Влада Ольховская
Три цветка Индонезии
Алиса не видела нападавших и толком не слышала их голосов, она очень быстро потеряла сознание. Вытаскивать ее из пламени они не стали, поспешили скрыться, ей повезло лишь в том, что полиция и спасатели прибыли через несколько минут.
– Они могли бы ее убить, – указал Андрей, когда Александра впервые рассказала ему о случившемся. – Ты уж прости, если это прозвучит цинично, но убить ослабленную беременную женщину – вопрос секунды. А раз полиция их даже не видела, они ушли не за секунду до того, как прибыли спасатели.
– Ты сам задал вопрос – и сам на него ответил. В том, что она беременна, и кроется подвох. Убить беременную или ребенка – особый уровень, тут не каждый уголовник справится. Перед тем, как отключиться, Алиса успела услышать, как они спорили об этом. Вероятнее всего, победил бы тот, который хотел ее убить, но тут послышалась сирена и они слиняли.
– Кстати, об этом… Как полиция добралась так быстро?
– А это Жильцова нужно благодарить. Он, конечно, дебил, да будет земля ему пухом и все такое, но Алису он все-таки спас. Похоже, когда в дом вломились те уроды, он успел нажать на тревожную кнопку. Но поскольку полиция находится далековато от коттеджа, самого Жильцова это не спасло.
Он готовился к нападению, даже при том, что хорошо замел следы. Он не зря озадачился тем, чтобы сигнализация всегда была в рабочем состоянии. Да и Алиса упоминала, что в последние недели он очень боялся кого-то.
Жаль только, что никаких указаний на то, что его пугало, не было. Евгений Жильцов давно уже перерос простые светские сплетни, он все чаще затеивал журналистские расследования. То, что минимум половина из этих расследований не была честной, не спасало его, а усугубляло ситуацию. Он успел перейти дорогу многим влиятельным людям, в том числе и способным на убийство.
И все же такая жестокая смерть, пытки эти… Необычный почерк. Не профессиональный, зато указывающий на личную связь. Жильцов конкретно так кого-то выбесил, и легкую смерть ему дарить не собирались.
– Почему он не сказал Алисе? – удивился Андрей. – Она уже была у него в плену, кому бы она рассказала!
– Он, кстати, не рассматривал это как плен. Он был уверен, что спасает Алису и своего ребенка. По этой же причине он ничего ей не рассказал.
– Ну и глупо.
– Желаешь провести спиритический сеанс, чтобы лично рассказать об этом его бессмертной душе? – усмехнулась Александра.
– Да как-нибудь обойдусь. Ну а сама Алиса? Она хоть что-нибудь подозревает?
– Самой Алисе поначалу было не до того…
При том, что Алиса выбралась из заточения живой и сохранила ребенка, никто не сказал бы, что она легко отделалась. Для нее весь этот год оказался тяжелым, а тут еще новый удар – и все вместе наложилось на изначально тревожную личность.
Так что первые недели Алиса вообще не говорила, ни с кем. Она боялась, сама не зная, чего. Понадобилась помощь целой команды психологов, в которой была и Нина, чтобы убедить будущую мать: в больнице безопасно, никто ее не преследует.
Александра втайне надеялась, что встреча с Яном поможет, хоть немного взбодрит Алису. Но оказалось, что под влиянием всего пережитого влюбленность в Яна отступила, он больше не был безупречным героем, способным преодолеть любые преграды. Он не нашел Алису, не спас ее и по-прежнему не любил. Это сбросило его с пьедестала, снова сделав лишь одним из мужчин в толпе.
Так что потребовались долгие дни и немалые усилия, чтобы она начала общаться с окружающими. И вот тогда подошло время родов – на фоне стресса чуть раньше, чем ожидали врачи. Алисе снова стало не до разговоров о преступлениях.
Рожала она в сопровождении матери. Ян благородно предложил свою помощь, но был послан подальше. Настаивать он не стал: выслеживать кровавых убийц оказалось куда проще, чем спорить с беременной женщиной.
Алиса родила девочку, назвать решила Софией. То, что такое же имя носила мать близнецов, показалось Александре непрозрачным намеком на настоящего отца малышки. Показалось так не только ей, Ян решил снова галантно предложить свою помощь, согласившись на признание отцовства. И снова был послан, причем совсем не галантно. Отцом девочки был записан покойный Евгений Жильцов, об этом очень просили его родители, у которых после его смерти никого не осталось. Они искренне верили, что это их внучка, других вариантов они просто не допускали.
– Так а сама Алиса что? – полюбопытствовал Андрей. – Настаивает, что родила Евгеньевну?
– Алиса честно призналась, что не знает. Вероятность пятьдесят на пятьдесят.
Эту загадку могла бы прояснить девочка, унаследовав черты биологического отца. Но пока все указывало, что малышка будет похожа на Алису, словно копия. Что же до теста ДНК, его не желала ни одна из вовлеченных в историю сторон.
Из Яна получился именно такой фиговый отец, какого ожидала увидеть в нем Александра. Он готов был помогать этой девочке, как помогал бы любому беспомощному существу. Но он не любил этого ребенка, а полюбить через осознанное усилие невозможно.
– Не сказал бы, что это так уж неожиданно, – заметил Андрей. – Не представляю Яна умиляющимся младенцу.
– Рискну предположить, что это зависит от матери ребенка. Он симпатизирует Алисе – и симпатизирует этому ребенку.
– Это странно.
– Капец как странно, – с готовностью согласилась Александра. – Но уж как есть. Да и когда в нашей жизни что-то шло нормально? Я подозреваю, что если ребенка ему родит женщина, которую он по-настоящему любит, он и умиляться младенцу будет, и ворковать, и что угодно. Вот только в возлюбленные он себе выбрал такую женщину, что она вполне может родить сразу гиену.
Андрей без труда догадался, о ком идет речь:
– Она все еще на горизонте?
– Она у нас как солнышко: то восходит над горизонтом, то скрывается. Только она чуть менее предсказуема.
На фоне выздоровления и реабилитации Андрея, да еще всей этой истории с Алисой, Александре было не до личной жизни брата. До нее доходили лишь обрывки информации о том, что происходит. Может, оно и к лучшему: Александра сомневалась, что даже у нее, близнеца, в этой ситуации была власть хоть что-то изменить.
Она по-прежнему не понимала Еву. Это было диковатое создание, вроде как использующее Яна для собственного развлечения, но при этом необъяснимо преданное ему. Ева не собиралась жить с ним и даже ходить на традиционные свидания. Любые ограничения, связанные с карантином, ее тоже мало волновали, она умудрялась свободно перемещаться по городу.
Она оставила Яна в покое, когда он был сосредоточен на поиске Алисы, понимая, что будет мешать. Но когда Алиса нашлась, Ева без спроса заявилась к нему в гости посреди ночи – и Александра через стену между квартирами прекрасно слышала, что они там не о жизни говорили. Ева и дальше продолжила сваливаться, как снег на голову. Иногда хотелось упрекнуть и ее, и Яна, указать им обоим, что это ненормально и что не каждое место, где состоялся секс, для него подходит, совесть, вообще-то, нужно иметь. Однако Александра каждый раз останавливала себя. Лезть не в свое дело – сиюминутная забава, которая способна привести к печальным последствиям.
Так что Александра оставила за братом полную свободу действий и сосредоточилась на том деле, которое могло погубить Евгения Жильцова. Алиса, придя в себя после родов, рассказала, что не знает ничего наверняка, но подозревает с большой долей вероятности: Жильцов был помешан на нашумевшем деле об обезглавливании.
Дело и правда было громкое, медийное, во многом уникальное, и считалось, что все о нем знают. Вот только Александра и Андрей в список этих «всех» не входили, да и Ян тоже. Когда это происходило, Андрей был под замком в реабилитационном центре своего отца, а близнецы делали все, чтобы его освободить. Поэтому Александре пришлось поручить племяннику собрать для нее самые актуальные данные по этой истории – ведь любое громкое преступление с потрясающей скоростью обрастает слухами, мешающими докопаться до сути.
Так произошло и в этом случае, но под коконом конспирологических теорий скрывалась действительно жуткая история.
Двадцатилетняя модель Ариана Савина умерла перед объективами многочисленных камер, да еще и в прямом эфире. Камеры были направлены на нее, потому что она участвовала в съемках клипа, а прямой эфир в соцсети вела одна из подружек погибшей. Они всегда так делали – ведь не предполагалось, что кто-то умрет по-настоящему.
По сюжету Ариане полагалось сыграть ведьму, которую приговаривают к казни на гильотине. Но поскольку палач в ведьму влюблен, гильотина не сработает, лезвие остановится в последний момент, и все будут счастливы.
А для обеспечения этого всеобщего счастья использовалась специально настроенная гильотина и мягкое бутафорское лезвие. Оно не могло отрубить девушке голову, даже если бы все-таки сорвалось. Поэтому палач, роль которого исполнял рэпер, задумавший этот клип, повернул деревянную ручку без малейших сомнений.
Вот только лезвие оказалось настоящим – и сорвалось на открытую ему шею. То, как голова Арианы отделилась от туловища, сняли три камеры с трех ракурсов. Эта же кровавая картина попала в прямой эфир, который прервался на целую минуту позже, чем следовало бы. А поскольку фанаты Арианы привычно записывали все ее эфиры, видео попало в интернет, остановить его распространение оказалось невозможно.
Естественно, разразился жуткий скандал. Эту смерть нельзя было списать на несчастный случай, кто-то очень постарался, заменяя лезвие и перенастраивая гильотину. Под подозрение попали все, кто мог подойти к реквизиту хотя бы на три шага, в первую очередь – рэпер Роб ДиМиро, который оказался еще и женихом погибшей. Предполагалось, что при таком количестве свидетелей и записях видео полиция быстро разберется, что к чему.
Но полиция пару месяцев помыкалась и зашла в тупик. У ДиМиро, которого родители назвали Егором Гаспаровым, не было ни единой причины убивать невесту. Они оба были молоды, красивы и успешны – идеальная пара с большим будущим. Они только в начале лета объявили о помолвке, рэпер сделал модели предложение на ток-шоу, оба на каждой съемке смотрелись непередаваемо счастливыми. Да и что ДиМиро получал от ее смерти? Ничего, кроме проблем. Если бы он просто устал от девушки или разочаровался в своем решении о браке, ему выгоднее было бросить Ариану – светская тусовка любит скандалы, хайп идет на пользу всем сторонам. Но убивать, да еще так… Адвокатам ДиМиро не пришлось даже особо напрягаться, очень скоро с рэпера сняли все обвинения.
Точно так же один за другим отпали и другие подозреваемые. У них не было мотива – или было алиби. Свидетели и видеозаписи не помогли, улик не нашлось. Полиция добралась лишь до вывода, что лезвие, скорее всего, подменили на складе, но кто и как это сделал – выяснить пока не удалось. Да и не факт, что когда-либо удастся. Публике заявили, что смерть Арианы стала трагической случайностью.
Дело было жутким, но скорее скандальным, чем по-настоящему опасным. Сразу же возникал логичный вопрос: а при чем тут вообще Евгений Жильцов? Но хотя бы этот ответ удалось найти быстро.
В свои скромные годы Ариана успела сменить нескольких медийно известных любовников, и Жильцов был первым из них. Именно он на своем портале дал юной модели необходимую рекламу, запустившую ее карьеру. Оба использовали друг друга – и оба понимали это, так что расстались они без обид, когда им надоело играть в любовь. О том, насколько дружеские отношения они сохранили, можно было судить по интервью, которые журналист регулярно проводил со своей бывшей. Над другими моделями Жильцов мог поиронизировать, однако с Арианой общался нетипично деликатно.
Так что ясно, почему ее смерть могла его расстроить. Но такая одержимость, такое увлеченное расследование… Это было совсем на него не похоже. Алиса упомянула, что он окунулся в странное дело с головой почти сразу. Он стал редко бывать дома, он нервничал, однако отказывался обсуждать происходящее. Тогда Алиса и попробовала обратиться к Яну, да не сложилось – его не было в стране.
Она могла бы поискать помощь в другом месте, поговорить со своим шефом, например. Однако Алиса убедила себя, что оно того не стоит. Просто Женя – увлекающаяся натура, помыкается и успокоится. Ревности Алиса не чувствовала, какой смысл ревновать к покойнице?
Вот только Жильцов не успокоился, он похитил собственную невесту, фактически перечеркнул блестящую карьеру и на много недель забаррикадировался в доме приятеля – до самой своей смерти.
Конечно, все это не доказывало, что его убили именно из-за того дела. Но одержим Жильцов был только им.
Когда все выяснилось, Ян тут же связался со следователем, занимавшимся этим делом. Тот честно признал, что расследование застопорилось, однако никаких указаний на то, что за этим стоят садисты, которые пытали Жильцова, нет. Смерть Арианы была пусть и кровавой – но быстрой. Да и кровавой ее сделали по воле обстоятельств, если бы в клипе в нее стреляли, преступник наверняка заменил бы оружие, и получилось бы не столь зрелищно.
Алиса настаивала, что лезть в это дело нельзя. Женю оно не вернет, а преступникам покажет, что она по-прежнему представляет для них угрозу. Это не нужно ни ей, ни ее дочери.
– И что, Ян согласился? – поразился Андрей. – Вот так легко?
– У него, как и у меня, бывают моменты просветления, – улыбнулась Александра. – Да и потом, у него сейчас есть другое дело.
– Ты про эту его даму сердца?
– Нет, не про Еву. Я в прямом смысле про другое дело: он другое расследование ведет.
– Это какое же?
– Пытается разобраться, за что наш дражайший Женечка взъелся на него так, что решил сломать Алисе жизнь.
Глава 2
Он жил теперь на глубине, в самом сердце океана. Не на дне, где вечная тьма и ползают неведомые твари, уродливые перед человеческими глазами. И не на поверхности, где солнце бросает искристые лучи на мелкие зеленоватые волны.
Нет, он застрял ровно посередине. Там, где вода тяжелая, темно-синяя и мутная. Дно где-то далеко, под ногами, оно – чернота, которой не хочется касаться. А солнце осталось в другом мире, сюда оно если и добирается, то редкими одиночными лучами, которые, как копья, пронзают синюю гладь. Выбраться невозможно: вода держит, как смола, давление не позволяет шелохнуться.
Но ему и не хочется двигаться. В этой синей пустоте нет ничего, значит, ничто уже не обязательно. Можно не думать, мысли растворяются где-то рядом, как соль. Действовать тоже не обязательно, всегда найдется оправдание самому себе. И уж конечно, нет больше боли от того, что он перестал быть собой прошлым, сильным, решительным и быстрым. Безжалостным. Тот человек исчез, а его останки поглотил океан.
Такой была нынешняя жизнь Михаила Эйлера. Он оставался во власти океана, здесь он мог расслабиться. Он даже не помнил, как это началось, как его уволокло сюда. Осталось лишь смутное знание: он все равно ничего бы не изменил, этому невозможно сопротивляться. Он понимал, что где-то на далекой поверхности, где все еще светит солнце, осталось его тело. И тело это двигается, смотрит по сторонам, что-то невнятно мычит. Пускай. К нему это не имело никакого отношения.
Вот только власть океана над ним не была абсолютной. Иногда волны подхватывали его и вышвыривали на поверхность. Вот тогда приходилось говорить, думать и помнить. Смотреть в глаза тем, кого он подвел, и чувствовать эту проклятую обжигающую боль, проникающую в каждую клеточку его тела. С надеждой ждать, пока вернется океан и снова поглотит его сознание.
Михаил знал, что сегодня кто-то хочет вытянуть его на поверхность. Кто-то пришел к его телу – не сиделка и не очередной врач, кто-то новый, достаточно важный, чтобы его голос пробился сквозь толщу воды и потревожил человека, скрытого внутри. Кажется, Ян… Ян – это плохо. Это больнее, чем другие. Хуже только Александра.
Он замер, ожидая, предаст его океан или нет, заставит ли снова оказаться там, где больно и холодно. Но нет, толща воды хранила его надежно. Яну не повезло: что бы он там ни говорил, ответа он не получит, так и уйдет со своими вопросами, раздраженный и нетерпеливый. Точная копия отца в молодости, хотя сам он это, конечно же, не признает – стыдится.
Ян называл какие-то имена, и они тоже пробирались на глубину. Нехорошие имена, раз до Михаила доходил их отзвук, но ничего, можно перетерпеть. Ян уже уходит, все вот-вот закончится, и снова наступит тишина.
По крайней мере, так бывало обычно. Но сегодня что-то пошло не так: Ян ушел, оставил его в покое, но имена, произнесенные сыном, все кружились вокруг Михаила, обретая форму, превращаясь в щупальца спрута. И щупальца эти обвивали его ноги и тащили его вниз – к черному дну, где остались последние осколки его памяти…
…Это был тяжелый год, худший, проклятый. Первый год после того, как он предал земле чужую девушку, назвав именем своей дочери. Михаил не сомневался, что ему удалось всех обмануть, его планы всегда срабатывали.
Семья еще не оправилась, еще горевала. На его жену было страшно смотреть – она скользила по дому тихим призраком, и он не представлял, сколько нужно времени, чтобы она стала прежней. Он лишь надеялся, что это возможно. Ян отдалился от него, сосредоточился на учебе. Казалось, что он пережил смерть сестры чуть ли не лучше всех, однако Михаил чувствовал, что за этим быстрым восстановлением притаился какой-то грандиозный подвох. Павлу и Нине было чуть легче – но не легко, нет.
Первый год – он ведь самый трудный. Год смирения, год боли. Год бессильного признания и бессердечных напоминаний. Наступает Новый год – и ты невольно понимаешь, что в прошлый раз елку наряжал с человеком, которого больше нет и никогда не будет. Наступает день рождения, который больше некому праздновать. Появляется новый хозяин у телефонного номера, который ты много лет знал наизусть. И все эти вещи в коробках, комната, которую нужно ремонтировать и использовать для чего-то…
Это всем давалось тяжело, а Михаила и вовсе убивало. Потому что остальные смирились благодаря ему, усвоили, что Александру не вернуть и не спасти, они позволили себе принять это и двинуться дальше. Он обманул всех – но не самого себя.
Он-то знал, что она пропала где-то очень далеко, и ее судьба навсегда останется загадкой. Он ее предал – много раз, в смерти и до смерти. Исправить теперь ничего не получится, да и уйти от этого тоже нельзя. Ему придется принять свой пожизненный приговор: помнить ее.
Михаил никому не признался бы в этом, потому что в таком не признаются, но близнецы всегда были его любимцами. В Яне он видел себя – нового, еще не наделавшего всех тех глупых ошибок, получившего шанс прожить свою жизнь лучше. Поэтому с младшим сыном Михаил был построже, он-то понимал, что те черты, которые однажды приведут его к успеху, нужно сдерживать.
А вот Александра… Она была чем-то совсем уж новым. Такая же сильная, как он, но вместе с тем такая хрупкая. С тех пор, как он впервые взял ее на руки, Михаила не покидало желание защитить ее, спасти от всех бед, уберечь от разочарований. Она казалась такой нежной, слишком идеальной для этого мира.
В первые годы, пока близнецы были совсем маленькими, все шло хорошо. Они забавляли Михаила, умиляли даже, пусть и знал об этом он один, он не привык такое показывать. Но чем старше они становились, тем больше тревожных звоночков звучало. С Яном проблем не было – он оказался именно таким, как ожидал его отец. А вот Александра… В ней Михаил видел даже больше себя, чем в ее близнеце. Наглая, вызывающая решительность. Безрассудная смелость. Первые искры того, что показалось ее отцу жестокостью.
Он чувствовал: до добра это не доведет. Александра отличалась горячностью, не свойственной даже ее брату. Изменить ее природу было нельзя, и Михаил опасался, что со временем она превратится в лесной пожар, который погубит сам себя.
Он не мог этого допустить. Он ведь поклялся ее защищать еще тогда, в день ее рождения, и эта клятва до сих пор оставалась для него одним из главных ориентиров. Он подумал: если нельзя изменить Александру, может, удастся чуть-чуть подкорректировать мир вокруг нее? Создать такие условия, в которых ей придется быть осторожной и смиренной?
Михаил был уверен, что у него получится. Только поэтому он затеял тот проклятый спор с ней… Который стал началом конца. Когда Александру отчислили и стало ясно, что карьеры в полиции у нее не будет, Михаил праздновал победу. Но дочь снова переиграла его, это новое, сильное воплощение его сущности.
Только вот переиграла она и саму себя. Она исчезла, и все то многообещающее будущее, которое казалось обязательным для нее, рухнуло. Своей семье Михаил подарил хоть какое-то подобие знания – а именно знание помогает отпустить ситуацию. Его же ожидала вечная неизвестность.
Он думал, что справится, постепенно, по чуть-чуть. Время должно было его лечить. Вот только ему с каждым днем становилось все хуже. Как будто душа тоже может поддаться заражению и медленному умиранию… Михаилу казалось, что с него попросту сняли кожу. И дальше он живет вот так – окровавленный, беззащитный, уязвимый. Боль способно принести все, что касается оголенных мышц и нервов, даже самый легкий порыв ветра.
А таких порывов внезапно стало очень много. Он видел маленькую девочку с сияющими от солнца льняными волосами – и ему казалось, что это его девочка, бежит к нему, сейчас обнимет, повиснет у него на шее, совсем как раньше, попросит ее покружить. Каждое звонкое детское «Папа!» било по открытой ране раскаленными углями. Каждая молодая женщина, похожая на нее, была подобна удару плети. И это не прекращалось! Александра была мертва – но она же была повсюду. То улыбалась ему чужой улыбкой, то смотрела пустыми глазницами выклеванных воронами глаз.
Михаил не мог это остановить. Лучшее, на что он оказался способен, – скрыть свое состояние от семьи и коллег. На работе он был все тем же – уверенным и холодным, как стужа января. Он стал, пожалуй, чуть строже, чем раньше, но этого никто не заметил. Никто и не мог заметить – его не покидало ощущение, что каждый из Эйлеров теперь сам по себе, даже если они живут под одной крышей.
Постепенно его силы заканчивались, верить, что однажды боль ослабнет, становилось все сложнее. Он продолжал упрямо идти вперед лишь потому, что самоубийство казалось ему слишком простым выходом из ситуации. Недостаточно суровой карой за то, что он сделал. Михаил не знал, как все закончится, он просто позволил реальности нести его вперед.
Он начал верить в то, во что раньше не верил, над чем насмехался. Это оказалось несложно – потому что он не верил ни во что, ему только и оставалось, что заполнить пустоту. Он не стал религиозным, однако все чаще допускал, что смерть – это не предел. Дальше что-то есть, и существуют высшие силы, которые могут больше, чем он. Эта вера оказалась особенно нужной на том этапе его пути, когда он потерял контроль над ситуацией.
Постепенно мысли его сместились в другую сторону. Если некие высшие силы существуют, возможно, они помогут ему сейчас? Вернут то, что было? Ведь тело Александры так и не нашли… Настоящее тело, в могиле двойник. Быть может, она жива и сумеет вернуться? Умом Михаил понимал, что это невозможно. Но странная новая вера шептала это коварное слово – «вдруг». Михаил и сам не заметил, как каждый его день наполнился одной и той же мантрой, которую он повторял про себя снова и снова.
Забери меня, верни ее.
Она лучше, чем я.
Поэтому забери меня, верни ее.
Я во всем виноват.
Забери все, что хочешь, только верни ее.
Эта его молитва, появившаяся сама собой, не помогала, вестей об Александре больше не было, да и не могло быть. Если бы он думал только об этом, отчаяние выгрызло бы его изнутри. Поэтому Михаил все реже бывал дома, с головой погружался в работу, почти не отдыхал. Полная концентрация на расследованиях пока спасала, но он не знал, как долго это продлится. Иногда ему казалось, что он теряет остроту восприятия, мысли становятся медленными, вязкими, голова болит все чаще… Он отмахивался от этого, как от роя назойливых мелких мушек. Михаил считал, что мужчине не следует обращать на такое внимание. Начнешь – и будешь рассуждать, что стресс убивает, как неврастеничка какая-нибудь!
Работа была лекарством, и в тот день он снова закрылся в своем кабинете, окружил себя горами бумаг, как стеной, разбирался в них, читал, исправлял, переписывал… Он заполнил свои мысли этими буквами, чтобы вытеснить безнадежную молитву, он не собирался отвлекаться.
А его все равно отвлекли. Дежурный сказал ему, что какая-то женщина настаивает на встрече с ним. Михаил никого не ждал и никого не вызывал, поэтому незатейливо потребовал, чтобы даму послали к черту, раз уж ей хочется куда-нибудь сходить. Дежурный резонно заметил, что общество Михаила Эйлера ей милее дьявольского, гостья упрямая и определенно не бедная, у такой хватит наглости и начальство задействовать. Михаил не особо испугался, он и сам давно уже был начальством. И все же странная женщина заинтересовала его. Может, она отвлечет его даже лучше, чем эти бумаги? Документы, в конце концов, никуда не денутся.
Убедившись, что следователь сменил гнев на милость, дежурный ушел, очень скоро появилась та самая гостья. Она и правда оказалась любопытным созданием, такие к Михаилу обычно не заходили.
Женщина была немолода – около семидесяти, но никто не назвал бы ее старухой. Слишком уж гордой была ее осанка, слишком вызывающе она смотрела на мир. При этом женщина не пыталась молодиться, напротив, она выглядела уставшей, измотанной чем-то. Кажется, даже заплаканной, но определить это наверняка не позволял умело нанесенный макияж. На встречу женщина пришла в дорогом деловом костюме – черном, как и блузка под ним. От этого веяло трауром.
Не дожидаясь приглашения, женщина уверенно пересекла кабинет и опустилась на стул.
– Меня зовут Лариса Вишнякова, – представилась она.
Это имя ничего не говорило Михаилу – он не был знаком с этой женщиной лично, и она определенно не относилась к тем, кто всегда на слуху.
– Мое имя вы знаете, раз пришли ко мне, – указал Михаил. – Теперь хотелось бы услышать, зачем.
– За помощью, разумеется. Вы знаете, кто такой Борис Колесин?
Вот это имя как раз показалось знакомым – но не настолько, чтобы мгновенно вызвать из памяти образ нужного человека. Михаилу пришлось поднапрячься, прежде чем он наконец сообразил, о ком речь.
– Банкир этот?
Всех банкиров города он, разумеется, не знал. Однако Борис Колесин сам сделал себя известным в этом году, когда решил стать депутатом. Сейчас он вел активную предвыборную кампанию и мелькал перед глазами куда чаще, чем хотелось бы Михаилу.
Лариса попыталась улыбнуться, но уголки губ дрогнули, словно улыбка приносила боль.
– Банкир, – согласилась она. – И великий политик. А знаете, почему он в политику полез?
– Не знаю и не интересуюсь.
– Чтобы грехи свои прикрыть. Депутаты ведь неприкосновенны. А даже если кто-то вдруг начнет разбираться в его делишках, он тут же развопится, что это политическое преследование. Вот зачем ему это нужно! Все остальное, все, что он болтает о благе народа и заботе о людях, – это просто прикрытие. Он даже не сам эти речи пишет! Просто читает по бумажке, что ему другие люди пишут… Грамотные люди, которые знают, что нужно для привлечения избирателей.
– Ну и что? – равнодушно поинтересовался Михаил. – Вы надеялись меня этим шокировать? Тем фактом, что банкир может оказаться нечестным человеком? Кто подумал бы!
– Зря иронизируете.
– Да я особо не иронизирую. Колесин этот, насколько я помню, занял руководящую должность совсем молодым и еще в девяностые. Либо он гениален, либо изначально ходил под «крышей». Я не первый день на работе, и для меня практически любой наскоро слепленный миллионер из девяностых – вор. Ну и что? Если он до сих пор на свободе, следы он замел хорошо. И вы пришли в отделение полиции жаловаться на то, что депутат из него будет хреновый? Вынужден вас разочаровать: я разоблачениями не занимаюсь, я занимаюсь расследованием убийств.
Вишнякова выслушала его спокойно, возмущаться она не спешила и не перебивала. Лишь когда он закончил, она сказала:
– Это хорошо, потому что он как раз убийца. Год назад он убил мою дочь.
Другой следователь, пожалуй, посмеялся бы над ней. Или обвинил в сумасшествии. Или хотя бы удивился.
А Михаил пока даже говорить не мог. Ее обвинение было пустым, возможно, ложным, но это не имело значения. Короткое «убил дочь» резануло его, отозвалось неожиданно острой вспышкой боли в груди. Михаил понимал, что это ненормально, но ничего не мог с собой поделать. Его силы воли хватило лишь на то, чтобы отстраниться от боли, оставаться внешне все таким же равнодушным, продолжить этот разговор, как и полагалось профессионалу.
Кажется, где-то на улице детский голос снова крикнул «Папа!»… или ему показалось?
– Я вынужден просить вас о пояснении, – сказал Михаил. Вот, получилось произнести это так, будто ему все равно. Уже неплохо.
– Мою дочь звали Елена Колесина, – указала Лариса. – Она была женой этого… человека большую часть своей жизни. Он убил ее – и ему хватило наглости сделать ее смерть частью своей пиар-кампании. Пожалейте несчастного вдовца, он пережил боль и справился!
Вот теперь она позволила себе проявить ненависть, впервые с начала их разговора. А может, не позволила, а просто не сумела скрыть, слишком уж сильным было чувство.
Михаилу полагалось прогнать ее. Очевидно, что женщина, потерявшая дочь всего год назад, не в себе… А он разве в себе? Он разве никого не потерял и не понимает эту тупую, выжигающую боль?
Забери меня, верни ее…
– Расскажите мне все, – попросил Михаил.
– Вы мне верите?
– Я пока слишком мало знаю, чтобы верить. Расскажите.
Борис и Елена познакомились двадцать семь лет назад – в университете. Она только поступила, он уже заканчивал. Она была дочерью влиятельного чиновника, он – бойким, подающим надежды студентом. Поразительно некрасивым, но ловким и обаятельным. Он быстро заметил привлекательную девушку, одетую куда дороже других. Время его обучения истекало, пришла пора озаботиться карьерой. Елена верила, что он просто влюбился в нее, ее мать уже тогда заподозрила, что Борис мыслил куда шире.
Он оказался достаточно настойчивым, чтобы получить все сразу: молодую красивую жену, квартиру и машину, подаренные ее отцом, неплохое рабочее место. Но и сам он был непрост: у него еще с далекого детства, проведенного в «неблагополучном» районе, остались связи с людьми, ныне превратившимися в новых хозяев жизни.
Сначала он работал под крылом тестя, а через несколько лет перешел в банковское дело. Семья всегда жила безбедно, вот только Лариса сильно сомневалась, что счастливо. В какой-то момент Елена перестала смотреть на мужа влюбленными глазами, она выглядела грустной, подавленной чем-то. Мать пыталась расспросить ее, что происходит, но Елена лишь отмахивалась.
