Виталий Захаров
Российский и зарубежный конституционализм конца XVIII – 1-й четверти XIX вв. Опыт сравнительно-исторического анализа. Часть 2
§ 2. «Просвещённый деспотизм» Павла I и конституционные проекты участников антипавловского заговора
Период кратковременного правления Павла I (1796–1801) традиционно является одним из наиболее сложных для изучения в российской истории. В отличие от предшествовавшего царствования Екатерины II (1762–1796) в политическом курсе Павла I, на первый взгляд, отсутствуют цельность и системность; этот курс как бы распадается на отдельные слабосвязанные и притом противоречащие друг другу мероприятия. Именно эта крайняя непоследовательность во внутренней и внешней политике России в 1796–1801 гг. и позволила ряду исследователей говорить о феномене Павла I.
Рассматривая выше развитие конституционных идей в России 2-ой половины XVIII века, создалось впечатление, что Павел в юности был искренним приверженцем конституционных идей и даже желал воплотить их в жизнь. Можно вспомнить хотя бы обещание, данное Н. И. Панину накануне его кончины.[48] Тем удивительнее метаморфоза, происшедшая с Павлом после долгожданного вступления на трон. Контраст между идеями Панина и той тиранией, которую установил Павел, придя к власти, настолько резко бросается в глаза, что трудно представить, будто Павел-тиран в молодости был сочувствующим идеям конституционализма.
Всё это привело к тому, что в отечественной историографии встречаются две прямо противоположные оценки павловского царствования.
Тон первому направлению в историографии задал В. О. Ключевский, резко негативно оценивший деятельность Павла, назвав её капризами сумасшедшего: «всё содержание этого царствования – не более чем политические анекдоты».[49] Его позицию разделял Н. К. Шильдер, определявший павловские мероприятия как «бесцельные, случайные и вредные для истинно государственных интересов России, приведшие все отрасли государственного управления в неописуемый беспорядок».[50]
В исследованиях большинства авторов Павел предстаёт больным, ненормальным человеком. Вся его политика – это прихоть больного воображения, поэтому говорить о каких-либо последовательных принципах в ней не приходится. Эта точка зрения с небольшими модификациями господствовала и в советской историографии.
Начало разработке другой концепции павловского царствования положил Д. А. Милютин, отметивший положительное значение административных и военных преобразований Павла.[51] Точку зрения Д. А. Милютина, основываясь на источниках, отстаивал и П. Н. Буцинский.[52] В наиболее же законченном виде концепция позитивной оценки царствования Павла I представлена в работах М. В. Клочкова, уделившего особое внимание социальному аспекту политики императора. У Клочкова Павел предстает «царём-реформатором», посвятившим себя неравной борьбе с дворянскими привилегиями и много сделавшим в улучшении положения крестьян. По мнению автора, именно из-за этого Павел и был убит.[53]
К более умеренной позиции склоняются такие авторы работ о Павле как Д. Кобеко и Е. С. Шумигорский.[54] Их работы основаны на изучении огромного массива источников и поэтому не потеряли научного значения и в наше время. Большой исследовательский интерес представляют также работы сторонника позиции Кобеко и Шумигорского Н. Я. Эйдельмана.[55] Все эти авторы считали, что Павел имел чёткую программу действий, главной целью которой была своего рода превентивная борьба с надвигающейся революцией. Однако негативные черты характера Павла не позволили добиться успеха в этом направлении и даже, напротив, привели к обратному результату.
Итак, политика Павла вызывает самые противоречивые оценки. Для разрешения возникшей в историографии коллизии прежде всего следует обратиться к проблеме павловского царствования с точки зрения отношения его к конституционным идеям и другим преобразованиям. Лишь только тогда можно выяснить, чем же было правление Павла I: неограниченной тиранией безумного монарха или неудавшейся попыткой преобразований в целях предотвращения возможной революции? Остался ли Павел верен идеям своего воспитателя Н. И. Панина или изменил им?
Как известно, Павел I родился в 1754 году и являлся единственным сыном Петра III и Екатерины II. Он был сразу же отобран у родителей и первые годы воспитывался лично императрицей Елизаветой Петровной. С родителями он общался не чаще 1–2 раз в неделю и, по сути, их толком не знал, впрочем, как и они его. По отзывам современников, маленький Павел был умным и отзывчивым ребенком, быстро научился писать и читать, и проявлял особые успехи в математике. Когда Павел подрос, Екатерина II (к тому моменту уже свергнувшая своего мужа с престола) решила дать наследнику систематическое образование, назначив главным наставником одного из видных сановников империи, руководителя коллегии иностранных дел графа Никиту Ивановича Панина, являвшегося к тому же одним из главных организаторов возведения на престол Екатерины II. Однако сам Н. И. Панин рассматривал Екатерину II, как временную фигуру, которая должна находиться на престоле только до совершеннолетия Павла, являвшегося, по мнению Панина, единственно законным наследником престола. Именно эти идеи он и привил Павлу и именно в этом – главная причина резкого охлаждения отношений между императрицей-матерью и сыном, наступившего с середины 1770-х гг. Павел полагал, что мать незаконно отобрала у него престол, отсюда – почти открытая оппозиционность политике матери и почитание памяти отца. Властолюбивая Екатерина II в свою очередь не желала расставаться с властью и, видя негативное отношение к ней Павла и его претензии на участие в управлении страной, сделала совершенно логичный и оправданный с её точки зрения ход – совершенно отстранила Павла от участия в обсуждении государственных дел. Мало того, Екатерина позволяла своему окружению открыто унижать наследника, демонстрировать пренебрежительное отношение к нему, распускать слухи о его безумии, неспособности к государственным делам и т. д. Существует, впрочем, и иная, весьма оригинальная версия, объясняющая столь негативное отношение Екатерины II к Павлу. По этой версии, Павел вообще не был сыном Екатерины. Она якобы родила мёртвого ребенка, но Елизавета Петровна, мечтавшая получить на всякий случай ещё одного наследника – мальчика (вместо туповатого и инфантильного Петра III), приказала скрыть этот факт, и наследником объявили мальчика из близлежащей чухонской деревни, родившегося как раз в это время. Екатерина естественно знала об этом, отсюда и такое крайне холодное отношение к Павлу.[56] Впрочем, фактами эта гипотеза не подтверждена.
Как бы то ни было, отношения между Екатериной II и Павлом к 1796 г. ухудшились до предела; она твёрдо решила лишить Павла права наследования и передать престол внуку Александру. Лишь апоплексический удар и последовавшая затем смерть Екатерины не позволили осуществить задуманное. В этом, в общем-то, и разгадка ярко выраженной антиекатерининской политики Павла I в первые месяцы нахождения у власти, часто принимавшей анекдотичные формы. Здесь налицо было явное намерение отомстить за все те унижения, которые он вытерпел при Екатерине.
Но у Павла явно были и более серьезные намерения, чем простая месть, навеянные влиянием его бывшего наставника Н. И. Панина. Уже отмечалось, что Н. И. Панин являлся приверженцем западноевропейского конституционализма, в частности концепции «истинной монархии», основанной на неизменных фундаментальных законах, которые не имеет право нарушить и сам монарх. Именно его влияние и предопределило формирование мировоззрения наследника. Существует множество фактов, подтверждающих увлечение Павла конституционными идеями в юности. К примеру, сохранилось письмо Павла П. И. Панину от 14 сентября 1778 г., в котором наследник признаёт, что «свобода, конечно, первое сокровище каждого человека, но должна быть управляема крепким понятием оной, которое ничем иным приобретается как воспитанием», а то в свою очередь «не может быть иным управляемо, чтоб служило к добру, как фундаментальными законами, но как сейчас последних нету, следовательно, и воспитания порядочного быть не может…».[57]
В этом документе Павел высказывает вполне здравые мысли, которые вряд ли мог вынашивать полусумасшедший тиран, каким представляют Павла некоторые историки. Так что версию о безумии Павла следует оставить в стороне. Павел, естественно, был неуравновешенным, крайне нервным, экзальтированным человеком, чему способствовали драматические обстоятельства его жизни. Слухи же о безумии, неспособности к государственным делам, наконец, о незаконнорожденности Павла был, видимо, намеренно пущены окружением Екатерины, если не ею самой, дабы как-то оправдать предполагавшееся лишение Павла престола.
В дополнение к вышеприведённому отрывку из письма П. И. Панину 1778 г. приведём еще другие свидетельства: в 1770-е гг., видимо, под влиянием своего учителя Н. И. Панина и близкого к последнему Д. И. Фонвизина, Павел заинтересовался идеями Просвещения. Он читал в подлиннике произведения Ч. Беккариа, Ш.-Л. Монтескье, Вольтера и по первым впечатлениям от этих сочинений сам пытался составить проекты необходимых преобразований. Из-под его пера выходит огромное количество «мнений» и «рассуждений» о состоянии дел в государстве.
Публицистические труды Павла Петровича основываются на следующих принципах. Во-первых, политическим идеалом для Павла была государственная система Петра I с его идеей служения государству всех подданных независимо от сословной принадлежности ради достижения «общего блага» для всего государства. Во-вторых, Павел полностью соглашался с просветителями, что стране необходимы фундаментальные законы. Вот что он писал по этому поводу в одном из своих проектов: «спокойствие внешнее зависит от спокойствия внутреннего; страсти должны быть обузданы. Чем их обуздать как ни законами?…Здесь опять запрещаю себе больше говорить о сём, ибо сие рассуждение довело б меня до того пункта, от которого твёрдость и непоколебимость зависят…».[58]
О чём боялся говорить Павел? Вполне возможно, что о представительных учреждениях. Мысль эта как-то не совсем стыкуется с привычным образом Павла как тирана и деспота. Отметим также, что в 1783 г. Павел дал слово умирающему Н. И. Панину ввести в действие разработанный им проект Конституции сразу после восшествия на престол.[59]
Но с другой стороны, была ведь и настоящая тирания в период правления Павла I. Как же соотнести эти два, казалось бы, противоположных момента? Каким образом Павелконституционалист превратился в Павла-тирана?
Можно выделить две основные причины этого перевоплощения.
Во-первых, постоянные унижения, которым подвергался Павел при Дворе Екатерины, привели к тому, что Павел возненавидел не только мать и её фаворитов, но и перенес эту ненависть на всё дворянское сословие, олицетворением которого, на его взгляд, и был Двор. А если учесть приверженность Павла теории «общего блага», согласно которой все сословия должны служить государству, то становится понятным стремление Павла лишить дворянство незаслуженных привилегий, заставить его вновь служить Отечеству наравне с другими сословиями. Это видимо и дало повод некоторым историкам назвать Павла «царём-демократом»[60], хотя к демократии он, конечно же, не имел никакого отношения.
Во-вторых, огромную роль в смене мировоззрения Павла сыграла Французская революция, «конституционные опыты» которой произвели на Павла явно отрицательное впечатление. После казни же Людовика XVI конституционные мечтания Павла окончательно умирают и идеи ограничения самодержавной власти сменяются идеями централизованной перестройки государственного аппарата с наступлением на дворянские привилегии.
В результате после вступления Павла на престол, его взгляды претерпели серьёзные изменения по сравнению с предшествующим периодом. К моменту вступления на престол Павел руководствовался следующими принципами.
Главный принцип, провозглашённый новым императором – это «Блаженство всех и каждого!», согласно которому «каждый подданный имеет значение, поскольку я с ним говорю и до тех пор, пока я с ним говорю!».[61] Отсюда следует, что власть императора является высшим благом подданных, которые все перед ним равны: и дворянство и простой народ. Император становится верховным посредником в отношениях между ними.
Следствием этой идеи является курс на максимальную централизацию и укрепление императорской власти как единственный путь к «блаженству всех и каждого», петровской идее «общего блага». Отсюда происходит и стремление Павла во всё вникнуть самому, регламентировать и контролировать все стороны жизни. От подобных утверждений до тирании был только один шаг. Главное было – сохранить меру. Но сохранить меру Павлу как раз и не удалось. В результате все его начинания в этой области вылились либо в репрессии против недовольных, либо в те самые анекдоты, о которых говорил Ключевский.
Чтобы бороться с проникновением идей Французской революции в России, Павлу необходимо было противопоставить им нечто такое, что должно было быть обязательно консервативным, способным сплотить противников революции не только в России, но и на Западе. После долгих исканий Павел обратился к далёкому средневековому прошлому, взяв за основу идеализированную рыцарскую консервативную идею, противопоставив её знаменитой революционной триаде «свободы, равенства, братства». Особо подчёркивалось, что мораль западного рыцарства с его исторической репутацией благородства, бескорыстия, храбрости, присуща только дворянскому сословию, но никак не жадным, беспринципным буржуа.
Следуя этой морали, Павел пытался вести себя как истинный рыцарь, что дало повод Наполеону назвать его «русским Дон Кихотом», а Иосифу II – «русским Гамлетом».[62]
Вступление в масонский орден (в масонской галерее королевского дворца в Стокгольме есть портрет Павла в орденском одеянии), гроссмейстерство с 1797 г. в Мальтийском ордене иоаннитов, наконец, призыв через А. Коцебу от 11 декабря 1800 г. ко всем европейским монархам решать все международные споры путём вызова на дуэль – всё это звенья одной цепи, имевшей в основе эту самую рыцарскую идею, облечённую в масонскую, а затем в мальтийскую ритуалистику.
В это же время Павел увлекается идеей теократизма с известной формулой «государь – глава церкви», и в форме Мальтийского ордена пытается осуществить эту идею на практике, соединив в своих руках светскую и духовную власть. Существует мнение, что Павел имел планы даже соединить церкви, став папой (чисто российская идея поглощения церкви государством).[63] Косвенным свидетельством этого является, во-первых, пресловутая веротерпимость Павла, а во-вторых, его заигрывания с католицизмом и в первую очередь с иезуитами. К примеру, через пастора Грубера он неоднократно обращался к папе римскому с просьбой снять запрет с деятельности иезуитов, а в конце, 1800 г. даже предложил папе Пию VII убежище в России, если французские войска сделают невозможным его дальнейшее пребывание в Италии.[64]
Павел был поглощен главной целью – осуществить союз императора-рыцаря с вселенской церковью, чтобы вернуть всему миру утраченную гармонию. В его идеях причудливо переплелись имперские амбиции, стремление к гегемонии в Европе, и в то же время попытка найти идеологическую альтернативу революционным идеям, сплотить вокруг неё все силы старого мира. Так что Павел собирался воевать с революцией не только с помощью пушек, как в известном анекдоте. Его идеологическая программа была гораздо сложнее и отличалась достаточной продуманностью.
Во внутренней политике Павлом проводилась идея служения всех сословий независимо от происхождения «общему благу» и императорской власти, которая в его представлении олицетворяла государство. Отсюда проводился и новый политический курс, согласно которому перед волей императора все сословия одинаково равны в соответствии с принципом: «в стране нет вторых – только первый – и все остальные».[65] Это дало повод шведскому послу Стедингу назвать Павла «уравнителем и санкюлотом, перед которым самая знатная особа и мужик абсолютно равны»[66], а А. И. Герцену – объявить павловский период «деспотическим и революционным одновременно».[67]
Реализуя эти убеждения, Павел прибегал к антидворянским репрессиям в армии и в правительственном аппарате. Его деспотизм и необоснованные гонения способствовали возникновению заговора.
В то же время по отношению к крестьянству Павлом были предприняты, впервые в истории России, попытки поднять правовой статус этого сословия. Крепостные крестьяне впервые были допущены к присяге императору (ранее за них это делали помещики), а также получили определённые права по Манифесту от 5 апреля 1797 г. о «трёхдневной барщине». М. М. Сперанский назвал этот Манифест «замечательным документом, положившим начало целой системе улучшения крестьянского быта».[68]
В социальной политике по отношению к горожанам стоит отметить «Постановление о коммерц-коллегии» от 13 ноября 1800 г., составленное по проекту М. М. Сперанского.
Из 23 членов коллегии 13 было предписано выбрать купцам из своей среды и вскоре кандидаты, представленные Петербургским и Московским городскими правлениями, были утверждены царём. Павел даже попросил представить ему их замечания по торговле. Купцы в ответ на это разразились восторженными тирадами о неслыханном милосердии императора, призывающего «класс людей, доныне от престола удалённый».[69]
Допущение принципа выборности членов коммерц-коллегии из состава «неблагородного» сословия можно было бы считать первым шагом к признанию принципа представительства. Что это – очередное сумасбродство Павла или продуманный шаг? Нам кажется, что более верно последнее.
Также заставляет задуматься о существовании продуманной программы преобразований у Павла I и его отношение к солдатам. Так 29 апреля 1797 г. объявляется Манифест о прощении «отлучившимся нижним чинам и разного рода людям»; одновременно организуется военно-сиротский дом на 1000 мальчиков и 250 девочек, расширена сеть солдатских школ.
23 декабря 1800 г. издается указ, согласно которому солдаты, находившиеся на службе до вступления Павла I на престол, должны по окончании службы получить 15 десятин земли в Саратовской губернии и 100 рублей на обзаведение хозяйством, т. е. стать однодворцами.[70]
Итак, внутренняя политика Павла I имела чётко выраженную тенденцию к нивелировке правового статуса дворянства и третьего сословия, причём если статус первого понижался, то второго – повышался. Но на деле получалось не «уравнение в правах и богатстве», а «уравнение в бесправии и нищете». К чему это привело – показали события марта 1801 года.
Новатором выступил Павел и во внешней политике. Он отказался от политики монархической солидарности в отношении Франции ради интересов России и практических соображений. В одном из писем Павел писал: «Безразлично, кто будет царствовать во Франции, лишь бы правление было монархическим»[71], а в инструкции тайному советнику Колычеву, направленному для переговоров с Наполеоном в Париж, он прямо советует «расположить Бонапарта и склонить его к принятию королевского титула, даже с престолонаследием семейства. Такое решение с его стороны я почитаю единственным средством даровать Франции прочное правление и изменить революционные начала, вооружившие против неё всю Европу»[72].
Наконец 18(30) декабря 1800 г. он отправляет Наполеону первое прямое послание: «Я не говорю и не хочу спорить ни о правах, ни о принципах различных образов правления, принятых каждой страной… Я готов выслушать и говорить с Вами…».[73]
Таким образом, Павел первым из монархов в Европе сумел разобраться в сути происшедших перемен во Франции после 18 брюмера, первым разгадал истинные намерения Наполеона и в связи с этим решил кардинальным образом перестроить внешнеполитический курс. То, что первый консул на первых порах продолжал использовать революционную фразеологию, Павла не смущало. Суть новой Франции он видел ясно, поэтому и проводил новую по отношению к ней политику.
Итак, Павел I вместо прежней политики полного отрицания революционных перемен в Европе взял курс на приспособление к ним. Впоследствии эта политика активно применялась Александром I.
Как оценить феномен императора Павла I? Как увязать конституционные увлечения Павла-наследника и жёсткий авторитарный, близкий к тирании стиль управления Павла-императора? Версия о сумасшествии не выдерживает критики. Тогда что же сподвигло Павла так резко изменить свои идеалы? Судя по всему, ключевым моментом в решении этого вопроса является Французская революция, лишний раз показавшая верность рекомендаций идеологов Просвещения, считавших, что предотвратить революцию могут только достаточно радикальные реформы. Павел I попытался их провести, но при этом вызвал взрыв недовольства со стороны главной социальной опоры самодержавного режима – дворянства.
Одно высказывание дипломата Я. И. Санглена проливает свет на то обстоятельство, которое погубило Павла. Вот что он писал: «Павел хотел сильнее укрепить самодержавие, но своими действиями лишь подкапывал под оное, отправляя в ссылку в одной кибитке генерала, купца, унтер-офицера и фельдъегеря, он научил нас и народ слишком рано, что различие сословий ничтожно. Это был чистый подкоп, ибо без этого различия самодержавие держаться не может. Он нам дан был или слишком рано, или слишком поздно…».[74]
И действительно, печальный парадокс заключается в том, что те начинания, которые должны были предупредить дворцовый переворот, привели к нему, а тот, для которого борьба с революцией была основным содержанием внешней и внутренней политики, был убит во имя спасения страны от хаоса и возмущения низов.
Если в целом оценивать внутреннюю политику Павла I, то на наш взгляд, несмотря на её крайнюю противоречивость и неоднозначность, в ней прослеживается определенная система, напоминающая политику Иосифа II в Австрии. Мы видим то же стремление к сверхцентрализации управления, к личному, и притом, активному вмешательству во все сферы жизни; попытку выйти из-под опеки дворянства и играть роль своеобразного «народного императора», обеспечивающего «блаженство всех и каждого», почти одинаковое отношение к крестьянам как главной производительной силе страны и т. д. Правда, Павел I не сделал почти никаких шагов в сторону отмены крепостного права. Но, во-первых, уж слишком специфичны были условия России, и, во-вторых, впервые в российской истории монарх открыто вмешался во взаимоотношения крестьян и помещиков, причём отнюдь не в пользу последних. Всё это позволяет считать внутриполитический курс Павла I одной из модификаций «просвещенного деспотизма», впервые разработанного и применённого на практике Иосифом II в Австрии.
Наконец, следует отметить, что политика Павла I, представлявшая собой своеобразное консервативное соединение деспотизма и вывернутого наизнанку рабского уравнения, привела на деле к резкому осознанию дворянством своих прав, на которые посягнул император, а это привело в свою очередь к новому всплеску «верховнических» настроений, выразившихся в конституционных проектах руководителей антипавловского заговора. Интриги и заговоры против Павла I начали плестись практически сразу после его вступления на престол и не прекращались до конца его царствования, благо поводов для этого было предостаточно. В них участвовали и наследник престола Александр Павлович с «молодыми друзьями», и почти вся екатерининская аристократия, отодвинутая на второй план выдвиженцами Павла, и множество гвардейских офицеров, недовольных ущемлением своих прав. Однако главный заговор, приведший, в конце концов, к свержению Павла, сложился окончательно лишь весной 1800 г. Во главе его стояли граф Никита Петрович Панин – племянник Никиты Ивановича Панина – бывший посланник в Берлине, а с 1799 г. вице-президент Иностранной коллегии, О. А. Жеребцова – сестра Платона Зубова, адмирал Иосиф де Рибас и граф П. А. Пален – петербургский военный губернатор.[75] Судя по всему, первоначально руководителем заговора был Н. П. Панин. На первый взгляд, это более чем удивительно. Ведь его дядя Н. И. Панин был воспитателем Павла I, души в нём не чаявшим. Отец Н. П. Панина П. И. Панин в противостоянии Екатерины и Павла всегда был на стороне последнего и, похоже, искренне его любил. Свои чувства он пытался передать и сыну. В одном из писем к нему в действующую армию в Финляндии (во время войны со Швецией), датированному 17 августа 1788 г. (до смерти П. И. Панина оставалось меньше года), он просит передать «его Высочеству», выехавшему на театр боевых действий, восхищение его поступком, что он очень беспокоится за него и, если бы не был болен, сам поехал бы на войну. Утешает его только то, что «кровь сына моего перед очами его Высочества».[76] Из этих строк видно, что П. И. Панин относился к Павлу, как к очень близкому человеку, с неподдельной теплотой. Естественен вопрос, почему Н. П. Панин изменил семейной традиции и стал противником Павла? В беседах со своими родственниками в начале XIX в., находясь в ссылке в своём имении в Дугино, Н. П. Панин упоминал, как минимум, о двух причинах ухудшения отношений с Павлом. Первая относится еще к 1791 г., когда 21-летний Н. П. Панин стал исполнять обязанности камер-юнкера при Дворе цесаревича. Как раз в это время произошла размолвка Павла с его женой Марией Фёдоровной. Н. П. Панин, видимо, обладавший прямым характером и находившийся в дружеских отношениях с великокняжеской четой, счёл своим долгом вмешаться, причём на стороне Марии Федоровны. Павел вспылил и отправил его в отставку. Екатерина II, не преминувшая лишний раз задеть самолюбие Павла, тут же назначила Панина церемониймейстером своего Двора. В ответ Павел совершил откровенно оскорбительный поступок по отношению к сестре Панина Софье Петровне Тутолминой, приказав выдворить её с бала, так как её якобы не было в списках приглашённых.[77] Вскоре Панин перешел с придворной службы на государственную, был назначен в 1795 г. послом в Голландию, а затем литовским губернатором в чине генерал-майора. С Павлом он почти два года не виделся, и казалось, отношения между ними разорваны раз и навсегда. Тем удивительнее стремительное возвышение Н. П. Панина в 1797–1799 гг. Вначале он был назначен на важный пост посланника в Берлине, а затем отозван в Россию, где получил должность вице-канцлера и фактически возглавил внешнюю политику страны. Видимо, импульсивный Павел забыл прежние обиды. К тому же он нуждался в талантливых чиновниках, которые могли бы заменить на ключевых постах «екатерининских стариков», тем более что Н. П. Панин обладал необходимой квалификацией, что отмечали даже его недоброжелатели. Наверное, сыграла свою роль и благодарность к фамилии Паниных в целом, и такая черта характера Павла как рыцарственность. Павел считал себя прямым и откровенным человеком и ценил это качество в других.
Однако в конце 1800 г. происходит новая ссора с императором, в результате чего Панин попадает в опалу, снимается со всех постов и отправляется в ссылку в подмосковное село Михалково фактически под домашний арест. Причину своей второй отставки Панин объяснял впоследствии двояко. С одной стороны, это интриги графа Ф. Ростопчина, претендовавшего на руководство российской внешней политикой и стремившегося к единоличному влиянию на Павла I. С другой стороны, Панин якобы узнал о готовящемся рескрипте о разводе императора с Марией Фёдоровной, что и решило исход дела (Марии Фёдоровне Панин всегда симпатизировал). К тому же, недоверчивость и непоследовательность Павла вели к полному хаосу в делах государственного управления.[78] Как видим, опять упоминается Мария Фёдоровна. Со слов Н. П. Панина получается, что он оба раза пострадал, защищая её интересы. На самом деле такое объяснение выглядит малоправдоподобным. Ведь после дворцового переворота и убийства Павла I Н. П. Панин был восстановлен Александром I в должности вице-канцлера, выполнял для него ряд щекотливых поручений, в частности о выяснении реальной подоплеки слухов о желании Марии Фёдоровны организовать совместно с Зубовыми новый дворцовый переворот в свою пользу. Однако вскоре Н. П. Панин был третий раз отправлен в отставку с запрещением проживать в столицах, и на этот раз окончательно. Мария Фёдоровна не сделала ровным счетом ничего, чтобы помочь Панину. Мало того, есть все основания предполагать, что Александр I поступил так с Паниным под её прямым нажимом.[79] Внучка Н. П. Панина в своих мемуарах пишет, что «Александр I старался всеми силами мстить дедушке», например, не утвердил его главой Смоленского ополчения в декабре 1806 г., несмотря на то, что Панин был избран на эту должность единогласно дворянством Смоленской губернии. Подобное решение было равносильно публичному оскорблению.[80] В чём же причина столь резкого изменения отношения Александра I к Панину, столь длительной неприязни к нему? Сам Н. П. Панин впоследствии рассказывал своему сыну В. Н. Панину, будущему министру внутренних дел при Александре II, что после одной из конспиративных встреч с Александром Павловичем в коридорах Зимнего дворца, он заметил крадущегося за ним человека в длинном плаще с капюшоном, скрывавшим его лицо. Панин принял его за шпиона, выхватил шпагу и бросился навстречу. Каково же было его удивление, когда в предполагавшемся «шпионе» он узнал Александра! По мнению Панина, мнительный Александр решил на всякий случай проследить, не ведёт ли Панин двойную игру, не является ли провокатором? По версии Панина, он страшно напугал Александра, и с этого момента тот его возненавидел, так как Панин стал свидетелем его трусости.[81] Скорее же всего, Александр I не мог простить Панину самого факта вовлечения его в заговор против отца. Очевидцы событий утверждали, что именно Панин убедил наследника участвовать в заговоре, уверив его, что речь идет только о введении регентства, ссылаясь на примеры Англии при Георге III и Дании при Христиане XII.[82] Видимо, Александр считал, что Панин его обманул, пообещав сохранить жизнь Павлу I, и тем самым, прикрепил к нему несмываемое клеймо отцеубийцы. И не важно было, что в момент осуществления переворота Панина давно уже не было в столице. В глазах Александра именно Панин был идейным вдохновителем и главным организатором заговора против отца, значит, именно он виновен в муках его совести и именно он должен понести наибольшее наказание. Этими же психологическими причинами объясняется, на наш взгляд, и отношение Александра I к Ростопчину и Аракчееву. Они не участвовали в заговоре, а значит, уже только за это заслуживали особой благодарности. Наверное, это была своеобразная психологическая компенсация: возвысить и облагодетельствовать людей, проявивших верность погибшему отцу, означало хоть как-то смягчить муки собственной совести.
