– Мы у Василия брали, ему и отдадим! – посмеивались мужички.
– Как земля только их носит! – причитала мама.
К дому подходили со стороны усадьбы, а над банькой вился дымок. Катя первая заметила .
– Папка! – бросилась к отцу, коловшему дрова.
Ситный хлеб, консервы, баранки, леденцы… спалось беспокойно. Приоткрыла дверь в сени, отец сидел на лавке и точил длинный нож, которым резал поросят .
– Вась, может не надо? – жалостливо говорила мама, – Проживем?
– Надо, Поля! Сейчас революция! Меня за этих и судить не будут! – выдохнул.
В деревне ничего не скроешь, чуть рассвело, подъехали к дому две подводы с мешками и два мужика. Отец руки не подал, процедил сквозь зубы, – В сени заносите!
– Вася, и в дом не пригласишь? – заискивающе спросил один.
– Вчера привезли бы, а ныне – нет! – отрезал. Обиды Василий Романович не прощал и помнил.
В ночь Василий Романович ушел в Вязьму, его отпустили на сутки, после двух лет мировой войны эшелон гнали на южный фронт – шла Гражданская война.
Дверь нараспашку и девчонки завизжали, – Лизка, Лизка! – бросились обниматься с девушкой, младшей сестрой матери. Девушка тоже с мешочком, но меньше.
– В мешках соль, спички, мыло. Еще половину мешков с мукой надо за ночь зарыть в сеннике. А утром за усадьбой отроем окоп – там прятаться будете при бомбежке и обстрелах.
Копали ночью, молча. На роздыхе только отец говорил,
– За Афоню и Толю не волнуйся, Петроград им не взять! Там матросы, я их видел в 18 году – не отдадут, да и Андрея с Пашей туда призвали, это про старших маминых братьев, про своих сыновей.
И Москвы им не взять! Кишка у немца тонка! Потерпеть надо…
– Лизку оставляю с Тобой, Хмелите достанется, наши окопались, пушек много, немец по большаку к Вязьме рвется – выдохнул.
Закончив с окопом, отдыхал недолго. – Будет худо, уходите в урочище Свистово, там можно будет переждать.