Владимир Алексеевич Бахарев
Категория «разум и язык»
Нельзя сказать, что религия «зороастризма» не нашла своего отклика в философии». Дуализм «Духа» повлек за собой учение Гераклита, который не без оснований стал утверждать, что «духи», владеющие противоположным ремеслом, не могут существовать сами по себе, друг без друга. На языке пиитов это означало: их объединяет такая чудотворная сила («дух») «любви», которая пророчит им обоюдную смерть, в случае гибели хотя бы одной из них, так что порядок «вещей» в бытие и их состояние они устанавливают всегда вместе.
Все дело, говорил Гераклит, упирается во власть. Власть дает свободу победителю во всех его начинаниях и «связывает руки» побежденному. Если при сооружении какой-либо «вещи» власть принадлежит одному «духу», то второй из них всегда находится в угнетенном состоянии. Поэтому «вещь», которую строит «победитель» приобретает за время его власти такие «надстройки», которые обеспечивают ему, и только ему, комфорт. При этом власть предержащий «дух» вовсе не обращает внимание на «остатки» побежденного «духа», то есть на те его «остатки», которые в ходе войны победитель преодолеть не смог. Он даже не замечает их, полагая, что они исчезли насовсем. Только это не так: за время триумфа победителя его «противоположность» постепенно набирает такую силу, которая свергает ненавистную власть и первым делом уничтожает (преодолевает) все те «надстройки», которые обеспечивали свергнутой власти комфортное существование. И все начиналось заново.
Отсюда-то и возник вопрос: из чего все-таки состоят те «вещи», которые мы теперь наблюдаем или, иначе, которые теперь предстоят перед нашим «чувственным взором». Здравый смысл подсказывает: каждая из сторон вносит свой вклад в ее строительство, причем тот и такой, преодолеть который в ходе «войны» за власть «духи» не в состоянии. Эту «разницу» они даже не замечают, но именно ее Великий Гераклит и назвал «грацией», «грацией разностей». Именно из этих «непреодолимых» и строился внешний облик нашей планеты и всех тех его «вещей», которые даются нам в ощущении.
Любая «вещь» бытия строится противоположными силами («духами»), утверждал Гераклит. Единственное, что ограничивает строительство ее телесной стати, являются лишь те условия внешней среды, где данная «вещь» находит себе приют. Внося свой вклад в строительство данной «вещи», противоположности вовсе не советуются со своим визави. Они занимаются исключительно обустройством своего комфорта и им нет никакого дела до стенаний своей противоположности.
Таким образом и создавался порядок «вещей» в бытие, утверждал сей гений. И не только на нашей планете, но и во Вселенной. Отсюда-то и вытекали его знаменитые неологизмы: «Все в мире течет, все изменяется»; «В одну и ту же реку нельзя войти дважды»; «война» есть матерь всему, а «антагонизм» противоположных сил в бытие и есть тот «перводвигатель», который искали древние и который остановить или хотя бы затормозить невозможно.
Добро и Зло, которым поклонялись «зороастрийцы», по сути, выражали их отношение к тем явлениям, которые они переживали. При этом решать, что есть Добро или Зло отдавалось им на откуп. Но их решения оказывались ситуативными. Одно и то же событие, например, победа в «войне», для одной стороны является Добром, а для другой – Злом. Поэтому философы, дабы устранить эту ситуативность вывели абсолютную разницу между ними. Добр и Зло в их трактатах приобрели особые оттенки: каждое из них стало выражать «Единство» существования тех «духов», которые не приемлют друг друга и всегда находятся в состоянии «вражды» меж собой. И не обывателю решать, что это такое.
Итак, мы показали два способа нерукотворного сотворения бытия и порядка его «вещей» – «гегелевский» и «гераклитовский» Вам, дорогие наши читатели решать, какое из них правдоподобен: «гегелевский» в основе которого лежит не только монотеизм, но и наша собственная самоочевидность, гласящая: «прежде, чем что-то сказать, мы думаем или «гераклитовский», в основе которого лежит реальный закон, действующий в бытие, «Закон равновесия».
***
Но в Риме победил монотеизм. Уверовав в единого Бога, люди полагали, что главным его достоянием является думающее «начало» – «разум», который подарил им Бог в ходе нерукотворного сотворении Человека. Именно он напрочь отдаляет его от остального животного мира, позволяя ему постигать обустройство бытия. В сакральных актах своего ремесла – «мышления» – наш «разум» постигает такие «вещи» духовного свойства, которые мы теперь хором называем своими «знаниями» о нем. В общем случае они безымянны. Великий Платон чохом называл их «Идеями», в которых, по его мнению, и нуждается наш «речевой аппарат» – «язык». Без «Идей», согласно нашей «самоочевидности», гласящей «прежде, чем что-то сказать, мы думаем (мыслим), он молчит.
«Язык» так же считается «подарком» Бога. Он не менее контрастно отдаляет нас от иных животных. Однако в силу своего прагматизма и канонизации «разума» к этому своему «началу» люди всегда относились потребительски, называя его главную функцию «быть средством общения», то есть «быть не менее сакральным приложением к нашему «разуму». При этом вопрос о том, какое из этих двух «начал» аккумулирует в себе главную силу познания бытия, люди даже не обсуждали. Зачем обсуждать «самоочевидную» истину, тем более, если лучшие умы планеты уверяли свою паству, что «мыслить», значит «существовать» и что в своем «познающем» ремесле наш «разум» абсолютно свободен: он ни в чем не нуждается, кроме самого себя и содействия Бога» (Р. Декарт).
По меркам философов-монотеистов, наши главные «начала» есть нечто «целое». В своей совокупности они образуют универсальную систему исчисления бытия, которую иначе, нежели «вербальной» (словесной), не назовешь. Ее вид, с позиции инженерии, изображен на рис.1, а ее функционирование в категориях философской мудрости описывается примерно так:
Рис. 1. Вербальная система исчисления бытия.
Все чувственно нами воспринимаемое («вещи для нас», если следовать риторики Великого И Канта), поступает на «вход» элемента «разум». Он, будучи «вещью в себе» (чувственно нами не доступной), оценивает каждую «вещь для нас» на предмет наличия в ней «духовной составляющей» – «Идеи», и постигнув ее в «мышлении», передает сей безымянный «продукт» элементу «язык». Последний, обладая звуковой гармонией озвучивает его продукцию, придает ей «явный» вид, звучащую форму, что, собственно, и свидетельствовало о наличие в нашей плоти «думающего начала» – «разума». Все так и есть, говорили философы-монотеисты.
***
Но обратимся к фактам нашей Истории. Она преподнесла человеку достаточно много примеров, когда с раннего детства его ребенок, по иронии судьбы, развивался в «обществе» диких животных. Лишившись в силу этого «языкового» общения с соплеменниками, он не только не приобретал этого своего «подарка», но и того, что мы называем своим «разумом». Обследование «маугли» (а именно о них идет речь) показало, что в своей жизни они руководствовались отнюдь не продукцией своего познающего «начала» – «разума», не его «идеями», а скорее теми своими «началами», которые с подачи великого Павлова, мы называем теперь «врожденными» или «приобретенными» инстинктами.
Из этих фактов вытекает, что «язык» в нашей жизни играет куда более важную роль, нежели ту, которую ему отвел человеческий прагматизм. Эти факты с высокой достоверностью убеждают, что главная функция нашего «языка» состоит не столь в обеспечении человеку общения с соплеменниками, сколько в пробуждении и развитии его «главного» ноумена – «разума»
К этой же мысли приводит и попытка ответить на риторический, казалось бы, вопрос: что изначально зародилось у наших пращуров – биологичеcкого вида Homo (гоминидов) – «разум» или «язык»?
Если опираться на обыденную (аристотелеву) «Логику» и ее Законы в постижении «истин» более высокого порядка, то ответы на него неизменно вгонят нас в тупик. Действительно, отвечая на него, подавляющее число наших оппонентов, не особо задумываясь, отдадут приоритет «разуму», положив в основание своего доказательства тот факт, что «слово», как осмысленное «начало» и как основная «единица» нашего «языка», в принципе не могло появиться у гоминидов раньше, нежели сам «инструмент» его «осмысления и понимания» – «разум»
Нельзя сказать, что их доводы не убедительны. Но приведенные выше факты нашей Истории «говорят» об обратном: без вербальной обработки «психеи» головного мозга нашего потомка, его «мыслящее начало» – «разум» – даже не способен пробудиться. Тем самым сей факт напрочь опровергает сентенции Великого Декарта, который учил нас «правильному мышлению» и утверждал, что в своем сакральном ремесле наш «разум» абсолютно свободен и «ни в чем не нуждается».
Вместе с тем, у иных наших оппонентов, отягощенных «мудростью тысячелетий», вполне может зародиться мысль о том, что неспособность «маугли» к вербальному общению обусловлено исключительно его одиночеством, то есть отсутствием в стае, где он нашел себе приют, животных, подобных ему по плоти и крови. Возможно, что это и так. Возможно, что в житейском споре они и смогли бы, пусть и на тарабарском «языке», но наладить между собой диалог. Однако такую мысль напрочь парирует иной факт из нашей Истории. Его нередко муссируют в своих книгах психологи и лингвисты. А суть его состоит в следующем.
В середине ХVI веке некий падишах Акбар (в иных источниках – Ахмат) провел довольно жестокий, но удивительный по своему результату «эксперимент». Набрав группу новорожденных детей различной национальности, этот «искатель истины» искусственным путем оградил их от вербального «общения» с ними. Свой «эксперимент» он провел с единственной целью – дабы убедится в справедливости утверждений своих придворных «мудрецов», уверявших его, что со временем, несмотря на такие условиях пребывания детей, ребенок турка заговорит по-турецки, перса – по-персидски и так далее. О том, что оторванные от своих родителей дети наделены «разумом», в силу их человеческой природы, у «мудрецов» (да, видимо, и у самого «экспериментатора») не было никаких сомнений. Но каково же было их изумление, когда через несколько лет, посетив вольеры, где росли дети, их окружили визжащие, шипящие и звероподобные в своем поведении «животные с человеческим лицом».
Этот исторический факт лингвисты и психологи приводят в качестве мощного аргумента в пользу социальной природы нашего «языка». Но разве совместное проживание новорожденных не составлял момент их социальности. Ведь им никто не препятствовал в «общении». Однако сей факт мы привели лишь для того, чтобы показать его «первородность» по отношении к нашему «разуму». Он неопровержимо утверждает, что если искусственным путем пресечь вербальное общение соплеменников с нашим потомством, то он, пусть и с «человеческим лицом», но превращается в обычное животное. И как бы не изворачивалось «мышление» тех, кто считает «разум» своим главным достоянием, им придется задуматься над этим.