Владимир Андерсон
Ледяная маска, теплые чувства
Милиционер отвел ее в помещение, находящееся внутри самой станции. Она несколько раз видела эту дверь с надписью «Милиция», и никогда не видела, чтобы из нее кто-то входил или выходил. У нее даже иногда возникали мысли, что она вообще сделана для красоты, чтобы люди знали, что их защищают, и не более того. А, учитывая, что преступности в метро и вовсе не бывало, то и сотрудники там никакие не нужны – может, максимум какой-то клерк, который сидит внутри и заполняет целый день ненужные бумажки.
На деле оказалось помещеньице внутри вовсе не одно, а целых два, и во втором бумажку заполняли теперь по ней. Она видела лишь слово «Протокол», написанное большими буквами, и больше ничего… Это все выглядело как какое-то очень большое недоразумение, но Суен крепко держала в голове мысль, что надо держать себя в руках и отвечать только на те вопросы, которые тебе задают, хорошо запоминая свои ответы. Говорить кратко и строго по делу. Дедушка Сухен правда никогда не говорил, что тот, кто будет задавать такие вопросы может быть настолько привлекательным.
– Я задам Вам несколько вопросов и запишу их. Это простая формально и не более того. – также спокойно, как и пять минут назад, сказал милиционер.
– Хорошо, товарищ милиционер. Я отвечу на все Ваши вопросы.
– Ваши имя, фамилия и возраст.
– Товарищ Суен Тен, 22 года.
– Где Вы работаете?
– Здесь рядом, на военном заводе.
– Какой у Вас профиль?
– Я делаю масленки.
– Сколько масленок Вы делаете за день?
Суен запуталась. Если первые вопросы казались вполне логичными, то чем дальше, тем больше вопросы уходили в какую-то совершенно иную плоскость, отходя и от нее самой, и от первоначальной темы, из-за которой ей вообще пришлось на все это отвечать… Она посмотрела на портреты вождей, которые висели над головой милиционера, ища ответы у них. Где та грань, что считается предательством, когда ты рассказываешь какую-то информацию тому, кто не должен ее знать? Милиционер имеет право знать, сколько она делает масленок в день или не имеет? Он ведь часть власти Трудовой партии Кореи, очевидно, он и сам партийный. И то, что он делает сейчас, в какой-то мере тоже должно являться логичным продолжением роли партии, хотя он не имеет никакого отношения к этому военному заводу… А Суен хорошо знала, что в их системе не полагается знать что-то, что не относится к твоей сфере деятельности. Неважно, состоит ли человек в партии или нет – он должен знать только то, что должен знать – такова информационная политика системы. Так никто не будет задумываться о ненужном, а в случае если проговорится, кому не надо, то и проговорить не сможет слишком многого… Помимо всего прочего им множество раз говорили на заводе, что никакую информацию о самом заводе и деятельности на нем, они не могут разглашать никому за пределами завода – только своим непосредственным начальникам.
– Вы над чем-то задумались, товарищ Суен? – милиционер, до этого момента смотревший строго в свою бумажку, оторвал от нее взгляд и уставился на девушку.
– Да, товарищ милиционер. Я задумалась над тем, могу ли я согласно нашим трудовым правилам говорить Вам это… – Суен решила держаться правила максимально искренней, полагаясь, что таким образом найдется и ответ.
– Мне можете говорить все, не задумываясь. Как Вы видите, я представитель власти, и мне Вы можете всецело доверять… Сколько масленок Вы делаете в день? – он снова прижал ручку к листку, ожидая, что скоро запишет ответ.
– Я не знаю, товарищ милиционер… Я не считаю их. Только делаю и откладываю в сторону… Меня волнует только качество моей работы, и я акцентируюсь только на этом.
– Скажите мне примерную цифру.
– Мне очень жаль, но мне нечего Вам ответить. Я не знаю. – Суен снова взглянула на портреты вождей и подумала о том, что все ее мечты поехать в Китай и заработать там на счастливую жизнь момента улетучиваются. Жаль. Очень жаль. Потерять такую возможность в первый же день. Что она только скажет теперь дедушке Сухену? Что не знала, как ответить на вопрос милиционера? И побоялась сказать лишнее? Это она ему скажет?
– Это правильно, товарищ Суен… – одобрительно покивал головой милиционер. – Мне не за чем знать такую информацию, и Вы очень верно сделали, что не сказали мне ее. Помните, что даже среди тех людей, что в форме, могут оказаться вражеские шпионы. Теперь я уверен, что Вас хорошо этому обучили… Итак, последний вопрос. Что Вы рассматривали на мозаике десять минут назад?
Отлегло. Определенно очень сильно отлегло… Как хорошо, что она помнила, о чем ей говорил дедушка Сухен и политруки на заводе. Как хорошо, что она всегда слушала их и запоминала то важное, что следует знать каждому, а не только добропорядочному гражданину… И все же, очень странно, что добропорядочный гражданин должен отвечать на все эти вопросы, будто его подозревают в преступлении. Почему вообще ее в чем подозревали, когда она всего лишь смотрела на мозаику, которая и создана для того, чтобы на нее смотрели?
– Я смотрела на нашего вечного президента Ким Ир Сена и благодарила его за то, что наша жизнь становится лучше. Так я делаю каждое рабочее утро, когда приезжаю на станцию. – ответила Суен, ожидая, что теперь милиционер, хоть и сказавший, что то был последний вопрос, начнет спрашивать про то, почему в это утро, она была там на 50 минут раньше и наблюдала мозаику куда больше обычного времени. Ответ тоже уже был готов – потому что в этот день она проснулась раньше, и если уж тут он спросил ее, почему она проснулась раньше, то ей не хотелось говорить правду о том, что она не спала. И не спала по той причине, что очень много думала про предстоящую поездку в Китай…
Но милиционер больше ничего не спросил. Он попросил поставить ее подпись в конце бумажки, а затем, сложив ее в папку, сказал:
– Все в порядке, товарищ Суен. Теперь я провожу Вас до проходной завода, чтобы быть уверенным, что Вы вовремя добрались… А если не получится вовремя, то, будьте уверены, я предоставлю Вашему начальству веские объяснения, что в том всем моя вина. Моя и только моя.
Милиционер улыбался. Уж чего-чего, но этого сейчас она совершенно от него не ожидала. Более того, даже изменились его глаза. Еще всего минуту назад взгляд был серьезным и напряженным, словно ему надо было следить во все глаза за государственной границей, а теперь складывалось впечатление, что он тут же вручит ей какой-то приз за правильные ответы.
– Спасибо, товарищ милиционер, но я бы хотела дойти одна… И что подумают люди, когда увидят меня в Вашем сопровождении? Сопровождают все же преступников. Или я не права? – Суен поднялась и приготовилась идти, скажи он лишь слово, что все так, как она сказала. Ей не хотелось больше ни здесь находиться, ни вообще больше видеть этого человека. В мгновение ока он стал каким-то двуличным перед ней, способным притворяться то злым, то добрым в случаях, когда ему это выгодно, а не так, как есть на самом деле.
– Нет, что Вы, товарищ Суен. Конечно, не только преступников… Мы действительно можем сопровождать преступников, и тогда это называется конвоированием. А еще мы можем сопровождать добропорядочных граждан, и тогда это называется охранением. Будьте уверены, наша прогулка будет именно охранением. Ни более, ни менее… Все же я отнял у Вас время, и теперь хочу быть уверен, что сегодня у Вас все получится. – милиционер чинно встал и таким же движением, как он совсем недавно звал ее в этот кабинет, стоя на платформе перед мозаикой, позвал теперь на выход из этого же кабинета.
Неужели это все так просто может выглядеть настолько одинаково? Посмотрев на этот жест, Суен опустила глаза и поторопилась на выход… Одним и те же движением он зовет на допрос в эту душную каморку и на выход из нее, чтобы идти на работу. Одно и то же движение руки… Тогда оно казалось ей угрожающим, а теперь благоприятным. И сделано было оно тем человеком, что прежде имел тяжелый взгляд правоохранителя, а теперь легкий – доброго дядечки. Разве такое нормально в справедливом мире?
– Прошу извинить, я не представился. Меня зовут Юнь-Сон (означает «доброжелательный и мудрый» – примечание автора). Можете так и обращаться ко мне. По-дружески без слова «товарищ» – милиционер шел рядом уверенной походной в то время, пока Суен периодически стреляла кругом глазами, высматривая нет ли кого знакомого, кто потом мог бы всем рассказать, что видел ее в его сопровождении.
– Я поняла, товарищ милиционер. – ответила Суен. Ей уже очень хотелось, чтобы он отвязался от нее. Сейчас он совсем не казался ей красивым, как раньше. Правда, не из-за черт лица. Они все равно были привлекательными, это правда. Но сам он теперь виделся ею как какой-то очень ненадежный мужчина, который носит маски вместо лица. И те мысли, которые были у нее вначале, о том, что у них даже может что-то получиться, сейчас казались ей и вовсе отвратительными. Ее суженный не может быть таким притворным как он. А по-другому она просто не могла это назвать.
Юнь-Сон продолжал ей что-то рассказывать. Про свою службу, про то, как иногда бывает нелегко несколько часов подряд следить за порядком даже в тех условиях, когда все весьма тихо. Хотя еще сложней те случаи, когда приходится действовать, как это было во время бунта на футбольном стадионе в 2005 году.
Она действительно знала, что в том году, то есть почти 20 лет назад, были какие-то серьезные столкновения футбольных фанатов сначала друг с другом, а затем и с полицией. Ей думалось, что это какие-то страшилки, которые рассказывают, что держать народ в уезде даже на таких эмоциональных мероприятиях. Но теперь выяснилось, что подобное действительно имело место. И, как ни странно, Юнь-Сон очень хотел повторения нечто подобного.
Это вызвало дикое непонимание со стороны Суен, что она даже перебила его:
– Почему? Почему Вам хочется, чтобы подобное повторилось?
– Как почему? Чтобы усмирить их… – его глаза блестели, и это поражало в который раз. Из доброжелательных глаза превратились во властные с какой-то жаждой.
– Усмирить? – продолжала удивляться Суен.
– Да, усмирить. Сделать так, чтобы они стали тихими и покорными, как были до этого… Не передать этого ощущения, Суен. Просто не передать… У меня бывали моменты, когда надо было усмирять отдельных лиц. Это, безусловно, очень круто. Ты чувствуешь себя невероятно. Я даже не могу описать… Но это совсем не то по сравнению с толпой… Вот это мне хотелось бы ощутить. Усмирять толпу. Делать так, как положено нам службой и уставом…
Видно было, что он может смаковать эту тему достаточно долго. Что ему по душе подобные разговоры, и что проводит он их не в первый раз. И от этого стало еще более отвратительно:
– А разве в уставах нигде не записано, что надо пресекать насилие, а не совершать его?
– Дааааа… Конечно, написано. Там много чего написано, будь уверена… Но если бы ты знала, какая скука иногда берет. Если бы ты знала… – теперь его глаза сделались из властных в какие-то расстроенные, словно он хотел, чтобы его пожалели. Да сколько ж масок у этого человека? И это тот, кто должен их защищать? Просто не верится…
К счастью, они наконец дошли до проходной завода.
– Спасибо, что проводили меня… Юнь-Сон… И все вовремя. Не придется ничего объяснять, потому что до читки газет еще десять минут. – сказал Суен и тут же повернулась, чтобы уйти.
– Зайди завтра в комнату милиции на станции. – быстро сказал ей Юнь-Сон.
Суен обернулась, снова увидев холодный тяжелый взгляд в его глазах:
– Зачем?
– Таков порядок… Завтра я задам тебе те же вопросы. – теперь он улыбался, как в тот момент, когда закончил допрос в каморке.
***
Оставшаяся часть дня была для Суен словно в тумане. Ей то мерещился везде этот милиционер Юнь-Сон, то поездка в Китай, то предстоящая подготовка к этой поездке. Собственно, о том, что будет подготовка еще с утра сказал дедушка Сухен. Она будет длится достаточно долго, потому что все это время она будет продолжать работать на предприятии. Занятия планируются по выходным и праздникам, а в некоторых случаях вместо официальных мероприятий, разумеется, только, не вместо праздничных – на праздничных полагается быть всем.
Зачем же все-таки Юнь-Сон просил зайти к нему снова на следующий день? Какой это такой порядок? На какие еще вопросы она должна ответить на следующий день, если она уже ответила на все, что только ее спрашивали? И каково же было ее удивление, когда на следующий день она услышала те же самые вопросы: ее имя и фамилия, возраст, где работает и чем занимается, сколько делает масленок в день и что делала возле мозаики с утра. Ей было очень удивительно отвечать на все это еще раз, включая тот вопрос про масленки, на который она дала намного более короткий ответ «Не знаю даже примерно».
И снова при всех эти вопросах глаза Юнь-Сон были такие же холодные. И снова оставались они таковыми до того момента, когда он не закончил записи в протоколе и не сказал, что проводит ее до территории завода, чтобы быть уверенным, что все в порядке. В этот момент его глаза снова стали доброжелательными. Это лицемерие начинало видеться Суен чьи-то злым умыслом, будто кто-то смеется над ней. Будто делает все так, как не должно быть для нее и вообще для людей в Пхеньяне.
– Зачем Вы задаете мне те же самые вопросы, на которые я уже отвечала? – спросила Суен, когда они уже вышли из метро.
– Потому что таков порядок. – невозмутимо ответил милиционер. Он гордо поглядывал по сторонам, наблюдая за тем, как люди проходят мимо него и стараются смотреть лишь себе под ноги.
– Порядок в том, чтобы спрашивать одно и тоже каждый день? – ей не хотелось темнить, а говорить настолько прямо, насколько вообще можно в текущей ситуации.
– Верно. Каждый день. – столь же невозмутимо ответил он.
– И сколько это будет продолжаться?
– Пока я не решу, что достаточно. – Юнь-Сон остановился и повернулся к ней. То выражение глаз, которое было у него сейчас, она еще не видела. Это была какая-то смесь холодности и властолюбия. В них будто отражалось его желание управлять и получать от этого удовольствие одновременно. И как только он мог понравиться ей вначале? В нем столько злости. Самой плохой злости, которая только может быть в человеке. И как только ему доверили быть милиционером? Может он вообще ненастоящий милиционер, а просто надел его форму? Да нет… Он ведь и каждый день на этой станции и в этой каморке, где у милиции опорный пункт. Конечно, он настоящий милиционер.
– И когда же Вы решите, что достаточно? – спросила Суен.
– Для начала обращайся ко мне на «ты». Это будет первым правильным шагом. – ответил он, продолжая смотреть этими хищными глазами.
– Хорошо… – Суен двинулась дальше, не дожидаясь его. – Мне надо спешить на работу.
В этот раз он рассказывал ей, как много оружия есть в КНДР, и насколько сильна ее армия. По его словам, равных в мире просто не было. Ни по выучке, ни по боевому духу, ни по оснащению. Он перечислял разные виды техники и нововведений, даже называя конкретные даты испытаний того или иного вида вооружения, но все это пролетало мимо ушей. Такие темы никогда не были ей интересны… Ей больше нравились разговоры о строительстве. Причем чего угодно, будь то дома, дороги или даже памятники. Ей нравилось, когда люди строят и начинают лучше жить, но что-то ей подсказывало, что не стоит ему об этом говорить. Что ничего хорошего из этого по определению не выйдет, и уж точно не ускорит тот момент, когда он наконец отстанет от нее.
***
Следующий день был уже выходным, и как раз первым, когда ей надо было посетить занятия по подготовке к работе в Китае. Она ожидала, что будет много интересной информации о географии страны, о том, как там происходит жизнь людей, среди которых им придется находиться долгое время. О том, где там лучше покупать еду и одежду, и как лучше хранить те огромные средства, которые будут поступать им в качестве зарплаты. Но оказалось, что разговоры будут вовсе не об этом.
Помещение было в виде многоступенчатой аудитории и раза в три больше, чем то, где рабочим обычно устраивали читку газет на заводе, то есть человек на 150, и это были все те, кого отправят в этот раз. Одни только девушки. Все молодые и высокие. Смотрелось очень оригинально, ведь единственное, когда она могла наблюдать нечто подобное, было на подготовительных мероприятиях к публичным выступлениям и на самих выступлениях – тогда их подбирали строго по росту и, следуя ему, также и выстраивали. Разница с тем, что было сейчас, так это в том, что сейчас девушки были еще и красивыми.
При публичных мероприятиях о красоте никто не думал – все равно на площадях, где расстояния меряться чуть ли ни километрами, лица не разглядишь, потому ставили строго по росту. Здесь же девушки отличались настоящей красотой, и поначалу Суен даже подумала, что попала не в тот зал. Она переспросила у нескольких сидящих рядом, что это за собрание, и все ответили ей, что это подготовка к отправке в Китай. А будь она не там, где надо, так ее бы никто и не пропустил.
Наконец появился лектор. Тоже молодой и тоже красивый. Все мигом замолчали и уставились на него. Каждая, по всей видимости, разглядывала его с точки зрения именно мужчины, а не лектора.
– Меня зовут товарищ Хен-су (имя означает «талантливый и исключительный» – примечание автора), и я буду готовить вас к поездке в Китайскую Народную Республику… Хочу сразу заметить, что несмотря на то, что данная страна является союзником нашей родины, это не означает, что данная поездка будет легким мероприятием… Вам нужно быть бдительными. Всегда нужно быть бдительными, чтобы ни случилось. С кем бы вы ни говорили. Любой человек может оказаться вражеским шпионом, целью которого является завербовать вас… Методов у них достаточно, но прежде всего это деньги. Империалисты всегда заманивают прежде всего деньгами, и те агенты империализма, а прежде всего США, которые есть там, будут делать именно это… Не поддавайтесь на это. Помните, что дома у вас остались родные люди. И именно им придется отвечать за ваши ошибки… Помните, что партия дала вам редкий шанс заработать столько, сколько вы не сможете заработать здесь. Это благо и именно следует к нему относиться. Не удача, не что-то еще, а лишь благо, дарованное нашей партией… Отдельно сейчас выступит наш товарищ, который в некоторое время заблуждался. Ему серьезно промыли мозги западной пропагандой, что привело его к побегу на юг, в оккупированные территории. Там он, увидев ужасы империалистического режима. Крайние трудности жизни в оккупации… Он принял единственное верное на тот момент решение и вернулся обратно… Партия всегда принимает оступившихся, если они искренне раскаиваются. Чтобы они могли рассказать о своих ошибкам другим и предостеречь их. Поприветствуем, товарища Дже Хюн (переводится как «сияющая мудрость» – примечание автора)!
В аудиторию зашел маленького роста человечек в серой одежде. До него было метро десять, но по лицу было видно, что он стесняется своего присутствия.
Суен знала от дедушки Сухена, что перебежчиков, которые вернулись, заставляют вот так выступать перед всеми, рассказывая про то, что они видели на другой стороне, явно приукрашивая все увиденное в трагических тонах. Дедушка говорил, что в таких историях мало правды, потому что они рассказываются с висящим над головой Дамокловым мечом, который неминуемо свалится при любом неверном слове. Вместе с тем стоит внимательно слушать такие истории, потому что именно такими партия хочет видеть наших врагов.
Лектор отошел чуть вглубь аудитории, чтобы все внимание было максимально сконцентрировано на вошедшем. Тот встал прямо по середине, причем это получилась точно середина между правой и левой стороной аудитории, куда он встал даже не примеряясь. Стало даже интересно, он заранее тренировался это делать, или так случайно само собой получилось?
– Я работал токарем на заводе в нашей столице. У меня было хорошее место и добрые начальники. Они могли легко простить мне мои недостатки, и мои ошибки никак не отражались на премиальной части… В один из дней я случайно заметил листовку. Пропагандисткую листовку пособников империализма, в которой красивыми словами описывалась легкая жизнь на оккупированных территориях. И, к своему стыду, я поверил в это. Поверил, что такое может быть возможным. Поверил в то, что там было написано – в неограниченную помощь в случае побега… Но это оказалось отвратительной и бессовестной ложью…
Он стал рассказывать, как переплывал через реку в Сеул, как видел там пограничников. Разумеется, только наших. Которые не стали в него стрелять, а лишь кричали, что он совершает ошибку, и что при таком течении он может утонуть, а вода настолько холодная, что шансы его и вовсе нулевые. Это была очень душераздирающая история с постоянным упоминанием того, что он «никогда больше так не сделает». И потом следовало уже ожидать, что он что-то расскажет про пограничников с другой стороны, но на этом место было лишь упомянуто, что их вообще не было видно. Затем, когда он добрался до самого города, то начал искать какой-то помощи, но все отказывались от него, лишь угрожая вызвать полицию, которая прибыла практически сразу. Они сразу забрали его и отвезли в местный изолятор, а там угрожали тюрьмой, пытали и требовали, чтобы он сознался в том, что является шпионом. Он говорил, что видел листовки, цитировал, что написано в ней, а над ним лишь смеялись и говорили, что такие вещи пишут для дураков, не рассчитывая, что умные люди будут этому верить… Далее на утро, они отвезли его на границу, чтобы он показал, в каких местах ему удалось пройти, и тут ему удалось сбежать от них и снова переплыть реку. На другой стороне его ждали наши пограничники, которые, прежде чем слушать его объяснения, отогрели его и накормили. Ему было очень стыдно рассказывать им правду, ведь они так по-доброму отнеслись к нему. Но, когда он все же рассказал все, как было, то ему ничего за это не сделали – вызвали политрука, который выслушал всю эту историю еще раз, затем пригласили нескольких его коллег, которые подтвердили его личность, а затем заверили, что ничего с ним не будет. Ему лишь следует честно своим соотечественникам рассказывать эту историю, ровно как она была, и это и будет все его искупление.
– Пожалуйста, не совершайте моей ошибки! – громко возвестил Дже Хюн, когда его лицо уже становилось красноватым, а из глаз начинали катиться слезы. – Там нет ничего хорошего. Один только обман… Меня избили ни за что. От меня требовали, чтобы я лгал. И все это за место тех самых обещаний, что были написаны на этой чертовой пропагандисткой листовке!
Товарищ Хен-су, стоявший за ним, двинулся чуть вперед и захлопал в ладоши. А тут сразу все стали хлопать. Все били ладонями друг о друга и смотрели на прощенного Трудовой партией Кореи товарища Дже Хюн, который исправился и теперь предостерегает других от совершения подобной ошибки.
Суен показалось, что Хен-су смотрит уже на нее, а не на раскаявшегося товарища. Он слегка улыбался и в какой-то момент даже подмигнул. Определенно он был милым и приятным, особенно после того, как мы все услышали от приглашенного гостя такую историю. Но почему из всех 150 человек он смотрит именно на нее?
Хен-су поднял одну руку вверх, сигнализируя о том, что хочет сказать, и тут все притихли:
– Товарищ Дже Хюн, большое Вам спасибо за ту правду, которую Вы рассказали нам сегодня. Не смеем Вас больше задерживать. Уверен, у Вас еще масса подобных встреч.
Дже Хюн быстро удалился, и Хен-су тут же продолжил:
– После того, как мы услышали эту полную ужасов, но со счастливым концом историю, кто-то хочет что-то сказать по этому поводу?
Суен опять казалось, что он смотрит на нее, но ей ничего не хотелось говорить. Она и так вчера устала от разговоров с милиционером, который на деле оказался всем многоликим человеком. Услышав эту историю, ей показалось, что несоответствий уж слишком много, а кроме несоответствий есть еще общий очень странный посыл. Почему-то, когда она сама думала таким образом, то ей не казалось это настолько странным. Все было словно черным и белым: у нас хорошо все, добрые начальники, заботливые пограничники, понимающие политруки. У них все наоборот, вплоть даже до угроз и пыток… Когда Суен услышала все это, да в таком ярком цвете, из чьих-то уст, а не из собственных мозгов, то правдоподобности увиделось не очень много. Вот, если бы представить обычного человека, который переплыл из Сеула в Пхеньян и попал в руки не к кому-нибудь, а к ее знакомому милиционеру Юнь-Сон?
И что вот Юнь-Сон бы первым делом его отогрел и накормил? Вот ни разу бы не поверила в это. Он бы его отметелил дубинкой и вполне возможно, что тоже бы заставил в чем-то сознаваться. Вот, что бы было…
Все это в купе с последними событиями настолько не укладывалось к голове, что Суен как-то скептично стала смотреть и на Хен-су, спрашивавшего желающих что-то рассказать и смотревшего при этом на нее. Да ничего она сейчас не хочет рассказывать! Она просто хочет честно поехать в Китай и зарабатывать там по 300 долларов в месяц, на которые она сможет улучшить жизнь всей семье. Вот, что она хочет… А еще найти своего суженного, которой точно ни тот милиционер, ни этот лектор со своими правдивыми историями, в которые не верится… Удивительно даже, но еще какой-то час назад мир казался куда более логичным и понятным, чем теперь, хотя ими явно задумывалось наоборот…
– Что Вы думаете по этому поводу? – спросил он, конечно, именно Суен. Как она ни старалась отводить глаза в сторону или слегка поджимать губы, показывая неуверенность, но досталось все именно ей.
В тот момент, когда она поднималась со своего места, то заметила Енми, которая сидела в первом ряду и только что изо всех сил тянула руку. Ее не спросили, и с ее же стороны показался весьма завистливый взгляд.
– Я думаю, товарищ Хен-су, что у нас есть Трудовая партия Кореи и наши мудрые вожди, которые создали для нас справедливые правила. – начала говорить Суен, изо всех сил стараясь убедить себя, что это так, хотя сейчас это невероятно трудно. – И эти правила есть для того, чтобы мы могли легче определять, что можно, а что нельзя… Границы проходят через таможню, и у гражданина должно быть разрешение на это…
Кто-то рядом захихикал, а Суен и вовсе не понимала, что ей дальше говорить. Ей не хотелось высказывать свое мнение, и уж тем более аргументировать его, а потому она лишь говорила о том, что и так очевидно. Может быть, это и выглядело смешно, зато она делает все, как учил ее дедушка Сухен – говорить правду и только по тому вопросу, который задали. Так, по крайней мере, она чувствует себя в бОльшей безопасности. И почему только весь мир начал рушиться в этот день?!
И тут она поняла, за что может цепляться. Конечно! За нашего милого доброго вождя. За товарища Ким Чен Ына… Может быть, не все государственные деятели правильные. Оно и так всем известно, ведь иногда их ловят на ошибках и наказывают, то… Но вот он. Он точно лучше всех и желает нам всем только добра.
– Я никогда не была на границе, мне трудно об этом что-то говорить… – Суен решила все же сказать что-то, за что ее точно никто не сможет упрекать. – Но я очень люблю нашего мудрого вождя товарища Ким Чен Ына и не понимаю, как можно убежать от него в какую-то другую страну.
Она быстро села и уставилась в парту. Не хотелось слышать ни что она права, ни что не права. Пусть уже спросит кого-нибудь еще и не комментирует ее. В конце концов, вон там сколько желающих, и Енми одна из них. Раз они так хотят, так пусть говорят, сколько влезет…
Енми будто услышала ее слова и снова стала махать рукой, вызываясь что-то сказать. Она лучезарно улыбалась. И еще как-то очень хорошо выделялась ее грудь, словно была на размера полтора больше, чем на самом деле. Суен была с ней как-то в раздевалке и видела, что грудь у нее действительно красивая, но совершенно не тех размеров, как это выглядело сейчас. И в этот момент Суен обратила внимание, что Енми, держа одну руку высоко поднятой, второй облокачивалась на парту так, что на нее логичным образом ложилась грудь, выпячиваясь вперед. Какой интересный прием, и зачем он только ей? Неужели она соблазняет нашего лектора прямо на глазах у всех?
Но сам лектор Хен-су, похоже, больше был заинтересован Суен и ее мнением:
– Подскажите, пожалуйста, как Вас зовут?
Суен быстро поднялась, назвала свое имя и еще быстрее села обратно.
– Вот, товарищ Суен сейчас сказала нам все так, как говорит ей ее сердце. – продолжил лектор Хен-су. – Это чрезвычайно. Я подчеркну! Это чрезвычайно похвально. Только искренность определяет настоящего патриота, настоящего сторонника нашего вождя и нашей партии. Искренняя любовь к вождю! Такого нет нигде в мире. И это не какие-то бестолковые высокопарные фразы о правильности или неправильности чего-то. Это настоящая любовь, которая идет от чистого сердца. Поаплодируем товарищу Суен.
Он начала аплодировать, а за ним и все остальные. Суен снова обратила внимание на Енми, которая смотрела на нее не то что с укором, а так, будто та совершила против нее личное преступление. Да, все было понятно. Она положила на этого красавчика глаз, как делала чуть ли ни со всеми, кто был хоть насколько-то симпатичен среди тех, кого она встречала. Ну что ж с этим сделать – такой нрав. Только почему она в этом собиралась винить Суен? Суен ведь даже не собиралась ничего говорить…
– Я вижу, Вы что-то хотите мне сказать? – лектор Хен-су обратился к одной из девушек, что сидела совсем близко к Енми. Да что это он так? Специально что ли? Спроси же уже Енми, раз она так хочет…
Девушка выглядела палкообразной, намного выше остальных и еще более худая. Она поднялась и сказала:
– Я могу только добавить, что тоже люблю нашего вождя, товарища генерального секретаря Ким Чен Ына. Он вселяет в нас уверенность в завтрашнем дне.
– Прекрасно. – было видно, что лектору это доставляет определенное удовольствие, и тут он наконец добрался до Енми, спросив. – Какие-то вопросы ко мне есть? Видимо, Вы хотите что-то спросить?
Енми вскочила как ошпаренная. Она словно светилась, будто сейчас какой-то праздник. Даже удивляло, как она так быстро меняла выражения своего лица с того угрюмого, который предназначался для Суен, на тот милый и ласковый, адресованный к Хен-су.
– Я хотела спросить, товарищ Хен-су. – робко сказала она, хоть и было видно, что это наиграно. – А Вы будете нас сопровождать в поездке в Китай? Так нам было бы спокойнее.
Лектор Хен-су улыбнулся, но ответил в ту сторону, где сидела Суен:
– Я лишь занимаюсь подготовкой… Но, поверьте, подготовкой я занимаюсь отлично.
