Владимир Алексеевич Сметанин
Осиновские чупакабры

Глава 3

Ему надоела беспросветная нищета и постоянные поиски приработка. Да и какой особенный в их деревне приработок? Зимой – только заниматься извозом, нанимаясь к городским купцам да своим местным зажиточным мужикам, которым больше повезло в жизни – пахали отцы, деды и прадеды и помалу наворотили богатства. Ну, конечно, не помещики, а все-таки живут справно. А на извозе много не заработаешь: платят заказчики не больно-то щедро, особенно свои, местные мужики. У него, у Андрея, не заладилось: отец рано умер, надорвавшись на строительстве мельницы Ильи Копылова, когда перетаскивали жернов. Задаток, который перед тем выдал Копылов нанятым мужикам, пришлось возвратить, продав одну из трех овец, имевшихся в хозяйстве. С того и пошло: не минуло и месяца, как потерялась вторая овца – решили, что ее зарезали волки, хотя мать грешила на соседей: хозяина-то не стало, почему бы не попользоваться? Добиваться правды никто не станет. А соседи, давно известно, нечистые на руку, хотя до чего ласковые! Потом занемогла корова, наевшись какой-то дурной травы, обезножела и уж чем только не пользовала ее мать, целый месяц лежала ни жива ни мертва, но все-таки оклемалась, хотя все говорили – ой, не выживет! Тогда пришла бы их семейству полная погибель. Андрей занялся вместе с матерью работой отца: пахали и сеяли свое небольшое поле, вместе с тремя сестрами жали, пока четвертая, самая младшая, сидела в тенечке под случайным чахлым кустом и ревела. Потом отвозка с поля снопов, молотьба. А еще сенокос, сена нужно запасти на всю зиму корове и теленку, да есть еще и овца – пастьба же начнется не раньше апреля. Работы до самой осени хватало. А там надо приспевала пора браться за дрова. Зима, известно, в Сибири долгая и почти всегда злая, топить приходится едва не целый день, дров уходит немерено. Но вот на зимний извоз мать Андрея не пускала: мал еще – 14 лет, ушлые купцы да и свои богатеи в два счета обведут при расчете вокруг пальца, хорошо, если в долгу не останешься. Ведь найдут какую-то недостачу, ох найдут! Конечно, надежнее ехать ватагой, держаться кучно, сообща, но не всегда так получается. Да и мало ли кто попадется среди тех же извозчиков!

Время шло. И к 20 годам, когда мать уже по здоровью не могла шибко заниматься хозяйством, а сестры подрастали и приспела забота ладить помалу им приданное, он таки подался в извоз, потому что нужда пуще прежнего начала брать за горло. Цены-то в городе росли, это только на деревенский продукт они не поднимались, кроме разве пушнины. Да и то не очень. К тому же он не охотник – отцу заниматься охотой было некогда, и сына он этому делу не учил. Даже и ружья-то в доме не водилось. «Охотничий хлеб – неверный» – говаривал, бывало, отец, когда наследник заводил речь о ружье. Да и стоило оно – ого-го! Сватажился он с двумя молодыми тоже парнями из своей деревни и артелью этой небольшой начали возить в город хлеб и дрова, когда старые извозчики на время остановились – один заболел, у другого пошла какая-то судебная тяжба, третий без них не захотел возить и просто решил отдохнуть. Молодые мало-помалу набирались ума-разума в новом деле и года через два начали принимать заказы и у городских купцов, отправляясь другой раз в очень дальние концы, повидали немало новых мест и народу. Прибыток небольшой, долгие зимние дороги не стоили бы того, да другого все равно ничего не виделось, и лошади в зиму должны себя оправдывать. К весне третьей зимы один из артели чересчур продрог в пору последних, но страшных морозов, которые держались три дня – как раз все время, когда обоз с товарами был в дороге. Занемогший так и не поправился – лежал дома и почти не вставал: болела поясница и не держали ноги. Вдвоем они какое-то время навещали товарища, приносили то рыбы, то сахару – смотря что приходилось везти в последний раз. Понемногу, но они научились заставлять купцов делиться с ними кое-каким товаром, без согласия на то последних. Делали это аккуратно, не придерешься. Да и не пудами брали – понемногу и как бы взаймы. Со временем к болящему заходить стали реже, а потом и вовсе перестали, тем более, что напарник Андрея женился, а у него самого одна из сестер выходила замуж. Денег требовалось больше, мелочёвка, взимаемая из перевозимого товара, тут мало могла помочь. А ведь водились у некоторых деньги, ох, и ещё какие!

– Слушай, Андрюх, – сказал как-то за штофом водки после очередной поездки напарник, – надо бы взять нам денег, – и пристально посмотрел на товарища. Хмеля – ни в одном глазу, только веки покраснели.

– Надо бы, – согласился Андрей, да где их взять-то? Негде. И так без дела не сидим, а толку?

– Вот то-то и оно. А кто-то с жиру бесится, по москвам, по заграницам разъезжает. А?

– Разъезжает, кто спорит. Тогда что?

Они опорожнили еще по стакану и налегли на закуску – соленые огурцы с соленым же свиным салом и ядреным чесноком.

– Ну вы же… Ну и вы! – сказала заглянувшая сестра, принеся из дому вареной картошки. – Горькую пьете, горьким закусываете!

– Э нет, Настена, отозвался гость, – закусываем-то, верно, горько, но пьем сладко! – и он засмеялся, но как-то невесело.

– И что ты кумекаешь насчет рублишек? – вернулся к прерванному разговору Андрей.

Напарник отхлебнул из стакана и наклонился к нему.

– Надо тряхнуть толстосума, на дороге, после торга, – сказал он, понизив голос. – Потрясти надо, понял? Потрясти! Иначе из нужды не выбьемся. А у меня жена, ты ведь тоже жениться собираешься?

Андрей наклонил голову и тоже приложился к стакану. Перед глазами возникло точеное лицо Алены с бездонными серыми глазами и маленькой родинкой у левого уха. И свадьба, точно, должна была скоро состояться. На свадьбу-то у него есть, но что дальше? Куда он приведет ее? Надо строить дом, надо то, надо се. Много чего надо будет прикупить, а на какие шиши? А если того не хватает, другого, рано или поздно начнут они корить друг друга. Или нет? Об этом даже и думать не хотелось.

– Вроде мы не пьяные, да? – спросил он, задумчиво глядя на товарища. – Не дурака валяем?

– Не пьяные, не пьяные, – торопливо замахал рукой тот. – Ты думаешь, это я сейчас только придумал и болтанул, с бухты-барахты? Я уж который день все голову ломаю, что да как. Но кроме этого, ничего-то не придумывается. А получилось что: Копылов-купец в губернии расторговался, возчиков спровадил домой, а сам загулял. Так половым и всякой обслуге пачками деньги кидал.

«Копылов гуляет!» – говорит. Думаешь, он возчикам шибко щедро платит? Как бы не так. Паразит! Его тряхнуть – даже не грех это будет. Так решай. А я все равно не отступлюсь. – И он допил остатки из стакана. Андрей налил по новой.

– Как же мы станем его ловить? И поедет-то он, наверно, не один.

– Вестимо, не один. Ну и что? Он-то наклюкается досыти, мало чего и соображать-то станет. А возчика припугнем. Не пикнет. Морду свою тряпкой обмотаем, только глядеть чтоб. И где-нибудь на горке подождем, чтоб дорогу в оба конца – видно. Коней в лесок заведем.

– Сколько же ждать-то придется, вдруг в тот день он не поедет, а поедет – вертаться будет незнамо когда? А может статься – заночует в губернии?

– Не заночует. Он гуляет-то с братией из других мест, в губернии у него товарищей нет. Как нет и в волости – богатющие, они рады бы друг друга съесть. За один стол не сядут, знаешь ведь. А ездит он кажную неделю, больше – по четвергам.

– Знаю.

Выпили. Помолчали, напряженно думая.

– А поедет или нет – это придется в волость наведываться, узнавать. Так мы и без того там через день бываем.

– Да, это так. Но, может, проще его взять за зебры в губернии, где он гуляет, недалеко от места?

– Никак невозможно. Я уж прикидывал – нет: запомнят, узнают. Народу шатается много. Если только ехать потом за ним, нагнать и тут прищучить. Но надежа плохая – можем и не нагнать, запросто уйдут, как только заметят погоню. Возчик уж, конечно, будет торопиться и без того: кому же охота по ночам добираться домой? Потом – на коней и лесом, до дому. Вот только загвоздка: надо будет нам сани перед деревней цеплять, будто едем с извоза, или не стоит возиться? Если вернёмся поздно, пожалуй, и без них можно обойтись.

– Лучше без них – неровен час, кто-нибудь наткнется на сани: как да что?

– Стало быть, обойдемся. Ну вот. Когда соберемся? Пока его кто-нибудь раньше не достал.

– Думаешь, могут?

– Почему нет? Мы-то додумались. А народ сейчас остервенелый, от такой жизни. У одних все, у других – ничего.

– Давай на той неделе, в середке где-нито. Торопиться негоже, но и ждать долго – перегорим.

Грохнулся со стола ненароком задетый рукавом штоф. Андрей вздрогнул.

Купца они подстерегли точно, в четверг. На дороге показался небольшой возок, во всю прыть мчавшийся по плоской вершине возвышенности. Копылов! Они вышли из-за куста у самой дороги и бросили поперек заранее срубленную молодую сосну с ветками. Возчик взревел, конь шарахнулся в сторону и тут же увяз в глубоком снегу, сделал два отчаянных прыжка, но окончательно увязил в сугробах повозку и вместе с ней себя. Копылов, верно, ехал пьян, но не слишком: он неуклюже в своем дорожном тулупе вылезал из завалившегося набок возка, когда Андрей ухватил его за воротник и другой рукой – за руку, которую купец силился вытащить из-за пазухи. Вовремя он успел схватить Копылова: грохнул выстрел и на свет появился револьвер. Второй выстрел, как и первый, из-за пазухи, был напрасным: подоспевший напарник Сергея вывернул руку купца и револьвер исчез где-то в сугробе. Сбросив тулуп и вырвавшись, Копылов кинулся к дороге, высоко поднимая ноги и увязая в снегу.

– Стой! – рявкнул Андрей, но тот только яростнее стал пробиваться к тракту и звал на помощь своего возчика. Напарник догнал купца и они сцепились было, но торговец оказался крепок и снова вырвался, однако же уйти далеко не успел: нож дважды вошел ему в спину.

– Зачем? – охнул Андрей. – Какого лешего?

Вместо ответа напарник бросился к возчику; повязки давно не было на его лице, сверкали оскаленные зубы. Возчик уже перерезал гужи и скачками, вместе с освобожденным конем выбирался на твердое место. И напарник не успел: вскочив на коня, возчик рявкнул во все горло, очумелый и без того конь рванулся вскачь. Андрей плюнул с досады и махнул рукой. Напарник вытирал вспотевший лоб. Они перевернули бездыханное тело на спину, расстегнули душегрейку и сняли пояс с карманом для денег. Их оказалось совсем немного: видно, на вырученное от продажи он закупил обратный товар. Или что-то пошло не так. Может, поэтому не нагулялся купец досыта. Для него это был самый плохой и последний день. Забрав невеликие деньги и оставив все остальное как есть, они отвязали коней и молча тронулись домой.

Стало уже совсем темно, лишь месяц чуть освещал лесной путь. Потрескивали от мороза деревья.

За Андреем пришли на третий день, после того, как взяли напарника. Сличили для верности пуговицы на полушубке последнего с той, что была зажата в кулаке Копылова – одно и то же. Думалось, что пуговица, если и оторвалась той ночью, то утонула где-то в снегу. Но купец напоследок сделал, что мог, чтобы тати не ушли, хотя и не помышлял об этом.

Этап на каторгу был не длинен: Андрей и так уж обретался в Сибири, хотя сибирские расстояния порой длиннее, чем и вся Европа в поперечнике. Будто предчувствуя, что не скоро еще доведется увидеться, перед тем он повстречался с Алёной. Старался держаться весело и задорно, но она что-то заметила.

– У тебя чегой-то не так?

– Да нет, все путем. Я просто малость замаялся последние дни.

– Ты уж больно-то не усердствуй. Здоровье дороже. Мы как-нибудь перебьемся, нас же двое.

Как будто кипятком окатили. Но он не подал виду. Может, все и обойдется? Возчик у купца случился незнакомый. Да и темень же стояла.

Не обошлось. Но зато он твердо решил бежать, пока хватает здоровья. И подальше, к москвам, к волгам, где народу погуще. Ищи-свищи. И Алёну забрать. Он выжидал и примечал. Распорядок дня, время работы, время поверок, время сна, время кормежки. Ничего не упускал – может пригодиться. Но время шло, а случай все не представлялся. Мог вообще не представиться. Случай, выходило, надо делать самому. И он начал готовить этот случай. Помалу собирал тряпки – всякие обрывки; бумажки, веточки, занесенные из лесу на одежде арестантов, когда они приходили с работы, и другой всякий сор. Из этого он сооружал себе гнездо, и скоро уж оно стало заметно на нарах.

– Я – аист, – безразлично отвечал он на вопросы соседей по бараку и квохтал себе под нос тихо и безобидно.

– Бывает, – рассудительно сказал как-то один из старых каторжан. – Чего только не бывает!

Надзиратель дал придурку по морде, а гнездо выбросил. Но скоро появилось новое и снова оно было выброшено, а придурка определили в карцер. Когда впоследствии он свил еще одно гнездо, стали решать, что с этим делать. Вреда никакого из невиданного еще здесь чудачества не проистекало, но мало ли что. Как бы чего не вышло. В лазарете не могли объяснить, насмехается ли над всеми недавно поступивший арестант, или в самом деле тронулся умом. Когда он собрал уже совсем маленькое гнездо, потому что и собирать-то уже стало не из чего, вместе с двумя выбитыми зубами добился отправки в лечебницу для умалишенных.

– Если ты не дурак, а только прикидываешься, оттуда все равно дураком выйдешь, – с досадой сказал ему на прощание лекарь, осатаневший оттого, что сам не в силах установить истину. И злорадно добавил: – Ну как выйдешь? Может, даже не сам. Лежа, вперед ногами. Не ты первый.

В дороге свихнувшегося сопровождали два надзирателя, попеременке беря в руки вожжи. Он же безучастно глядел вперед, в одну точку, держа на коленях очередное, совсем уже маленькое гнездо и скоро задремал, опустив голову на грудь.

– Спит себе, хоть бы что, сволочь! – в сердцах сказал один из стражей. – А тут мотайся по морозу, стереги его.

– Говорят, такие не чуют морозу, ни огня, – бросил второй, зевая и зябко ежась. Может, подсунуть ему самокруточку за шиворот – посмотрим.

– А ну его к лешему! – отозвался первый. – Сидит смирно, и пусть сидит. А то еще вызверится, кто его знает! Будет морока. Как-то тоже такого везли и скажи ему мой товарищ: ты, мол, знаешь как надоел, голубь? Что с ним сделалось! Он начал царапать себе щеки, повалился на бок, изо рта – пена, весь выгибается. А ведь сидел тоже не день, не два, и обкладывали его матом, и звали свиньей, и кем только не звали. И по морде, конечно. И хоть бы что. А тут от «голубя» затрясло, да как! Через минуту кончился. И пришлось голову ломать, куда его везти-то – вперед или назад. Догадались, что впереди ждут-то живого, как отписали, а такого не примут. И повезли назад. Ну, конечно, про голубя ничего не говорили. Ты что! Просто свернуло, мол, бедолагу по дороге – вот и все. Задавила лихоманка. Никто ничего и не сказал. Так вот.

Время от времени, надувшись перед морозной дорогой горячего чаю, они бегали к ближайшему кусту, хотя таиться было не от кого: на всей дороге – ни души. Арестант сидел, не шелохнувшись, но временами покашливал – стало быть, жив. Наконец один из них захотел сходить в кусты и по большому, о чем сказал товарищу, а сам полез подальше в заросли черёмухи. Железные пальцы сомкнулись на шее оставшегося конвоира, он не мог крикнуть, не мог их разжать и уже терял сознание, когда получил вдруг возможность снова дышать. Седок поднял его винтовку и ударил прикладом ее хозяина по голове. Выскочил на дорогу и отбежал на сотню шагов по ней, и когда сзади раздался переполошенный крик «Стой!», свернул в лес. Через минуту раскатился гулкий звук выстрела. Мимо! Беглец мелькал уже за деревьями, выбирая путь так, чтобы позади оставались толстые сосны. Следующие два выстрела закончились смачными шлепками пуль в стволы деревьев. С веток осыпался снег. Стрелявший и пришедший в себя его сотоварищ бросились в погоню. Но где было им тягаться с прокаленным на морозе возчиком, который в особенную стужу мог часами бежать рядом с обозом, чтобы согреться! Версты через две, выбившись из сил, хотя и бежали по уже проложенному следу, проклиная глубокий снег, сумасшедших дураков и вообще всех арестантов и эту собачью жизнь, они вернулись к повозке.

***

К Алёниным родителям заехал дальний родственник из соседней деревни, время от времени навещавший их, как и ее отец наведывался, тоже нечасто, к нему. Попили чаю, пропустили по чарке самогону. Поговорили о житье-бытье, сходили во двор, судили-рядили, что можно сделать с просевшим на один угол амбаром, под которым летом вдруг распушилась земля. Улучив минуту, гость шепнул Алёне, что ее жених в бегах и будет ждать ее у него дома завтра утром, чтобы поговорить. Чуть солнце встанет над лесом. Надо ей найти какое-то заделье, чтобы сходить туда: родители неизвестно, как посмотрят на это, если сказать им правду. Хотя в Алёнином женихе они души не чаяли, но то было когда! Алёна чуть не лишилась чувств при этом известии, но быстро укрепилась духом.

– Я все поняла, – твердо сказала она.

Переночевав в лесном заброшенном зимовье, беглец осторожно пробрался в деревню. В хозяине он был уверен: как-никак родственник Алёны, а кроме того, ему обещаны хорошие деньги за услугу. Но надо быть осторожным. Главное – не переполошить собак. Хозяин курил самокрутку во дворе, нервно поеживаясь и глядя на дорогу, откуда должна была появиться Алёна. А вот и она – в чисто белом полушубке и в белой шали на голове. Андрей не выдержал и бросился за ворота, с трудом сдерживаясь, чтобы не крикнуть «Аёна!» Тотчас на противоположном конце деревни заскрипели полозья и открытые сани с четырьмя служивыми людьми, быстро стали приближаться к месту теперь уже не тайной встречи.

– Беги! – задыхаясь от быстрой ходьбы, крикнула Алёна и толкнула его в ту сторону, откуда только что пришла.

– Ал…

– Беги! – повторила она и указала на огороды.

Пятясь и не сводя с нее глаз, Андрей приблизился к забору.

– Быстрей!

– Стой! – раздалось одновременно два или три голоса и клацнули затворы.

Алёна подтолкнула Андрея на забор, за которым – амбары, курятники, стайки, опять заборы, опять стайки, лес.

– Вы что – стрелять; вы арестуйте! – крикнул Алёнин родственник и тут же грянул выстрел. Точно бык с разбегу боднул Алёну – на припала к забору и стала медленно оседать.

– Вы что же – стрелять, надо же арестовать! – побелевшими губами растерянно и безнадежно шептал родственник. Андрей, стоя на коленях, припал к своей невесте. На белом полушубке неудержимо расплывалось красное пятно.

Сергей открыл глаза, перевел дыхание, потер переносицу и свесил с дивана ноги.

– И приснится же! – Он отчетливо помнил весь сон, хотя обычно ухватить ночные видения, проснувшись, ему не удавалось. – Впору самому отправляться в лазарет!

Встал и прошелся по комнате.

– Но все-таки… Эх, Ланцов! Эх, ребята, ребята!

Глава 4

Заведующая Никольским районным отделом культуры в это утро уже чувствовала себя слегка утомленной, хотя пробило только одиннадцать. Планерка, звонки из администрации и в администрацию, наконец, звонок от родной сестры. Сестра напоминала, что дочь ее так толком и не устроена и работает деревенским библиотекарем, получая чепуховую зарплату – за день примерно столько, сколько начальники районных управлений получают за одну минуту. В отделе культуры зарплаты тоже невелики, но все-таки. С тех пор, как Нинель Капитоновна заняла кресло начальника отдела, она более или менее хорошо устроила всех ближайших родственников – кого в своем отделе, кого, по ее убедительной просьбе, устроили начальники других. Надо помогать друг другу. Дочка сестры сидела вообще без работы и библиотекарем ее устроила Нинель Капитоновна. Но теперь требуется что-то большее, чем должность библиотекаря. Хорошо бы подключить каким-то образом мэра, но не стоит слишком спекулировать на его лояльности. Достаточно того, что ее, заведующую сельским клубом, после своего избрания он назначил начальником райотдела культуры. Правда, она это заслужила, не покладая рук агитируя за его кандидатуру. Да ему ничего и не стоило такое назначение. Это король Франции не мог устроить Д.Артаньяна в роту своих мушкетеров: «нет вакансии!». И не мог никак. Так то – король. Какой-то там Франции. А никольский мэр, когда потребовалось устроить на хорошую работу внебрачную дочь, моментально учредил в администрации должность специалиста по связям с общественностью. И все дела. В пределах утвержденной суммы на оплату труда администрации, разумеется. Но с окладом примерно как у начальника комитета. А такой должности и отродясь тут не существовало. Или существовало? Существовала? Мэру проще. Но как устроить племянницу? Придется, видимо, дать пару невыполнимых заданий – друг за другом, с небольшой расстановкой, директору районного Дома культуры и как не соответствующую занимаемой должности, попросить уйти. Да, больше пока ничто не вырисовывается. А директор что? Ну, пусть высокий там специалист – он, то есть она же не билась за нынешнего мэра в пору предвыборной кампании? Не билась. Ну и гуляй. Высоких специалистов у нас пруд пруди. И прочих народных талантов. А действительно полезных людей – по пальцам пересчитать.

В дверь постучали.

– О-о, Сергей Сергеевич! – деланно радостным голосом воскликнула хозяйка кабинета. – Какими путями к нам?

– Фольклорными, Нинель Капитоновна, фольклорными, – отвечал Локтев и присел на край предложенного кресла. Дали мне задание воскресить поиски фольклорных вещей, ибо давно к этой теме не обращались. И предложили Никольский район. Я не совсем по этой части, поэтому – к вам. Вы в курсе всех дел на культурном фронте района. И, конечно, отметиться, что я тут объявился. Кстати, какие новости? Я слышу лишь обрывки. Как духовой оркестр поживает? Все собирался заехать, посмотреть.

– К сожалению, сейчас молчит. Баритонист наш уехал – отца перевели в другой район, И вся семья уехала. Баритонисту 20 лет – куда же он без отца – матери? Взялись обучать нового, но дирижер сказал, что он без больших способностей и вообще половина оркестрантов – ребята в музыке тупые. Он-то написал рапсодию, отправил в союз композиторов, но ее там не приняли. Бесталанные потому что, завистливые. И тупые. Он говорит, что все они тупые, кто пишет музыку и кто исполняет. В том числе наши оркестранты. Мне-то казалось, начинали они хорошо.

– Да, мне так тоже казалось. Жаль.

– А что у вас из последнего?

– В числе последнего – не очень оптимистические новости: грядет у нас московская проверка. Ответственные – в трансе. Говорят, не сваливалось давно такой напасти.

– По районам они, надеюсь, не станут ездить?

– Кто знает! Можно ожидать чего угодно. Проверка, говорят, комплексная, масштабная.

– Да. Покой нам только снится. Насчет фольклора – чем могу?

– Надо бы мне фамилии знатоков старинных песен там, сказаний, обрядов.

– Некоторых я могу назвать, которые постоянно где-то светятся. Вот по сельским администрациям…

Исследователь фольклора прилежно записывал имена и фамилии.

– Наверное, я кого-то упустила. Но это можно уточнить еще в сельских администрациях. А всех старейших можно взять в районном совете ветеранов. Уж они-то старые песни и байки, частушки знают. Другое дело, что не выступают, может, внукам поют да рассказывают, а на широкую публику редко выходят.

Нинель Капитоновна подумала, что, может, стоит, прикомандировать в помощь Локтеву директора районного ДК, пользуясь удобным случаем – и пусть-ка она раздобудет фольклор, дотоле неизвестный. Ага! Тут-то директриса и погорит! Но по зрелом размышлении отказалась от этой идеи: признать, что задание руководительница ДК провалила, это признать, что провалил задание и спец министерства культуры. А это Нинели совсем ни к чему. Пусть они там разбираются сами. Мило улыбнувшись на прощание, она пожелала Локтеву успеха в его благородном предприятии.

Председатель совета ветеранов не имел приемной и, следовательно, секретарши. Он поэтому был вынужден пригласить очередного посетителя присесть и пока подождать, поскольку беседовал с поспевшим ранее. В коридоре сидеть оказалось не на чем, и совесть не позволяла председателю держать ветеранов в коридоре стоя. Хотя этот-то молодой, мог бы и постоять. Да уж ладно. Опередившим Локтева посетителем являлась дама преклонных лет, по всей видимости, наторевшая в словесных баталиях – возможно, в свое время она подвизалась комсомольским вожаком в коллективе пошивочного цеха, а скорее всего – заведующей продовольственным магазином, и как раз в то время, когда горячительные напитки продавали по талонам.

– Ну как же так, – возмущенно говорила она, – вот наш сосед: ему 45 лет, а он уже пенсионер и ветеран труда. И пенсия – о-го-го! А мой Николай Иванович имеет 70 лет от роду, 50 лет стажу – и он не ветеран! А пенсия – тьфу, просто. Надо что ли, до ста лет работать, чтобы стать ветераном труда?

– А ваш сосед – он…

– Кровь с молоком. Пенсионер. Ветеран, из какой-то незаменимой конторы. Хотя незаменимых нет. А Николай Иванович худой, больной, 50 лет стажу – и он не ветеран. Ему что ли, опять на работу устраиваться? И сколько еще мантулить?

– Наталья Петровна, ведь у некоторых трудная и опасная работа, рискованная. Опасная для жизни. Поэтому те, кто на переднем краю, уходят на пенсию очень рано. А звание ветерана присваивается, если человек имеет награды – в смысле медали, ордена или там грамоты от федерального правительства.

– У моего килограмма два этих грамот – от комсомола, от профкома, от парткома, от монгольского народного Хурала даже есть.

– От Хурала – это хорошо. Но требуется от российского правительства.

– Так что же, ему в правительство заявку писать надо? Так вы дайте форму, я его заставлю написать.

– Но все это делается во время работы человека, или же сразу после, если он пострадал, например, во время героического подвига. Допустим, пострадал здоровьем на государственной службе, или кого-то спас.

– Николай Иванович тоже пострадал на службе: он заработал ревматизм, всю жизнь работавши на ферме – в холоде, как это?.. во влажном, загазованном микроклимате, все время – в резиновых сапогах. Да и почки… А насчет спасения – так он спас трех человек: они вчетвером выпивали после трудового дня в подсобке, она загорелась, тем временем он отлучился в туалет. Хватились – нет его: обсыпались снегом и давай лезть в самое пламя. Хорошо, он успел справить нужду, подскочил, дал одному, другому, пока не утихомирил всех, а то они рвались его выручать. В другой раз корова провалилась сквозь лед на реке – никого нет, помочь некому. И побежал он к силосной яме, где трактор стоял, на горке, потому что без аккумулятора. Хотя в кооперативе числился аккумулятор. Но на председательской машине. Ну вот, поехал он на тракторе, разломал лед до самой коровы, она и выбралась. А трактор увяз. Председатель потом сильно ругался, хотел высчитать с Николая Ивановича за солярку, но мой сказал: «Если так, давайте эту свою корову мне на мясо, все равно она бы сдохла, и колхоз бы имел вместо коровы фигу». И отстали. А Ванька Ильин – ему только-только сорок стукнуло, а уже тоже ветеран. А моему Николаю Ивановичу 70 – он не ветеран. Это что – по блату?

– А этот… он тоже незаменимым работал? Или какая у него профессия?

– Да какая у него профессия? Никакой профессии нет. Пожарник он, вот и все.

– Ну, значит, тоже награжден был медалью. При такой работе это очень даже возможно: опасность для жизни, спасение из огня…

– Так я о чем и говорю: мой-то тоже спас из огня, трех человек. Дал одному, другому – не лезьте поперед в пекло! И не ветеран! Это как? Это разве можно?

– Ладно, я узнаю, можно ли что-нибудь сделать для Николая Ивановича, – сдался председатель, вытирая со лба испарину. – Обещать твердо ничего не могу, но узнаю. Известно будет через месяц.

– Вот спасибо-то! – расцвела просительница. – Так я надеюсь.

– Да. И вам всего хорошего, – пожелал председатель и перевел дух.

Сергей деликатно кашлянул.

– У вас какой – то вопрос? – взглянул на него председатель.

– Да. Я из областного министерства культуры, – гость протянул удостоверение. – Я хотел бы узнать имена и адреса старейших жителей района, ну, лет от 70 и старше. Я собираю фольклор, и старейшины могут в этом очень помочь.

Председатель облегченно вздохнул и расслабился.

– Так это лучше вам обратиться в отдел культуры, – сказал он. – Там всех песенников и басенников любого возраста знают.

– Я побывал у них. Самых-то ветеранов они плохо знают – дескать, те нигде не выступают уже. Молодых я взял, но вряд ли у них много фольклора в запасе.

– Тогда все о ветеранах можно узнать в сельских администрациях, – сделал еще одну попытку отбояриться председатель.

– Да, но сначала желательно знать, куда ехать, где стариков побольше, – резонно заметил представитель минкульта.

Поняв, что отфутболить посетителя не удастся, председатель достал из стола толстую тетрадь, надел очки и взглянул на Сергея:

– Готовы?

– Готов.

– Так вот: по районному центру, – уважаемый наш Егор Петрович Некипелов, – начал собеседник Локтева и, постепенно увлекаясь, серьёзным делом, стал перечислять всех жителей района почтенного возраста. Сергей записывал в блокнот – при поиске нужных материалов это представлялось удобней, чем звуковая запись. Наконец-то дело пошло на лад! Правда, вопрос еще, удастся ли что-нибудь нужное ему добыть у самих аксакалов. Но тут уж как повезет. В блокноте значилось уже десятка полтора фамилий.

– Игнат Петрович, наш замечательный, Ланцов, – продолжал между тем председатель.

Ланцов? – встрепенулся деловито черкавший до того ручкой Локтев.

– Ну да, натурально, Ланцов, – недоуменно подтвердил предсовета, – а что такое?

– Да нет-нет, ничего, – поспешно ответил Сергей и записал адрес. Подумав, что скрывать тут абсолютно нечего и даже контрпродуктивно, объяснил:

– Дело в том, что есть старинная песня, начинается она «Звонит звонок насчет поверки. Ланцов задумал убежать…». Вы не знаете ее?

Председатель потер подбородок, подумав, отрицательно покачал головой:

– Нет, не припоминается.

– Ну вот я и подумал, может быть, этот наш Ланцов какой-нибудь родственник того Ланцова? В третьем-четвертом колене, конечно. Тогда уж он-то точно песню знает.

– А что? Чего только не бывает. Тем более, фамилия-то довольно же редкая. Это тебе не Петров-Иванов-Сидоров.

Расстались они друзьями. Получив почти искреннее приглашение заглядывать еще, по мере надобности и чтобы поделиться успехами, Сергей зашел в райотдел милиции, чтобы разыскать некоего старшего нынче лейтенанта Финогенова, сочиняющего современные частушки. Сам Финогенов этого хобби стеснялся и даже в местную газету давал их с большими оговорками, обязательно без указания его настоящего имени. При таких обстоятельствах Сергей почел за лучшее обратиться к начальнику частушечника, рассчитывая, что уж от его-то просьбы Финогенов точно не отмахнется. У начальника кто-то был, но скоро прозвучал повелительный голос «Зама ко мне быстро позови-ка» и этот кто-то тотчас вышел из кабинета, а через минуту туда стремительно проследовал высокий довольно молодой человек в джинсах.