. Сегодня особенно мне было легко в молитве, каждое слово проходило через меня, и было мне понятно. Вот она сила молитвы великих подвижников веры, их опыт, переданный нам как милостивый дар.
– «Помяни, Господи, братий наших плененных и избави я от всякаго обстояния», – продолжалась молитва.
Смотрю за человеком, вникаю, пытаясь понять его душу. Почему молчит, какую причину находит для разговора и что его волнует, умеет ли делать паузы в разговоре, слушать, и что у него вызывает эмоции? Не только слова могут выдать в человеке его подноготную, нужны паузы, взгляд, даже смех и шутки. Улыбка в человеке может быть отвратительна, если в ней не будет искренности. Человека выдаст всё, если в нём живёт зло, даже наружная весёлость. Беззлобного, бесхитростного человека почувствуешь сердцем, душа распознает в нём честность, он словно окажется у тебя на ладони. Всё будет с таким человеком добродушно и по-настоящему неотразимо.
Я пытался уснуть после молитвы и не сорваться опять в разговор. Сашка крутился на нарах, что-то шепча себе под нос, возможно уже во сне. Я не спал.
Могу ли я поучать и давать советы, особенно здесь? – вот, что сейчас занимало мою голову.
Как утешать плачущую душу, чем, где найти слова утешения близкому, когда душу грызёт и рвёт собственное отчаяние? Понимаю, надо плакать вместе с ним… Но, как это делать здесь, в тюрьме? Любая доброта, отзывчивость, внимание к страданию человека может расцениваться как слабость. Здесь начинаешь понимать, почему Бог допустил мне несчастье. Я погряз в мелочах, ежедневном раздражении и суете, вот Он и дал время на осмысление, переставив меня с ног на голову. Теперь я не спешу, занят собой, поиском себя. Найду ли? Так всё меняется, открывая новые свойства в моей душе.
Дядя Витя, я счастливый
Утром после проверки объявили, что Андрею после обеда на этап в лагерь, Сияр переводится в камеру из карантина. До обеда все рассуждали о жизни, весело вспоминали случаи из неё. Я наблюдал за ними, вспоминая и себя в этом возрасте. Лучшее время поиска, веселья, безмятежности. Будет ли теперь так у них?
Ребят увели.
Андрей уходил с улыбкой, понимая, что менее чем через два месяца он будет дома. Оставив мне алюминиевую тарелку, ложку и кружку. Сияр был мрачен, мы знали уже, что отец не будет ему помогать за тот позор, который он принес в их семью. Он уходил от нас совсем угрюмый.
Оставшийся день пролетел за пустым времяпрепровождением. Я молился и читал. Желания к разговору у меня не было. Сашка это видел и тоже молчал, пребывая, как мне тогда казалось, в своих глубоких раздумьях.
После отбоя всё повторилось: связь, чувства и эмоции, важные слова. Прочитав вечерние молитвы, мы сразу легли отдыхать. Тюрьма шумела, выкрики за окном не давали покоя. Холод надувал сырость в окно и мне от этого было особенно тоскливо.
– Дядя Витя, я счастливый, – тихо и робко, улыбаясь потолку, обратился ко мне Сашка, лёжа на спине, закинув руки под голову как на пляже.
– Я всё сказал своей малышке: о чувствах, желании быть вместе, выборе, который она будет делать сама, и о моих перспективах. Она любит меня, просила верить, что будет ждать. Она плакала, как и я. Я не боюсь ей показывать свои слёзы, это слёзы от счастья, что даже в таких условиях, разделённые, мы вместе – очень по-взрослому, говорил он.
– Она приехала к моей маме и всё рассказала про нас. О чувствах и желании ждать. Они решили, что жить Люся будет у нас в доме, с моей мамой. После встречались с её родителями, всё объяснили. В этот же день она переехала в наш дом, «мои» теперь вместе. Мама не одна, у неё теперь есть дочь, так она мне и сказала. Это чудо, я даже и мечтать про это не мог, – звенящим от большой радости голосом говорил Александр.
– Бога благодари, всегда, за всё. Он один может всё! Молись, прошу тебя, – единственное, что ответил я.
Моё сердце налилось надеждой и усилилось верой. Слава Богу за всё!
Он был молод и верил в свою неуязвимость. Чувствовал необходимость любви, но понимал, что смешон от своей необразованности. Молодость переполняла его сердце простой наивностью, и он опускал глаза, стесняясь своей простоты. Влюблённого мальчишку можно узнать по его робости, девчонку по её смелости. Похоже, он любил по-настоящему. Прекрасное испытание для молодого человека, чтобы не потерять честь и приобрести величие. Время поиска учителя или метода для жизни, первой любви, что сможет сделать его мерзавцем или полубогом. В этом возрасте совершается множество подвигов и поступков, не скрытого мужества и соблазнов. Время благородства и побед, заброшенности и заблуждений. Поле битвы для будущей жизни. Настоящие характеры именно так и создаются. Скудость материальная прорастит духовную и умственную силу, испытания усилят гордость, трудности станут опорой для благородства. Постоянная сытость и чрезмерные удобства принесут царственную гордыню и душевное бессилие, безразличие и скорое бездушие.
Утром и Сашку перевели в другую камеру. Вместо него завели ещё двоих ребят. Больше с ним мы не встретились.
Спустя время, в «кишке», после очередного моего суда по продлению меры пресечения, где собирают заключённых перед выходом в камеры, я видел Сияра. Он мне рассказал, что Сашке дали одиннадцать лет строгого режима, за каждый переброс наркотиков по году, свою вину он признал. Все его бывшие «друзья» указали на него, назвав организатором и исполнителем. Один из них получил пять лет условно, второй три года строгого режима. Как смириться с ложью, подлостью, обманом?
Я – Христианин, а значит воин Христов! Буду биться против греха и в первую очередь в себе самом. Бой будет без крови и злобы, терпеливая борьба в любви.
«Не будь побежден злом, но побеждай зло добром». (Послание к Римлянам 12:21)
Жизнь продолжается!
Как мне здесь найти ориентир на Мекку?
Все дни были одинаковы, радовали только прогулки. Когда выводят во дворик, есть возможность пройтись по тюрьме, оглядеться, изредка встретить каких-то арестантов. С камеры на прогулку выводят всех желающих, с условием, что одного человека в камере не оставляют. Мы гуляли все, сам дворик на крыше, в который ведет узкая, кривая, неосвещённая лестница. Заводят в один из свободных, двориков примерно двадцать. По сути, это тоже камера, метров двадцать, только пустая и вместо потолка решетка, над которой поодаль шиферная крыша. Дворик грязный, оплёванный, со множеством окурков в каждом углу. На это не обращаешь внимания, понимая, что изменить сейчас что-либо ты не в силах, всё принимаешь как временное явление в своей жизни. Прогулка час. Кто-то курит в уголке, я же всегда ходил, наматывая круги как на треке, пытаясь хоть как-то дать себе нагрузку и разогнать кровь. По возвращении в камеру у всех менялось настроение, прогулка напитывала хорошими чувствами.
После Сашки в камеру завели крымского татарина лет сорока с большой и длинной бородой и молодого парня с внешностью артиста. Растерянность в их взгляде, зажатость мною уже воспринималась спокойно. Совсем недавно я сам проходил такое испытание встречи с новым местом пребывания и людьми. Теперь я видел явно и себя со стороны. Мы все становимся одинаковыми, не умея вовремя надевать маски и прятать своё истинное лицо, новые чувства и эмоции под влиянием ещё и неприятных обстоятельств. Малые знаки гостеприимства, первый разговор. Новенькие всегда хотят узнать всё сразу, не понимая, что наш опыт тюремной жизни больше их всего лишь на несколько дней. Но, мы уже как бывалые, с особой важностью делились своими знаниями. Такая уж натура у нас, людей, да и у меня тоже не без этого.
Старшего звали Рустем, младшего Михаил. Рустем заехал за религиозный экстремизм. Миша по «народной статье» – наркотики.
Я внимательно наблюдал за ними, лёжа на своих нижних нарах с книгой в руках.
Михаил сразу залез наверх, не произнося ни одного слова, смотрел на всех и всё происходившее молча. Рустем же долго ковырялся в своих вещях, пытался их разложить и развесить. Поняв, что условий для этого нет, бросил эту затею, усевшись на нары и сложив руки.
– Мне надо будет делать намаз пять раз в день. Может, вы знаете, как мне здесь найти ориентир на Мекку? – очень мягко, по-братски, спросил он.
Я этого не знал, и мы вместе стали размышлять над этим. Совместными рассуждениями мы нашли эту сторону. Он вымыл свои части тела, постелил тюремную простыню на грязный пол и начал намаз. Меня это не удивило, молитва важнее места, в котором находится человек. Человек собой, своей молитвой может освятить и очистить любое, даже самое грязное пространство. Я впервые видел вблизи молитвы мусульманина, движения, позу, слышал негромкие слова, понимал важность, молчаливо созерцая за новым сокамерником. Мне было мирно и спокойно, надеялся, что мой опыт и опыт этого человека не даст нам возможности скатиться в религиозные споры о правильности и чистоте своей религии. Я этого не хотел точно.