Владимир Алпатов
Слово и части речи
1.4.1. Фонетические слова
(акцентуационное, фонетически отдельное и др.)
Отграничение фонетических слов от собственно слов, начатое И. А. Бодуэном де Куртенэ, имеет, пожалуй, наибольшую традицию, встречаясь даже в рамках словоцентрических концепций, в том числе в русистике. Последовательно «слово в собственном смысле» отделял от «акцентного слова», например, Ю. С. Маслов [Маслов 1975: 86]. Существует и точка зрения, согласно которой слово вообще не следует считать фонетической единицей [Мейе 1938 [1903]: 157–158]. С другой стороны, в недавней книге [Dixon, Aikhenvald (eds) 2003] последовательно выражена точка зрения, согласно которой главными признаками слова являются в совокупности фонетические и грамматические и при выделении слов те и другие надо обязательно учитывать. В то же время один из авторов книги подчеркивает, что нет логических оснований для совпадения фонетического и грамматического слова [Matthews 2003: 286]. У И. А. Мельчука фонетические признаки слова рассматриваются лишь как «связность в рамках означающего», один из четырех видов связности, присущей типичным словоформам [Мельчук 1997: 200–203]; в число конституирующих признаков слова они не входят.
Фонетические слова при любом их понимании слишком явно расходятся с традиционным представлением о слове в европейских языках. Прежде всего, это связано и с безусловными служебными словами, и с единицами неясного статуса вроде тюркских или японских падежных показателей (оба класса или лишь второй из них называют клитиками, см. ниже): те и другие, как правило, не имеют собственной акцентуации и не отделяются паузой. Однако для более «экзотических» языков нередко слово понимают именно как фонетическое слово. Например, в японистике так поступали Окумура Мицуо [Okumura 1954], Дж. Дж. Чью [Chew 1973: 6–7], Е. Д. Поливанов в ранней книге [Поливанов 1917: 64] (позже он пришел к иному определению слова, приводившемуся выше, где, однако, также учитывались фонетические критерии как второстепенные). Представляется, что нет оснований считать, будто критерии ударения или паузы для японского языка подходят лучше, чем, скажем, для русского12. Просто там, где нет традиции выделения слов (или эта традиция существенно иная, как в Японии), скорее принимаются в расчет сравнительно легко применяемые критерии.
Среди признаков фонетического слова выделяются весьма различные и не всегда совпадающие: акцентуационное единство, невозможность паузы внутри его, тон, сингармонизм, законы начала и конца слова (выражение делимитативной функции, по Н. Трубецкому), морфонологические правила, действующие только на стыках слов (внешние сандхи) или только внутри слов (внутренние сандхи), и некоторые другие. Перечень таких признаков см., например, [Dixon, Aikhenvald 2003: 28]. С. Е. Яхонтов указывал: «Фонетическое слово – самое неопределенное и расплывчатое из всех явлений, называемых “словом”… Даже в одном и том же языке границы фонетических слов могут оказаться разными, в зависимости от того, какое фонетическое явление взять в качестве критерия» [Яхонтов 2016 [1963]: 111]. Эти признаки иногда связаны между собой, например разделенная паузой последовательность не может иметь единого ударения (однако без пауз можно произнести и отрезки с несколькими ударениями). Могут быть выделены несколько единиц, важнейшие из которых и выделяемые чаще всего – акцентуационное слово и фонетически отдельное слово.
Изучение данных единиц – особая задача, поставленная еще И. А. Бодуэном де Куртенэ: см., например, выделение фонетической синтагмы и фонетического слова у С. В. Кодзасова [Кибрик и др. 1977: 260–264], просодемный анализ у Хаттори Сиро [Хаттори 1983] или выделение супрафонологического яруса у И. Ф. Вардуля [Вардуль 1977: 325].
Особо следует упомянуть сложный вопрос трактовки известного явления сингармонизма в алтайских и уральских языках, где гласные в пределах некоторого отрезка текста уподобляются по признаку ряда (а иногда и огубленности) первому гласному корня. Для этих языков, агглютинативных по строю, большинство лингвистов именно сингармонизм считают главным критерием членения текста на слова: считается, что это правило действует в пределах слова, но не распространяется на соседние слова. Безусловно, как и ударение, сингармонизм играет значительную роль в выделении слов при восприятии речи [Касевич 2006: 352]. Но известны и случаи несовпадения границ сингармонистических последовательностей и слов, выделяемых по иным признакам [Там же: 347–348 и др.]. Сингармонизм – явно не морфологическое явление, поскольку его правила могут действовать независимо от морфемного членения [Баскаков 1966: 27; Harris 1951: 345–346; Matthews 1974: 86]. Многие языковеды, начиная с И. А. Бодуэна де Куртенэ, вполне правомерно, на наш взгляд, сопоставляют ударение и сингармонизм как сходные явления, см. развернутую аргументацию у В. Б. Касевича [Касевич 2006: 345–357]. В языках, где есть сингармонизм, он играет компенсирующую роль по отношению к недостаточно развитому (по мнению некоторых лингвистов, даже отсутствующему) ударению [Там же: 349–354]. Поэтому сингармонистические последовательности, по-видимому, следует рассматривать как разновидности фонетических слов (вероятно, как третью единицу такого рода), а не как словоформы или какие-то иные единицы.
1.4.2. Синтаксическое слово (синтаксема)
Эта единица является минимальным компонентом предложения, минимальной единицей синтаксиса. Она имелась в виду у И. А. Бодуэна де Куртенэ под «простыми синтаксическими единицами», или «синтагмами». Как указывает И. Е. Аничков [Аничков 1997: 229], аналогичным образом понимали слово Г. Суит, Э. Сепир, С. Ульман, Б. Трнка и др. И. Ф. Вардуль предложил для данной единицы удобный термин «синтаксема» [Вардуль 1977: 207–208]. И. И. Ревзин выделял «синтаксические слова», которые могут быть элементарными и неэлементарными, состоя соответственно из одного или нескольких слов [Ревзин 2009: 100]. См. также понятие бунсэцу в японской традиции (см. 1.7). Иногда даже при расщеплении традиционного слова на несколько единиц именно синтаксема признается словом [Булыгина 1970; Жирков 1946: 100–103]. Однако такое понимание слова явно расходится с традицией: отдельными синтаксемами не являются не только предлоги или артикли, но и явно знаменательные слова типа русских существительных в предложном падеже: на столе – один член предложения, и ни один компонент этой последовательности не может им быть. Идея о совпадении члена предложения со словом, используемая, например, в работах по машинному переводу, исходит скорее из графики. В целом надо сказать, что сочетания знаменательного слова со служебными в европейской традиции не всегда имеют определенный статус: вопрос о том, один это член предложения или несколько, часто (в отличие от, например, японской лингвистики) вообще не обсуждается.
1.4.3. Слово-высказывание
Этот термин применяется здесь к минимальным последовательностям, способным самостоятельно образовать высказывание. Понимание слова в этом смысле очень распространено: в обзоре И. Е. Аничкова [Аничков 1997: 228–229] таких определений больше всего; по мнению С. Е. Яхонтова, так слова определяют наиболее часто [Яхонтов 2016 [1969]: 142]. Примером могут служить уже приводившееся определение Л. Блумфилда, «чаще всего цитируемое определение слова» [Dixon, Aikhenvald 2003: 20], определение Е. Д. Поливанова в [Поливанов 1991] или определение в ранней работе Л. В. Щербы: «Это то, что они (говорящие. – В. А.) при случае могут употребить отдельно, в виде неполного предложения». И. А. Мельчук, выделяющий многие признаки слова, ставит этот признак на первое место: «Грубо говоря, словоформа есть единица синтагматического плана: это МИНИМАЛЬНОЕ ВЫСКАЗЫВАНИЕ» [Мельчук 1997: 157]. Далее этот признак уточняется: выделяются «сильно автономные знаки» (прототипические словоформы) – знаки, возможные «между двумя отрезками молчания» [Там же: 158–159].
Слова-высказывания и синтаксемы не обязательно совпадают друг с другом. См. пример, приведенный в учебнике В. А. Плунгяна: французские глаголы в личной форме практически не могут образовать высказывание, они должны быть обязательно дополнены именным или местоименным подлежащим [Плунгян 2000: 22]. Однако они, по крайней мере в случае именного подлежащего, – бесспорные синтаксемы.
Вопрос о выделении таких слов сложнее, чем может показаться. Неоднократно приводились примеры окказиональной изоляции синтаксически несамостоятельных единиц языка вроде русского [Вам чай с сахаром или без?] Без; см. в том числе [Плетнер, Полива-нов 1930: 145]. Кроме того, «при членении текста на высказывания обычно не учитываются некоторые классы “металингвистических” высказываний, которые могут “уравнивать в правах” словоформы и аффиксы. Это переспросы, уточнения, поправки и т. п.» [Плунгян 2000: 19]. Здесь высказыванием может стать даже аффикс, не говоря о служебном слове. См. также пример Ф. Боаса на английский показатель прошедшего времени -ed, произносимый, вероятно, побуквенно [Боас 1960 [1911]: 117–118], а также пример из того же языка у Р. М. У. Диксона и А. Ю. Айхенвальд: Smoking or nonsmoking seat? Non ‘Место для курящих или для некурящих? Не’ [Dixon, Aikhenvald 2003: 40]. С другой стороны, В. А. Плунгян указывает, что русские ну, не, же не способны стать высказываниями [Плунгян 2000: 21], хотя их принято считать словами. К тому же возможность изолированного использования тех или иных единиц зависит от их звуковой структуры. Вряд ли можно сделать высказыванием русские предлоги в, с или к, состоящие из одного согласного. Не случайно Л. Блумфилд не применял свое определение к английскому языку. И не всякое знаменательное слово, например, в русском языке может стать предложением: «Формы этом, большом не обладают самостоятельностью (в качестве предложения можно сказать только в этом или в большом)» [Яхонтов 2016 [1969]: 143].
В связи с частью подобных случаев (металингвистические высказывания исключаются из рассмотрения) И. А. Мельчук помимо (языковых) словоформ выделяет особые единицы – «речевые словоформы», под которыми понимаются не являющиеся языковыми словоформами единицы, способные выступать в их роли в определенном контексте; по его собственному выражению, это «словоформы на час» [Мельчук 1997: 189]. Примером таких единиц он считает немецкие отделяемые приставки. Но отделить языковые словоформы от речевых не всегда легко, четких критериев нет.
1.4.4. Морфологические слова
Описание, при котором синтаксема и/или слово-высказывание членится непосредственно на морфемы, возможно; так поступал И. А. Бодуэн де Куртенэ, членивший последовательность в море на три морфемы. Однако оно противоречит традиции (по крайней мере, для «наших» языков) и в приведенном примере воспринимается как неполное: два морфемных стыка здесь устроены по-разному: первый допускает вставку сколь угодно длинного числа единиц, второй – нет.
Европейская лингвистическая традиция издавна исходила из принципиального различия и, более того, принципиальной несопоставимости понятий служебного слова и аффикса, которые вводились на разных ступенях анализа: служебное слово – единица языка, включаемая в словари, аффикс – лишь часть языковой единицы. Однако и с фонетической, и с синтаксической, и, по-видимому, с семантической точки зрения между аффиксами и наиболее типичными (эталонными) служебными словами вроде предлогов, вспомогательных глаголов или артиклей нет какой-либо принципиальной разницы. Их фонетическая и синтаксическая (при сделанных выше оговорках) несамостоятельность очевидна. Что же касается семантики, то распространенные в литературе, например в русистике, идеи о «большей конкретности» значений служебных слов опровергаются уже тем, что даже в пределах индоевропейской семьи, например, падежным аффиксам в одних языках соответствуют предлоги в других. Некоторые лингвисты предлагали в связи с этим общий термин для аффиксов и служебных слов, например «служебная морфема» у Д. Болинджера [Bolinger 1968: 57] (термин не вполне удачный, так как служебные слова могут состоять из нескольких морфем).
Принципиальная разница аффиксов и служебных слов13, прежде всего, заключается в том, что различна степень их спаянности с морфемным окружением. По выражению А. М. Пешковского, служебные слова – «это как бы оторвавшиеся от основ аффиксы, свободно передвигающиеся по поверхности языка» [Пешковский 1956 [1914]: 40]. В. Г. Гак назвал их «морфемами фразы» [Гак 1986: 40]. Степень спаянности может быть разной: от полного слияния, когда само проведение морфемных границ неочевидно (ср. споры о морфемных границах, особенно в глаголе, в русистике), до полной оторванности грамматического элемента, почти свободно занимающего место в предложении без изменения грамматических связей (например, русская частица бы). Между ними множество промежуточных случаев.
Традиционная точка зрения исходит из жесткой дихотомии: аффикс либо служебное слово. Однако степеней спаянности несколько, см. [Хоккетт 1970 [1963]: 69; Krámský 1969: 38–40; Плунгян 2000: 22–27]. Где провести грань? Морфологических признаков слова выделено немало, например восемь у М. Хаспельмата [Haspelmath 2011: 36]. Один из них – наличие или отсутствие фонологически непредсказуемых изменений на морфемных стыках, ведущее к неочевидности или очевидности морфемных границ (известное противопоставление фузии и агглютинации; по М. Хаспельмату, наличие или отсутствие «морфонологической идиосинкразии»). Другой наиболее распространенный – отделимость служебной морфемы от соответствующей лексической (корневой) морфемы другими лексическими морфемами14. Этот вопрос не раз рассматривался [Greenberg 1957: 27–32; Vachek 1935: 5; Вардуль 1964: 35; Мельчук 1997: 162–165]. Отделимость другими служебными элементами не может считаться определяющей [Мельчук 1997: 162], иначе мы должны были бы считать словами в некотором смысле все аффиксы, кроме непосредственно примыкающих к корню. У М. Хаспельмата также выделяются фиксированность / нефиксированность позиции служебного элемента, его узкая/широкая сочетаемость, невозможность/возможность эллипсиса в сочинительных конструкциях, невозможность / возможность анафорической связи с другими частями предложения, недопустимость / допустимость любого эллипсиса, возможность / невозможность неоднозначного соотношения между формой и значением (способность служебного элемента быть «пустым» по значению, «склеенное» выражение нескольких значений и др.). Типичные аффиксы обладают левыми признаками, типичные служебные слова – правыми15. Часть из этих признаков рассматривает и И. А. Мельчук [Там же: 165–171, 196–198], устанавливая иерархию некоторых из них: признак отделимости самый абстрактный и самый универсальный, поэтому ему следует отдать преимущество [Там же: 171] Вероятно, и этот список не исчерпывающий. Структурная связь некоторых признаков между собой, вероятно, существует, но, как указывает П. Х. Мэтьюс, нет логической связи между неразрывностью морфемной последовательности и ее фиксированным порядком [Matthews 2003: 189].
Однако имеется и промежуточный между типичными аффиксами и типичными служебными словами класс. Лингвисты указывают на то, что такие единицы нельзя отнести ни к нормальным аффиксам, ни к нормальным функциональным словам [Haspelmath 2015: 285]. Он не столь распространен в языках Европы, но преобладает во многих языках мира, традиционно именуемых агглютинативными. В традиционных описаниях эти единицы чаще считаются (агглютинативными) аффиксами, но, как справедливо указывает В. Б. Касевич, «большинство или, во всяком случае, значительная часть агглютинативных аффиксов радикально отличается по своим грамматическим свойствам от аффиксов традиционных флективных языков» [Касевич 2006: 355]. Далее В. Б. Касевич пишет, что они по свойствам промежуточны между «настоящими аффиксами» и служебными словами, и предлагает называть их связанными служебными словами, или квазиаффиксами [Там же: 256]. Однако чаще их именуют клитиками (термин, появившийся лишь в 1940-е гг., но обобщивший восходящее к античности понятие энклитики [Haspelmath 2015: 285]), см., например, [Маслов 1975: 74; Кононов, Барулин 1987: 24; Плунгян 2000: 28–32]. Впрочем, последний термин в современной западной лингвистике часто покрывает и «обычные» служебные слова, примером может служить специально посвященная клитикам статья [Aikhenvald 2003]. Это вытекает из того, что клитики понимают как единицы, обладающие грамматической, но не фонологической выделимостью [Маслов 1975: 74; Dixon, Aikhenvald 2003: 40]. В таком смысле данный термин использует и И. А. Мельчук, считающий их «вырожденными словоформами», рассмотрение которых в морфологии оправдано лишь неясностью границы между ними и аффиксами [Мельчук 1997: 214]. Впрочем, клитики могут выделяться и в некоторый промежуточный класс или даже в несколько классов [Olawsky 2003: 238]. Я не отказываюсь от привычного термина «служебное слово», а для промежуточного класса сохраняю термин «формант», использованный в книге [Алпатов 1979а]. В японистике сходный класс выделяли А. А. Холодович [Холодович 1979: 9] и наиболее последовательно А. А. Пашков-ский [Пашковский 1980: 170–181].
В отличие от служебных слов, форманты обычно не обладают свойством отделимости или обладают этим свойством в особых ситуациях (см. ниже о японских падежных показателях). В то же время они присоединяются без фонетически необусловленных изменений; могут быть лишь фонетически обусловленные изменения, действующие независимо от морфемных границ, вроде сингармонизма (свойственного далеко не всем языкам, обладающим формантами, например в современном японском языке, в отличие от древнеяпонского, его нет). Менее тесная связь форманта с корнем проявляется и в большей самостоятельности основы, которая всегда или почти всегда может сама по себе образовать синтаксему, и в большей дистантности связи основы с формантами, проявляющейся в групповом оформлении [Касевич 2006: 355–356]. В связи с этим, в отличие от флективных языков, «в агглютинативных языках трудно, если не невозможно, говорить об обязательном составе словоформы» [Касевич 2006: 356]. Еще одним свойством клитик признается то, что они оформляют не основу, как аффиксы, а целое словосочетание [Bickel, Zúñiga 2017: 164]. Впрочем, разные признаки, кладущиеся в основу понятия клитики, обладают заметным разбросом; подробно этот вопрос недавно исследовал М. Хаспельмат, пришедший к выводу о том, что, как и в случае слова, традиционный состав класса клитик не может быть выделен последовательным применением какого-либо критерия или комбинации критериев [Haspelmath 2015: 288]. По его мнению, часто некоторое принятое в лингвистике понятие может быть на самом деле лишь артефактом традиции описания [Ibid.: 279].
Особо надо упомянуть признак цельнооформленности, также введенный А. И. Смирницким [Смирницкий 1952: 197–199], и он, в конечном итоге, связан со степенью спаянности грамматического элемента с лексическим. Для русского языка такое понимание слова ближе всего к традиционному, благодаря чему оно и закрепилось в русистике. Однако в агглютинативных языках, где, по выражению В. Б. Касевича, слово «не изменяется, а конструируется» [Касевич 2006: 356], признак цельнооформленности плохо работает. Он «дает основание для конструктивного выделения слова в небольшой группе языков преимущественно флективного строя, таких, как русский или латынь» [Апресян 1966: 13]. Ю. Д. Апресян приводит примеры немецких и шведских отделяемых приставок, датского и шведского артикля и др., не получающих однозначной трактовки на основе этого критерия [Там же: 13]. Не считал цельнооформленность определяющим признаком, отмечая его неприменимость ко многим языкам, и Ю. С. Маслов [Маслов 1975: 89]. «Метод А. И. Смирницкого оказывается легко применимым к тем языкам, где оформленность слова есть случай типичный, а неоформленные слова встречаются лишь как исключения. Однако есть языки, в которых значительная часть слов не содержит формальной части» (приводятся как примеры английский и китайский языки) [Яхонтов 2016 [1969]: 145]. И сам А. И. Смирницкий, попытавшись в совместной с О. С. Ахмановой статье применить этот критерий к английским последовательностям вроде stone wall ‘каменная стена’, не смог найти однозначного решения: «Они колеблются между словосочетаниями… и сложными словами… и осмысляются как те и другие в зависимости от обстоятельств» [Смирницкий, Ахманова 1952: 116]. И в русском языке остаются неясные случаи: на основе цельнооформленности нельзя выяснить, одним или двумя словами являются, например, последовательности высокообразованный, потому [Жирмунский 1963: 32]. Критерий цельнооформленности плохо работает, во-первых, на границах формантов, во-вторых, при различении сложных слов и словосочетаний16.
Традиционное понятие слова вообще не предусматривает наличия в языке формантов. Некоторые исследователи выделяют языки, где вообще нет клитик, например язык джаравара [Dixon 2003: 141]. Но уже в русском языке есть не только отделимые (служебные слова), но и неотделимые клитики, то есть форманты, что косвенно отражается в колебаниях и непоследовательностях орфографии с точки зрения слитного или раздельного написания, см., скажем, ситуацию с частицами не и ни. В книге, где перечисляются предложения разных авторов по тем или иным спорным вопросам русской орфографии, сравнительно небольшой раздел о слитном и раздельном написании [Обзор 1965: 358–379] почти целиком посвящен написаниям формантов. Показательно и использование в ряде случаев дефисного написания, что отражает то, что данные единицы – и не совсем слова, и не совсем части слов. М. В. Панов отказывал в статусе отдельных слов элементам в, до в составе в гостях, в открытую, до упаду, поскольку они неотделимы от главного слова, но в то же время считал отдельным словом формант -те в составе бросьте [Панов 2007 [1962]: 126]. В агглютинативных языках традиция обычно бывает основана на разных признаках; там, где есть сингармонизм, обычно исходят из него. Но уже в японском языке, где его нет, разнобой в проведении словесных границ значителен, см. 1.8.
В книге [Алпатов 1979а: 18 и др.] я выделял две единицы: словоформу I и словоформу II. Словоформы I бывают трех типов: 1) последовательности из основ и флексий, 2) форманты, 3) служебные слова. Словоформы II бывают двух типов: 1) последовательности из основ, флексий и формантов, 2) служебные слова. Примеры словоформ для русского языка: книга, столе, читает, старает, на, не, ся, примеры словоформ II: книга, столе, не читает, старается, на. По определению всегда выполняется соотношение: морфема ≤ словоформа I ≤ словоформа II ≤ синтаксема. Теперь я понимаю, что градаций между степенями слитности грамматических элементов больше, см. замечание Л. Теньера о «бесконечном числе степеней агглютинации» [Теньер 1988 [1959]: 40] или идеи А. Ю. Айхенвальд о размещении служебных элементов на некоторой шкале [Aikhenvald 2003: 58]. Таким образом, правомерно выделять не две, а большее число единиц17, учитывая различия, отмеченные М. Хаспельматом.
В европейской традиции морфологическое слово в любом варианте ближе всего к обычному пониманию слова (в других традициях все может быть и по-иному). Это особенно видно в отношении наиболее типичных служебных слов, которые не являются словами ни в одном из смыслов, рассмотренных выше. Поскольку во флективных языках Европы, особенно в синтетических языках, наблюдается тенденция к существованию лишь полярных классов служебных элементов, то нерасчлененное понятие словоформы оказывается по своим границам наиболее точным аналогом слова. Но, с другой стороны, заметна «второстепенность» словоформ в любом смысле: это некоторые определенным образом организованные последовательности морфем, причем их особенности чисто формальны, прямо не связаны с семантикой. Обнаруживается противоречие между важностью для лингвистики понятия слова, основанного (например, в европейской традиции) более всего на морфологических критериях, и данной второстепенностью. К этому противоречию я вернусь в разделе 1.11.
Некоторые лингвисты считают понятие, соответствующее словоформе, не универсальным. Например, немецкий лингвист Ю. Брошарт, сопоставляя латинский язык и полинезийский язык тонга, приходит к выводу о том, что в первом словоформы есть, а во втором нет (притом, что в нем есть служебные элементы) [Broschart 1997: 130]. По сути это доведенная до логического завершения точка зрения Ш. Балли. А американский лингвист – генеративист М. Бейкер считает, что обычно в языках синтаксическую позицию занимают корни, но в языках с богатым словоизменением ее могут занимать целые слова (явно понимаемые как словоформы) [Baker 2004: 295]. То есть, согласно М. Бейкеру, лишь для языков вроде латинского или русского невозможно обойтись без введения в описание слов. Тем самым слову отводится роль второстепенной единицы, типологической особенности отдельных языков (см. также 1.6).
Следует подробнее рассмотреть и явление группового оформления. Во многих языках мира, прежде всего в агглютинативных, грамматический элемент может обслуживать не одну синтаксему, а сразу несколько (сочиненных или подчиненных одна другой); при этом они не повторяются и употребляются один раз. Они отличаются от обычных аффиксов, которые оформляют лишь «свою» синтаксему, а в случае сочинения повторяются в каждом из сочиненных членов предложения. Некоторые лингвисты именно это различие считают определяющим при выделении слов, называя элементы первого типа частицами, а элементы второго типа – аффиксами. Так делал Б. А. Успенский [Успенский 1965: 98–100], сходную точку зрения с дополнением другими критериями предлагал С. Е. Яхонтов [Яхонтов 1982: 29–31]. Данное членение дихотомично и не допускает градаций.
Это членение грамматических единиц, безусловно, также важно. Существует корреляция между аффиксами, по Б. А. Успенскому, и аффиксами в традиционном смысле; между частицами, по Б. А. Успенскому, и формантами вместе со служебными словами. Оно, однако, менее соответствует традиции. Сам Б. А. Успенский отметил, что если исходить из данного критерия, то предлог в русском литературном языке – частица, поскольку один предлог может оформлять любое число однородных членов, но предлог в некоторых севернорусских диалектах – аффикс, так как он обязательно повторяется при каждом из них [Успенский 1965: 103–104]. Однако по всем другим свойствам предлоги там и там сходны. С другой стороны, бывают случаи группового оформления флексий: в японском языке показатели пассива, каузатива в глаголе – безусловные флексии в указанном выше смысле, но могут не повторяться при однородных членах [Шаляпина 1980], то же относится и к показателю адрессива (этикета к собеседнику) [Алпатов 1973: 28]. По данному критерию может быть выделена еще одна единица анализа, количество которых, таким образом, может все более увеличиваться.
В целом же морфологических признаков, по которым могут быть выделены слова, много, а критерии для выделения слов на их основе противоречат друг другу, что убедительно показано в статье [Haspelmath 2011]. Трудно разграничить отдельные слова, клитики и аффиксы так, чтобы удовлетворить всех [Rankin et al. 2003: 195]. «И с грамматической точки зрения целостность и единство слова оказываются в значительной степени иллюзорными» [Виноградов 1975 [1944]: 35].
