Виталий Захаров
Российский и зарубежный конституционализм конца XVIII – 1-й четверти XIX вв. Опыт сравнительно-исторического анализа. Часть 1
Концепция М. М. Сафонова достаточно убедительно объясняет ход развития событий в первые годы правления Александра I, однако ряд положений этой концепции представляется достаточно спорным. Так вряд ли можно согласиться с оценкой проекта «Жалованной Грамоты Российскому народу» 1801 года как феодальной хартии, так же как и с чрезмерным выпячиванием роли П. А. Зубова. Наконец, не лишена противоречий оценка действий Негласного Комитета. С одной стороны М. М. Сафонов постоянно указывает на желание «молодых друзей» всячески затормозить реформаторскую деятельность Александра I, с другой – признаёт приверженность «молодых друзей» идеям конституционализма, причем общесословного характера.
Для отечественной историографии 1990-х гг. характерен некоторый спад интереса к рассматриваемой проблематике. Объясняется это, видимо, не столько исчерпанностью разработки данной темы, сколько общим разочарованием в возможностях успешного реформирования социально-экономической и политической системы страны путем соответствующих мероприятий и реформ «сверху».
Из работ, вышедших в начале 1990-х гг. и посвященных проблеме разработки проектов реформ в александровскую эпоху, следует отметить обстоятельную статью В. А. Федорова «Александр I» в журнале «Вопросы истории» № 1 за 1990 г., в которой сквозь призму биографии Александра I даётся глубокий анализ причин, побудивших Александра I начать разработку проектов конституционных реформ, а также причин неудачи этих попыток. При этом автор поддерживает концепцию приспособления самодержавия к новым общественным условиям[65].
Также определённый интерес представляет и статья в «Вопросах истории» в № 5–6 за 1995 год И. В. Волковой и И. В. Курукина, посвященная анализу феномена дворцовых переворотов в политической истории России XVII–XX вв. Авторы высказывают оригинальную мысль, утверждая, что большая часть удавшихся и неудавшихся дворцовых переворотов сопровождалась попытками аристократических кругов ограничить самодержавную власть, в т. ч. и при помощи разработки соответствующих конституционных проектов. При этом данная тенденция рассматривается как закономерность политического развития России XVIII–XX вв.[66]
Из монографических исследований 1990-х гг. следует выделить, прежде всего, обширный труд А. Н. Медушевского «Демократия и авторитаризм: российский конституционализм в сравнительной перспективе», являющийся логическим продолжением его более ранней работы «Утверждение абсолютизма в России: сравнительно-историческое исследование». Рассматриваемая монография – это плод многолетних изысканий автора, написанный на стыке истории и политологии. В центре исследования находится проблема перехода от авторитарных политических систем к демократическим. И на этом фоне обобщается весь опыт российского парламентаризма и конституционализма в сравнительно-историческом аспекте. Значительное внимание Медушевский уделяет становлению и развитию конституционных идей в России во второй половине XVIII – 1-й четверти XIX вв. Разработку конституционных проектов на высшем уровне в правление Александра I А. Н. Медушевский считает вполне оформившейся и закономерной тенденцией политического развития России, уходящей корнями в XVIII век и имеющей источники как за рубежом (идеология Просвещения, Великая Французская революция), так и в России (проекты «верховников», конституционный проект Н. И. Панина – Д. И. Фонвизина и т. д.). Но самое ценное в монографии Медушевского заключается в том, что автор выявляет типологию развития конституционализма в России[67].
Значительный интерес представляют также монографии А. Б. Каменского «Российская империя в XVIII веке: традиции и модернизация» и Ю. А. Сорокина «Российский абсолютизм в последней трети XVIII века». Обе работы посвящены проблеме эволюции российского абсолютизма, причем оба исследователя особое внимание уделяют правлению Екатерины II и царствованию Павла I.
А. Б. Каменский, рассматривает весь XVIII в. в истории России, и в особенности его вторую половину, как сплошную череду реформ или попыток реформ «сверху», главная цель которых – модернизация абсолютистского режима и его приспособление к изменившимся социально-экономическим и особенно политическим условиям Нового времени. Хотя в центре внимания исследователя стоит поиск тенденций и закономерностей в развитии России в XVIII в., Каменский в конце работы делает ряд аналитических замечаний по поводу правления Александра I. По его мнению, эпоха Александра I – это история еще одного реформатора на троне, ставившего перед собой глобальные задачи и допускавшего перестройку всей системы управления, включая компетенцию императора в системе государственной власти. Главной проблемой для Александра I стало резкое сужение реформаторского пространства по сравнению со второй половиной XVIII в. Решение всех сколько-нибудь принципиальных вопросов упиралось в главную проблему крепостничества, а решительным образом эту проблему Александр I решить не смог[68].
В монографии Ю. А. Сорокина основное внимание уделяется правлению Павла I. Автор прослеживает эволюцию российского абсолютизма от «просвещенного» абсолютизма Екатерины II к «непросвещенному» абсолютизму Павла I, рассматривая их как два альтернативных варианта исторического развития страны. Значительное внимание Сорокин уделяет взаимоотношениям Павла с его наставником, известным политическим деятелем и конституционалистом Н. И. Паниным. При этом автор, на наш взгляд, не совсем обоснованно считает, что Павел и Н. И. Панин не были единомышленниками, и Павел Петрович никогда не придерживался конституционных взглядов[69].
В целом же, несмотря на ряд спорных утверждений, Ю. А. Сорокин выявляет влияние политики Павла I на внутреннюю и внешнюю политику России первой половины XIX в., т. е. усматривает преемственную связь реформаторских начинаний Павла I и императора Александра I.
Личность Павла I и спорные моменты его деятельности оказалась в центре внимания исследователей в 1990-е годы. Помимо монографии Ю. А. Сорокина нельзя не отметить очерк о Павле I А. Г. Тартаковского. Личностью Павла занимались также Г. Л. Оболенский и А. М. Песков. Для всех этих работ, разных по своему достоинству, характерно рассмотрение Павла I как сложной исторической личности, в которой совместились и реформаторские и консервативные устремления. В целом же Павел I расценивается как неудавшийся реформатор, но, тем не менее, заложивший основы будущего развития России в XIX в.[70].
Следует отметить и монографию С. А. Омельченко, посвященную проблемам становления концепции «просвещенного абсолютизма» в России при Екатерине II. Автор справедливо отмечает явные отличия этой концепции в интерпретации Екатерины от аналогов в странах Западной Европы, особенно в отношении крестьянского вопроса.[71]
В целом для историографии 1990-х годов характерно обращение многих исследователей к жанру психологического портрета. Помимо Павла I особой популярностью пользовалась противоречивая фигура Александра I. Кроме уже упоминавшейся работы В. А. Федорова ему посвящены монографические исследования А. Н. Сахарова, А. Н. Архангельского и Н. А. Троицкого. А. Н. Сахаров рассматривает всю деятельность Александра I сквозь призму искупления греха отцеубийства. Он достаточно убедительно доказывает, что и переход к разработке конституционных реформ, и отказ от их осуществления можно объяснить психологическими факторами. Искренняя любовь к стране, стремление сделать лучше жизнь большинства населения, чтобы хоть как-то оправдать участие в заговоре против отца, являлись, по мнению А. Н. Сахарова, главными мотивами деятельности императора. Сомнения в правильности выбранного пути, опасения, что задуманные преобразования приведут к негативным результатам, стали главными причинами нереализованности конституционной альтернативы, искренним приверженцем которой был сам император. При этом автор считает достаточно правдоподобной версию о тайном отречении Александра I в 1825 г. («легенда о старце Федоре Кузьмиче»).[72]
Монография Н. А. Троицкого «Александр I и Наполеон», написанная блестящим литературным языком, посвящена сравнительному жизнеописанию двух императоров. Автор сопоставляет их судьбы, оценивает их взгляды, деяния, а также смысл, возможные альтернативы и итоги их деятельности. Учитывая, что герои книги взаимодействовали и сталкивались, прежде всего, на международной арене, в центре внимания автора закономерно находятся внешнеполитические аспекты их деятельности. Но при этом Н. А. Троицкий уделил значительное внимание и внутриполитическим вопросам, в частности, попыткам Александра I провести конституционные реформы. В их оценке он близок к сторонникам «теории приспособления» («реформы 1801–1804 гг. были закономерным результатом распространения в России конституционных идей, включая собственные воззрения Александра I»), но одновременно считает обоснованными и ряд доводов сторонников теории «заигрывания с либерализмом» («Александр I не испугался «последнего шага» по пути реформ, а почувствовал, что уже сделанными, т. е. именно промежуточными и половинчатыми, шагами он достаточно упрочил свое положение, примирив старую знать с новой, и не нуждается в дальнейших реформах»). В целом, оценивая Александра I как личность и политика, Н. А. Троицкий замечает, что после Наполеона по уровню способностей и интеллекта Александр был самым умным и умелым политиком, приводя при этом схожие слова самого Наполеона, сказанные им в конце жизни на острове Святой Елены: «Это, несомненно, самый способный из всех царствующих монархов».[73]
Монография А. Н. Архангельского «Александр I» является, по сути, историко-беллетристическим произведением и, наверное, самым «психологическим» из написанных в жанре психологического портрета. Автор делает упор на выяснении мотивов деятельности императора, его поведения в частной и политической жизни. Главным из них Архангельский считает идею искупления вины за участие в заговоре против отца, а отсюда стремление «осчастливить» страну введением Конституции, правового кодекса, отменой крепостного права, чтобы оставить о себе добрую память и скрасить мрачные впечатления от обстоятельств прихода к власти. Однако с течением времени, реформаторский пыл Александра угас, расставаться с абсолютной властью ему все менее хотелось. В результате внутренний конфликт мотивов привел к тому, что император периодически возобновлял работу над проектам конституции, но в решающий момент отказывался сделать последний шаг. В целом концепция А. Н. Архангельского является по своей сути одной из разновидностей концепции «заигрывания с либерализмом».[74]
Из работ, посвященных внешней политике России рассматриваемого периода, следует отметить статью Г. И. Герасимовой о внешнеполитической концепции графа Н. И. Панина и статью О. А. Савельевой о графе И. Каподистрии и его влиянии на проведение в жизнь политики «конституционной дипломатии» в 1814–20 гг., опубликованных в сборнике «Российская дипломатия в портретах»[75].
Работа В. И. Морякова о русском просветительстве второй половины XVIII в. проливает свет на идеологическую основу павловского правления. Исследования Н. М. Михайловой о либерализме в России на рубеже XVIII и XIX вв. и несколько работ Ф. А. Петрова об университетской реформе 1804 г. и развитии университетского образования в первой половине XIX века внесли определённый вклад в рассмотрение проблем общественно-политического и культурного развития России на рубеже XVIII и XIX вв.[76].
Для историографии 2000-х гг., как и для историографии предшествующего периода, характерен некоторый спад интереса к проблеме конституционных реформ второй половины XVIII – первой четверти XIX вв. С другой стороны, были предприняты первые попытки концептуального осмысления всего пути развития российского конституционализма с XVIII до начала XX века. Именно этой теме посвящены вступительные статьи А. Н. Сахарова и А. Н. Медушевского к уже упоминавшемуся сборнику конституционных проектов «Конституционные проекты в России XVIII – начала XX вв.», подготовленного в Институте Российской истории РАН в 2000 г. В статье «Конституционные и цивилизационные судьбы России» А. Н. Сахаров рассуждает о возможности иных альтернатив в российской истории. По его мнению, «теория альтернатив», давно существующая на Западе, вполне применима и к российскому историческому процессу, так как «человеческая история потому и оказывается историей, что она составлена порой не столько из уже свершившихся фактов и событий, сколько из нескончаемой череды великого множества альтернатив, их драматических отборов, оттеснений…, что и составляет живую ткань исторического процесса». Нельзя не согласиться с автором, что обращение к конституционным проектам в истории России, и, прежде всего, проектам XVIII – начала XIX вв., пусть нереализованным, но обозначенным, позволяет ярче высветить всю политическую палитру России этого периода. По мнению А. Н. Сахарова, первые ростки констит уционной альтернативы в России появляются еще в XVI веке в сочинениях князя А. Н. Курбского, затем во время событий Смутного времени («крестоцеловальная запись» Василия Шуйского при вступлении на престол). Ее окончательное оформление происходит в XVIII веке в проектах «верховников» и Н. И. Панина. С приходом к власти Александра I реализация этой альтернативы становится как никогда реальной благодаря особенностям мировоззрения молодого императора. Однако в решающий момент он отказался от воплощения им же самим задуманного, и Конституция в России так и не была принята. Одну из главных причин А. Н. Сахаров видит в неуверенности Александра I по поводу последствий принятия Конституции: «Каждый реформаторский шаг российских монархов постоянно и многократно взвешивался… и если баланс нарушался и грозил не просчитанными и далеко идущими вариантами, власть давала немедленный отбой». К тому же, получив в свои руки неограниченную власть, Александр I уже не очень-то хотел с ней расставаться. Несмотря на неудачу с реализацией конституционных проектов при Александре I, их значение, по мнению Сахарова, все равно было велико, так как свидетельствовало о переходе на иной, более прогрессивный уровень развития цивилизации.[77] Подобные же рассуждения приводятся и в статье А. Н. Сахарова «Конституционные проекты и цивилизационные судьбы России», опубликованной в 2004 г. в журнале «Гражданин».[78] Большинство доводов Сахарова представляются достаточно убедительными, хотя в некоторых рассуждениях автора, на наш взгляд, присутствует излишняя модернизация, осовременивание образа мышления Александра I и его окружения с позиций сегодняшнего дня. Например, автор излишне часто использует термин «цивилизационный» (учет русскими монархами XVIII в. «цивилизационных параметров страны», «цивилизационной отсталости России», понимание Александром I «цивилизационного уровня страны» и т. д.).[79] Все-таки в то время термин «цивилизация» еще не был включен в научный и политический лексикон, поэтому Александр I и его соратники явно не могли мыслить подобными категориями.
А. Н. Медушевский в статье «Конституционные проекты в России» попытался выявить специфические черты, присущие российскому конституционализму.[80] К таковым автор относит заимствованный (с Запада) характер конституционных идей, немассовость сторонников конституционализма из-за отсутствия широкой социальной опоры в лице среднего класса, а отсюда его верхушечный характер. По мнению А. Н. Медушевского, в силу этих причин российский конституционализм так и не стал «реальной политической силой, способной трансформировать политическую систему абсолютистского государства», а остался «своеобразным интеллектуальным течением, отстаивавшим ограничение власти главным образом из чисто теоретических соображений, апеллируя при этом часто к самой власти». Представляется очень важной и правильной мысль ученого о том, что российский конституционализм отражает доминирующую тенденцию к рационализации, модернизации и европеизации российского политического строя и не может быть объяснен вне её. В связи с этим конституционные проекты XVIII–XIX вв. возникают в периоды крупных социально-политических реформ, связанных с осознанием правящей элиты факта отставания страны по отношению к странам Запада и стремлением преодолеть его с помощью заимствования западных политических институтов. Что касается оценки конституционных проектов 1-й четверти XIX в., интересующих нас, прежде всего, то в отличие от А. Н. Сахарова, Медушевский относит их к типичным проявлениям «мнимого конституционализма» бонапартистского образца, в которых выборы сводятся к фарсу, а парламент не обладает реальными законодательными полномочиями. По мнению Медушевского, реализация проектов Негласного Комитета, проекта М. М. Сперанского и Уставной Грамоты 1818–1820 гг. привела бы к созданию более рационализованной бюрократической администрации, возможно, ограничению произвола монархической власти, но отнюдь не к созданию конституционной монархии. При этом автор считает признаками конституционной монархии парламентский контроль над бюджетом, ответственность министров перед Парламентом, контрассигнацию министром подписи монарха. Ни одного из этих признаков в вышеназванных проектах он не обнаруживает.[81] Подобное утверждение представляется весьма спорным. Указанные автором признаки конституционной монархии являются признаками парламентской монархии английского типа, но ведь существует и другой вид конституционной монархии – так называемая дуалистическая монархия, признаки которой как раз отчетливо обнаруживаются в проектах 1-й четверти XIX в. Однако Медушевский, видимо, не считает подобную монархию конституционной. На наш взгляд, здесь налицо чрезмерное сужение самого понятия «конституционная монархия». Ведь дуалистические монархии, в отличие от абсолютных, функционируют на основе и в рамках Основного закона государства, т. е. Конституции, следовательно, уже только на этом основании их можно с полным правом считать конституционными. Другое дело, что соотношение полномочий монарха и парламента в парламентской и дуалистической монархиях несравнимо. Более подробно наша точка зрения по этому вопросу будет освещена при анализе Уставной грамоты Российской империи 1818–1820 гг. Причины нереализованности конституционных проектов 1-й четверти XIX в. Медушевский видит в невозможности в условиях конкретной политической ситуации того времени одновременно решить вопрос о политическом переустройстве государственной системы и вопрос о крепостном праве. По его мнению, «ослабление монархической власти как единственной надсословной силы, способной провести крестьянскую реформу сверху, становилось в этих условиях деструктивным фактором социального развития».[82] Подобное объяснение представляется убедительным и объективным.
Похожих взглядов придерживается А. В. Гоголевский, автор вступительной статьи к сборнику документов «Конституционализм. Исторический путь России к либеральной демократии», вышедшего почти одновременно с «Конституционными проектами в России XVIII – начала XX вв.». Автор рассматривает российский конституционализм как сложное, многомерное явление государственной и общественно-политической жизни, принимавшее различные формы и содержание в зависимости от конкретно-исторических условий. Конституционные замыслы Александра I он считает вполне искренними, а причину их неудачи – в оторванности западной конституционно-демократической идеи от российских реалий, почти полном отсутствии социальной базы конституционных реформ.[83]
Из монографических исследований этого периода следует отметить работы М. М. Сафонова, Н. В. Минаевой, В. С. Парсамова и К. С. Чернова.
Монография М. М. Сафонова «Завещание Екатерины II» посвящена политической борьбе в придворных кругах в 70–90-е гг. XVIII в. вокруг вопроса о престолонаследии. На основе многочисленных документальных источников, в том числе архивных материалов, автор вскрывает реальную подоплеку сложных, а затем и откровенно враждебных взаимоотношений Екатерины II и Павла Петровича и пытается по-новому осветить многие, казалось бы, давно известные события екатерининского царствования, например, связанные с наступлением совершеннолетия Павла и борьбой «панинской партии» за соправительство.[84]
Книга Н. В. Минаевой «Век Пушкина» является своеобразным продолжением ее монографического исследования «Правительственный конституционализм и передовое общественное мнение России в начале XIX века» и повествует о событиях истории России 1-й половины XIX в., связанных с попытками модернизации российского абсолютизма. Причём все эти события рассматриваются сквозь призму жизни и деятельности А. С. Пушкина. В монографии нашел воплощение фактически весь круг научных интересов автора. При этом особое внимание уделяется анализу проектов конституционной и крестьянской реформ в период правления Александра I и, в меньшей степени, Николая I. Огромное внимание Н. В. Минаева уделила личностному аспекту при анализе реформаторских проектов. В книге дается блестящая характеристика М. М. Сперанского, деятелей Негласного Комитета, П. Д. Киселева, Н. М. Карамзина и др. Особый научный интерес представляют приложения к монографии, в которых публикуются (некоторые впервые) документы, собранные автором в течение своей научной деятельности и свидетельствующие о реальной возможности реформирования российского государственного строя в 1-й половине XIX века (различные проекты и записки М. М. Сперанского, П. Д. Киселева, тексты Жалованной Грамоты Российскому народу 1801 г. и Уставной Грамоты Российской империи 1818–1820 гг. и др.).[85]
Монография В. С. Парсамова «Декабристы и французский либерализм» является сравнительно-историческим исследованием идеологии декабристов и французского либерализма начала XIX в. В первой части работы затрагивается вопрос о реформировании государственного строя России в 1801–20 гг. В оценке проектов М. М. Сперанского и Н. Н. Новосильцева позиция В. С. Парсамова в целом напоминает концепцию С. В. Мироненко и Н. В. Минаевой. Проекты эти оцениваются как умеренно-конституционные и как прямые предшественники конституционных проектов декабристов.[86]
Монография К. С. Чернова «Забытая конституция «Государственная Уставная Грамота Российской империи» посвящена, как видно из названия, анализу конституционного проекта, по сути, подводившего итоги всей реформаторской деятельности Александра I.[87]
В этой работе наиболее интересна ее источниковедческая часть, особенно многочисленные приложения, в которых автор публикует свой собственный перевод с французского языка на русский первой и третьей редакции Уставной Грамоты, развернутую схему будущей структуры органов государственной власти, а также сравнительную таблицу статей второй редакции Грамоты с зарубежными и отечественными источниками.
Саму же Уставную Грамоту К. С. Чернов рассматривает не как проект Конституции, а всего лишь как проект административной реформы, цель которой – завершить процесс «институционализации российского абсолютизма». По мнению автора, никакого ограничения власти монарха не должно было произойти, народное представительство вводилось чисто фиктивно, принцип разделения властей сводился к формальному «отделению друг от друга различных частей административного управления», никаких элементов федерализма не вводилось, а раздел о правах и свободах личности является не свидетельством внедрения норм буржуазного права, а окончательной структуризацией сословных прав и привилегий.[88] Подобная оценка содержания Уставной Грамоты представляется, по меньшей мере, спорной. Вообще, бросается в глаза чрезмерная безаппеляционность многих суждений автора, в тексте монографии слишком часто встречаются фразы типа «безусловно», «вне всякого сомнения», «однозначно» и т. д. В результате личное мнение автора, иногда весьма спорное, выдается чуть ли не за истину в последней инстанции.
Концепция автора явно страдает определенной заданностью, а в некоторых моментах и предвзятостью. К. С. Чернов, изначально являясь приверженцем концепции «заигрывания Александра I с либерализмом», уже в предисловии заявляет об отсутствии у него каких-либо серьезных реформаторских намерений, приверженности абсолютизму в чистом виде. Выдвинув этот тезис, автор пытается обосновать его фактами, а если они не подтверждают выдвинутое предложение, то начинается их интерпретация в нужном свете и подгонка под готовую концепцию. В результате вывод опережает обоснование, из-за чего страдают логика и объективность всей концепции.[89]
В историографии 2000-х гг. не остался без внимания и жанр психологического портрета. Из наиболее интересных работ можно отметить монографию П. Д. Николаенко о князе В. П. Кочубее[90], статью М. А. Крисань о князе Адаме Чарторижском[91] и, особенно, статью Н. В. Минаевой о Н. И. Панине, в которой содержится не только характеристика личности героя очерка, но и дается развернутый анализ его деятельности, включая разработанные им конституционные проекты.[92] Также следует отметить содержательную монографию А. В. Дёмкина, посвящённую анализу внутренней политики Александра I в 1801–1805 гг. Автор достаточно подробно рассматривает деятельность Негласного Комитета и конкретные внутриполитические мероприятия указанного периода.[93]
Из зарубежной историографии в представленном исследовании использовались в основном работы по истории внешней политике России конца XVIII – 1-й четверти XIX вв. Из них особенно следует отметить монографии Дж. Берти, П. Кеннеди-Гримстеда, Дж. Мак Найта, Н. Соула, Х. Рэгсдейла, М. Кукеля и Е. Сковронека, посвященные различным аспектам политики «конституционной дипломатии» России в первой четверти XIX века[94].
Заслуги зарубежных историков по рассмотрению реформирования политического режима в России второй половины XVIII – первой четверти XIX вв. гораздо скромнее отечественных. Из работ иностранных авторов можно отметить монографии Р. Джонса об изменении социальной психологии русского дворянства в годы екатерининского правления[95], Б. Михана-Уотерса о политической борьбе вокруг «кондиций» верховников в 1730 г.[96], С. Бертолисси о развитии конституционализма в России[97], а также биографические работы Д. Л. Рансела о Н. И. Панине, Р. Е. Мак-Грю о Павле I и А. Валлотона об Александре I[98].
Несколько особняком стоит работа американского историка Марка Раева «Планы политической реформы в Императорской России: 1732–1905 гг.», вышедшая в свет в 1966 г. и до настоящего времени не потерявшая научного интереса.
Монография основана на большом массиве источников и особенно интересна тем, что автор делает попытку выявить типологию развития конституционализма в России на основании изучения реализованных и нереализованных конституционных проектов на протяжении XVIII–XIX вв. вплоть до первой русской революции. При этом автор считает, что российский конституционализм (восточного типа) значительно отличался от западного (более последовательно буржуазного) и имел свои специфические особенности[99].
При этом следует иметь в виду, что М. Раев продолжает традиции А. А. Кизеветтера, любимого учителя академика Н. М. Дружинина. Также следует отметить фундаментальный вклад Г. В. Вернадского в разработку проблемы развития конституционных идей в России в XVIII–XIX вв., продолжавшего традицию отечественного либерального конституционализма[100].
Итак, на основе приведенного выше обзора историографии выявляются различные подходы, по-разному объясняющие причины, ход и результаты преобразований начала XIX века. Чрезвычайная сложность и противоречивость политической ситуации на рубеже XVIII и XIX вв., специфика источниковой базы (разработка конституционных проектов проходила в обстановке строжайшей секретности), позволяют предполагать, что многие тайные источники до нас не дошли. Пытаясь выявить глубинные побудительные мотивы деятельности того или иного участника событий, исследователь должен учитывать его социально-психологические характеристики, при этом опираясь на разрозненные и зачастую весьма противоречивые суждения современников, записи в дневниках и т. д. А это позволяет по-разному интерпретировать иногда одно и то же событие. И однозначно ответить, какая интерпретация является более истинной и достоверной, представляется не всегда возможным.
Большинство исследователей оценивают проведенные преобразования как попытку верховной власти приспособить государственный аппарат страны к новому уровню социально-экономических отношений. Однако в трактовке конкретных обстоятельств, обусловивших вступление правительства на путь реформ, мнения исследователей расходятся, что и отвечает задаче научного поиска.
В вышеприведенном историографическом обзоре были рассмотрены работы историков, связанные с изучением проблемы эволюции российского абсолютизма 2-й половины XVIII – 1-й четверти XIX вв. и истории развития российского конституционализма, в которых были предприняты попытки ее общего концептуального осмысления. По более частным вопросам небольшие историографические обзоры будут даваться в каждой главе данной работы.
