Владимир Алексеевич Колганов
Антология плагиата: от искусства до политики
Глава 6. А был ли плагиат?
В этой главе хотелось бы разобраться в обвинениях, выдвинутых против популярных российских писателей прошлых лет на основании сходства произведений разных авторов.
По мнению Юрия Олеши, подобное сходство ничего не значит, поскольку «в разных концах мира одно и то же приходит в голову». Но этот принцип вряд ли в полной мере применим к Михаилу Булгакову, если речь идёт о романе «Мастер и Маргарита» и повести «Роковые яйца». Людмила Белозерская настаивала на том, что толчком к написанию романа о Сатане стали события, описанные в повести Чаянова:
«Когда мы познакомились с Н.Н. Ляминым и его женой художницей Н.А. Ушаковой, она подарила М.А. книжку, к которой сделала обложку, фронтисписную иллюстрацию "Чёрную карету" – и концовку. Это "Венедиктов, или достопамятные события жизни моей. Романтическая повесть, написанная ботаником X, иллюстрированная фитопатологом Y. Москва, V год Республики". <…> Автор, нигде не открывшийся, – профессор Александр Васильевич Чаянов. Н. Ушакова, иллюстрируя книгу, была поражена, что герой, от имени которого ведётся рассказ, носит фамилию Булгаков. Не меньше был поражён этим совпадением и Михаил Афанасьевич».
Думаю, что Булгаков был поражён не столько присутствием своей фамилии в тексте, посвящённом «проделкам» Сатаны в Москве, но гораздо более тем обстоятельством, что фамилия героини повести Чаянова была обозначена буквой К., а книжку ему подарили через несколько дней после того, как появилась декабрьская запись в дневнике о некой К. Только недавно стало известно, что речь в дневнике шла о княгине Кире Алексеевне Козловской, урождённой Блохиной, с которой Михаила Афанасьевича связывали близкие отношения (см. книги автора «Дом Маргариты» и «Булгаков и Маргарита»). Однако не приходится сомневаться, что именно тогда у Булгакова появилась мысль написать роман о новом пришествии Сатаны в столицу, причём на роль Маргариты могла претендовать лишь княгиня Кира.
Упрёк в заимствовании Булгаков получил после того, как в газетах была развёрнута кампания против его пьесы «Дни Турбиных». Свою лепту в травлю писателя внёс литературовед Виктор Шкловский. Вот фрагмент из его статьи, опубликованной в мае 1926 года и посвящённой повести Булгакова «Роковые яйца»:
«Как пишет Михаил Булгаков? Он берёт вещь старого писателя, не изменяя строения и переменяя тему. Так шоферы пели вместо "Ямщик, не гони лошадей" – "Шофер, не меняй скоростей". Как это сделано? Это сделано из Уэллса. <…> Я не хочу доказывать, что Михаил Булгаков плагиатор. Нет, он способный малый, похищающий "Пищу богов" для малых дел. Успех Михаила Булгакова – успех вовремя приведенной цитаты».
Кстати, сам Шкловский, по собственному признанию, был не без греха:
«В книгу о художнике Федотове я засадил большой кусок пейзажа из Гоголя. Там, возле театра, в Петербурге… Тридцать лет прошло. И никто до сих пор не заметил. Воровать уметь надо. Если для дела, то это и не воровство, а просто делёжка».
Если Булгакова невозможно обвинить в явном плагиате, то в этом деле преуспел его племянник, точнее говоря, родственник Елены Сергеевны, третьей жены писателя. Вот что можно прочитать на обложке книги, изданной в Гамбурге на немецком языке: Оттокар Нюрнберг, Михаил А. Булгаков. «Собачье сердце». Как выяснилось, Оттокар Нюрнберг – сын Александра Нюрнберга, эмигрировавшего в Германию, – написал пьесу по повести «Собачье сердце». Именно поэтому его фамилия набрана крупным шрифтом и на обложке, и на титульном листе. Но вправе ли он ставить свою фамилию перед фамилией Булгакова, если все диалоги действующих лиц перекочевали в пьесу из повести «Собачье сердце»? Однозначно – нет! Скорее всего, это сделано под давлением издательства, поскольку только фамилия Булгакова может привлечь внимание к пьесе неизвестного автора. Однако племянника это ничуть не извиняет.
Судя по всему, фамилия Булгакова стала средством пиара и для авторов книги «Мастер Гамбс и Маргарита», написанной Майей Каганской и Зеевом Бар-Селла – последний когда-то именовал себя Владимиром Назаровым. Если у кого-то появится желание эту книгу прочитать, то он обнаружит много интересного, о чём никогда не смог бы догадаться. Вдруг выясняется, что город Ялта упомянут не только в «Мастере и Маргарите», но и в «Двенадцати стульях» Ильфа и Петрова. Оказывается, кожаные сандалии носил не только прокуратор Иудеи, но и миллионер Корейко, знакомый нам по «Золотому телёнку». Что уж говорить про трамваи, которые ходят по улицам Москвы в романе Михаила Булгакова, – по мнению Каганской и Бар-Селла они перекочевали прямиком из романов Ильфа и Петрова. Понятно, что такое обвинение, будь оно выдвинуто в суде, можно опровергнуть без труда, не прибегая к помощи дипломированных критиков, свидетелей и адвокатов.
Совсем иное развитие получила кампания против Михаила Шолохова. В 1975 году в Цюрихе была опубликована книга Солженицына «Стремя "Тихого Дона"». В ней Александр Исаевич попытался опровергнуть авторство Михаила Александровича:
«Летом 1965 передали мне рассказ Петрова-Бирюка за ресторанным столом ЦДЛ: что году в 1932, когда он был председателем писательской ассоциации Азово-Черномор-ского края, к нему явился какой-то человек и заявил, что имеет полные доказательства: Шолохов не писал "Тихого Дона". Петров-Бирюк удивился: какое ж доказательство может быть таким неопровержимым? Незнакомец положил черновики "Тихого Дона", – которых Шолохов никогда не имел и не предъявлял, а вот они – лежали, и от другого почерка!..»
Далее Солженицын приводит другое свидетельство, вроде бы подтверждающее справедливость обвинения в плагиате:
«Дочь подруги её детства, Наташа Кручинина, <…> ленинградский терапевт, оказалась в доверии у своей пациентки Марии Акимовны Асеевой. И та открыла ей, что давно в преследовании от шолоховской банды, которая хочет у неё вырвать заветную тетрадочку: первые главы "Тихого Дона", написанные ещё в начале 1917 года в Петербурге. Да откуда же? Кто? А – Федор Дмитриевич Крюков, известный (??– не нам) донской писатель. Он жил на квартире её отца горняка Асеева в Петербурге, там оставил свои рукописи, архив, когда весной 1917 уезжал на Дон – временно, на короткие недели <…>. Это был конец 1969 года. Новость поразила наш узкий круг».
Попытка разобраться в том, о чём ещё в 30-е годы судачили завистники донского самородка, вызывает уважение. И в самом деле, если появились новые данные, обязанность честного исследователя заключается в том, чтобы либо подтвердить версию о плагиате, либо опровергнуть, прекратив бессмысленные разговоры. Солженицын настоял на продолжении поисков:
«Решили мы снарядить вторую экспедицию: Диму Борисова. Вот с него-то, наверно, и надо было начинать. <…> Но само взятие – не одна минута, набиралось три здоровенных рюкзака, понадобилась ещё третья экспедиция. <…> Привезли – не в собственность, а на разборку – весь оставшийся от Крюкова архив. А тетрадочку, мол, – потом».
Три рюкзака архива Крюкова – это внушительное достижение! Но вот беда: если не удалось получить ту заветную тетрадочку, стоило ли обнародовать непроверенные факты? Вместо прямых доказательств – текстологический анализ записей из архива Крюкова, так и не позволивший сделать однозначный вывод.
Слухи о плагиате появились ещё в 1928 году. В качестве истинных авторов упоминали безвестного белогвардейского офицера, затем критика Сергея Голоушева. В 1937 году в качестве альтернативы Шолохову выдвинули фигуру покойного казачьего писателя Крюкова, того самого, о котором идёт речь в книге Солженицына. Однако Рой Медведев в 1977 году сумел доказать, что Фёдор Крюков написал всего лишь путевые заметки, название которых, «С Тихого Дона», и ввело исследователей в заблуждение.
И всё же, противники Шолохова не унимались даже в 90-е годы. В то время появилась совсем уж фантастическая версия, будто роман был написан Николаем Гумилёвым. И только в самом конце прошлого тысячелетия в руки исследователей попали считавшиеся утерянными рукописи первых двух книг «Тихого Дона». Именно их Шолохов предъявил комиссии РАПП в 1929 году, когда началось расследование дела о возможном плагиате. РАПП снял все обвинения, то же повторилось и сейчас, поскольку по результатам проведённой экспертизы было признано, что большая часть рукописи написана рукой Михаила Шолохова, а незначительная часть – его женой.
Казалось, на этом историю с плагиатом полагается закончить. Однако израильский исследователь Зеев Бар-Селла предположил, что это всего лишь копия с неизвестного нам оригинала. Авторские правки, сделанные в рукописи рукой Шолохова, по мнению Бар-Селла, ничего не могут значить. Впрочем, и у самого автора этой версии аргументов не было. Пришлось ему предпринять поистине титанические усилия, чтобы с помощью текстологического анализа попытаться доказать – если плагиата нет, наверняка были просто жуткие заимствования. Исследователь утверждал, что Шолохов заимствовал чуть ли не у всех известных авторов – источником для списывания стали и пьеса Чехова «Вишнёвый сад», и роман Достоевского «Идиот», и даже «Записки сумасшедшего», что и вовсе непростительно.
После этой комической попытки уличить Шолохова в плагиате, нападки на Шолохова следовало бы прекратить. Писатель не обязан доказывать своё авторство. Пусть факт плагиата, если он и был, доказывают бездарные завистники.
Однако Бар-Селла не унимается. В 2011 году в интервью на «Радио Свобода» он снова взялся за своё:
«Если говорить всерьёз, то в пользу авторства Шолохова не имеется ни одного аргумента. Кроме одного – сам Шолохов говорил, что "Тихий Дон" написал он и никто другой… В 2005 году я выпустил книгу, которая называется "Литературный котлован: проект "Писатель Шолохов"", где показал, что так называемые "Донские рассказы" не просто не принадлежат Шолохову, они вообще написаны разными людьми. То же самое можно сказать и о "Поднятой целине". Относительно романа "Они сражались за Родину", я обнаружил там куски текста (это примерно 1/6 текста), которые по всем параметрам могли быть написаны только Андреем Платоновым. Шолохов – это одна большая фальшивка».
На самом деле, все эти текстологические исследования – просто курам на смех! Здесь самое время привести отрывок из книги Бар-Селла «Литературный котлован: проект "писатель Шолохов"».
«Вывод моей книги: писателя Шолохова не было. Были люди, писавшие за Шолохова. И таких людей было несколько. Например, среди авторов "Донских рассказов" было не менее трёх разных людей. Это был Серафимович и ещё двое, мне пока неизвестных. Они плохо знали, что происходило на Дону. Для написания рассказа они брали "куски" из уже имевшейся подлинной рукописи романа. Сами придумывали какую-нибудь идиотическую фабулу и вставляли в неё эти пейзажные куски. Это был проект ГПУ. <…> Из архивов ГПУ извлекли рукопись романа, написанную отъявленным белогвардейцем, слегка подчистили, "подкраснили" и опубликовали под именем человека безликого, до этого не имевшего отношения к литературе, с ничтожной биографией и личностью. <…> Всё, подписанное этой фамилией, написано не им. <…> Истинный автор романа "Тихий Дон" – Вениамин Алексеевич Краснушкин».
Конечно, всё эти попытки оскорбить память покойного писателя смешны, когда бы не было так грустно. Поистине неистощимы в выдумке искатели сенсаций!
Итог затянувшейся на несколько десятков лет дискуссии подвёл Феликс Кузнецов в 2006 году:
«После публикации факсимильного издания никаких научных аргументов в дискуссии не осталось. Спор будет продолжаться, но только на маргинальном уровне. Для противников авторства Шолохова это уже не категория знания, а вопрос веры».
Глава 7. Компиляторский зуд
Когда речь заходит о компиляции как методе создания литературных произведений, сразу вспоминаются обвинения, которые завистники и недоброжелатели выдвигали против Шекспира, Мольера и других популярных литераторов прошлых лет. Вообще говоря, в использовании этого метода нет ничего зазорного, особенно если речь идёт об исторической литературе. Даже Библия в значительной степени является компиляцией древнейших литературных источников. Весьма благоразумно поступил древнеримский писатель Плиний, предпослав своему многотомному труду под названием «Historia naturalis» (Естественная история) такое пояснение:
«Я начал этот труд перечислением мудрецов, превосходных поэтов и тех сочинений, кои составляли другие знаменитые люди, и которым я следовал»
Всего таких «знаменитых людей» оказалось около пятисот, причём только около ста пятидесяти были уроженцами Древнего Рима. Благодаря столь уважительному отношению к своим предшественникам Плиний избежал подозрений в плагиате.
Увы, в России начала первого тысячелетия от Рождества Христова не было ни историков, ни летописцев – лишь в XVIII веке стали появляться многочисленные исторические трактаты. Особенно плодовитым автором оказался Пётр Крёкшин, посвятивший несколько своих сочинений описанию славных дел Петра Великого – источниками послужили архивные документы, к которым Крёкшин получил доступ по распоряжению императрицы. Однако историки, начиная с Василия Татищева, весьма скептически относились к трудам этого автора, находя в его сочинениях много вымысла – доходило до того, что Крёкшин приписывал своим героям выдуманные им самим слова. Тем не менее, его трудами пользовался даже Михайло Ломоносов, когда писал книгу о стрелецких бунтах.
С некоторых пор применение термина «компиляция» к литературному произведению носит уничижительный характер. Вроде бы его создатель что-то познавательное написал, но помимо заимствованных мыслей и фактов не смог предложить ничего существенного, что могло бы отличить его книгу от сочинений множества других таких же авторов. В книге Льва Троцкого «Литература и революция», опубликованной в 1923 году, есть такие слова:
«В одном "Коммунистическом Манифесте" больше подлинной науки, чем в целых библиотеках исторических и историко-философских профессорских компиляций, спекуляций и фальсификаций. <…> "Всемирная история" у Вебера или у Шлоссера – печальная компиляция, в которой отсутствует самое главное: единый внутренне связанный процесс общечеловеческого развития».
«Печальная компиляция» – весьма выразительное словосочетание, которое с полным основанием можно применить к тем книгам, которые представлены в этой главе. Речь, прежде всего, пойдёт о сочинителе, известном как Борис Акунин.
Ещё в 2005 году некая писательница из Смоленской области усмотрела в «Кладбищенских историях» Акунина сходство со своей пьесой, опубликованной на семь лет раньше, причём сходство обнаружилось не только в названии, но и в сюжете – оба произведения рассказывают о жизни и смерти людей. На самом деле, здесь вряд ли можно говорить о заимствовании, поскольку, если автор задумал что-то написать на эту тему, такое название напрашивается само собой, если есть хоть чуточку воображения.
Совсем иное впечатление возникает, когда Акунин сознательно использует тексты популярных писателей прошлых лет, заявляя при этом, что сочинил пародию. Компиляция тут налицо, как бы не оправдывал свои действия автор. Примером использования этого метода является книга «Нефритовые чётки», однако Акунин не признаёт термин «компиляция» – ему больше нравится «аллюзия». Это вроде бы намёк на заимствование, но не более того, так что читатель вынужден сам разбираться, что и где «украл» Акунин. Для кого-то, возможно, это очень интересная игра, и вот любители кроссвордов и шарад сметают с полок магазинов очередное творение Акунина, читают, читают и находят. Оказывается, «Скарапея Баскаковых» порождена «Собакой Баскервилей» Конан Дойля, «Долина мечты» стала ближайшей родственницей «Легенды о сонной лощине» Вашингтона Ирвинга, а «Чаепитие в Бристоле» напоминает приключения мисс Марпл в изложении Агаты Кристи. Ну и так далее.
Набравшись терпения и набрав полный рот попкорна, дотошный читатель, или отчаянный игрок, сможет найти в сочинениях Акунина что-то из Лескова, кое-что из Достоевского, из Габриэля Маркеса, Эдгара По, Жоржа Сименона и даже из романа классика советского детективного жанра Юлиана Семёнова. Однако это уже будет не игра, а чистое мучение, поскольку аллюзиям этим в произведениях Акунина нет числа.
В «Алмазной колеснице» он использовал почти дословно отрывок из рассказа Куприна «Штабс-капитан Рыбников», в очередной раз назвав это аллюзией. И вот несчастный штабс-капитан меняет облик, воскресает из небытия и убегает стремглав от вездесущего Фандорина. Так и Куприн с криком «свят-свят-свят!» убежал бы, куда глаза гладят, доведись ему познакомиться с творчеством Акунина. «Обворовав» по ходу дела Куприна, Акунин оправдывается ссылкой на Шекспира – если уж он такое себе позволял, то Акунину и подавно всё позволено.
В своём желании эпатировать читателя и зрителя очередной «аллюзией», заодно прилично заработав, Акунин сначала водрузил себя на одну ступень с Шекспиром, ну а затем, «обокрав» Куприна, решил разобраться с Чеховым. Пьеса «Чайка», пройдя через неизвестную нам часть сознания Акунина, предстала перед зрителем в совершенно непотребном виде – иначе не назовёшь издевательство над классикой. На этот раз Борис Акунин «украл» и героев, и сюжет, переработав его так, что вместо «Чайки» на сцене появилось чучело.
Увы, Чехова и Куприна оказалось мало – пришло время, и Акунин замахнулся на историю России. Видимо, обидно стало – Карамзина помнят как историка, а Акунина как сочинителя занимательного чтива. Если отнестись всерьёз к задаче написания капитального труда по истории России, вывод очевиден: для одного человека это ноша неподъёмная. Тем более если речь идёт о возникновении Руси в IX веке – автор «Антологии плагиата» несколько месяцев изучал материалы для написания первых глав книги «Загадочная Русь: от Рюрика до Путина», но далёк от убеждения, что разобраться сумел во всём. Акунин же поступает очень просто – берёт первую понравившуюся ему версию и от неё «танцует». дабы ничто не помешало его историческим аллюзиям на основе трудов Карамзина, Ключевского и Сергея Соловьёва. Пожалуй, сочинение Акунина следовало бы назвать «печальной компиляцией», замешанной на личных предпочтениях и суевериях.
Акунину можно посочувствовать – читатель ждал от него нечто грандиозное, однако с помощью Фандорина такое немыслимо соорудить, вот и пришлось заняться историей России, хотя по большому счёту для написания капитального труда потребовалось бы много-много лет. Людмила Улицкая выбрала другой путь для достижения всеобщего признания – попыталась с помощью своего героя перекроить основы христианства – Даниэль Штайн отрицает непорочное зачатие, не верит в Троицу и божественность Христа. Бог с ним, с Христом и с христианством, но оказалось, что колоссальный проект невозможно осуществить, не прибегнув к компиляции – по отзывам знающих людей, месса Даниэля Штайна соткана из фрагментов проповедей реальных лиц. Если бы философия Штайна, то есть самой Улицкой, была основана на логике, такое отношение к читателю можно было бы простить, но вот небольшой отрывок из романа:
«Июнь, 2006 г. Письмо Людмилы Улицкой Елене Костюкович:
…Даниэль всю жизнь шёл к одной простой мысли – веруйте как хотите, это ваше личное дело, но заповеди соблюдайте, ведите себя достойно. <…> Весь урок сводится к тому, что совершенно не имеет значения, во что ты веруешь, а значение имеет только твоё личное поведение. Тоже мне, великая мудрость. Но Даниэль положил мне это прямо в сердце».
Если экстраполировать религиозное верование на обычную жизнь, то процитированные слова – это классический пример то ли конформизма, то ли лицемерия. Вот если бы речь шла о соблюдении заповедей Христа, тогда нет никаких вопросов – думай, что хочешь, но не убий, не укради. А здесь получается так, что можно ненавидеть власть, но вести себя достойно. И в чём же выражается достойное поведение: в неучастии или в молчании? Уместно ли говорить при этом о достоинстве? Вынужденное смирение перед лицом несокрушимой силы не может быть основой для самоуважения. Вот если тем или иным способом выразить несогласие с ненавистной властью, тогда появится повод порассуждать о собственном достоинстве.
Если речь зашла о компиляции, то невозможно обойти вниманием ещё одного популярного писателя – Дмитрия Быкова. Отличительной чертой Быкова-писателя и Быкова-журналиста является неумеренное многословие, однако каждому своё. Юрий Олеша не мог ни дня прожить без строчки, а вот для Быкова такое самоограничение совершенно не приемлемо – если не написал десятка три страниц, значит, прожил день впустую. Проблема в том, что для толстой книги собственных мыслей может не хватить, и тут приходится заимствовать чужие.
В апреле 2009 года в интернете появилось сообщение:
«Осенью 2006-го мне позвонил Дмитрий Быков и попросил текст моей диссертации "Раннее творчество Окуджавы (опыт реконструкции биографии)". Тогда только что в сборнике «Голос надежды» вышла на неё рецензия, где Н.А. Богомолов, мой оппонент, подробно перечислял, что в ней можно найти. Диссертацию афишировать, широко давать читать мне не хотелось: друзьям, строгим критикам – пожалуйста, но на мой вкус она была слишком «фактологична»: действительно реконструкция биографии с сопоставлением источников – архивных материалов, автобиографической прозы Окуджавы, его интервью, интервью, которые я взяла у тех, кто мог рассказать о нём в 1940-1950-е годы».
Далее автор, кандидат филологических наук Ольга Розенблюм, рассказывает, как отдала диссертацию Дмитрию Быкову, причём согласно его просьбе, всего на две недели, а получила её… через два года. Всё бы ничего, дело житейское – ну кто же сможет отказать известному литератору и обладателю литературных премий? Тут следует иметь в виду не только уважение к авторитету, но и кое-какие конъюнктурные соображения – с влиятельными людьми не стоит ссориться, такое знакомство может пригодиться.
Но вот что пишет Ольга Розенблюм:
«Мне очень жаль, что приходится говорить об этой истории, я не стала бы этого делать, если б не досадная забывчивость Дмитрия Быкова при оформлении списка литературы… Меня заботит только одна вещь: я же все-таки в среде филологов обитаю, они меня могут неправильно понять, если я, не объяснив, что к чему, опубликую свой текст».
Вполне законное беспокойство, тем более что на основе диссертации сама Ольга Розенблюм писала в это время книгу о Булате Окуджаве. В такой ситуации логичнее было бы вовсе Быкову отказать, но, видимо, духу не хватило. И вот теперь возникает сожаление. Осталось надеяться, что всё ещё не безнадёжно, можно как-нибудь исправить.
Там же, в интернете, Быков отвечает:
«Дорогая Оля, в моей книге ровно 10 (десять) ссылок на вашу диссертацию. Вы полагаете, что этого недостаточно? <…> Если все упирается в то, что в списке литературы указан автореферат вместо самой диссертации, это не драма».
На самом деле ссылок на диссертацию в тексте книги нет – есть только восемь упоминаний Ольги Розенблюм, ну а девятое содержится в списке литературы о Булате Окуджаве, при этом речь идёт всего лишь об автореферате, а не о диссертации, вопреки договорённости. Именно об этом Ольга Розенблюм напоминает Быкову:
«Речь только о том, что, если бы Вы это сделали, я не оказалась бы в неловкой, странной для меня ситуации и мне вообще не нужно было бы об этом говорить».
Дмитрий Быков крайне удивлён, если не сказать, обижен. Вот странная дама! Вроде бы сама дала карт-бланш, и вдруг пошла через три года на попятную. Так порядочные женщины не поступают, тем более что Ольга не кто-нибудь, а дипломированный специалист по филологии. И вот что Быков отвечает:
«Вы прямо или косвенно, деликатно или неделикатно, но обвиняете меня в неоговоренном использовании вашей работы, что есть деяние уголовно наказуемое или, по крайней мере, общественно презираемое. В таких случаях необходимы конкретные ссылки: где, что и как я взял у вас, не сославшись на ваш приоритет».
Предложение Быкова сводится к тому, что Ольге Розенблюм надо бы проштудировать его восьмисотстраничный труд с карандашом в руке, выявить явные или неявные заимствования, а после этого засвидетельствовать их у нотариуса. Только тогда возможен предметный разговор. Могла ли предположить бедная женщина, в какой ужасный переплёт она попала? Ведь в своей книге теперь придётся ссылаться на собственные результаты, как на опубликованные Быковым. Абсурд! Пришлось популярно объяснять ситуацию маститому писателю, не сведущему в вопросах интеллектуальных прав:
«Мне нужно теперь через каждые несколько строчек ссылаться на Быкова, даже говоря о том, что я сама уже когда-то писала в диссертации. Мне не нужно этого делать в двух случаях – если Вы сами обозначили, что читали мой текст (именно для этого – "дисс.") или если я в каком-то публичном пространстве обозначила, что Вы его читали. Поскольку скандалов и публикаций категорически не хочу и больше эту тему надеюсь не поднимать, я решила, что высказывания в ЖЖ мне будет достаточно».
Однако Быков упорно настаивает на своей правоте, словно бы не видя разницы между авторефератом и самой диссертацией. Да это и понятно – человек он пишущий, но к научному сообществу никогда не принадлежал.
Проблема в том, что в книге Быкова списка использованной литературы нет, при этом автор утверждает, будто бы в серии ЖЗЛ так не принято. Некто там же, в интернете, опровергает Быкова, но тот мнение оппонента игнорирует, и Дмитрия Львовича следует понять – подобный список может делать честь автору научного труда, однако никак не способствует росту популярности писателя, поскольку ценность его книги, как монографии, была бы в значительной мере поколеблена. И всё потому, что он вынужден был бы признаться в том, что целый ряд фактов в той или иной степени заимствовал, а книга о Булате Окуджаве есть ни что иное, как компиляция фактов, к поискам которых Быков не имел никакого отношения. Подобная «зависимость» от чужого фундаментального труда крайне неприятна, тем более что ставит под удар самое главное – авторитет Быкова-первооткрывателя и рейтинг продаж написанной им книги. Совсем другое дело, если автор ссылается на автореферат. Тоненькая брошюрка никак не может стать объектом для заимствования. Так что лукавство Быкова, вольное или невольное, имело под собой вполне разумную основу.
Здесь есть ещё один момент, поскольку всё гораздо хуже, чем может показать поначалу. Если биограф знал, что его коллега тоже пишет книгу о Булате Окуджаве, он не имел морального права просить у неё оригинальные материалы. Нужно было дождаться выхода книги Ольги Розенблюм, а вот уже затем с чистой совестью, даже без намёка на скандал использовать её наработки с соответствующими ссылками. Трудно сказать, как принято у нынешних литераторов, но в науке за использование материалы чужого незавершённого открытия бьют канделябрами!
К счастью, Ольга с Дмитрием Львовичем решили не выносить сор из избы, ограничившись дискуссией на страницах интернета и в своём сообществе филологов и литераторов. Ну а читатель всё, что положено ему, охотно проглотил – ему «до лампочки» все эти тонкости, связанные с установлением приоритетов и прочие аллюзии и компиляции.
Однако это ещё не конец истории. Узнав о претензиях Ольги Розенблюм к Быкову, решил высказаться и Марат Гизатулин, правда, сделал это в весьма своеобразной форме. Вот что он написал Быкову:
«Мне Ваша книга нравится (особенно те места, где Вы почти дословно пересказываете написанное мной, например, глава "Шамордино"). И, в отличие от Ольги Розенблюм, я совсем не в обиде, что меня Вы при этом не упоминаете, а в тех нескольких местах, где упоминаете, это звучит с неким, не то, чтобы негативным, но с таким, опровергательным, что ли, оттенком. Я понимаю – так надо».
Возможно, надо. А может быть, и нет. Увы, создание объёмистых трудов, вроде «Истории России» и биографий всем известных поэтов и писателей, чревато обвинениями в плагиате. Вот думает писатель, что излагает на бумаге или в ноутбуке собственные откровения, но выясняется, что, не желая сам того, какие-то мысли, или факты, или даже выводы у кого-то позаимствовал. Он и не собирался это красть, да просто заработался, увлёкся, собирая и анализируя материалы. И где там разберёшь, где своё, а где чужое? Юрий Олеша объяснял это явление по-своему:
«О, этот компиляторский зуд! Прочтя или узнав о чём-то, тут же хочется пересказать».
