Влада Медведникова
Дети войны
7
Я привык слышать стук ее сердца сквозь сон. Привык, просыпаясь, различать ее дыхание, ловить эхо чувств. Ее кожа всегда прохладная, а мысли – теплые. Ее душа сияет светом весны, может растопить лед, прогнать стужу – и зима отступает из моего сердца, чувства становятся пронзительными и яркими.
Каждое утро я просыпаюсь раньше Беты. Не выпуская ее из объятий, смотрю наверх, ищу звезды. Иногда знакомый узор сияет надо мной, иногда тонет в приливе рассвета. Порой небо скрыто облаками или дощатым потолком чужого дома.
Сегодня опоры нашего жилища – стволы деревьев. Их ветви – стропила, шелестящая листва – кровля. Под нами колючее шерстяное одеяло, и сквозь него я ощущаю холод земли: жизнь бурлит в ней, но уже предчувствует зимние морозы, готовится уснуть. Темнота струится вокруг меня и Беты, льнет к корням деревьев, но не опаляет их. Темнота не дает нам замерзнуть. Бета спит и не помнит о том, что скоро зима.
Мы в пути уже много дней. «Как будто сон», – сказала Бета. Но может ли сон быть таким пронзительным и долгим? Мне кажется, я помню каждый шаг, пройденный нами на пути от гор. Вереск и дальний шум волн. Острые листья травы, режущие, как лезвие, – боли нет, но капли крови стекают по рукам. Луга, поросшие диким ячменем, – колосья спелые, вьюнок обвивает их, голубые цветы сияют среди увядающей зелени, я срываю их, проходя мимо.
Не сон и не явь – преображение. И мы с Бетой идем сквозь него, день за днем.
И с каждым шагом, с каждым часом я все ясней понимаю – это навсегда. Те, кому я служу, – не зовут меня. И те, что подчинялись мне, – молчат. Приговор в силе, и, наверное, всегда будет так. Моя судьба теперь – блуждать вдали ото всех и смотреть, как меняется мир.
Когда понимание захлестывает, я не могу удержать свои чувства, они горят. И каждый раз, услышав их, Бета говорит: «Я никуда не уйду без тебя».
Сейчас она спит, а я пытаюсь разглядеть звезды сквозь колыхание темной листвы.
Этот лес юный, ему меньше недели. Но деревья уже высокие, тянутся ветвями в поднебесье, стволы толстые, кора успела огрубеть, растрескаться. Эти деревья еще не знали ни весны, ни лета, им только предстоит пережить зиму – но я уверен: если срубить огромный ствол, увидишь годовые кольца и насчитаешь их сотни.
Леса, погибшие шестьсот лет назад, возвращаются к нам. В каждом дереве, как в хрустальном шаре, заключено время нашего изгнания, время горечи и тайн. Война промчалась по земле, сожгла врагов, дала силы преображению – и вот вокруг меня лес, ветви качаются над головой, листва заслоняет звезды.
Но мои звезды ничто не скроет. В предрассветный час среди лесного шепота и безмолвия души я не могу не думать о них. Они сияют, тревожные и горячие, они повсюду. Звездный ветер течет, связуя их воедино, сила струится – от меня и ко мне. Я пытаюсь остановиться, погасить внутренний взор, но не могу.
Я вижу свет Арцы – мятущийся и яркий – но она молчит. Сумел бы я сдержаться и не ответить, если бы ее голос раздался в моей душе? Я осужден и должен помнить об этом каждый миг своей жизни.
Сияние Рэгиля такое глубокое, такое красивое, мне больно смотреть на него. Он в городе, скитается среди видений и целительных чар. Я должен быть рядом с ним, чувствую это так ясно. Но мне нельзя приближаться к нему.
Сколько бы ни блуждал внутренний взор по моему небу – Амиры нет. Звездный ветер пронизывает меня, когда я тянусь к ней мыслью. Тишина и память.
Из-за меня Амира погасла. Умерла, потому что меня не было рядом. Потому что я не предвидел, на что способен Лаэнар, и не взял его в плен, не убил. Я не погиб на войне, но не спас свою звезду, такую близкую, яркую. Как после этого я могу оспорить справедливость приговора?
Амира погасла, но Лаэнар сверкает ослепительно, как прежде. Его сияние меняется – багровое, синее, раскаленно-белое. Он предал нас, так почему я все еще считаю его своим? Да, предал, но ничего не изменилось. Свет мчится от него ко мне, потоки силы возвращаются от меня к нему – через бесконечное расстояние, через земли и море.
Он всю жизнь принадлежал мне, я знаю его так хорошо. Почему же я не догадался, что он сделает?
Но даже пророки не предвидели этого. Ни в зеркалах, ни в снах, ни в видениях среди голубого дыма, нигде не являлось такое будущее. «Я не знал, – сказал мне Эркинар в тот день. – Прости меня, я не знал».
Я не могу злиться на пророков за то, в чем виноват сам.
Но есть то, в чем они виновны передо мной. Они молчали о моем будущем – но знали его, теперь я уверен в этом.
* * *
Сколько я себя помню, Эркинар был моим лучшим другом. Среди восемнадцати великих звезд он ближе всех мне по возрасту – всего на три года старше, и в детстве я почти все свободное время проводил в чертогах прорицателей. Эркинар уводил меня в сны, мы странствовали там подолгу: темнота дорогой текла вперед, мы шли по ней из сна в сон. Миры, невероятные и яркие, наполненные голосами и светом, люди, непохожие на знакомых нам, чужая земля и чужие небеса – все это я видел в белых снах и со временем научился сам находить путь, мне уже не нужен был проводник. Но ни один, ни с Эркинаром, ни с другими пророками – я никогда не видел снов о своем будущем.
Чем старше я становился, тем больше появлялось дел. Каждое мгновение было на счету, война приближалась. Но я по-прежнему приходил к пророкам, стоял у зеркал, погружался в сны – сквозь туман видений смотрел на города и гарнизоны врагов. Прорицатели показывали будущее, его потоки ветвились – наблюдая их, я выстраивал стратегию грядущей войны, шаг за шагом.
Ни в одном из потоков будущего я не видел себя. Лишь изредка – отблеск темноты в разгар битвы, эхо разрушительной силы. Я спрашивал об этом Эркинара, и сперва он не отвечал, но в конце концов сказал: «Пойми. Я не могу тебе помочь». Он сжимал мою руку, когда говорил это, и было ясно – ему жаль меня, но он ничего не объяснит.
Но меня не нужно жалеть.
Я чувствовал – не только Эркинар, многие пророки знают что-то и скрывают от меня. Я не спрашивал больше, но одна из белых звезд проговорилась.
Айянира, ближайшая звезда Эркинара. Строгая и отрешенная, обжигающая, как лед, она менялась, когда мы оставались наедине. Острые грани таяли, исчезали из ее души, слова и прикосновения теряли сдержанность. Я расплетал ее волосы, и серебряные цепочки путались в пальцах, со звоном падали на пол. Я пытался разглядеть, что таится в глубине ее темных глаз, но проваливался в сон страсти, ни о чем не мог думать, пока не выныривал из него.
Однажды, когда воздух вокруг нас еще дрожал и пылал, не желая остывать, Айянира замерла. Застыла в моих руках, стала на миг неотличима от теней, что бродят в глубине зеркал. А потом сказала: «Твоя четверка… не привязывайся к ним так сильно. После войны их не будет рядом».
Она не захотела ничего объяснять и не разговаривала со мной несколько дней. Но я решил, что понял ее послание. Весть о том, что меня убьют на войне.
Но я жив, вот мое будущее. Почему же пророки молчали о нем?
* * *
Небо светлеет.
Я вижу его сквозь полог ветвей, колышущийся узор листьев. Сумеречный свет и тени скользят по лицу Беты. Я касаюсь ее щеки – Бета улыбается в полусне. Ее ресницы дрожат, она обнимает мою ладонь и говорит, не открывая глаз:
– Такой странный сон… Как я попала без пророков в белый сон?
– Расскажи. – Я касаюсь ее губ. Дорога и ночной холод обветрили их, и я целую ее снова, отдаю глоток целительной силы.
– Незнакомые люди. – Голос Беты звучит еле слышно, я почти вижу то, о чем она говорит. – Мы были в странном доме. И я все время знала, что это сон. Так странно… раньше только с пророками была в белом сне.
– Эта греза – место, где все встречаются, – объясняю я. – Там можно увидеть кого угодно, и туда легко найти дорогу. Мы можем встретиться там с тобой. Чтобы не разлучаться и во сне.
– Сейчас я уже не засну, – смеется Бета.
Я смеюсь вместе с ней.
8
– Мне начинает казаться, – сказал Мельтиар, – что эти дома оставляют специально. Для нас.
Вокруг звучали голоса леса. Они уже стали привычными, но очаровывали, как и в первый день: тихий, неумолчный шелест листвы, пение птиц, шорохи в подлеске. Среди зелени вспыхивали солнечные искры, земля пружинила, отвечала на каждый шаг, а в воздухе плыли тысячи запахов, глубоких и чистых. Все это было таким незнакомым и таким правильным, каждый вдох говорил: вот каким должен быть мир.
Я огляделась, пытаясь найти следы исчезнувшей деревни. Но повсюду высился лес, ветви сплетались, солнечные лучи золотили стволы. Как же здесь сохранился одинокий дом? Деревья обступили его, склонились над крышей; мох скрыл одну из стен, вьюнок оплел крыльцо. Обычное деревенское жилище – возле Эджаля я видела немало таких – теперь казалось тусклым и серым, в нем не было жизни, пропитавшей все вокруг.
– Наверное, – сказала я. – Иначе бы давно разрушился.
– Надеюсь, все же не для нас. – Мельтиар тряхнул головой. Его волосы казались еще чернее в солнечном свете. – Это было бы унизительно.
Он поднялся по ступеням крыльца – они наполовину тонули в траве – и распахнул дверь. Она заскрипела, протяжно и тихо, и меня коснулся запах сырости, усталости и тишины.
Случайное пристанище, уже которое по счету на нашем пути. Напоминание о том времени, когда мир томился во власти захватчиков.
Мельтиар прав, это унизительно.
Я перешагнула порог и закрыла глаза, попыталась представить, что я среди стен, пронизанных магией, созданных силой нашего народа. Лес дышал у меня за спиной, звенели птичьи трели.
– Сейчас что-нибудь строят? – спросила я, не открывая глаз. – Где живут люди?
– Должны построить поселения, как в Роще. – Голос Мельтиара звучал приглушенно, доносился из глубины дома. – Она была прообразом обновленного мира. Ты видела Рощу?
– У пророков, – ответила я.
Рассказы про Рощу я слышала с детства, но в зеркале прорицателей увидела ее лишь незадолго до войны. Путаница тропок среди сосен, ручей, деревянные домики, плетеные амулеты у дверей, пучки целебных трав, подвешенные к стропилам.
Сколько теперь таких поселений? Должно быть, они разбросаны по всему миру. Рано или поздно мы выйдем к светлым домам и петляющим тропам. Если там будут предвестники Мельтиара, мы уйдем, а если нет – задержимся ненадолго. Я расспрошу про Коула и Кори, кто-то должен знать. Я напишу письмо и попрошу передать. Хотя бы строчки на бумаге доберутся до них, и, может быть, что-то изменится.
Я шагнула вперед и открыла глаза. Пора посмотреть, что за пристанище оставил нам лес.
Это стало уже привычным – в каждом брошенном жилище я находила свечу или лампу. Зажигала огонь и обходила комнаты, поднималась на чердак и спускалась в подпол. Полки в кладовых везде были почти пусты, но мне удавалось найти что-нибудь, не успевшее прокиснуть или покрыться плесенью.
Нам нужна была еда.
«Огонь и вода всегда со мной», – сказал Мельтиар в начале пути. Темнота струилась по земле, оставляя на ней изморозь, взлетала, ледяные кристаллы сверкали в ней, таяли. Превращались в теплые струи воды, текли по моим волосам, змеились по коже. Я смеялась и подставляла ладони, не могла отличить, где кончается вода и начинается темнота – их потоки были неразделимы, омывали меня.
У нас была вода и тепло, но еду приходилось искать.
Голод был новым чувством. Когда в городе мне хотелось есть, проснувшись утром или вернувшись с тренировки вечером, я шла в столовую. Не выбирая, брала со стеллажа коробку с едой и садилась за стол. В детстве меня часто ругали, что я не доедаю, говорили: «Что же ты, нам же каждый кусочек пищи достается с таким трудом!» Поэтому, став постарше, я всегда старалась опустошить коробку или отдать тому, кто доест.
В армейской столовой в Эджале можно было не подчищать тарелку, никто не ругался. Наверное, объедки отдавали собакам, я никогда спрашивала.
И там, в Эджале, почти никогда и не хотелось есть. Слишком много сил уходило на то, чтобы быть девочкой из штаба, печатающей документы и бегающей с поручениями. Враги должны были верить каждому моему слову, каждому жесту и взгляду. Настоящая я исчезала, пряталась в глубине сердца, и от этого оно билось быстрее, заглушало все остальные чувства.
Теперь я узнала, что настоящий голод похож на боль. Он вспыхивал внезапно, вспарывал желудок – и пропадал, я забывала о нем на несколько часов. Но помнила, что нужно есть, а значит, нужно искать еду.
В этом доме я нашла капусту. Она притаилась в подвале: огонь свечи дрожал, превращая лопаты и грабли в тени чудовищ, и я не сразу разглядела высокий мешок у стены. Вытащила один кочан – такой огромный, что удержать было трудно, – и вместе с ним поднялась наверх.
В очаге горел огонь, искры рассыпались по каменной кладке. Тень от чугунной решетки падала на пол, теплые отблески качались на стенах. Только теперь я заметила, что скамьи покрыты шкурами, на столе стоят деревянные чашки. До ближайшего города отсюда было, наверное, несколько дней пути, и королевская дорога проходила в стороне. Жителей таких деревень в Эджале называли дикарями.
– Ты знаешь, что с этим делать? – спросил Мельтиар.
Его шаги были тихими – он разулся, ступал босиком. Я взглянула на его следы на пыльном полу и улыбнулась.
– Это же капуста, – сказала я. – Ее можно вообще не готовить.
– Но порезать нужно, – возразил Мельтиар. – Она всегда была кусочками.
Я не выдержала, засмеялась. Он дотронулся до моего плеча, проходя мимо, – прикосновение горячее и яркое, вспышка веселья. Ему было легко сейчас, он ни о чем не думал, и поэтому я не могла перестать смеяться.
Мельтиар вернулся с широким ножом и доской, иссеченной сотнями ударов. Сел за стол, подкатил к себе кочан и разрубил пополам.
Все еще улыбаясь, я опустилась на скамью напротив, провела руками по лежащей на ней шкуре. Серый мех был пушистым и мягким, пальцы тонули в нем. Я сидела и смотрела, как взлетает и опускается нож, как капуста рассыпается по доске и столу.
– Ты вообще умеешь готовить? – спросил Мельтиар.
– Лапшу, – ответила я. Он поймал мой взгляд, и я добавила: – Готовую, могу сварить.
В Эджале у меня был свой дом, и мне приходилось покупать еду, чтобы не выделяться. В лавке напротив продавалась лапша – хрустящие полоски теста в холщовых мешочках. Хозяйка отчитывала меня за то, что я не делаю лапшу сама. «Сварить и мужчина может», – так она говорила. Ее лавка сгорела в первые часы войны, как и вся наша улица.
– А ты умеешь? – спросила я у Мельтиара.
Не переставая рубить капусту, он усмехнулся, покачал головой:
– Конечно, нет. Даже посуду никогда не мыл.
Я снова рассмеялась, и мысль Мельтиара ворвалась в мою душу, вспыхнула черными и алыми искрами веселья:
Не веришь?
– Верю, верю!
Мельтиар воткнул нож в доску, посмотрел на меня. В его глазах уже не было смеха, взгляд стал внимательным и долгим.
– Почему ты всегда отвечаешь мне вслух? – спросил он. – Я недостоин?
Я успела подумать, что он шутит, – но он потянулся через стол, поймал мою руку.
Он был серьезен, он хотел знать.
– У меня не получится, – сказала я. – Я только с Тарси могла мысленно говорить. И то теперь…
Мельтиар прервал меня.
– Получится. – Его взгляд был темным, а слова звучали так решительно, что я поняла – бесполезно возражать. – Ты мой предвестник. Когда я говорю – ты меня слышишь. А значит, можешь ответить. Попробуй. Скажи мне что-нибудь.
Он крепче сжал мою ладонь. Я чувствовала биение его пульса, его силу и уверенность – он знал, без тени сомнения, что у меня все получится.
Глядя ему в глаза, я попыталась позвать его, как всегда звала Тарси. Но слова и звуки не слушались, даже его имя не превращалось в мысль. Оно стало таким нестерпимо горячим, пылало, как звезда, заслоняло небо. Все мои мысли превратились в багряный свет – ни призыва, ни звука, лишь пламя войны – и рванулись к нему.
Да, ответил он. Я с тобой.
9
Я ищу нужные слова и мысли, хочу объяснить.
Думаю об этом уже несколько дней. Но как только я понимаю – вот он ответ, оспорить нельзя, – и говорю вслух, она тут же находит, чем возразить. Рассказывает всегда о разном: о детстве, о наставнике, не пожелавшем учить ее, о попытках и неудачах.
Сегодня она сказала: «Легко рассуждать о магии, когда ты Мельтиар. Магия всегда с тобой».
Я держу ее за руку, мы поднимаемся шаг за шагом. Серебристые стволы и тонкий дрожащий узор листвы остались позади, теперь вокруг нас запах смолы и хвои. Сосны карабкаются вверх по склону, корни взрезают землю под нашими ногами. Ветви над нами изогнуты, словно от десятков лет и сотен ветров, – но этот лес так же молод, как и все леса, что мы миновали.
Бета перешагивает через корень, свернувшийся словно змея, на ходу прикасается к застывшей капле смолы на шершавой коре.
Где сейчас другие мои предвестники? В каких полях они живут, среди каких деревьев? Где парят, перелетая с вихря на вихрь?
И где тот, кто никогда больше не увидит наше небо? Где Лаэнар?
Я пытаюсь оборвать эту мысль, остановить чувства, но они горят. Бета оборачивается, я ловлю ее тревожный взгляд.
Лаэнар далеко, с врагами, с полукровкой, которого я отпустил ради него. Бездна моря несет их прочь от нашего мира или уже выбросила к чужим берегам. Может быть, волны расступились и сомкнулись над их кораблями? Нет. Лаэнар жив, сияет так знакомо, так ярко.
Я не хочу думать о нем, не хочу о нем беспокоиться. И даже если я не могу перестать, у меня есть другие дела. Я всего лишь тень войны в преображающемся мире, но кое-что я могу изменить.
– Я не сдамся, – говорю я Бете. – Я хочу учить тебя.
Бета крепче сжимает мою руку, в прикосновении – благодарность и радость, раскрашенные горечью и страхом.
Она считает себя неспособной к магии.
– Каждый из нас способен к магии. – Я говорил это уже много раз. – Это наша жизнь. Жизнь каждой звезды.
– Я маленькая звезда. – Бета пытается смеяться, но смех ускользает от нее, тает. – Совсем чуть-чуть способна, могу только пользоваться магическими вещами и говорить с тобой мысленно.
Я не отвечаю ей, но ускоряю шаг, иду, не разбирая дороги, Бета едва успевает за мной. Ее пальцы крепче стискивают мою ладонь, я слышу вспышки ее чувств: вину, горечь и надежду, едва приметную, скрытую на дне.
– Не сердись, – просит Бета. – Я не хочу… чтобы ты зря тратил время. Просто не сразу ясно, что у меня нет способностей, правда.
Солнечный лес темнеет вокруг меня. Во мне буря, я не могу говорить, но слышу свой голос, он почти спокойный:
– Я сержусь на человека, отказавшегося учить тебя магии. Как его зовут?
– Ирци, – отвечает Бета.
– Я объяснил бы ему, кто на что способен.
Ирци учил моих ближайших, самых ярких предвестников, пока я не стал их наставником. Ирци учил многих крылатых воинов. Но какой из него наставник, если он говорит младшим звездам, что магия им недоступна?
Я хочу увидеть его, ударить, заставить мыслить иначе. Я должен это сделать, но приговор запрещает мне.
Я останавливаюсь, беру Бету за плечи. Она смотрит на меня упрямо, но в ее глазах тепло и свет. Ее душа струится в моих ладонях, и я снова вижу солнечные лучи вокруг, чувствую запах сосен и слышу голоса птиц.
– В тебе звездный свет, наша магия, сила, – говорю я. – Она открыта тебе. Ты поймешь это, очень скоро.
Шаг за шагом, мы поднимаемся, и свет меняется, лучи ложатся нам под ноги. Деревья тут низкие – жмутся к склону, тянут тонкие ветви. Идти все трудней. Но лес стал прозрачным, небо так близко. Синева и облака зовут меня, я могу оказаться там, ворваться вспышкой темноты. Не отпуская Бету, удержаться в вышине на миг и вспыхнуть снова, в другом сплетенье ветров. Все выше, пока воздух не станет обжигающе-холодным и вдох не наполнится пустотой.
Столько раз я бывал в небе, но никогда еще не шел по земле так, как теперь.
Я держу Бету за руку, вслушиваюсь в движения ее души. Мы перебираемся через стволы и корни, поднимаемся с уступа на уступ. Ни тропы, ни дороги – живая земля, полная силы.
Голос Беты вплетается в солнечный свет, звенит среди дыхания леса. Она говорит о своем оружии и о том, как сражалась на войне. В ее рассказе – названия, так хорошо мне знакомые, и события, которые я помню. Но ее глазами я вижу все снова – совсем по-другому. Ее первая битва прошла вдали от столицы, а потом я был далеко – в небе над крепостями и морем. И теперь я расспрашиваю, я не могу упустить ни одного слова, я должен знать все.
Бета отвечает, замолкает лишь, чтобы перевести дыхание. Мы поднимаемся, не замечая, сколько пройдено, не думая, какой путь впереди. Мы так похожи – негасимые искры войны. Как нам жить другой жизнью?
Лес расступается, остается позади. Мы стоим на вершине холма, здесь лишь трава, камни и белые звезды цветов. Впереди, под нами – хвойные кроны. Они спускаются вниз, становятся гуще, темнее. Стремятся к реке – она изгибается широкой лентой, потоком золотых и синих бликов. Ее берега и до победы скрывали деревья. Я был здесь, когда готовился к войне, я помню дубы и сосны, пережившие завоевание.
Самый древний лес мира, он ждет меня.
Лес тянется, насколько хватает глаз, холмы – острова в нем. Тени и свет окрашивают его, солнце уже наливается алым, движется к закату.
К горам и городу, скрытому в них.
Бета замирает.
– Наш мир, – говорит она.
Ее голос тише шепота ветра.
Невозможно заснуть, когда перед тобой распахнут весь мир.
Запахи леса, дыхание земли и холодные ветра обвивают холм, кружат над нами. А выше ветров – небо, плывет и сияет в бесконечном, едва видном вращении. Мириады звезд, мерцающие рисунки созвездий, и звезда войны среди них. Капля крови, ровный, призывный свет. Сражения стихли, но моя звезда сияет над миром. Не исчезла с неба, как я не исчез с земли.
У нас одно имя и один свет, но тебя не осуждали. Ты можешь блуждать по дороге созвездий, не прячась, не сворачивая с пути. Дотянись до каждой моей звезды – там, в вышине, – коснись их светом, и, может быть, они услышат нас и здесь, внизу.
Скажи Амире, что я люблю ее. Скажи, что она освещает мой путь.
Скажи Рэгилю, что я думаю о нем, думаю о нем все время. Я помогу ему, я найду способ, я обещаю.
Скажи Арце, что она самая смелая, самая сильная. Скажи, что я горжусь ею.
Горжусь каждым из них.
Скажи Лаэнару, что я не могу его простить. И не могу возненавидеть.
Скажи им всем, что я люблю их. И не говори, как мне тяжело в разлуке.
Я смотрю на небесную реку, на звезду войны, и чувствую, что Бета просыпается. Закутанная в одеяло и горячий покров темноты, она еще дремлет, прижавшись к моему плечу, но сон уже стал хрупким. Мои чувства сейчас как лезвие, я не сумел удержать их, они ранят. И Бета обнимает меня, говорит еле слышно – полумысль, полуслово:
– Не грусти. Пожалуйста, не грусти.
– Я должен был убить его? – спрашиваю я у Беты и у звезды войны. – Должен был убить Лаэнара?
– Да, – отвечает Бета. Я чувствую ее взгляд.
Звезда войны сияет неумолимо и ясно.
– Значит, в этом моя вина, – говорю я.
– Нет! – Голос Беты возмущенный, горячий. – Виноват только Лаэнар.
Я встаю, протягиваю ей ладонь.
– Пойдем вниз, – говорю я. Бета берет меня за руку. Ее чувства обжигают смятением, бьются, как огонь на ветру. – Враги ничего не сумели сделать с рекой, она оставалась неизменной сотни лет. Пойдем, я покажу тебе скрытую в ней магию.
Бета кивает, собирает вещи, и мы начинаем путь: по корням, по уступам, сквозь сплетение теней.
Ночь бледнеет, отступает, воздух полон туманом, роса блестит на листьях травы.
Рассвет настигает нас.
