Влад Костромин
Кукушкины слезки
V
Липовый парок был чудо как хорош. Александр Степанович Филатов с наслаждением фыркал, будто сытый тюлень в марте, и ожесточенно хлестал себя двумя вениками: березовый в левой руке, дубовый – в правой. Но всему рано или поздно приходит конец, даже блаженству. Вконец обессилев, ссыпался с полка, едва не снеся дверь, вывалился из парилки.
– Уф, хорошо! – закрыл дверь, чтобы сберечь парок, подцепил из алюминиевой фляги ковш прохладной водицы, вылил себе на голову. – Уф, хорошо то как!
Повесил ковш обратно на стену, вышел в предбанник, где на столе из светлой сосны ждала вожделенная трехлитровка с пивом.
– А ведь должен был насторожиться, старый черт! – пронеслась запоздалая мысль. – Должен, твою мать!
Еще тогда, когда в сельпо вдруг неожиданно завезли пиво – нужно было насторожиться. Сроду такого не было, чтобы пиво завезли. Да еще и вволю. Слух о необычном явлении пронесся по деревне, как лесной пожар по сухой степи, и Александр Степанович невольно поддавшись общему порыву и, без особой надежды прихватив пару банок, пошел к магазину.
Фронтовик дед Агрофен Жигалин, прозванный острыми на язык земляками Аграфином и Прожектором Перестройки за то, что собирал по всему району подписи под петицией Горбачеву с требованием прекратить «сухой закон» привычно прокричал:
– Ветераны без очереди.
– Не волнуйтесь, Аграфен Маркович, – продавщица Клава задорно подмигнула толпившимся за Прожектором Перестройки мужикам, – на всех хватит.
– Это как на всех? – не понял дед.
– Хватит, да еще и останется. Вволю привезли.
– Неужели от демократов такое счастье? – не поверил Агрофен.
– Не знаю от кого, только пива много.
– Нешто правда демократы жизнь наладят? – удивился механизатор Пыня.
– Наладят, держи карман шире, – сварливо откликнулся политически подкованный Агрофен, – сначала Курилы у нас заберут, а потом наладят.
– Хрен им, а не Курилы, – начали горячиться мужики. – Ексель-моксель им поперек дышлом, а не Курилы.
– Я им перейду границу у реки! – Пыня погрозил кулаком.
– Япония в той стороне, – добродушно усмехнулся Александр Степанович.
– В той? – Пыня поменял направление угрозы.
– Географию знать надо, – наставительно сказал Агрофен, выставляя из авоськи на прилавок трехлитровые банки. – А то Берлин второй раз взять не сможешь, забредешь к финнам.
– Это я НАТО грозил, – не растерялся Пыня. – Превентивно.
Наградой ему стал дружный смех мужиков.
– И шведу, – кивнул Прожектор Перестройки, жадно глядя на пиво.
Взял Александр Степанович пиво, идет домой, а тут соседские ребятишки.
– Дядя Саша, возьмите раков, ночью наловили.
И ведро суют, пострелята.
Глянул Александр Степанович: раки крупные, мордастые, ну что твои депутаты в телевизоре. Не устоял: достал потертый кошелек, отсчитал пацанве.
– Только сигареты не покупайте, а то уши надеру, – постращал пальцем.
– Не, дядя Саша, мы на крючки и ножики.
– Ладно, ведро потом заберете, – и с ведром и авоськой вошел во двор.
А коли есть пиво да раки, да тараночка насушена из крупных окуней, то почему бы благородному дону не попариться в баньке? Натаскал воды в бак и фляги, затопил баню. Пока баня поспевала, сварил раков с укропом. Высыпал на широкое деревянное блюдо, подаренное когда-то школьниками, отнес на стол в предбаннике. Выставил туда же из холодильника банку с пивом. Поставил стакан граненый и снизку сушеного окуня положил. А рядом на клеенке пару луковиц да хлеб разрезанный. Любил Александр Степанович рыбу сушеную с хлебом да луком кушать. А уж с пивом!..
Взял в доме ношеные, но чистые кальсоны, вылинявшую майку да полотенце. Выложил из кармана галифе служившую портсигаром пластиковую оранжевую коробочку от индивидуальной аптечки, снял с руки наградные часы, разделся и пошел париться.
Парился от души, как предки перед смертельным боем. Расслабился, разомлел, будто родился заново, а тут вот так: вышел и будто мордой об стол. На лавке за столом сидели трое. Наметанный взгляд обежал всех троих: не здешние, Александру Степановичу не знакомые. По одежде – городские. А вот по повадкам… Случалось Александру Степановичу повидать ребят из КГБ. Иной сельский участковый уполномоченный их только в кино и видел, а вот Александру Степановичу приходилось в жизни встречаться и не раз. Уж больно они Карловкой интересовались. Ходили вокруг да около, как лиса вокруг курятника, и ничего толком не сказали.
– Ну что встал, дядя? – спросил один из незваных гостей, широкоплечий, с поломанными ушами и носом. – Проходи, – махнул глушителем, навинченным на ствол пистолета незнакомой Александру Степановичу модели. – Садись, в ногах правды нет.
– Повежливее, Ацтек, – остановил сообщника другой, невзрачного вида, будто какой-то потертый, мужичок. – Мы все-таки в гостях, а уважаемый Александр Степанович тут хозяин. Присаживайтесь, Александр Степанович, не стесняйтесь.
– Будьте как дома, – глумовато улыбнулся Ацтек.
– Спасибо, – Александр Степанович подошел к столу, и спокойно сел на табуретку.
Протянув руку, отметил краем глаза реакции гостей, зацепил банку и налил в стакан. Поставил банку, взял стакан и не спеша, с наслаждением, начал пить. Пиво было вкусным, а с учетом того, что Александр Степанович сейчас вполне мог пить его последний раз в жизни, становилось еще вкуснее. Александр Степанович пил и смотрел на гостей. Кадык Ацтека непроизвольно метнулся вниз-вверх. Александр Степанович поставил опустошенный стакан на стол, тыльной стороной ладони вытер усы, взял рака, разломал и с удовольствием начал есть сочное ароматное мясо.
– Ури, он так и будет есть? – не выдержал Ацтек.
– Мог бы и угостить, – Александр Степанович отбросил на стол высосанную клешню, – но только после бани. Просто на сытый желудок париться плохо, – развел руками, – звиняйте.
– С чего вы взяли, что мы пришли париться? – спросил Ури.
– Обычай такой, – Александр Степанович серьезно смотрел на противника, – сначала в баньке гостя попарить, накормить и напоить, а потом уже о делах разговаривать.
– Ури, он дело говорит.
– Ацтек, помолчи.
– А чего бы и не попариться?
– Я не парюсь, – отрезал Ури, не сводя с Александра Степановича черных маслянистых глаз, – только в сауне. Финской…
– Напрасно, многое упускает. Русская банька «по белому» – это просто сказка. Впрочем, хозяин – барин, – Александр Степанович снова наполнил стакан пивом. – Было бы предложено.
– Я бы попарился, – засуетился Ацтек, – когда еще выпадет случай?
– Ты собираешься с ним в баню париться идти? – удивился третий, молчавший до сих пор.
– Почему нет, Иван? Что он мне там сделает?
Иван с сомнением оглядел сухую фигуру Александра Степановича, потом посмотрел на мощного сообщника. Сравнение явно было не в пользу хозяина.
– Я с вами пойду, – внезапно решился Иван.
– Не вопрос, – Александр Степанович подтянул портсигар, открыл, вынул самодельную цигарку, набитую самосадом и квадратную бензиновую зажигалку. – Сейчас покурю и пойдем. Самый парок. Вы раздевайтесь пока, хлопцы.
Ури демонстративно достал и положил на стол пистолет-пулемет Mini Uzi, а сообщники, выйдя из-за стола, начали раздеваться.
– Одежду туда кладите, – Александр Степанович показал на два старых кресла, выброшенных из правления и обретших новую жизнь, стоящих в торце предбанника. – У нас никто не возьмет, – усмехнулся, пыхнул ароматным дымком. – Чужие здесь не ходят, – затушил окурок в жестяной банке, когда-то бывшей масляной братской могилой для балтийских шпрот. – А вы, Ури, пока сходите в дом, – встал с табурета, посмотрел на Ури.
– Зачем?
– Стаканы взять в серванте, да в холодильнике еще одна банка пива стоит, – открыл дверь в баню. – Я пошел, вы, хлопцы, за мной.
– Погоди, дядя, – Иван положил на плечо Александра Степановича крепкую руку, – я первый.
– Как будет угодно, племянничек, – Александр Степанович широко улыбнулся и пропустил Ивана вперед. Затылком чувствуя ствол узи, шагнул следом. За ним втиснулся Ацтек. – Дверь закрывайте, – обернулся к нему Александр Степанович. – Нечего пар без дела выпускать.
Толстая дверь с грохотом закрылась, отрезав предбанник с недовольным Ури.
– Парилка там, – хозяин показал на дверь. – Заходим и садимся на полок. Вам венички поставить отмокать какие?
– А что, есть разница? – удивился Иван.
– Конечно, – пожал плечами, – есть дубовые, есть березовые, есть еловые, только за ними на чердак надо лезть.
– Мне дубовый, – решился Иван.
– Хороший выбор, – Филатов взял веник из груды лежащих на скамье. – А вам?
– Мне… мне тоже дубовый, – ответил Ацтек.
– Хорошо, – в руках Александра Степановича словно сам собой оказался еще один веник.
Открыв дверь, зашел в парилку, опустил веники в стоящую в углу кадушку с горячей водой. Залез на полок подальше от котла, сел на горячую ароматную доску. Ацтек и Иван, помявшись, устроились рядом.
– Позвольте полюбопытствовать? – Александр Степанович указал на татуированную надпись «NEW WORLD ORDER» вписанную в круг на правом плече Ацтека. – Я в свою бытность милиционером таких не встречал.
– Новый мировой порядок означает, – осклабился Ацтек.
– Забавно, – Филатов покачал головой. – А сие что означает? – показал на выбитый на груди пучок стрел, окруженный круговой надписью «Concordia Integritas Industia».
– Сие означает, дед, что ты слишком любопытный.
– Понял. Хорош парок, да?
– Да, – отозвался Иван.
Ацтек кивнул.
– Баня в нашей жизни первое дело, – рассуждал Филатов. – От многих хворей только баней и спасаются: кто спиной мается, кто суставами – все в баню. У меня самого операция была, – показал на ногу, – вены вырезали, нога потом гнила. Врач запретил баню, сказал: «Даже думать не моги», ну так я потихоньку. И все зажило, как на собаке, не поверите.
Влажный пар тяжело окутывал, тела заблестели от пота.
– Главное допрежь всего – это хорошо пропотеть, – не унимался Александр Степанович, – чтобы поры открылись, что бы все шлаки из организма вышли. Потом хорошо бы в снежке искупаться. Прямо как иголочками кожу колоть начинает.
– Нет снега, – пробурчал Ацтек.
– Можно и холодной водичкой, потом опять в парилочку для контраста. Кто с баней дружит, тот сто лет проживет.
– Здоров ты, дед, языком молоть, – с непривычки тяжело дыша, с уважением сказал Иван. – Прямо как депутат, никакая жара тебе не помеха.
– Дык наше стариковское дело маленькое: выпил стаканчик и сиди на завалинке, семечки лузгай да на молодок поглядывай. А вы чего ко мне приехали, добры молодцы?
– Дело до тебя есть.
– Какое?
– Не болтай, – недовольно пробурчал Ацтек.
– Ты, паря, как наш замполит, хи-хи-хи, – мелко захихикал Александр Степанович. – Тот тоже все говорил: «Не болтай, да вокруг шпионы». И еще, хи-хи-хи: «У стен есть уши.»
– Все равно Ури скоро скажет, – решился Иван.
– Ну, смотри сам, – Ацтек отвернулся и стал смотреть на печку.
– Надо чтобы ты нас в Карловский лес отвел, – объяснил Иван.
– Зачем? – искренне удивился Александр Степанович.
– Этого я не знаю, Ури скажет.
– А ежели не поведу? – хитро прищурился Александр Степанович.
– Зарэжем, ха-ха-ха, – заржал Ацтек. – Шутка, дед, не боись. Удушим, как котенка, и все дела. Вот это не шутка, – недобро посмотрел на хозяина.
– Шутники, – Александр Степанович покряхтывая осторожно слез с полка. – Я парку поддам, – вышел из парилки, снял со стены ковш. Подставил под кран из котла.
– Ты это чего? – насторожился Ацтек.
– Кипяточку налить, что бы на камни плеснуть, – простодушно объяснил Александр Степанович. – Тогда парок будет погуще.
– Э нет, дедушка. Ты кипяточком-то в нас плеснуть можешь. Положь ковш.
– Я тогда холодненькой? – заискивающе улыбнулся Александр Степанович. – Не такой, конечно, парок, но на безрыбье и рак рыба.
– Раки красивые, – облизнулся Иван.
– Так я поддам?
– Да поддавай ты уже! – не выдержал Ацтек.
Александр Степанович зачерпнул холодной воды, накинул на левую руку рукавицу и откинул задвижку дверцы. Широко распахнул дверцу и со всего маха плеснул воды на раскаленные камни. Упал на спину. Лопающиеся камни словно шрапнель пронеслись по парилке. Залитый кровью Иван рухнул с полка. Ацтек, схватившись за голову, закричал, но вскочивший Александр Степанович ударил его снизу ручкой ковша. Окровавленная ручка, пробив кожу подбородка, вышла изо рта Ацтека.
Александр Степанович распахнул дверь и выскочил в предбанник. Ури с банкой и стаканами как раз вошел в дверь. Александр Степанович ударил его ногой в пах и едва успел подхватить банку. Поставил на стол, взял пистолет и ударил согнувшегося Ури рукояткой по затылку. Вернулся в баню и двумя выстрелами в голову добил Ивана и Ацтека. Выволок из парилки, вышел в предбанник.
Быстро обыскал вырубленного, выкладывая добычу на стол. Хмыкнул, обнаружив импортные наручники с цепочкой. Кто-то неплохо ребяток снарядил на встречу со старым участковым, давно ушедшим на пенсию, не пожалел средств. Налил себе стакан, жадно выпил. Завернув руки Ури за спину, замкнул наручниками и снова наполнив стакан с сожалением вылил на голову лежащего. Хлопнул себя по лбу: можно же было взять холодной воды из фляги, а не переводить на стервеца дефицитный продукт. Теперь поздно: снявши голову по волосам не плачут.
Ури зашевелился, застонал. Александр Степанович приподнял тело и толчком отправил в кресло. Подошел и залепил пару жестких пощечин.
– Говори, сука.
Ури молчал, глядя исподлобья.
Еще пара пощечин, от которых голова пленного мотнулась из стороны в сторону.
– Говори!
– Тебе не жить, мусор!
– Ты не представляешь, сколько раз я это слышал за свои годы, – ногой подтянул табурет, хотел было сесть, но хмыкнул и спохватился: взяв с лавки надел чистые кальсоны, а потом галифе. Натянул майку, закурил. – Вот теперь поговорим, – сел на табурет. – Рассказывай.
– Что?
– Какого хрена вам от меня было надо?
– Поговорить хотели.
– Хотели бы поговорить – пришли бы как люди и поговорили. А вы такую баню испортили, черти нерусские.
– С чего ты взял, что мы нерусские?
– Я же не дурак, – выдохнул струю дыма, – и глаза на месте. Видел, что у твоих шестерок стручки обрезаны. У тебя тоже?
– Я гражданин Израиля! И вы не имеете права…
– А мне хоть Сектора Газа, – легонько щелкнул апперкотом с левой в подбородок, заставляя замолчать. – Я тут на все право имею. Израиль далеко, а ты тут, в полной моей власти. Я ведь сначала было подумал, что вы из ГБ-шников бывших, под блатных рисующихся, – встал, подошел к столу, налил пива, вернулся на табурет со стаканом в руке, – а когда обрезки увидел, то дошло, что вашего брата в КГБ не брали. Понял, что дело нечисто, – отхлебнул пива. – Да и ребятишки твои расслабились, языки распустили. Банька завсегда человека мягше делает, гуманнее, – допил, перевернув опустевший стакан, резким движением разбил о голову Ури. – Я бы даже сказал – добрее. Короче, у меня еще возни много – трупы прикапывать, баню отмывать от вашей поганой крови. Говори, не томи.
– Я из Моссада9, – мотнул головой, чтобы струйка крови с порезанной макушки не текла в глаз. – Ацтек и Иван местные, расходный материал на одну операцию.
– Я так и думал – дисциплины никакой. Так какого черта от меня надо Моссаду?
– Мы должны были сработать под местную братву.
– Не очень вышло, да и местную я все знаю, еще с тех пор, когда они голубей гоняли. Дальше.
– С твоей помощью добраться до Карловки.
– Зачем?
– Этого я не знаю. Инструкции должен был дать связной.
– Юлиан Семенов отдыхает.
– В Карловке мы должны были встретиться со связным.
– Ты меня случайно за нос не водишь, сын Синая?
– Нет.
– Как узнать связного?
– Не знаю, он должен был сам на нас выйти.
– Что же с тобой делать? – встал, забрал табурет, переставил к столу. Начал чистить сушеного окуня, задумчиво глядя на Ури. – Сдать нынешнему КГБ или как они сейчас называются? Сдать и пускай с тобой разбираются? Ну так два трупа же за дверью лежат…
– Я никому не скажу, клянусь!
– Все так говорят… И оставлять тебя нельзя: один не усторожу. Либо сбежишь, либо меня кокнешь. М-да, дилемма, как говорит учитель математики.
– Отпусти меня, – Ури просительно заглянул в глаза.
– А ты мне потом пригодишься? – усмехнулся горько. – Жизнь не сказка, она страшнее. Вы на машине?
– Да, возле ворот стоит.
– Как нехорошо. Полдеревни уже ее приметили. Неосторожные вы, – попенял пленнику, – непрофессионалы. Кто же в наши деревни так вламывается?
– Мы же думали, что вместе с вами выйдем, все тихо – мирно.
– А ежели бы не смогли врасплох захватить? У меня ведь и карабин имеется.
– Мне сказали, что вы будете в бане, а в баню с собой никто карабин не потащит.
– Итить-заплатить, – удивился Александр Степанович. – Кто же такой умный?
– Я их не видел, инструкции были напечатаны на бумаге. Но они даже про то, что у вас будут раки, знали.
Александр Степанович задумчиво посмотрел на раков. Неведомый противник слишком уж проницателен. Или… или сам и организовал все это: пиво и раков. Да и среди местных кто-то мог присматривать… Посмотрел на коробку импортной рации.
– Где вторая?
– В машине… – отвел взгляд, – в машине оставили…
– Почему тогда эту не оставил?
Ури молчал.
– Вам же кто-то отсюда сигнал подал, – уверенно сказал Александр Степанович. – Так?
Ури молчал, затравленно глядя в пол.
– Интересная штука, – Александр Степанович взял пистолет, навел на пленника. – Громко стреляет? Ну да и ладно, молчи, – отщелкнул предохранитель и надавил на спусковой крючок.
Хлопок, колено Ури взорвалось кровавыми каплями и костяной пылью. Ури закричал.
– Кричи, тут стены толстые: никто не услышит. А если и услышат, то подумают, что я напился и песни ору, – взял банку, щедро хлебнул пива. – Может пиво для того завезли, чтобы деревенским не до криков было?
Встал и поднял один из принесенных Ури стаканов. Подумав, поднял и поставил на стол и два других: нечего мусорить, еще и так баню придется оттирать от следов расправы. Но это потом, потом… Сейчас есть проблемы понасущнее.
– Кто подавал вам сигнал?
– Я не знаю! Правда не знаю! Он сказал в рацию и все!
– Хорошо, вот и полный консенсус у нас образовался, а ты боялся, дурачок. Ничего, до ночи, когда твой соглядатай забеспокоится и придет проверить, что к чему, у нас еще время есть.
VI
– Все веселее и веселее у тебя семейка с каждым рассказом, – покачал головой Володя. – Как вы все раньше в дурку не угодили?
– Вот как-то не сподобился.
– Веселое у тебя детство было, – сказал Андрей Иванович.
– И не говорите, – криво усмехнулся Виталий, – у меня с самого детства жизнь была веселой. Еще помню, в Покровке случай был. Там отец был помощником колхозного агронома, а мать в декрете. Она заболела сильно: воспалился безымянный палец на левой руке, поврежденный рыбьей костью. Заражение дошло до того, что начала гнить косточка грудью. Кормила меня бабушка Дуня, мать отца. Она делала из коровьего молока и разной ерунды заменитель материнского молока. Видать не зря есть такая поговорка: «Любите внуков! Они отомстят за вас вашим детям!»
Через месяц косточка прорвала кожу на пальце матери и та, наконец, попала в больницу. Торчащий вбок конец злосчастной косточки так и остался у нее, думаю, видели. Бабушка Дуня уехала в свою деревню, поэтому я остался на полном попечении отца. Папенька, как вы знаете, ленив как мерин, а так как тогда активно увлекся чесночными клизмами, то ему некогда было даже переодевать на мне испачканные колготки. К клизмам он перешел после безуспешных попыток уничтожить потенциально угрожающих ему глистов с помощью молока и селедки. Глистов он стал травить после того, как кто-то из родственников рассказал о нашей двоюродной или троюродной тете, уже не помню, погибшей из-за них. История там крайне странная произошла. Она никогда ничем не болела, но вдруг на шестидесятом году жизни решила провести профилактику от глистов методом селедки с молоком. Открывала плотно закрытую банку молока и умудрилась как-то ее раздавить и порезать себе сонную артерию осколком. Так и погибла, залитая алой артериальной кровью. А папа мой, будучи здоровым как сорок тысяч баранов, весьма и весьма мнителен во всем, что касается его драгоценнейшего здоровья.
Когда мать, помахивая облезшим пальцем и спертым у соседки по палате томиком Ги де Мопассана, вернулась из больницы, то обнаружила провонявшую чесноком квартиру, мирно спящего со спринцовкой в заднице и горчичниками на спине папашу и меня, молча бродящего по сырой осенней улице в загаженных колготках. Молчаливым я был потому, что лет до пяти вообще молчал. То ли разговаривать мне с ними было не о чем, то ли еще какая-то веская причина на то была. Говорить начал только после рождения Коли.
Так что тому, что я молчал, мать не удивилась совершенно, а вот обосранными колготками, была неприятно поражена.
– Вить, почему ребенок шляется по улице в обосранных колготках?
– Я откуда знаю? Наверно, моцион совершает перед едой. Кто их, детей, поймет? Как говорится, акселераты.
– Вить, до чего же ты бесчувственный! А вдруг бы с ним что-нибудь случилось на улице?
– Да что с ним может случиться то? И вообще, я на работе устаю, мне не до него. Тут еще глисты эти…
– Какие глисты??? У тебя ребенок сам на глиста заморенного похож и тебе нет дела до этого!
– Отстань!
– Вить, какой же ты пень бесчувственный! Вот Леник – дядька, а и то, когда менял колготки, то на газетку Виталика клал. А ты же батя!
– Вот и пускай себе его забирает!
– Да как ты можешь? Это же твой сын!
– Кать, отстань. Я отдыхаю! Хватит уже с меня твоих нотаций.
В придачу к заработанному за это время раздражению кожи, плавно перетекшему в дерматит, оказалось, что у меня двухстороннее воспаление легких, и я близок к тому, чтобы покинуть негостеприимный мир. Меня экстренно госпитализировали в райцентр, где разрешили матери лежать со мной в палате.
После выздоровления мы с матерью вернулись домой. Будучи натурой утонченной и по-змеиному мстительной она решила отомстить бесчувственному супругу, едва не обрекшему её на участь безответственной матери, потерявшей первенца. Упрекать толстокожего ирода было бесполезно, в чем она в ходе двухдневного скандала убедилась. Одобренный ЗАГСом подлец просто послал её на тот символ, с помощью и посредством которого появляются дети и, фальшиво насвистывая модный мотив из ритмов зарубежной эстрады, удалился в спальню, помахивая неразлучной спринцовкой. Хотел нанести очередной удар по гипотетическим глистам.
Маменька, хотя и набита под завязку предрассудками и суевериями, как бочка солеными огурцами, будучи с рождения хитрой как лисица, решение нашла оригинальное, но верное. Она приготовила на ужин пельмени на курином бульоне.
– Вить, я пельмени приготовила. Есть будешь? – позвала из кухни.
– Конечно, буду! Грузи в миску! Да побольше мне, побольше! И сметану ставь на стол! – ради пельменей даже такой комлевой лежень не считал зазорным слезть с кровати и, как умывающуюся муха радостно потирая руки, грузно прошлепать босыми ногами на кухню, переваливаясь при ходьбе как антарктический пингвин.
Пока он, исподлобья глядя на меня, хлебал большой деревянной ложкой, которой время от времени в воспитательных целях любил бить меня по лбу, наваристое жорево и сиплым басом рассуждал о внешней политике СССР, начиная со времен «нашего ответа Чемберлену», мать умудрилась завладеть его резиновой забавой и щедро добавила в клизму толченого красного и черного перца. Того самого, натыренного отцом из столовой.
– Спасибо, вкусные пельмени были! Но мало! Умеешь же, когда захочешь!
Когда уничтоживший полную кастрюлю пельменей отец развалился на кровати и прочно утвердил в задранной к потолку заднице клизму, справедливость восторжествовала. Будучи человеком воспитанным не берусь приводить все те слова, которые он выкрикнул.
Не знаю, какие изменения произошли в мозгу папаши, но клизмами он после этого больше не баловался. Где-то с неделю после этого укола судьбы он ходил, сильно нахохлившись с топорщившимися волосами и нелепо переваливаясь при ходьбе как обманутый селезень-переросток.
Не прошло и недели после, как я сам умудрился приобрести похожий опыт: я вопреки категорическому запрету матери выскользнул на балкон. И там умудрился влететь в большую кастрюлю с горячей водой. Обварился очень сильно. И мало того что обварился, но убегая от боли, умудрился упасть в кучу стекловаты, откуда-то натащенную отцом.
– Внушает, – кивнул Володя.
Березово-осиновые перелески сменялись заросшими васильком полями с торчащими кое-где, словно вехи, останками сельхозтехники: торчал то ржавый комбайн «Нива», то мамонтом выглядывал трактор ДТ-75, то похожий на отощавшего бегемота «Беларусь». Поля сменились светлым сосняком, а потом черная лента асфальта нырнула в поле.
– Притормози, отлить схожу, – попросил Виталий.
Игорь обернулся к Андрею Ивановичу и, получив утвердительный кивок, съехал на обочину.
– Я быстро, – Виталий вышел из машины и, спустившись с дороги, пошел к тонкой линии защитной лесопосадки.
– А если он псих? – Володя озвучил давно мучивший его вопрос.
– Да, – кивнул Игорь, – если он на всю голову больной?
– Я не психиатр, – терпеливо сказал Андрей Иванович, – диагноз ставить не умею и не могу…
– А если он нас всех ночью зарежет? – спросил Игорь.
– Вот именно, – поддакнул Володя, – если?..
– Хочу вам напомнить, братья-кролики, что вытащить Виталия из больницы было вашей идеей.
– Идея наша, – промямлил Игорь, – но кто знал, что он того? Думали, что просто шифруется, чтобы на зону не угодить.
– В любом случае, назад мы его не повезем. Просто присматривайте ненавязчиво и все.
***
Виталий, помочившись, задумчиво смотрел на ствол елки. Кора и сучки до боли напоминали человеческое лицо. Казалось, что в стволе застрял смутно знакомый человек и силится выбраться наружу. Выбраться, что бы…
– Предостреччччч, – словно прошептал ветер, запутавшийся в темно-зеленых колючих лапах.
Виталий задрал голову. Вверху было тихо – никакого ветра, вершины елок застыли в неподвижности. Взгляд снова опустился на «лицо».
– Берегисссссь, – шептала елка.
– Чего беречься?
– Харчччччччевня.
– Какая харчевня?
– Вперррреди…
– Беречься харчевни, которая впереди? – уточнил на всякий случай. А почему нет? Ежели дерево что-то подсказывает, то грех не прислушаться. Иной человек дуб дубом, а корчит из себя мудреца и даже берется руководить. А тут простая елка.
– Даааааааа.
– Заметано. Спасибо за информацию, – пожал ближайшую ветку. Подумал и достал из кармана носовой платок. Оторвал полоску, привязал на сучок. – Спасибо, – и не спеша пошел к машине.
– Долго ты, – недовольно проворчал Игорь.
– В следующий раз пойдешь со мной.
– Зачем?
– Подержишь, а то я после больницы. Сам понимаешь, тяжести нельзя поднимать.
– Да ну тебя! – раздосадованный Игорь завел двигатель.
«Девятка» устремилась вперед.
– Там харчевня впереди будет, – небрежно сказал Виталий.
– Ты откуда знаешь? – удивился Володя.
– Так тут уже наша считай территория, – спокойно объяснил Виталий. – Подзабыл ты, дядя Степа, пока в Германиях был.
– Это да, территория наша, только пару лет назад тут никакой харчевни не было. да, Игорь?
– Я не помню, – виновато признался Игорь.
– Не важно, – оборвал Виталий. – Короче, можно там перекусить. Вы как?
– Что скажете, Андрей Иванович? – спросил Володя.
– Почему бы и не перекусить горяченького. Деньги у нас есть, вполне можем себе позволить поужинать. Тем более, неизвестно, когда случится поесть в следующий раз.
– И даже выпить, – сказал Виталий, – я водку из квартиры прихватил. В сумке бутылка лежит.
– И даже немного выпить, – кивнул Андрей Иванович, – сугубо для снятия стресса, грамм по пятьдесят.
– Такой стресс пятьдесят грамм не снимут, – хмыкнул Володя.
– Хорошо, сто пятьдесят, – согласился Андрей Иванович. – Но только тем, кто не за рулем.
Кафе под вывеской «Харчевня» возвышалось над дорогой на небольшом холме. Рядом неуместно торчала стальная рама для осмотра машин снизу.
– Они что, и тачки тут ремонтируют? – удивился Игорь, выруливая на небольшую заасфальтированную площадку перед кафе, на которой уже приткнулся подержанный жигуль-шестерка.
– Может мастерская тут была? – предположил Володя и, выйдя из машины, с наслаждением потянулся. – Сейчас шашлыка возьмем и супа-харчо, – потер руки, – да под водочку.
– Не спеши, – тихо сказал вылезший Виталий, – что-то тут не так…
– Что не так? – насторожился Андрей Иванович.
– Пока не знаю…
– Игорь, ждешь в машине, – велел следователь. – Виталий, ты вперед.
Виталий подошел к двери, подергал ручку:
– Закрыто, – постучал.
– Что надо? – дверь приоткрылась, явив всклокоченного небритого кавказца в испачканном кровью переднике.
– Поужинать хотели, земеля.
– Сколько вас?
– Четверо, а что? – ответил подошедший Андрей Иванович.
– Закрыто у нас, не обслуживаем.
– А машина чья?
Пока работник общепита растерянно молчал, Виталий рванул дверь на себя.
– Ты чего? – возмутился кавказец, но Виталий, не обращая на него внимания, шагнул мимо.
– Ты чего, брат? – крикнул ему в спину кавказец.
– Не брат он тебе, – Володя протиснулся в кафе. – И вообще, лучше его братом не быть, поверь.
Андрей Иванович зашел за товарищами. За столиком у окна сидела молодая женщина. Столик был накрыт на две персоны. Следователь повернулся к кавказцу:
– Их, значит, обслуживаете?
– Э… они… э…
– Нас тоже накормите, – жестко отрезал следователь и пошел к столику, облюбованному Виталием и Володей.
– Четвертого зовите, – смирился работник кафе.
– Он подождет. Здравствуйте, – проходя мимо, поздоровался с женщиной. – У вас все нормально?
– Здравствуйте. Нормально, только муж вышел и долго нет его…
Женщина вскрикнула и Андрей Иванович успел обернуться, уходя с линии атаки и ударив по руке с ножом.
– Васил! – закричал напавший, отскочив.
Из кухни метнулась фигура в халате и вскинула обрез. Следователь рухнул на пол. Хлестнул выстрел, сноп огня вырвался из ствола. Женщина захрипела: заряд картечи угодил ей в грудь. Следователь, выхватив ПМ, всадил пулю в кавказца с ножом. Виталий, толчком сшибив на пол лейтенанта, метнул полюбившуюся отвертку в Васила, попав в плечо, и рухнул как подкошенный. Заряд из второго ствола пронесся над ним. Следователь не спеша всадил пулю точно в переносицу стрелка.
В кафе стало тихо: только женщина хрипела простреленными легкими, да булькал пробитым горлом несостоявшийся «брат» Виталия. Андрей Иванович держа на прицеле дверь в кухню осторожно поднялся с пола.
– Вы целы?
– Я в норме, – Виталий встал и подал руку лейтенанту.
– Я тоже, – поднялся Володя.
– Посмотрите, что с ней, – Андрей Иванович подошел к двери, отодвинул ногой обрез, перешагнул труп.
Открывшаяся на замызганной кухне картина могла вызвать рвоту у менее закаленного, но даже Андрей Иванович почувствовал легкую тошноту: на большой разделочной колоде лежало то, что осталось от тела незадачливого посетителя. Отрубленные части тела небрежно лежали на металлическом столе.
