Влад Савин
Союз нерушимый: Союз нерушимый. Страна мечты. Восточный фронт

И ко мне уже – гранату теперь можешь убрать. Да, ну и жену же нашел себе наш адмирал – впервые увидел ее в роли большой шишки, кто даже первого секретаря строит. И ведь получается у нее! А если мой галчонок, ей подражая, вырастет в такую же? Ну, а с гранатой – да никаких проблем! Вот честное слово, если бы женщин с нами не было, да еще в положении, похулиганил бы, отплатив менту за хамство! Ну а так – лишь изобразить? Делаю вид, что хочу сунуть «лимонку» оперу за пазуху и разжать руку. Мент белеет и разевает рот. Блин, нам тут берсерка не надо!

– Да успокойся ты, не рванет! Она ж пустая и без детонатора. Как раз для такого случая таскал.

Как, например, в помещение входя, бросить – чтобы все там залегли, а особенно те, кто двери на прицеле держит. Валентину этот фокус был хорошо известен, потому он и был спокоен. Да и Лючия вроде знала, но не сообразила.

– Ну, ты и гад, Юрка! – с облегчением говорит Лазарева. – Меня напугал до смерти. А если бы… а, ладно!

Мент разражается отборной бранью. А затем говорит:

– Падла ты, майор. Я в органах с двадцать шестого года. И ошибаешься ты – трупов, а также всего прочего, я навидался побольше тебя. А что на фронте не был, так вины моей нет, трижды рапорт подавал. Зато в тылу погани извел немерено. «Фриц должен быть в земле, а вор в тюрьме» – это правило ты слышал? Чтобы вам, таким вот… было куда возвращаться.

Снаружи какой-то шум. Опер кричит:

– Эй, Кононов, что там?

Младший мент рапортует – товарищи из местного отдела подъехали, вместе с комендантским взводом, и спрашивают, где тут бандиты, что товарища из Москвы захватили. Мент распахивает дверь и орет:

– Какие, к чертям, бандиты? Это я, Кныш.

– А ну, старшего сюда!

Да, Кириченко не тормоз – быстро за собой хвосты подчищает!

В дальнейшем выясняется, что менты приехали всего лишь по сигналу кого-то из бдительных граждан. Кто, вот везение, был в зале в тот самый день («ще не вмерла») и запомнил Аню, сидевшую рядом с первым секретарем. Мало того, как тут же выяснил Кныш, еще и среди новоприбывших ментов оказались те, кто «товарища инструктора ЦК» тогда видели и сейчас узнали. Кныш снова матерится, уже неясно в чей адрес. И в завершение звонит телефон. Трубку снимаю я – начальственный голос требует срочно позвать старшего из угро, прокуратура на проводе. Кныш представляется – и даже я, стоя рядом, слышу вопли с того конца.

– Падлы, – говорит мент, – ладно, в звании понизят, переживу. Не выгонят – кому тогда работать? Но ты, майор, мне должен – за угрозы и насилие по отношению к представителю власти. Или я тебя сейчас комендатуре сдам, хоть на гауптвахте посидишь. Что за прием ты на мне сделал, покажь. Только руку не сломай ненароком.

Я показываю в варианте двух рук – айкидошное «санке». Менту не нравится, что надо проворачиваться под рукой, пусть на короткий миг оборачиваясь к противнику затылком. Ну, тогда попробуй вот это – «никке» (конечно, названий я не говорю): болевой на кисть и руку за спину, мордой в пол. Это выходит лучше. Хотя без базовых основ…

– Мальчики, – вмешивается Аня, – нам уже ехать надо, Кириченко ждет. А я бы хотела товарищу Кнышу еще пару вопросов задать. Какие претензии к нам были от прокуратуры?

– Сигнал был от граждан, – отвечает опер, – что тут ночью офицеры пьяные буянят. И постановление было насчет того, что фронтовики и демобилизованные склонны решать свои дела кулаками, а то и оружием, что надо решительно пресекать. Причем следователь прокуратуры Цуцкарев, давая указания, прямо мне сказал, что подозреваемые могут выдавать себя за высокопоставленных командировочных из Москвы и иметь на руках поддельные документы высокого качества. Ну, а дальше наше дело подчиненное: провести проверку фактов и принять меры к задержанию с последующим возбуждением уголовного дела.

Ага, вот только сдается мне, здесь Кныш дурку валяет. Не может опер с почти двадцатилетним стажем быть таким дубаком, это все же не патрульно-постовой мент. И думаю, был ты рад случаю на законном основании попрессовать столичных, – но свои мысли держу при себе, не время сейчас для разборок. А вот этому Цуцкареву я теперь не позавидую – если бы не его уточнение, можно было бы списать на инициативу дурака, а так сразу видно, что заказное. И будет прокурорскому – если он от Кириченко кадр, то лететь ему в самую глухую жо… ну, а от бандеровцев – тогда строго по закону, вышак.

– А мы-то тут при чем? – допытывается Аня. – Или от пострадавших заявления поступили?

– Так вы, товарищ Ольховская, вот только без обиды, ну совсем не похожи на партийную, – оправдывается Кныш, – на вид, простите, как профурсетка, ну не бывают такими товарищи из Москвы, строгости никакой. И простите еще раз, я-то все понимаю, война, но раз вы коммунист и замужняя, судя по кольцу, ну нельзя так авторитет партии ронять. Ладно, фронтовые товарищи, но неприлично шуметь-то зачем? Люди же слышат, в соседних номерах!

Аня посмотрела на Лючию. Та смущенно спряталась мне за спину.

– …и свидетели прямо на ваш номер указывали, как в вашу дверь стучали, и слова «товарища Ольховскую вызывают в штаб округа», а после шум драки. И коридорная куда-то пропала. Мужики, при всем уважении – сейчас не война уже, и это наша епархия, а не СМЕРШ. Даже если вы тут шпионов ловите – мы в курсе быть должны.

А, была не была! Ведь если завтра начнется, то именно таких, как этот опер, в первую очередь убивать будут!

– Кныш, в ближайшие дни будьте наготове. Когда тут начнется кипеж, запомни: главная опасность не в толпе. А малые банды, хорошо вооруженные и обученные, будут под шум нападать на выбранные объекты и убивать по списку. Это враги хуже фашистов. Больше сказать не могу, но после буду рад позаниматься с тобой русбоем. Если останемся живы.

Кириченко Алексей Илларионович, первый секретарь КПУ.

Киев, 22 июня 1944 г.

Вот мерзавцы! С таким трудом налаживалось – и все под откос! Ну, какого рожна им это было надо?!

Политика – это дело тонкое. Мало ли кто кем раньше был? Дружок, что в тридцатые в Средней Азии служил, рассказывал, как там устраивалось: «Ну что ты, курбаши-юзбаши, стреляешь из-за дувала, лучше к нам иди, вступай в партию, сделаем секретарем райкома». А в Грузии, я слышал, бывшие князья в коммунисты подались и жили как раньше, крестьян плетьми секли. И что – да ничего, ведь главное, чтобы спокойствие, и в Москве довольны!

Так и эти. За ридну самостийну, и что с того – раньше ведь союзниками считались против панской Польши, как месть наша за Варшаву двадцатого. И если бы Гитлер на нас не напал, так, зуб даю, Бандера и сейчас бы своим числился, как какой-то там Барзани в Ираке. Москва всех превыше, ну так далеко она, я здесь за нее, меня и слушайте, как раньше немцев, будете хорошо вести себя, забудем про ваши грехи – например, как панам на Волыни кровь пустили. Кого Пилсудский на «крессах всходних» селил – «осадников», отставных солдат, чиновников, жандармов и тому подобную сволочь, для которой украинцы были как для фрицев унтерменши – ну вот и получили паны по справедливости. Зверство, конечно, кожу заживо драть или детей в котле варить, так народ простой и шибко на ляхов озлобленный. Мы в той войне победили – значит, слушайте нас! И ведь слушали поначалу!

Даже на то согласился, чтобы на их землях их люди во власти. Пошлешь туда человека с востока, так обязательно что-то с ним там случалось, а то и просто сгинул, и нету! А так покой и порядок: какие бандиты, мы все мирные граждане УССР, за Сталина, все исправно работаем и налоги платим… пока нас не обижают, конечно! Так я их и не трогал, чего еще им надо было?

Пономаренко, гадюка, ну что стоило тебе самому приехать? Договорились бы как-нибудь, по старому знакомству. Нет, эту прислал – и ведь как прислал! По распорядку ведь положено, чтобы не одна приехала, а с сопровождением, и из адмотдела кто-то, и фельдъегеря, для охраны и поручений, но это если именно официально, «иду на вы», а так, в одиночку, – значит, доверенное лицо. И такое бывает, хотя и нечасто. Ну, а что ППЖ, зная мое отношение к женскому полу на рабочем месте, так это тоже намек, что правила устанавливает он, вышестоящий, плевав на мое мнение – что ж, это его право. Пока. Ничего, я ведь не забуду, припомню, когда карта моя ляжет.

Мы ведь тоже не пальцем деланные, все понимаем. Хозяин сожрет, не подавившись, каждого по отдельности – а если сразу многие ответственные товарищи, особенно первые в республиках, скажут – нет, не против вас, товарищ Сталин, а исключительно в интересах дела, партии, по своей совести коммунистов и ленинским заветам? А главное, народ не хочет, который, по Марксу – Энгельсу – Ильичу, всегда прав! И в подтверждение – беспорядки, и не где-то в Туркестане, а на Украине. Не желают простые люди новых границ, а заодно неплохо было и вольностей прибавить, чтобы своя внешняя торговля и представительства за рубежом, и ресурсов побольше у себя, а не в центр. Ну и конечно, чтоб нового тридцать седьмого не бояться – чтобы, к примеру, члена Политбюро снять с должности, не говоря уже об аресте и приговоре, можно было лишь с согласия Политбюро, а не по единоличной воле Хозяина. Нам на местах, значит, отдуваться, а таким, как Пономаренко, все сливки. Погоди, еще неизвестно, кто лет через десять будет кем и где!

Прислал свою б…ь, не для того чтобы передать мне что-то, а лишь чтоб «она посмотрела». И доложила тебе и кто там за тобой стоит, насколько мы тут готовы? Чтобы вам там наверняка! Ей и показали, даже сверх того – хотя мне уже тогда, после того обеда, надо было насторожиться, отчего перестарались, я ведь подумал, заставь дурака богу молиться… Сидоренко, или как там тебя по-настоящему, ты не понимаешь, идиот, что без меня долго еще будешь по схронам прятаться, я же тебе пусть пока место за кулисами предлагаю, но все же… Зачем тебе со мной бодаться, кто первый, кто второй? Ты всю игру портишь своими амбициями, и мне, и очень серьезным людям! Зачем было московских злить?

Мы, может, академиев не кончали, но понимаем, что к чему, без этого в аппарате никак! Черт с этой московской дурой – но трогать ее сейчас нельзя! Сидоренко грозился мне ее голову подкинуть – а то, что они устроили, еще хуже, ведь тут уже я непосредственно виноват! Драка с оргией в «Национале», чтоб я поверил, ищите дураков! А в итоге выйдет, что и московские со мной на ножах, и я уже не смогу, если что, назад открутить, повиниться, «разоружиться перед партией, признав политическую ошибку». И ведь самое худшее выйдет, если московские примут за объявление войны с моей стороны и решат срочно меня убирать. Я, конечно, тоже кое-что про них знаю, но у меня никаких доказательств, а у них на меня, если будут всерьез копать, окажется много. И полечу я отсюда если не в Ашхабад, то в какой-нибудь Сталинабад^[44], богом забытую дыру, и если и выйду когда, то место будет занято, связи утеряны, у рычагов власти совсем другие люди. Нет, не хочу!

Надеюсь, что товарищ инструктор мне еще и благодарна будет – за восстановление законности? А с прокуратурой я еще разберусь, кто это там такой ретивый или засланный – и без всякой пощады, строго по закону. Пока же, интересно, что у московской штучки за срочное дело, о котором она еще до того сообщала, требуя встречи? По регламенту, у нее сегодня значатся визиты с инспекцией, список мест не вспомню сейчас – и лишь вечером сюда, на заседание. Ну, ко мне у нее никаких претензий быть не может – вчера нормально расстались. Мне доложили, Сидоренко с ней после неприятно пообщался, ну так я-то при чем? Да и после она связывалась с Пономаренко, при мне, ничего такого не говорила. Так что пусть приходит – выслушаем. А после можно на часок и домой съездить, отдохнуть.

В приемной шум, возмущенный голос секретаря. Дверь распахивается, и врывается Ольховская в сопровождении каких-то военных. Что происходит, что они себе позволяют! А она не отвечает, подходит, смотрит на меня, первого секретаря Украины, совершенно неподобающе, как на ничтожество, и спрашивает:

– Гражданин Кириченко, вы знали, что тот, кого вы мне вчера представили как Сидоренко, на самом деле Василь Кук, генерал-хорунжий УПА, второй по весу человек в ОУН, опаснейший враг Советского Союза, виновный во множестве преступлений?

Я знал? Зачем мне это? Конечно, я знал, кого он представляет, и что он, судя по всему, занимает там достаточно высокое положение – и этого мне было достаточно, чтобы решать с ним свои дела! Но все же я полагал его связником кого-то главного, не больше. Так что могу с чистой совестью ответить – нет. Я ведь действительно не знал точно, кто выступает под личиной зампреда Житомирского потребсоюза?

– Вчера мы не сошлись во взглядах, – говорит Ольховская, – настолько, что ночью Кук прислал в «Националь» своих головорезов, чтобы убить меня или похитить. Кстати, тот, кто командовал ими, тоже вчера присутствовал здесь. Спасибо товарищам из СМЕРШ, что я вообще осталась жива. А пойманные бандиты рассказали много интересного, в том числе и про вас. Сейчас все арестованные уже в Москве, вместе с моим подробным рапортом. Товарищ майор, – это она к одному из своих спутников, – удостоверение покажите: СМЕРШ Пятой воздушной армии, что в Борисполе. Самолет на Москву еще ночью ушел. Заигрались вы, гражданин Кириченко. Аппаратные игры – это одно, а прямой сговор с врагами СССР – это уже на измену Родине тянет.

Так, значит, была все же драка? Сидоренко или Кук, ты что, идиот? Что он там с ней не поделил – или на ее прелести польстился, захотел, чтобы непременно московскую и партийную – воистину от баб все беды! Или все-таки решил мне ее голову прислать? Учтем! А вы, товарищ инструктор, блефуете. Мне доложили, что в «Национале» вы встретили случайно каких-то друзей-фронтовиков (хотя странно, что такая фифа могла делать на фронте?). Может быть, кто-то из них и оказался из бориспольского СМЕРШ. Но Москва ничего знать не может, это не в ваших интересах, я же и Пономаренко утоплю!

Ольховская усмехается и смотрит на часы.

– Тринадцать сорок. Позвоните по ВЧ Пономаренко. А я послушаю, что вам скажут.

Долго не соединяют. Наконец абонент у аппарата. Ору с матюгами: какого черта, Пантелеймон, что за штучки? Что себе позволяет твоя прошмандовка? Из-за нее одни проблемы – а расхлебывать придется мне, не тебе!

И тут пол уходит из-под ног, и выступает холодный пот. Потому что в ответ в трубке голос вовсе не Пономаренко.

– Гражданин Киричэнко, вы измэнник или просто дурак? И считаете бандэровский мятеж в Киевэ всего лишь проблемой? Впрочэм, кто вы, товарищ… Ольховская разберется. И послэ доложит, вы все еще товарищ Киричэнко или ужэ нет.

Перед глазами все плывет. Чей-то голос рядом:

– Аптечка есть, а то его удар сейчас хватит?

– Что ж вы молчите, гражданин Киричэнко? Нэ желаете признать свои ошибки, разоружиться перед партией?

– Никак нет, товарищ Сталин! – ору в трубку. – Готов исполнить все, что Родина и партия укажут! А также признать и исправить любые отклонения от генеральной линии!

Еще не все потеряно. Хотели бы арестовать – здесь бы уже были люди из НКГБ с предписанием. И сам бы со мной не говорил – зачем?

– Тогда мой совэт: слушайте товарища Ольховскую. Она дурного не скажет. А уже после будэм решать, товарищ вы нам или уже нет. И надеюсь, вы понимаетэ, что с ней ничего случиться не должно?

Так точно, товарищ Сталин! Что еще ответить? Господи, если бы время вернуть назад! Хоть на пять минут – кого обматерил?! Или на день – знал бы, на километр не подпустил бы к московской инструкторше этого Сидоренку! Или на месяц – нечего было влезать в московские дела, и в автономии нашлось бы место. Или на полгода – зачем связался с этими, выжигать их из схронов «адским студнем», газами травить, чтобы все передохли! Обращение «гражданин» от Самого мне – это однозначно или вышак, или в лагерную пыль, двадцать пять лет, по новому указу!

– А у вас, товарищ Пономаренко, есть что сказать? – слышу приглушенный голос с того конца провода.

И голос Пантелеймона в ответ:

– Ну, если только привет передать, от товарища Берии. Или вы позволите, товарищ Сталин, прямо сейчас ей краткие инструкции дать?

Так вот, значит, чья она ППЖ? То-то слухи ходили, что Лаврентий Палыч за молоденькими красотками увивается, даже на улицах ловят и доставляют! А ему, выходит, не только красивые, но и умные нужны, вот эта Ольховская удачу за хвост и схватила. А Пономаренко меня слил с потрохами. Сам «товарищем» остался, а меня под статью? Падла, жив останусь, не прощу! Но сейчас мне деться некуда. Смотрю, как эта б…ь по телефону указания принимает. Ненавижу… и не дай бог сейчас хоть один волос с ее головы! Она после мою судьбу решать будет, не единолично, конечно, но на основании ее доклада. И если с ней что-то произойдет – я не отмоюсь никак! Тогда останется лишь с Сидоренкой в схрон, а я ж коммунист, а не бандит из села Голозадовка! Да и нужен ли я теперь Сидоренку? Убьет и не поморщится – да еще прикажет своим с меня кожу содрать, или пилой распилить живого, как с панами на Волыни. Разыграет перед своими казнь пойманного первого секретаря, «дело Бандеры живет и побеждает».

Закончила, мне трубку протягивает. Ору, вытянувшись по стойке смирно:

– Слушаю, товарищ Сталин!

И смешливый голос Пантелеймона в ответ:

– Алексей, прими совет напоследок. Товарища Ольховскую слушайся, как… ну, ты понял. И бога моли, чтобы твой приятель Кук в итоге болтался на виселице, для тебя это лучше всего. Шанс оправдать доверие у тебя есть, хотя, честно, не слишком большой – но в твоих руках, и как Ольховская оценит. Все!

Слушайся как – самого товарища Сталина, хотел сказать? Из-за нее все – как бы я хотел, чтобы она живой попала бы в схрон к Сидоренке, и чтоб с ней там, как со всякими присланными комсомолочками или учительницами… После чего мне самому лучше сразу застрелиться. Нет, жить хочу! Но после я все припомню, если не упаду, а еще поднимусь!

– Товарищ Ольховская, какие указания будут? Жду ваших распоряжений.

Анна Лазарева (по документам Ольховская).

Киев, 22 июня 1944 г.

Сижу во главе стола. А Кириченко от меня по левую руку, весь сжался, как будто воздух из него выпустили, вальяжность потерял. Факт измены первого секретаря решили не обнародовать, по понятным причинам. Пономаренко в инструктаже настоятельно рекомендовал мне, чтобы бывший первый в Москву попал живым, ему еще надо на интересные вопросы ответить, что он знает о заговоре в центральном аппарате. То есть Кириченко, сейчас низведенный до уровня простой передаточной шестеренки, стал опасным свидетелем, и не только для Кука. Мне еще охрану к нему теперь приставлять?

За столом около тридцати человек – ключевые фигуры ЦК КПУ, Киевского обкома и горкома. Все гораздо старше меня, биографии вспоминаю: иные в Гражданской поучаствовали, заслуженные коммунисты, на меня поглядывают с недоумением… но я-то уже не студентка Анечка, какой была всего три года назад! А голос самого Сталина и проводник его правильной воли – а вы, почтенные, у себя под носом заговор просмотрели, ведь наверняка кто-то догадывался, но предпочел не видеть? Так что после будут еще разбираться, те, кому надо, на ком еще вина лежит. С учетом вашего поведения при подавлении мятежа – так что шанс реабилитироваться у каждого есть.

– Ну, ты прямо ежовский палач в тридцать седьмом, – шепотом ответил мне Смоленцев, с которым я перед началом поделилась мыслями, – без всякого уважения к благородным сединам: виноват – на плаху. Нет, кто явно и сознательно, к тем строго по закону. А кто перестроиться не успел, когда мир изменился? Анекдот про «колебался вместе с линией партии» я рассказывал когда-то, помнишь?

– Юрка, ну ты все в балаган превращаешь! – возмутилась я. – А тут серьезные люди, и война на носу!

– Тебе напряжение снимаю, – сказал он в ответ, – а то ты натянута вся, как тетива. А так лишь в момент удара надо – иначе или лопнешь, или перегоришь. А нервные клетки не восстанавливаются – ты вон на тех двух теток за столом посмотри, по анкете им и сорока нет, а выглядят обе как под шестьдесят! А я хочу, чтобы ты до старости радовала нашего адмирала, и нас заодно, своей красотой.

– Типун тебе на язык! – говорю. – До старости дожить надо!

– А куда ты денешься: я Пономаренко обещал, а он твоему Михаилу Петровичу, что с тобой ничего не случится, – усмехается Юрка. – И вот те тетки так же думали, наверное, вот сейчас сделать вот это, любой ценой, ну а прочее по боку. Ты пойми, Ань, что нам теперь до пенсии покой лишь сниться будет. И если на повышенных оборотах там, где это в данный момент не надо – сработаешь свой ресурс в ноль. Ты, главное, не бойся – все будет хорошо. Всего-то полторы тысячи бандерлогов прискакали, без всякой поддержки – у нас же руки развязаны, если мы всех их завтра танками в асфальт, да ни одна собака в мире и не гавкнет.

– Нет здесь танков, – отвечаю, – я уже справки наводила. Есть по нескольку БТР у полка охраны штаба округа, в 41-м городке и в батальоне аэродромной охраны Борисполя. А отчего «бандерлоги» и «скачут»?

– Да сон я видел, – отмахнулся Брюс, – эта же самая площадь, что за окном, где сквер и фонтан. Страшное там было – после расскажу. Ну что, в сборе все – начинай!

Смоленцев, в вычищенном мундире с майорскими погонами и Золотой Звездой на груди, сидел от меня справа, как в президиуме. А от нашего короткого стола отходил длинный, Т-образно. Вот интересно, товарищи за ним по рангу рассаживаются, кто ближе к первому, кто дальше – как бояре при царях, как нам в университете рассказывали?

Кириченко уже вопросительно смотрит на меня. Я киваю – начинай! Он стучит по столу – тихо все! Гул мгновенно смолкает.

– Товарищи! – начинает первый секретарь хорошо поставленным голосом. С таким бы со сцены выступать или дьяконом в церковь. – Мы собрались здесь по чрезвычайной причине! Как удалось достоверно установить, в Киеве готовится бандеровский вооруженный мятеж. Пригрели, понимаешь, змею на груди – выводы еще будут сделаны, персонально, по всем, кто эту линию поддерживал! Но мудрое руководство товарища Сталина…

Он говорил и говорил. Воля партии… Великая Победа… нерушимое единство республик СССР… Очень старался показать свою лояльность новому курсу. А я обдумывала слова Юрки-Брюса, сказанные мимоходом. Он прав – вон, Карин-Даниленко, заместитель наркома ГБ Украины, и главный советник наркома Савченко (который тут человек новый) по «бандеровским» вопросам. Упирая на свой давний опыт – еще с двадцатых он, вместе с ОУН, работал, и неплохо, против панской Польши. Когда боль от нашего разгрома под Варшавой и отторжения западных земель была еще свежа, а с той стороны границы толпами лезли шпионы всех разведок, диверсанты, бандиты, контрабандисты. И бандеровцы так и остались для него своими, братьями по оружию – нет, Карин-Даниленко не был их прямым агентом, но всячески старался свести борьбу с ними к соглашательству, спустить дела на тормозах, закрывал глаза на убийства советских людей, клал донесения под сукно. Хотя он, безусловно, был зубр, крепкий профессионал – загнать его, например, на китайскую границу, цены бы ему не было. А это мысль – не знаю, оправдают его в итоге этих событий или обвинят, но в первом случае он на Украине не останется, я о том особо Пономаренко доложу.

Или сам Кириченко. После Атоммаша (работы с командой Курчатова) и Севмаша я стала остро замечать в людях недостаток образования и культуры. Не отсутствие витиеватых политесов и кулуарного обхождения, а простоту мысли – как детская игрушка, автомобиль или паровоз, четыре колесика, прилепленных к бруску, отличается даже внешне от настоящей машины, так и образ мира, которым оперируют необразованные люди в своем мышлении (вот слов от академика Александрова я нахваталась!) не соответствует реальности, в которой эти люди живут. Что особенно страшно, когда такой человек становится властью, его приказы, даже отданные из самых лучших побуждений, часто приносят лишь вред, как Хрущев в той линии истории. Так и Кириченко. Его максимальный уровень – это директор МТС или председатель колхоза! А ему довелось быть главой республики размером и населением с Францию. Ой, а как же мое «незаконченное высшее», два курса всего, ну и что-то по верхам нахваталась от общения с умными людьми, в том числе и из иного времени? Может, придется доучиться после, в спокойное время, если оно будет.

– Товарищ Кириченко, – прерываю оратора, – вы, конечно, здорово сказали про гнездо скорпионов и ехидн, – (ой, а что там в речи было, до этих последних слов, прослушала?), – но время уходит. Напомню, что уже половина четвертого, и до конца рабочего дня на заводах осталось не слишком много. А собрать и оповестить людей после смены будет гораздо труднее.

Все же слишком мягкий я человек. Иначе сразу бы одернула, время не теряя – ты о деле давай!

– Простите, товарищ Ольховская, – переключился Кириченко. – Товарищи, есть предложение сформировать на крупных промышленных предприятиях отряды рабочей самообороны. Дать указания заводским парткомам, военкоматам, милиции. Предлагаю назначить ответственных по списку…

Правильно, это самое срочное дело сейчас. На той же «Ленинской кузнице» уже перешли на режим мирного времени, восьмичасовой рабочий день. Ночная смена тоже есть – но днем народу работает побольше. И порядок уже отработан войной – надеюсь, не забыли еще? По сути это как объявление военного положения, раз дошло до истребительных батальонов – райком дает команду, дирекция завода говорит «есть», сейчас уже не до перевыполнения плана, заводской партком организует оповещение людей (и запись добровольцев, а при их нехватке – мобилизацию), собранные люди получают инструктаж, куда выдвигаться и каким порядком: пешком, или машины найдут. Оружейка на крупных заводах, как «Ленинская кузница», должна быть своя – а если ее нет, люди спешат к военкоматам или отделениям милиции, где по уже поданным спискам и под личную роспись получают оружие. Эта система была еще в сорок первом, на случай борьбы с немецкими диверсантами или десантом, и никто ее еще не отменил. Списки бойцов истребительного батальона по распорядку должны быть на каждом предприятии, и копии в ближайшем военкомате, уже готовые. А если по разгильдяйству упустили – придется кому-то побегать и поскрипеть пером. Хуже с оружием – но повторяю, на «Кузнице» или «Арсенале» что-то должно быть запасено именно на такой случай, положено! Пусть даже будет одна винтовка на двоих, с четырьмя обоймами на ствол – этого хватит, чтобы отбиться от мелких групп бандер или продержаться, пока не подойдет помощь! Прикрыть «Ленинскую кузницу» и, пожалуй, район Подола – там дома и семьи у многих с завода, так что рабочие будут насмерть стоять.

– …есть дополнения, возражения? – спрашивает Кириченко.

– Есть, – говорит Юрка, – во-первых, рабочие отряды – это хорошо, и я надеюсь, там и бывшие фронтовики есть. Но все же не помешает дать им в командиры настоящих офицеров. Не изымать из частей гарнизона – а хотя бы тех, кто в Киеве по личным делам, через военкоматы их можно найти. Во-вторых, а что ж вы флот упустили? Днепр же! А на той же «Кузнице», я знаю, тыловая рембаза Днепровской флотилии. Но даже если у них ничего спецпостройки нет, так помните, как в Гражданскую было: на любой пароход, баржу, буксир ставили защиту из котельного железа и мешков с песком, пару пушек на палубу, в нашем случае и пулеметы сойдут, хотя хорошо бы, чтоб ДШК – получим действительно силу, способную и прикрыть Левобережье, и пресечь маневр врага на тот берег, и поддержать наших у мостов, и перебрасывать войска. И противопоставить ей бандеры ни черта не смогут!

– Принято, – подтверждает Кириченко, – включить в указания парткому.

– И еще важно, – говорю я, – организация – это хорошо, но людям и разъяснить надо, не винтики. Сказать, что недобитые фашисты из УПА – надеюсь, здесь хорошо знают, кто это такие – задумали устроить провокацию, контрреволюционный мятеж против советской власти под петлюровским лозунгом «ридной самостийной». А попросту – убивать русских и коммунистов. Также возможны беспорядки уголовного элемента, погромы и грабежи. Так что оповестите угро – и чтобы все были готовы и вооружены, их же в первую очередь убивать будут! Вообще дать милиции подробный инструктаж – даже не по телефону, а фельдкурьером с пакетом. И я пленных видела на работах – завтра их не выпускать, разбегутся, еще этого нам не хватает! Милиции перейти на усиленный режим несения службы, выставить вооруженные посты у радиостанции, телефонной станции – список уточните! Вооруженные – значит, с автоматами, а не одними ТТ. И прикажите особо собрать бригадмильцев^[45], с ними я инструктаж проведу сама.

– Все записали? – спрашивает Кириченко у секретаря. – Ответственных назначили? Тогда пока на этом закончим.

Скрип отодвигаемых стульев. Всем все ясно – приступить к исполнению!

– Да, товарищ Кириченко, а что же вы упустили: вывести семьи ответственных работников и активистов в безопасное место? – вдруг вспоминаю я.

Хотя да, знать бы, где оно, это безопасное место.

– Успеется, – машет рукой первый секретарь, – а если дать указания сейчас, так все бросятся первым делом своих вывозить, когда надо делом… Сначала работа – а прочее потом!

Не могу вспомнить, есть ли у него семья? Жена вроде есть – видела ее вчера на обеде. А квартиры, закрепленные за партноменклатурой, тут неподалеку, на Институтской, в новых кварталах, построенных перед самой войной.

– По-вашему, лучше, если они будут делом заниматься, думая, что их близких сейчас убьют? – спрашиваю я. – У бандеровцев точно есть и списки, и адреса! Сегодня же выделите транспорт и доставьте людей… да хоть сюда. Тут охрана, так просто не взять.

– По мне, так горком лучше, – вмешивается Юрка, – на Владимирской горке, как крепость, оборонять гораздо удобнее, и вокруг все простреливается, я уже смотрел. И Днепр рядом, и до Подола, за которым «Кузница», рукой подать. Я бы там взялся с ротой против пары батальонов держаться, если только они без гаубиц на прямой наводке – со стрелковкой там нечего и думать штурмовать. А вот здесь я не уверен – застройка вокруг, могут вблизи накопиться и рывком на первый этаж, а дальше внутри просто мясом задавят.

– Товарищ Ольховская, вы тоже так считаете? – спрашивает Кириченко. – Не сочтут ли за трусость, если ЦК покинет свой пост?

– Да, считаю! – решительно отвечаю я. – Долг наш – принести Родине успех, а не бравировать под пулями, глупо погибнув. У товарища Смоленцева боевой опыт куда больше моего, я полностью ему доверяю. Сегодня же проработайте вопрос эвакуации и размещения в горкоме семей партийных товарищей. И возможного временного переезда ЦК туда.