Владарг Дельсат
Мэйделе

Полная версия

Часть 7

Нежный голосок Гиты выводил: «А идише маме, ис гибт нит бэсер ин дер вэльт…»,⁵⁶ а Циля смотрела на младшую из своих детей, глядевшую на неё сейчас с такой любовью, буквально заставляющую плакать оттого, как девочка относилась к ней, к своей Маме. Гита даже писала это слово с большой буквы, поразив учителя объяснением, почему так правильно. И ей позволили, не считая это ошибкой; при этом люди смотрели на Цилю с большим уважением – так воспитать детей…

В школе всё было прекрасно, по мнению уже еврейской девочки, совершенно забывшей, что когда-то она была ненужной и нелюбимой. У неё были Мама, Папа, Ривка и Йося, и Гита хотела, чтобы так осталось навсегда. Мама была права, отправив их троих в русскую школу, потому что не прошло и пяти лет, и еврейские школы начали закрывать, принудительно переводя город на русский язык, точнее, его одесскую вариацию. Но спустя год Гита уже довольно хорошо владела русским, работая над собой. Девочка видела, как радовалась Мама, стоило только получить хорошую отметку, и старалась никогда не огорчать Цилю. Свою Маму.

Глядя на Гиту, менялась и Ривка, потому что такое отношение и такие эмоции не могут оставить никого безразличным. А Изя только улыбался, радуясь за детей. Пропадавший на работе доктор, конечно же, очень осторожно привёл младшую в больницу ещё в самом начале – состояние нужно было зафиксировать для НКВД, но Гита уже полностью доверяла Папе, поэтому даже и не запомнила деталей осмотра.

– Ривка, мы на речку пойдём? – поинтересовалась доделавшая уроки Гита.

– А как ты себя имеешь⁵⁷? – поинтересовалась сестра, озабоченная бледностью своей младшей. – А так я не против.

– Ой, да… – хотела уже отшутиться девочка, но потом просто прильнула к Ривке, тихо сказав на идиш: – Всё хорошо, сестрёнка, честно-честно.

– Ох, сокровище моё, – обняла та Гиту, погладив по голове, что её сестре очень нравилось. И Ривка, и Циля быстро заметили, что младшая не просто нуждается в ласке, но и ценит её. – Пойдём…

– Ты слышала, что за геволт⁵⁸ у Рабиновича был? – поинтересовалась младшая, пока они шли к морю.

– Ой, у него вечно какой-нибудь геволт,⁵⁹ – отмахнулась Ривка, которую эта тема совершенно не интересовала. – Он наверняка и гефилте фиш⁶⁰ делает как геволте,⁶¹ – и девочки рассмеялись.

Плавать Гите очень нравилось, так же, как и ходить под парусом. Йосин друг Миша выходил на лодочке в спокойную погоду, и, конечно же, они не забывали девочек, потому что без Ривки Гита была несогласна, а сама Ривка нравилась Мише, который вот таким способом мог с ней встречаться, не привлекая внимания, хотя девочка, конечно же, всё понимала.

Самым тяжёлым для Гиты поначалу был противогаз. В школе учили, что противогаз должен быть всегда под рукой, в городе даже проводились «репетиции отражения воздушно-химического налета империалистической банды», когда нужно было бежать в убежище и надевать противогаз. Иногда даже уроки проводились в противогазе, что было очень тяжело – Гита задыхалась и пару раз даже падала в обморок, пока Ривка не рассказала, что фильтр можно свинтить и тогда дышаться будет легче, правда, если поймают, будет очень грустно.

«Очень грустно» Гита поняла как «Мамочка расстроится», поэтому терпела изо всех сил, пока Папочка не заметил неладное – девочка чаще бледнела, ей временами не хватало воздуха, и тогда школа получила грозную бумагу из больницы, отчего девочку освободили от учебных тревог. Она не одна была такая: Лея из их же класса тоже задыхалась, а директор школы сказал, что смысл этих тревог – научить, а не убить, поэтому девочек даже жалели.

Здесь учились десять лет, и не было разделения по разным школам, как в Германии, хотя ещё сохранялись отдельно мужские, отдельно женские, но и в этом смысле Гите повезло – по крайней мере, она действительно так считала. Иногда только страшные картины приходили в снах, и тогда Мама успокаивала свою мэйделе.⁶² Девочка ощущала себя очень нужной и важной, да и любила свою семью так, как будто они были первыми после Всевышнего. Ребе улыбался, глядя на то, как Гита совмещает пионерскую работу и иудаизм. Иногда это было действительно забавно.

Несмотря на то, что Гита подрастала, её продолжали ласково называть «девочкой» – мэйделе на идише. Прошедшее время слилось для девочки в постоянное ощущение счастья. Она всегда помнила, как бывает плохо, поэтому старалась изо всех сил. Не всегда у неё получалось, но трудно было бы ожидать всего… Однажды она даже напугала Маму своим видом. Девочка возвращалась из школы, пытаясь понять, что сделала не так – сегодня она получила двойку, не представляя за что. Учитель был новым, ничего не объяснив, он будто хотел довести девочку до слёз, что попытавшиеся успокоить Гиту друзья и подруги очень хорошо поняли.

Циля, увидев бледную дочку, в глазах которой застыли слёзы, кинулась к ребёнку. Первое, что сделала та, кого Гита даже писала с большой буквы, – обняла расплакавшуюся от Маминого тепла девочку. Вздыхая, Циля гладила Гиту, пока та не успокоилась и не смогла объяснить, что произошло, немедленно разозлив женщину, решившую назавтра пойти разбираться.

– Я тебя расстроила, Мамочка, – девочка переживала так, что Циля уже и не знала, как успокоить доченьку.

– Не надо так переживать из-за двойки, Гита, – женщина не понимала причины такого горя, сразу даже и не сообразив.

– Я не из-за двойки, – Гита подняла заплаканные глаза. – Я потому, что тебя расстроила…

– Мама сильнее расстраивается, если ты плачешь, – Циля наконец поняла причины катастрофы. – А оценки – это тьфу и растереть. За оценку тебе мама горбатого слова⁶³ не скажет.

– Правда? – девочка смотрела с такой надеждой, что сердце матери просто не выдерживало. Иногда трудно быть центром мира, даже и для своих детей.

– Ох, мэйделе… —укачивая Гиту, Циля думала о людской чёрствости и жестокости.

А вот запоздавшие из школы старшие дети сестрёнку никому прощать не собирались. Сначала собрав совет отряда, девушки и юноши пригласили комсорга школы, который быстро понял, что дети задумали, и… не возражал. Гиту в школе любили – всегда готовая помочь, никому не отказывавшая во внимании, поддерживавшая младших ребят и сама прошедшая абсолютно точно ад… Поэтому комитет комсомола одобрил инициативу старших пионеров, и в местное управление НКВД отправилась вполне официального вида бумага.

Энкаведешники на бумагу, в которой, в частности, было написано следующее: «…При виде почти замученной румынскими буржуями девочки не смог сдержать своих низменных побуждений в желании унизить…», отреагировали мгновенно, сразу же арестовав учителя, которому не понравилось то, как почитает свою Маму девочка. Ну а формулировать в этой страшной организации тоже умели, поэтому мужчине стало очень грустно, а вот Гита, осознав, что её защитили, и вовсе потеряла дар речи. Она была действительно частью общего.

Казалось бы, арестован учитель почти по навету, но вот в чём оказалась проблема – по документам тот проходил как коренной одессит, а на деле не понял ни ответа разволновавшейся девочки частично на идиш, ни её отношения к Маме, что выдавало некоторые странности. Контрразведка копнула, и на белый свет выплыло такое, что дело быстро засекретили, а «учителем» занялись «очень отдельно».

Но самым главным для Гиты было другое – её защитили, значит, всё правда. И рядом с ощущением от «своего народа» встало ощущение «своей страны». Своя семья, своя страна, свой народ – стали именно теми камнями, на которых стояла личность Гиты Пельцер, той, которую ласково называли «мэйделе» в любом возрасте.

* * *

Подростковая влюблённость как-то обошла Гиту – ведь в её жизни была Мама, и казалось, никакое другое чувство не может поместиться в сердце девочки, там просто не хватит для него места. Поэтому из школы Мэйделе буквально бежала, почти не глядя по сторонам. Поскорее к Маме, поскорее обнять, прикоснуться к самой лучшей женщине на свете.

А вот с Мамой гулять Гита любила, ей нравилось медленно идти по Лассаля,⁶⁴ где на углу с улицей Десятилетия РККА⁶⁵ стоял «Пассаж» – огромный магазин и гостиница заодно. Здание было красивым, но Мама предпочитала Привоз, где можно было найти абсолютно всё и не по таким кусачим ценам, как считала Циля, привыкнув за время НЭПа⁶⁶ к тому, что «Пассаж» – для богатых.

Мэйделе нравились одесские дворики с фонтанами, плющом и балконами, они были такими уютными, как и их двор, конечно же. И море… К морю ходили по Луговой, не только на пляж, конечно, – за мидиями ещё, и Йося ловил рыбу. Гита помогала Маме по дому, потому что дома всегда есть чем заняться, к тому же – Мама рядом. Циля только улыбалась, поглаживая замиравшую от её ласки девочку. Осознавая, что именно она стала центром мира Мэйделе, женщина была очень осторожна в словах, чтобы не ранить ненароком так доверившуюся ей доченьку.

– Тетя Циля, разрешите мне с Гитой погулять? – поинтересовался Аркаша Нудельман, подойдя к дому, где жила семья Пельцеров.

– Я не против, а её ты уговоришь? – улыбнулась всё отлично понимавшая женщина. Она говорила на идише, чтобы Гита слышала.

– Уже пошёл уговаривать, – упрямо тряхнул вихрастой головой мальчик. Циля готовилась получать удовольствие от наблюдения за процессом. Но в этот раз у мальчика получилось довольно быстро – в кинотеатре обещали какой-то новый фильм.

Быстро уговорить получилось ещё и потому, что женщина сжалилась, войдя в комнату девочек. Ривка куда-то уже ускакала гулять, а Гита предпочитала сидеть с мамой. На дворе был жаркий май, поэтому одетая в лёгкое летнее платье девочка разрывалась – ей в кино очень хотелось, но не хотелось и оставлять Маму.

– Мэйделе, иди в кино, – тихо произнесла Циля, заставив ребёнка радостно заулыбаться.

– Спасибо, Мамочка! – девочка всё понимала, поэтому и благодарила. Поцеловав свою Маму, Мэйделе будто испарилась вместе с Аркашей.

– Чудо просто, как она тебя любит, – заметила соседка. – И Ривка с Йосей уже так же…

– Просто она наша Мэйделе, Сара, – улыбающаяся женщина старалась не думать о том, что будет, когда дети закончат школу.

А Мэйделе спокойно шла рядом с Аркашей, не знавшим, о чём говорить. Девочка улыбалась, оглядываясь по сторонам. Кино крутили с передвижки неподалеку от пляжа. «А потом, наверное, можно и окунуться», – подумала Гита, но вспомнила, что не взяла купальный костюм, и покраснела, поняв, что не рискнёт. Иногда они с Ривкой прыгали в море голышом, когда никто не видел, а сейчас уже было нельзя – не одиннадцать чай. Эти прогулки частыми не были, потому что уговорить девочку было нелегко. Тянувшаяся к семье и Маме, она не хотела просто так гулять – только по делам, которых, правда, тоже хватало. Ну и синагога, конечно… Так проходило время. День рождения Ривки и Гиты был весёлым праздником. Всегда был, потому что это же дети. Когда в самый первый раз Гита спросила: «А что это такое?», Циля чуть не расплакалась, но удержала себя в руках, рассказав доченьке, почему день, в который она родилась, – праздник для всей семьи. От таких слов Мэйделе плакала так, что перепугала всех, но с тех пор старалась сделать подарок для Ривки, потому что сестрёнка. Рисунки Мэйделе остались с сестрёнкой даже в очень суровые будущие дни, именно они согревали её и дарили уверенность в том, что всё будет хорошо.

– Мама! Мама! Я выиграла! – счастливая Гита заражала своим счастьем всех вокруг. Победив в школьном конкурсе тематического рисунка, Мэйделе внезапно обнаружила своё произведение в газете. На рисунке была их улица, и была она такой, что казалось – тронь, и всё начнёт двигаться. Картина, буквально заполненная счастьем ребёнка, заставляла улыбаться.

– Умница ты моя, – радовалась Циля вместе с доченькой, для которой Мамина улыбка была самой лучшей наградой. Ради этой улыбки Мэйделе была готова отказаться от чего угодно – только бы Мама улыбалась. Но отказываться не требовалось.

– Ривка, ходи с Мишей, – посоветовала женщина, видя, что дочка не может выбрать из двух ухажёров. – Моня трескучий,⁶⁷ как второй сын,⁶⁸ всё под подол смотрит,⁶⁹ не нужен тебе такой.

– Да, мама! – обрадовалась девушка, чувствовавшая что-то и так. Любви в её сердце не было, взгляды Миши были приятны, а Моня умел забалтывать. Но Мама знает лучше.

Циля очень хорошо чувствовала происходящее вокруг, отчего направляла своих детей, подсказывая, поэтому в комсомол вступили и Йося, и Ривка с Гитой. Именно эта общность со своей страной помогала девушке, радостно разглядывавшей свой новенький значок с надписью «КИМ»,⁷⁰ – при этом девушка, конечно же, сдавала нормы,⁷¹ как и все остальные её товарищи. Не только потому, что товарищи это тоже делали, но и потому, что Мама сказала, что лишним не будет.

– Гита, занимайся медициной, – посоветовала Циля, увидев в девочке талант к сопереживанию, поэтому Гита записалась на курсы, организованные комитетом комсомола, чтобы не просто сдать нормы, а стать к окончанию школы медсестрой. Изя, конечно, помогал выбравшей медицину младшей, обеспечивая её практикой, помогая наработать знания.

– Да, Мамочка, – девушка была не только послушной – она абсолютно верила Маме, потому что Мама знает лучше. И пока что так и было. Ривка решила учить детей, а Йося… Иосиф посоветовался с папой, с дядей Самуилом, решив стать стоматологом, – это всегда были хорошие деньги, а мужчине надо думать о семье.

Те годы Гита вспоминала потом как самые счастливые во всех её жизнях. Самые тёплые, нежные, ласковые воспоминания всегда согревали девушку. Даже когда бывало очень плохо и грустно, воспоминания детства согревали а идише мэйделе.⁷²

Часть 8

Шли недели, месяцы, годы… Самая счастливая на свете, по мнению Гиты, семья жила своей жизнью, несмотря ни на что. Девушка ценила каждое мгновение, прожитое в этом тепле. Никто и не думал обижать детей Пельцеров, ибо тогда на сцену выходила их Мама и все имели бледный вид. Потому и не связывались.

Гита научилась говорить искренние, пламенные речи, отчего к ней прислушивались, игнорируя тот факт, что и в синагогу девушка тоже ходит. Однако потянувшиеся в комсомол еврейские девушки заставили интерпретировать посещения синагоги юной активисткой совсем не так, как было на самом деле. Не только Циля чувствовала, откуда ветер дует, потому так и случилось.

«Большая чистка»⁷³ Одессу почти не затронула, по крайней мере, заметных изменений не наступило; напротив, успехи Гиты Пельцер оценили на довольно высоком уровне, выдвигая девушку на различные мероприятия. Мэйделе совсем не нравилось расставаться с Мамой, но Циля сумела научить свою младшую доченьку кое-чему очень важному – слову «надо», поэтому Гита завоевала славу «идейной», что очень веселило ребе.

Готовить детей к поступлению женщина начала заранее. Йося мог учиться и в Одессе, а вот для Ривки и Гиты Циля подобрала города поцентральнее, хорошо помня, что московский диплом теперь ценится выше одесского. Потому Ривка получила выбор из двух городов, а у младшей выбора не было. Гиту огорчала только разлука с Мамой, Папой, сестрой и братом – ведь во время обучения нужно было жить там, где учишься, возвращаясь домой только на каникулы. Циля, конечно, начала готовить дочерей заранее, уча их не только организовывать быт, но и находить общий язык с очень разными людьми, для чего брала с собой на Привоз. Эта Мамина наука осталась с Гитой навсегда, именно она помогала жить, проходить в шаге от опасности и… Мэйделе любили в любом коллективе.

Мама сказала, что её ненаглядная дочка должна учиться. И Мэйделе училась – в школе, на курсах, в больнице. Она не брезговала никакой работой в Папиной больнице, отчего её очень уважали и санитарки, и медсёстры, а доктора брали с собой на обход и даже в морг, чтобы подробно рассказать будущей коллеге, что и как в организме человека устроено. Когда в Одессу для изучения кожного туберкулёза приехал сам Яков Львович Рапопорт,⁷⁴ доктора неведомо как уговорили его прочитать любознательной Мэйделе лекцию, запомнившуюся ей именно подходом к человеку, к его здоровью и проблемам.

– Лигамента – соединение костей при помощи связок, – почти наизусть заучивала Гита. – Мембранае – широкие фиброзные пластинки, соединяющие диафизы. Сутурае – соединяют кости черепа…⁷⁵

– Думаю, сможет сдать экзамен к концу девятого класса, – задумчиво поделился Изя с Цилей. – Будет вполне сложившийся фельдшер, пожалуй. Если, конечно, разрешат… Скорей всего, получится что-то вроде помощника фельдшера.

– Это же хорошо? – поинтересовалась женщина, не очень глубоко разбиравшаяся в озвученном.

– Да, могут принять сразу на второй курс, а то и… – Изя постучал по дереву, на что Циля улыбнулась. – Поскорее закончит… Тем более у нас с тридцатого года уже-таки четыре года…⁷⁶

Аркаша ухаживал за погружённой в учебу Мэйделе, решившись поговорить с «тётей Цилей». Юноше нравилась девушка, но ему казалось, будто всё, что он делает, – совершенно бесполезно. Циля грустно улыбнулась, видя проблему молодого человека, но она хотела только самого лучшего для своей мэйделе, потому решилась посоветовать.

– Аркаша, не делай ветер, ⁷⁷ – сообщила ему женщина и перешла на идиш. – Будь рядом. Если ты действительно что-то чувствуешь – просто будь рядом. Мэйделе не услышит трескучих слов, да и вряд ли оценит даже цветы – она просто не знает, почему это хорошо, понимаешь? А вот быть рядом…

– Я понял, тётя Циля, – кивнул Нудельман, которому Гита действительно очень нравилась, поэтому, сделав усилие над собой, он ей стал другом.

Аркаша утешал девушку, когда что-то не получалось, радовался за неё, когда выходило, приходил к ней в больницу, чтобы помочь хоть чем-нибудь. Молчаливый приветливый молодой человек вызывал улыбку много чего видевшего персонала, поэтому его и не гоняли. Так шло время, в которое казалось, что будущее очень радостное и ничего плохого случиться не может.

Гита старалась не огорчать свою Маму даже намёком. Она стала старше, скоро уже и выпускной бал, а за ним… Расставание с семьёй, которого девушка, конечно же, страшилась. Но Мама сказала: «Так надо», и Гита делала, как сказала Мама. Женщина для Мэйделе была абсолютным авторитетом, более авторитетным, чем даже товарищ Сталин, хотя вслух этого девушка, разумеется, не говорила.

Ривка, выбравшая Ленинград, грезила о колыбели революции, представляя, как будет ходить по улицам легендарного города. Что интересно, Мишка сменил вектор увлечений, отправляясь в тот же город. Юноша понимал, что видеться они будут нечасто, но тешил себя надеждой пронести свои чувства через это испытание. На дворе стоял тридцать девятый год, и расставание было всё ближе. Каждый день, каждая ночь приближала расставание Гиты с семьей, отчего девушка начала было чаще плакать, но Мама, да и ребе, помогли Гите принять это испытание, хотя было очень непросто. Особенно непросто убедить оказалось взрослую девушку, в памяти которой ожили старые демоны, что Мама никуда не исчезнет.

И вот наконец выпускной бал. Сначала было вручение аттестатов зрелости, и её детей вызывали одного за другим в числе первых, отчего Циля радовалась и гордилась ими. Аттестаты с отличием, благодарности комсомольской организации, благодарности учителям прерывающимся от волнения голосом.

– Пельцер Гита! – вызвали младшую дочь, чтобы вручить аттестат зрелости. С отличием! Девушка, увидевшая радостную улыбку Мамы, чуть не забыла всё, что хотела сказать, но взяла себя в руки, выдав прочувствованную речь, заставившую прослезиться педагогов и удовлетворённо кивнуть стоящего наособицу товарища из НКВД.

Счастливая от Маминой улыбки девушка принесла свой документ, вручая его той, что была для Гиты важнее всего на свете. Мамины объятия, Мамина гордость… на всю жизнь запомнила та, кого по-прежнему называли «мэйделе», этот момент. Потом, конечно, был праздник, на который пришли все – и дядя милиционер, и ребе, и соседи… Дети закончили школу, готовясь разлететься в разные стороны. Циля гордилась каждым из них. И, видя эту гордость Мамы, расцветали улыбки на посмурневших от скорого расставания лицах.

* * *

Это были самые тяжёлые недели, пожалуй. Если Ривка была морально готова ехать, даже грезила городом, в котором будет учиться, то Гита… Мэйделе стала чаще грустить и тихо-тихо плакать в подушку, что не могло радовать Маму, сидевшую с девушкой почти постоянно, уговаривавшую её, успокаивавшую.

– Мама, может, лучше в Одессе? – спросил однажды Йося, которому было тяжело от слёз сестры.

– Йося, кто мучил нашу Мэйделе? Мало ли что может случиться… – ответила Циля. – Беспокоюсь я за неё, лучше подальше от границ да от румын…

– Вот оно что… – брат пошёл разговаривать с сестрой. После этого разговора на лице Мэйделе появилась решимость, слёзы сошли на нет, но от тоски в глазах ребёнка хотелось плакать.

– Мэйделе, так надо, Мама не может ошибаться, – сказала девушке сестра, и Гита приняла это.

Первыми провожали Ривку и Мишу – экзамены у девушки начинались немного раньше, чем у Гиты, оттого она и уезжала раньше. Замершие на перроне сёстры… А потом объятия Мамы – последние перед долгой разлукой. Очень долгой – аж до самой зимы, поэтому плакали и Ривка, и Циля, и Гита… Изя держался, как и Йося, – мужчинам нельзя. Наконец в окне вагона появилось лицо сестрички, едва видной Гите из-за заливавших лицо слёз. Ривку Миша успокаивал до самой ночи, но сумел успокоить, а Мэйделе вдруг стало как-то пусто в комнате, и она провела всю ночь, гладя недавнюю фотографию сестры. Потом дни побежали как-то очень быстро, и вот…

Через неделю уезжала и Гита. Свою младшую Циле было особенно тяжело отпускать, но женщина чувствовала, что так будет правильно – подальше от румын, потому что пограничники доносили о каком-то странном шевелении на той стороне. По мнению Цили, надо наступить на горло жалости, чтобы доченька была в безопасности. И вот… Решимость девушки испарилась на вокзале. Все слова будто исчезли – её хотели разлучить с Мамой! Отчаянно рыдающая от расставания с самым святым на свете человеком Гита никак не могла отцепиться от Мамы. От той, что была всем для этой девушки, по-прежнему ласково называемой «мэйделе», что значило «девочка». Так называли ещё совсем маленьких девочек, но именно «мэйделе» почти стало вторым именем Гиты, совсем не представлявшей себе жизни без Мамы. С трудом усадив дочь в поезд, Циля уже жалела о своём решении. Видеть, как рвётся от разлуки сердце ребёнка, было для матери невыносимо. Казалось, ещё минута, и всё будет переиграно. Понимал это и Изя, шепнувший что-то на ухо понурившейся доченьке. Стоя на ступеньках вагона, девушка вбирала в себя образ Мамы.

– Я буду писать, Мама! Каждый день! – выкрикнула стоявшая на ступеньках девушка.

– Пиши, доченька, доброго пути! – ответила ей Циля, не замечая текущих слёз.

Свистнул паровоз, поезд медленно двинулся, уезжая от вокзала, а девушка всё стояла и смотрела, пока наконец Одесса не скрылась в вечерней дымке. В купе неожиданно обнаружился хорошо знакомый юноша – Аркадий Нудельман, тоже отправлявшийся в Москву. И снова Гита почувствовала – она не одна. Её ждет Мама, её поддерживает страна и… Аркашу девушка восприняла чуть ли не знамением… несмотря на то, что встретить его в поезде она не ожидала, – вроде бы он собирался поступать в Одессе.

– А ты как здесь? – удивилась Мэйделе, даже забыв про слёзы.

– Ну не могу же я тебя оставить совсем одну? – улыбнулся протянувший девушке носовой платок юноша.

– Ты… ради меня? – глаза осознавшей это Мэйделе расширились от удивления. Понимать, что Аркаша ради неё изменил планы, для того чтобы она не чувствовала себя совсем одинокой… Это было так тепло, что девушка порывисто обняла юношу, затем застыдившись этой вспышки эмоций.

– Ты же моя Мэйделе… – не отвечая на вопрос, тем не менее ответил ей Аркадий, мягко и как-то очень ласково приобнимая, против чего возражать совсем не хотелось. Вдруг стало как-то спокойнее на душе.

– А ты кем будешь? – поинтересовалась девушка, не вспомнив, говорили ли они об этом раньше.

– Врачом, как и ты, Мэйделе, – юноша произносил это слово, почти ставшее вторым именем Гиты, очень ласково, и это было приятно, хотя девушка и не понимала, почему так. – Будем учиться рядом?

– Но ты же хотел инженером? – вспомнилось девушке. – Или я ошибаюсь?

– Хотел раньше, но, понимаешь… – Аркадий не знал, как сформулировать свои чувства, точнее, не знал, как это сделать так, чтобы не оттолкнуть Мэйделе, потому сказал почти правду: – Ты меня переубедила.

– Да? – очень сильно удивилась не помнившая такого за собой Гита. – А как?

– Своей целеустремленностью… – ответил ей юноша, продолжая обнимать девушку за плечи и борясь с желанием погладить её. – Своей душой, Мэйделе, – эта фраза, сказанная ласковым мягким голосом, смутила ту, кого звали «мэйделе» в любом возрасте.

Потом Аркадий озаботился чаем в красивых подстаканниках, достал печенье, и весь вечер почувствовавшая себя неожиданно легко Мэйделе разговаривала с представшим ей в совсем другом свете юношей. Почему-то тоска по Маме немного отошла, будто спрятавшись. Аркадий рассказывал о своих планах, и девушка понимала, что юноша, как и она, ориентирован на семью, но если Мэйделе без Мамы просто жить не могла, то Нудельман был нацелен именно на создание своей семьи, где всё будет так же хорошо и красиво, как в семье Пельцеров.

Аркадий слушал Гиту, улыбаясь. Привязанность девушки к семье просто поражала, хотя ни для кого секретом, разумеется, не была. Ведь это была их одесская Мэйделе, хорошо знакомая столько лет. А дома тихо плакала Циля, беспокоясь о доченьках, грустил Изя, с трудом отпустивший детей, да вспоминал младшую Йося…

Лежа на жёсткой вагонной полке, Гита видела сон: вся семья сидит за шаббатним столом, радуясь тому, что они вместе. Как единый организм… А на дворе стояло лето тысяча девятьсот тридцать девятого года. Второй медицинский институт готовился принять в ряды будущих врачей совсем юную, но уже вполне опытную медсестру – а идише мэйделе.⁷⁸