Владa Андреева
Последний шанс
«Могу я тебя кое о чем попросить, а то вдруг завтра уже будет поздно».
«Давай»
«Не называй меня больше старухой».
«Снова новости! Сегодня, прям, день откровений каких-то. Это, что, задевает твою нежную душу? Или как –то унижает тебя?»
«Я думала, ты что-то уже понял: Это унижает тебя».
«Хорошо, мне надо умыться и поспать, завтра поговорим, ешь яблоко», – Сергей вышел из комнаты и закрыл дверь.
Сон долго не шел к нему в ту ночь. Сквозь полумрак в отсвете луны он снова и снова упирался взглядом в дурацкую картину на стене и все пытался вспомнить названия желтых цветов: Розы? Пионы? Ромашки? Это становилось похоже на бред сумасшедшего. Затем сон понемногу овладел им, но не принес облегчения. В голове как калейдоскоп менялись картинки вчерашнего дня: пустые глаза маргинала, его кривая усмешка, старуха, дракон, пытающийся сожрать солнце, и снова цветы на картине, будь они не ладны!
Промучившись до утра, Сергей открыл глаза. Голова сильно болела. Но добавилась еще одна напасть: дикая тошнота. Сергей никак не мог понять, является ли она причиной ударов по голове или это следствие трехдневной голодовки. Он с трудом сел, обхватил голову руками и застонал. Просидев так какое-то время, он встал, бросил скомканное покрывало на постель и двинулся по направлению к комнате Ангелины. Вчера у них состоялся непонятный разговор. Не то чтобы Сергею хотелось его продолжить, вовсе нет, бред старой женщины! Ему просто хотелось с кем-то поговорить.
На нетвердых ногах он вошел в комнату Ангелины. «Ангелина-а а», тихонько позвал он, – «Спишь?». Ответа не последовало. «Ну, ладно тебе, что опять в молчанку играть будем? Хватит уже», – достаточно громко сказал Сергей. Снова тишина. «Спит, наверное», пронеслось в голове. «Ангелина, проснись», – Сергей достаточно сильно потряс старуху за плечо. От этого она как-то неестественно медленно повернулась и уставилась на Сергея тусклым безжизненным взглядом.
Он даже не сразу понял, что к чему. А когда понял, то отказывался поверить в случившееся. Он долго тряс Ангелину, стучал по щекам, кричал, пока, наконец, не сообразил, что все бессмысленно. Ангелина ушла навсегда. Он положил ее на спину, закрыл глаза и медленно вышел из комнаты.
Сколько он просидел на лавке, Сергей не знал, он потерял счет времени. Сначала он просто сидел, потом долго и громко рыдал и даже выл от досады и злобы, Злобы на себя, на Ангелину, на эту ужасную жизнь. Затем он встал, сходил домой, взял нож и прямо под своим окном начал рыть могилу. Уже вечером он снова вошел в комнату к Ангелине. Она по-прежнему лежала на спине. Рядом с ней было окровавленное яблоко, которое он дал ей накануне. Сергей поднял Ангелину и вынес во двор. Затем он положил ее в вырытую могилу, повертел в руке яблоко, и, вложив его в холодную руку Ангелины, сказал: «Это тебе».
Сделав все необходимое, Сергей вернулся к себе, разделся и лег, твердо решив больше никогда не вставать. Все, что держало его в этом мире, в том числе и эта старуха, умерло, ушло, покинуло его. Он был пуст, как высохший колодец.
Сергей не знал точно, сколько времени он лежит: шесть дней или семь? С каждым днем он становился все слабее и слабее. Мысли были все путаней, сознание медленно покидало его. Как это ни странно, он практически не думал о событиях последних лет, сознание упорно переносило его в прошлую жизнь. Он много думал о маме, о жене и детях. О том, каким нетерпимым и раздражительным он был тогда. Как бесило его все, что шло в разрез с его мнением, как навязывал он его, пренебрегая чувствами тех, кто любил его. Почему-то, именно к тем, кого он любил, у него были повышенные требования. И если они поступали не так, как ему казалось, должны были, это его дико злило и бесило.
Он считал, что все должны понимать, что делает он это не потому, что – самодур, а потому что он – главный, он всегда и за всех отвечает. Он несет ответственность за тех, кто рядом с ним. Но, как оказалось, все было впустую: он не смог никого защитить от «Цавира», все ушли и оставили его одного со своими никому не нужными требованиями. От этих мыслей у него внутри что-то сжималось и становилось нестерпимо больно. В один из таких моментов он вспомнил, что кто-то очень умный, вроде бы Кант, сказал: «Две вещи убеждают меня в существовании Бога: звезды надо мной и совесть во мне». Сергей вдруг понял, почему ему так нестерпимо больно и стыдно. Это, должно быть, совесть, о которой он давно забыл.
